Текст книги "Трактат об умении жить для молодых поколений (Революция повседневной жизни)"

Автор книги: Рауль Ванейгем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

19 глава «Обращение перспективы вспять»

Свет власти затухает. Глаза общественной иллюзии подобны прорезям в маске, неспособным адаптироваться к индивидуальной субъективности. Индивидуальная точка зрения должна возобладать над фальшивым коллективным участием. В духе целостности, добиться социальности оружием субъективности, изменить всё начиная с самого себя. Обращение перспективы вспять – это позитивность негативного, плод, вырастающий из почки Старого мира (1–2).

1

Когда г—на Кейнера спросили, что он подразумевает под «обращением перспективы вспять», он рассказал следующий анекдот: У двух сильно привязанных друг к другу братьев была странная мания. Они отмечали события дня камешками, белым – счастливые моменты, чёрным – неприятности и разочарования. Когда же наступал вечер, при сравнении содержимого банок, один из них находил только белые камешки, а второй только чёрные. Заинтригованные подобным постоянством, с которым они настолько по разному переживали одни и те же события, они договорились посоветоваться с человеком, известным мудростью своих слов. «Вы недостаточно разговариваете друг с другом», сказал мудрец, «Каждый из вас должен мотивировать причины своего выбора, чтобы найти причины». С тех пор они так и делали. Вскоре они констатировали, что первый остался верен белым камням, а второй чёрным, но в обеих банках убавилось камней. Вместо тридцати там было по семь—восемь штук. Через какое—то время они снова пошли к мудрецу. На их лицах была печать великой грусти. «Совсем недавно», сказал один, «моя банка была полна камней цвета ночи, во мне постоянно жило отчаяние, я продолжал жить только в силу привычки, я признаю это. Теперь я редко собираю больше восьми камней, но то, что представляют собой эти восемь знаков несчастья настолько невыносимо, что я уже не могу жить в таком состоянии». А другой сказал: «Каждый день я собирал кучу белых камешков. Сегодня я насчитываю только семь или восемь, но они очаровывают меня до такой степени, что я не могу вспоминать эти счастливые моменты без того, чтобы не захотеть переживать их снова и снова, одним словом, целую вечность. Это желание мучит меня». Мудрец улыбался слушая их. «Итак, всё идёт хорошо, вещи приобретают нужный вид. Продолжайте. Ещё одно слово. Всякий раз, спрашивайте себя: почему игра в банки и камешки так сильно вас очаровывает?» Вновь оба брата встретились с мудрецом, чтобы сказать: «Мы задавали себе вопрос, но ответа не было. Тогда мы задали его всей деревне. Смотрите, какой переполох царит там теперь. По вечерам, сидя на короточках перед своими домами, целые семьи обсуждают белые и чёрные камешки. Только хозяева и знать не участвуют в этом. Чёрный или белый, камень остаётся камнем, и все они стоят одинаково, говорят они». Старик не скрывал своего удовольствия. «Дело принимает нужный оборот. Не беспокойтесь. Скоро вопрос уже не будет стоять; он утратил всю свою значимость, и однажды вы усомнитесь в том, что задавались им». Чуть позже предсказания старика оправдались так: великая радость овладела жителями деревни; на рассвете, после беспокойной ночи, солнце осветило головы хозяев и знати, насаженные на заострённые жерди палисадника.

2

Мир всегда обладал геометрией. Под каким углом и в какой перспективе люди должны разговаривать, видеть и представлять друг друга вначале решалось богами унитарных эпох. Затем люди, люди из буржуазии, сыграли с ними шутку: они разместили их в перспективе исторического становления, в которой они рождались, развивались, умирали. История стала сумерками богов.

Историзированный Бог смешивается с диалектикой своей материальности, с диалектикой господ и рабов; с историей классовой борьбы, историей иерархизированной социальной власти. Следовательно, в каком—то смысле, буржуазия начала обращение перспективы вспять, но только с тем, чтобы свести её к видимости, упразднив Бога, но оставив поддерживавшие его колонны, взмывающие в пустые небеса. И, как если бы взрыв в соборе священного расходился слишком медленными волнами шока, разложение мифа лишь сегодня, спустя два века после нападения, завершилось во фрагментированности зрелища. Буржуазия была лишь этапом в динамитной войне против Бога, этого Бога, исчезающего теперь радикально, уносящего с собой все следы своего материального происхождения: господства человека над человеком.

Экономические механизмы, контролем и силой которых буржуазия частично владела, выказывают материальность власти, очищая её от божественного призрака. Но какой ценой? В то время как Бог в своём великом отрицании человеческого предлагал нечто вроде укрытия, в котором людям веры парадоксальным образом было дозволено самоутверждаться против мирской власти, противопоставляя абсолютную власть Бога «узурпированной» власти попов и властителей, как это часто делали мистики, сегодня сама власть пристраивается к людям, даёт им свои излишки, становится потребляемой. Она весит всё больше и больше, сокращая пространство жизни до простого выживания, сжимая время до густоты «роли». Если обратиться к простой схеме, можно сравнить власть с углом. Острый вначале, он утрачивает своё острие в глубине небес, мало помалу расширяясь до тех пор пока оно не становится видимым, снижается становясь плоским, растягивая свои бока в прямую линию, становясь неотличимым от прямой из эквивалентных бессильных точек. По ту сторону этой линии, обозначающей нигилизм, открывается новая перспектива, не отражение старой и не её инволюция. Это скорее ансамбль гармонизированных индивидуальных перспектив, никогда не вступающих в конфликт, но строящих мир в соответствии с принципами последовательности и коллективности. Целостность этих углов, отличающихся друг от друга, но раскрывающихся в одном направлении, это индивидуальная воля с этих пор слившаяся с коллективной.

Функцией обусловленности является размещение или смещение каждого на протяжении иерархической лестницы. Обращение перспективы вспять подразумевает нечто вроде антиобусловленности, но не обусловленность нового типа, а игривую тактику: диверсию.

Обращение перспективы вспять заменяет знание практикой, надежду свободой, опосредованность волей к сиюминутному. Она освящает триумф ансамбля человеческих отношений, основанного на трёх неразделимых полюсах: участии, общении и реализации.

Обращать перспективу значит прекращать смотреть глазами общества, идеологии, семьи, других. Это значит хорошо знать себя, выбирать себя в качестве отправной точки и центра. Основывать всё на субъективности и следовать субъективной воле быть всем. В виду моего неутолимого желания жить, целостность власти является лишь отдельной мишенью на более широком горизонте. Демонстрация силы не заслоняет мой взгляд, я вижу её, взвешиваю её опасность, изучаю её движения. Моя творческая энергия, какой бы бедной она не была становится более уверенным проводником, чем все знания, которые я был вынужден приобрести. В ночи власти, её огонёк удерживает на расстоянии вражеские силы: культурную обусловленность, все неизбежно тоталитарные виды специализации, Weltanschauungen. Каждый обладает абсолютным оружием. Тем не менее, как это делается с некоторыми чарами, его следует использовать с оглядкой. Если относиться к нему с предрассудками лжи и угнетения, оно наоборот станет лишь клоунадой худшего сорта: артистическим рвением. Действия уничтожающие власть и действия творящие свободную индивидуальную волю идентичны, но сфера их приложения не одинакова; как в стратегии, подготовка к обороне явно отличается от подготовки к наступлению.

Мы не избрали обращение перспективы вспять из какого—то там волюнтаризма, это оно выбрало нас. Мы настолько пойманы историческим этапом НИЧЕГО, что нашим следующим шагом может быть только изменение ВСЕГО. Сознание тотальной революции, её необходимости – это наш последний способ исторического бытия, наш последний шанс изменить историю в определённых условиях. Игра в которую мы вступаем – это игра нашего творчества. Её правила радикальным образом противостоят правилам и законам, регулирующим наше общество. Это игра победы проигравших: то, чем ты являешься важнее, чем то, что ты говоришь, живой опыт важнее, чем представление на уровне видимостей. В эту игру следует играть до самого конца. Как может тот, кто чувствует угнетение до такой степени, что уже не способен выносить его не броситься полностью в волю к жизни без ограничений, без малейших уступок? Горе тому, кто отказался по дороге от своего насилия и своих радикальных требований. Убитые истины становятся ядовитыми, сказал Ницше. Если мы не обратим вспять перспективу, то перспективе власти удастся обратить нас против нас самих. Немецкий фашизм был рождён в крови Спартака. В любом повседневном отречении, реакция готовит нашу всеобщую смерть.

20 глава «Творчество, Спонтанность и Поэзия»

Люди находятся в творческом состоянии двадцать четыре часа в сутки. Раскрытие манипулятивного использования свободы механизмами господства вызывает ответную реакцию в виде идеи о подлинной свободе неразрывно связанной с индивидуальным творчеством. Призыв производить, потреблять или организовывать уже не может интегрировать страсть к творчеству, исходящую из сознания ограничений. (1). Спонтанность является способом бытия творчества, не изолированным состоянием, но непосредственным опытом субъективности. Спонтанность конкретизирует творческую страсть и является первым моментом его практической реализации, предпосылкой поэзии, воли изменить мир в соответствии с требованиями радикальной субъективности. (2). Качественное – это доказательство существования творческой спонтанности, прямое сообщение сущности, шанс для поэзии. Это сгущение возможностей, умножение знания и эффективности, способ использования интеллекта; его критерий. Качественный скачок провоцирует цепную реакцию, заметную во всех революционных моментах; это реакция, что должна быть разбужена позитивной скандальностью свободного и целостного творчества. (3). Поэзия – это организация творческой спонтанности до такой степени, что она продолжает пребывать в этом мире. Поэзия – это акт, порождающий новые реальности. Это исполнение радикальной теории, революционный акт par excellence.

1

В этом фрагментированном мире, в котором иерархическая социальная власть была общим знаменателем в течение всей истории, лишь одна свобода была до сих пор позволительной: свобода сменить числитель, неизменный выбор дать себе хозяина. Такое использование свободы становится всё более и более скучным по мере того как худшие тоталитарные режимы Востока и Запада не перестают проповедовать его. В данное время, распространяющийся отказ менять работодателей совпадает с обновлением государственных структур. Все правительства индустриализированного или индустриализирующегося мира моделируют себя, на различных ступенях своей эволюции, по одной общей форме, рационализируя старые механизмы господства, автоматизируя их в какой—то мере. И здесь появляется первый шанс для свободы. Буржуазные демократии продемонстрировали, что терпимы по отношению к индивидуальным свободам в той мере, в какой они ограничивают и уничтожают друг друга; очевидно, что ни одно правительство, каким бы искушённым оно ни было, не может размахивать мулетой свободы без того, чтобы каждый не различал за ней притаившуюся шпагу. Без того, чтобы, в качестве контрудара, свобода не находила своих корней, т. е. индивидуальное творчество, и не отказывалась, с яростью, быть тем, что ей позволено, разрешено улыбающейся благосклонной властью.

Второй шанс для свободы несёт её творческая подлинность, связанная с механизмами самой власти. Ясно, что абстрактные системы эксплуатации и господства являются человеческим творением, получая своё существование через отвлечение и интеграцию творческой энергии. Из творчества, власть не хочет и не может знать ничего кроме различных форм интегрируемых зрелищем. Но то, что люди делают официально – ничто по сравнению с тем, что они делают тайно. О творчестве говорят, упоминая о шедеврах искусства. Но что они значат по сравнению с творческой энергией, выказываемой любым человеком тысячу раз в день, в кипении неудовлетворённых желаний, грёз стремящихся к реальности, беспорядочных и иногда кристально ясных ощущений, идей и действий, несущих в себе безымянные восстания. Всё это, конечно, неотделимо от анонимности и нищеты средств, заключено в выживании или вынуждено терять своё качественное богатство выражая себя в категориях зрелища. Стоит лишь вспомнить о дворце почтальона Шеваля, о гениальной системе Фурье, или живописной систему Руссо. Ещё более уместно было бы вспомнить о невообразимом разнообразии снов каждого, о более живописных пейзажах, чем любое полотно Ван Гога. Стоит вспомнить об идеальном мире, который строит внутри себя каждый, даже если его внешние действия вынуждены соответствовать банальной рутине.

Нет такого человека, неважно каким бы отчуждённым он ни был, который не обладал бы минимумом творческой энергии, камерой обскурой, защищённой от любого вмешательства лжи и ограничений. В тот день, когда социальная организация установит свой контроль над этой частью человека, она будет править уже только лишь роботами или трупами. И в каком—то смысле поэтому сознание творческой энергии возрастает противоречивым образом в той мере, в какой множатся попытки её интеграции обществом потребления.

Аргус слеп к ближайшей угрозе. В царстве количественного, качество не обладает легально признанным существованием. Именно это хранит и подпитывает его. Маниакальная погоня за количеством, парадоксальным образом, порождает неудовлетворённость и абсолютное желание качества, как я упоминал выше. Чем больше осуществляется ограничений во имя свободы потребления, тем больше вырастающая из этого болезнь обостряет жажду тотальной свободы. Угнетённая творческая энергия в чём—то проявляется в энергии, растрачиваемой рабочим во время кризиса производственного общества. Маркс раз и навсегда развенчал отчуждение творческой энергии в наёмном труде, в эксплуатации производителя. В той мере в какой капиталистическая система и её приспешники (те же антагонисты) терпят поражение на производственном фронте, они стремятся к компенсации в сфере потребления. В соответствии с их директивами, человек, освобождаясь от своих функций производителя, должен попадать в плен своей новой функции, функции потребителя. Предлагая творческой энергии, наконец—то высвобождающейся благодаря сокращению рабочего дня, смутные территории досуга, добрые благодетели гуманизма лишь воспитывают армию, готовую к муштре на поле потребительной экономики. Сейчас, когда отчуждение потребителя выходит на свет благодаря диалектике самого потребления, какая тюрьма готовится к приёму самой подрывной творческой индивидуальности? Я уже говорил, что последний шанс правителей лежит в превращении каждого в организатора своей собственной пассивности.

Дьюитт Питерс объясняет, с трогательной беспристрастностью, что «если бы всем людям просто так выдавали кисти, краски и холсты, из этого могло бы выйти нечто любопытное». А если эту политику применить для дюжины хорошо контролируемых сфер, как театр, живопись, музыка, литература … и в общем к изолированным секторам, тогда возникнет шанс появления людей с артистическим сознанием, с сознанием человека зарабатывающего деньги выставляя своё творчество в музеях и витринах культуры. И чем более популярной будет культура, тем больше она будет означать победу власти. Но шансы «окультуривания» людей в этом смысле сегодня слабы. Неужели кто—то со стороны кибернетиков действительно надеется, что человек согласится на свободное экспериментирование в авторитарно определённых рамках? Неужели кто—то действительно верит, что люди, наконец осознав свою творческую силу начнут раскрашивать стены своей темницы? Что кто—то помешает им экспериментировать с оружием, желаниями, мечтами, техниками самореализации? Тем более, что в толпе уже распространились агитаторы. Последняя возможная интеграция творчества – организация пассивности людей искусства – обречена.

«Я ищу», писал Поль Клее, «удалённую точку, в началах происхождения, где я предчувствую, что единая формула применима к человеку, животным, растениям, огню, воде, воздуху и всем окружающим нас силам». Эта точка далека только в лживой перспективе власти. Фактически, происхождение всего живого обретается в индивидуальном творчестве; именно оттуда все вещи и существа распределяются в великой поэтической свободе. Отправная точка новой перспективы, в которой нет человека, который бы не боролся всеми силами и в каждый момент своего существования. «Только субъективность истинна»[12]12
  (c) Кьеркегор


[Закрыть].

Истинное творчество не может быть интегрировано властью. В Брюсселе, в 1869–м, полиция думала, что наложила руки на знаменитое сокровище Интернационала, так сильно беспокоившее капиталистов. Она захватила колоссальный и укреплённый сейф, спрятанный в тёмном углу. Открыв его, она нашла только уголь. Полиция не знала, что чистое золото Интернационала превращается в уголь всякий раз, когда к нему прикасаются руки врага.

В лабораториях индивидуального творчества, революционная алхимия превращает в золото самые низкие металлы повседневности. В первую очередь она борется с сознанием ограничений, с чувством бессилия, приятными способами творчества; растворяя их в потоке творческой мощи, в спокойной уверенности гения. Мания величия, слишком стерильная на плане престижа в зрелище, представляет здесь важный этап, противопоставляющий «я» объединённым силам обусловленности. В ночи нигилизма, одержавшего триумф повсюду сегодня, творческая искра, будучи искрой истинной жизни, сияет тем более ярко. И, пока прерывается проект лучшей организации выживания, размножение этих искр мало помалу порождает единое сияние, обещание новой организации, основанной на этот раз на гармонии индивидуальных воль. Историческое становление ведёт нас к перекрестку, на котором радикальная субъективность сталкивалась с возможностью изменить мир. Этот привилегированный момент является обращением перспективы вспять.

2

Спонтанность. – Спонтанность является способом бытия индивидуального творчества. Это её первичное течение, ещё не запятнанное; не загрязнённое в своих истоках, не подверженное угрозе интеграции. Если творчество – это самая распространённая вещь в мире, то спонтанность, напротив, кажется привилегией. Ей обладают лишь те, чьё длительное противостояние власти наделило их сознанием собственной индивидуальной ценности: в революционные моменты это наибольшее количество людей, а в моменты, когда революция выстраивается исподволь день за днём, их больше, чем обычно думают. Пока сияние творчества продолжается, у спонтанности остаётся шанс.

«Новый художник протестует», писал Тцара в 1919–м, «он уже не рисует, но творит напрямую». Непосредственность конечно является самым кратким, но самым радикальным, требованием, которое должно будет определять этих новых художников, занятых созданием ситуаций в реальной жизни. Краткое, потому что оно не должно смешиваться с избитыми значениями слова спонтанность. Спонтанно только то, что не исходит из внутренних ограничений, хотя бы и подсознательных, и уходит из—под воздействия излишеств отчуждающей абстракции и зрелищной интеграции. Очевидно, что спонтанность – это скорее завоевание, чем данность. Это воссоздание индивида (ср. построение снов).

Творчеству до сих пор не хватало ясного сознания своей поэзии. Житейский взгляд всегда описывал её как первичное состояние, стадию за которой должны последовать теоретические поправки, переход в абстрактное. Это изолирует спонтанность, превращая её в вещь—в–себе и, таким образом, признаёт её лишь в фальсифицированных категориях зрелища, в экшн пэйнтинге, например. На деле, спонтанное творчество несёт в себе условия для своего адекватного продления. В нём самом заключается его собственная поэзия.

По мне, спонтанность заключает в себе свой непосредственный опыт, сознание живого опыта, окружённого со всех сторон, находящегося под угрозой быть прерванным и всё же ещё не отчуждённого, не сведённого к отсутствию подлинности. В центре живого опыта, каждый оказывается ближе к самому себе. В этом привилегированном месте—пространстве, реальное бытие избавляет меня от нужды бытия, я чувствую это. Нас всегда отчуждает сознание нужды. Нас научили понимать самих себя по умолчанию, согласно юридическим терминам; но сознание одного момента подлинной жизни уничтожает все алиби. Отсутствие будущего присоединяется к отсутствию прошлого в одной и той же пустоте. Сознание настоящего гармонизируется с живым опытом в некой импровизации. Это удовольствие, всё ещё бедное из—за изолированности, обогащается за счёт установления связи с идентичным удовольствием других людей, лично мне это напоминает удовольствие получаемое от джаза. Стиль импровизации в повседневной жизни в свои лучшие моменты схож с тем, что писал о джазе Дауэр: «Африканская концепция ритма отличается от нашей тем, что мы воспринимаем его слухом в то время как африканцы воспринимают его через телесные движения. Их техника состоит в введении промежутков в статичное равновесие, наложенное ритмом и метром на время. Эти промежутки являются результатом присутствия экстатичных центров притяжения идущих в разрез со временем, подчёркиваемым ритмом и метром, постоянно создавая напряжение между статичным и битом и экстатичным, наложенным поверх него».

Момент творческой спонтанности – это самое мелкое проявление обращения перспективы вспять. Это объединяющий момент, т.e., он один и их много. Взрыв реально переживаемого наслаждения заставляет меня обнаруживать себя теряя себя; забывая, что я существую, я самореализуюсь. Сознание непосредственного опыта и есть этот джаз, эта сбалансированность. Напротив, мысль, соединённая с живым опытом через анализ, отделяется от него; это касается всех этюдов о повседневной жизни и, следовательно, в каком—то смысле, данного трактата – вот почему я заставляю себя каждый момент включать сюда самокритику, из страха, что он может стать, как это часто случается легко интегрируемым. Путешественник, постоянно думающий о длине своего пути более подвержен усталости, чем его попутчик, чьё воображение также странствует пока он идёт; точно так же внимательные размышления о реальной жизни мешают ей, абстрагируют её, сводят её к будущим воспоминаниям.

Мысль должна быть свободной для того, чтобы основываться в реальной жизни. Достаточно думать о другом в терминах самого себя. Пока ты творишь себя, представь себе другого себя, который однажды сотворит тебя в свою очередь. Такова моя концепция спонтанности. Наивысшее сознание себя, неотделимое от «я» и от мира.

И всё же, надо отыскать тропы спонтанности, заброшенные индустриальной цивилизацией. Даже хорошо понимая жизнь, её нелегко найти. Индивидуальный опыт также становится добычей для безумия, предлогом. Кьеркегор писал об условиях этого процесса: «Если верно, что я ношу пояс, тем не менее, я не вижу его, потому что он должен меня поддерживать». Конечно, опора существует, и возможно каждый может познать её, но это был бы настолько медленный процесс, что многие умерли бы от тоски до того, как узнали бы, что она существует. И всё—таки, она существует. Это радикальная субъективность: сознание, что все люди подчиняются одной и той же воле к подлинной самореализации, и что их субъективность усиливается благодаря восприятию субъективной воли у других. Способ выходить за пределы самого себя и сиять, не столько даже для других, сколько для себя в других, вот, что даёт творческой спонтанности стратегическую важность соответствующую пусковой установке. Лучше вернуть абстракции, понятия, управляющие нами, к их источнику, к реальной жизни, но не для того, чтобы оправдать их, а, напротив, чтобы исправить их, перевернуть их, возвратить их к той жизни, из которой они вышли, хотя они ни за что не должны были делать этого! Таково необходимое условие для того, чтобы люди признали, что их индивидуальное творчество не отличается от всеобщей творческой энергии. Нет иного авторитета, кроме моего собственного прожитого опыта; вот что каждый должен доказать всем остальным.

3

Качественное. – Я сказал, что творчество, равно распределённое между всеми индивидами, выражается напрямую, спонтанно, только в определённые привилегированные моменты. Эти предреволюционные моменты, излучающие поэзию и преобразовывающие мир, разве не должны они быть размещены под знаком этого современного благословения, качества? Так же как присутствие божественного отвращения обнаруживается благодаря духовной мягкости, распространяющихся как на самых грубых, так и на самых утончённых людей – на этого кретина Клоделя, как на Иоанна Креста – так же одного действия, отношения, иногда одного слова, достаточно для того, чтобы неоспоримо доказать присутствие шанса для поэзии, т. е. для тотального созидания повседневной жизни, глобального обращения перспективы, революции. Качество – это собирание, сгущение, прямое сообщение самого важного.

Однажды Кагаме услышал, как старая женщина из Руанды, которая не могла ни читать, ни писать, жаловалась: «Истинно, белые обладают обезоруживающей наивностью! У них вообще нет мозгов!». Он ответил ей: «Как можете вы говорить подобные нелепости? Разве вы изобрели столько же удивительных вещей, превосходящих наше воображение?». Тогда она сказала ему со снисходительной улыбкой: «Слушай хорошенько сюда, дитя моё! Они всему этому научились, но у них нет мозгов! Они ничего не понимают!». На деле, проклятие технической цивилизации, количественного обмена и научного знания состоит в том, что она никогда не создавала ничего, что бы способствовало высвобождению человеческой спонтанности напрямую, напротив, это она не позволяет людям воспринимать мир непосредственно. То, что выразила старая женщина из Руанды – это существо, которое белый администратор, с высоты своей бельгийской духовности, должен рассматривать как дикое животное – похоже на обвинение в плохой сознательности, как в старом самодовольном высказывании: «Я много учился и вот почему я знаю, что ничего не знаю». В каком—то смысле было бы фальшью говорить, что познание ничему нас не учит, если только оно не упускает из вида целостную картину мира. Подобное отношение не замечает последовательности стадий качественного; то что, на разных уровнях, остаётся на линии качественного. Позвольте мне использовать один образ. Представим себе многочисленные комнаты, расположенные одна над другой, соединённые лифтом, проходящим через них, а также винтовой лестницей снаружи. Среди людей, населяющих комнаты, связь осуществляется напрямую, но как они могут связаться с тем, кто карабкается по винтовой лестнице снаружи? Между обладателями качественного и обладателями постепенного познания нет диалога. Не имея возможности прочитать манифест Маркса и Энгельса, рабочие 1848–го знали существо этого текста внутри себя. Именно благодаря этому марксистская теория была радикальной. Условия рабочих со всеми их следствиями, теоретически выраженные Манифестом на высшем теоретическом уровне, позволили даже самым неграмотным пролетариям немедленно понять Маркса, когда подошёл момент. Образованный человек, использующий свою культуру как огнемёт обязательно добьётся понимания с необразованным человеком, переживающим в реальности повседневной жизни всё то, что тот описывает научно. Оружие критики должно объединиться с критикой оружием.

Только качество позволяет за раз достичь высшей стадии. Таков урок для групп в опасности, урок для баррикад. Но постепенность иерархической власти способна на понимание только схожим образом иерархизированной постепенности в знании; людей на винтовой лестнице, специализирующихся в природе и количестве ступеней, встречающихся, проходящих мимо, сталкивающихся, оскорбляющих друг друга. Какая разница? Снизу самоучка довольный своим здравым смыслом, сверху интеллектуал, коллекционирующий идеи, отражают смехотворный образ друг друга. Мигель де Унамуно и мерзкий Мильян Астрай, наёмный работник мысли и презирающий его невежа, противостоят друг другу напрасно; вне качества, интеллект становится лишь прихотью кретинов.

Алхимики называли материалы незаменимые для Великой Работы materia prima[13]13
  первичной материей


[Закрыть]. Её описание Парацельсом прекрасно подходит к качественному: «Ясно, что бедные обладают большим преимуществом по сравнению с богатыми. Люди расточают его хорошую часть и хранят лишь плохую. Оно заметно и незаметно, и дети играют с ним на улице. Но несведущие каждый день топчут его ногами». Сознание качественной materia prima должно безостановочно становится всё более утончённым во всё большем количестве умов, в той мере в какой рушатся бастионы специализированной мысли и постепенного познания. Пролетаризация сталкивает к одному и тому же нигилизму тех кто занимается творчеством профессионально и тех, чья профессия не позволяет им творить, художников и рабочих. И эта пролетаризация, идущая рука об руку со своим отрицанием, т. е. с отрицанием интегрированных форм творчества, происходит посреди такого накопления культурных товаров – дисков, книг – что, высвободившись из—под порядков потребления, они немедленно начинают служить истинному творчеству. Также саботаж механизмов экономического и культурного потребления примерным образом иллюстрируется молодёжью, ворующей книги от которых они ожидают подтверждений своей радикальности.

Под знаком качества, самые разнообразные виды познания сочетаются и создают магнитный мост, способный притягивать сильнее, чем самые тяжёлые традиции. Знание умножается благодаря показательной силе простого спонтанного творчества. Используя подручные средства и по смехотворной цене, создал аппарат, реализующий те же операции, что и циклотрон. Если индивидуальное творчество достигает таких результатов с такими обычными стимуляторами, что же смогут породить качественные потрясения, цепные реакции или дух свободы, который оживёт в индивидах, коллективно возрождающихся для празднования, в огне радости и нарушении запретов, для великого социального праздника?

Последовательная революционная группа должна будет создавать не новый тип обусловленности, но напротив, защитные зоны, в которых интенсивность обусловленности будет равняться нулю. Когда каждый осознает потенциал своей творческой энергии – это останется пустым достижением, если это не произойдёт через качественное потрясение. Нечего уже ждать от массовых партий и групп, основанных на количественной вербовке. Напротив, микро—общество, сформированное на основе радикальных действий или мыслей его членов и поддерживаемое в постоянном состоянии практической готовности благодаря теоретическому фильтру, подобное ядро, объединило бы все шансы сиять с достаточной силой для того, чтобы освободить творческую энергию большинства людей. Отчаяние анархистских террористов может превратиться в надежду; исправляя их тактику средневекового воина на современную стратегию.