Текст книги "Трактат об умении жить для молодых поколений (Революция повседневной жизни)"

Автор книги: Рауль Ванейгем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

1

Потребности экономики плохо совмещаются с игровыми. В финансовых сделках всё серьёзно: с деньгами не шалят. Какая—то часть игры, всё ещё содержавшаяся в феодальной экономике, постепенно была уничтожена рациональностью монетарного обмена. Игра с обменом позволяла обмениваться продуктами, если и не без одной общей меры, то, по крайней мере, без жёстких эталонов. Но ни одну фантазию не будут терпеть с того момента, как капитализм ввёл торговые отношения, а современная диктатура потребляемого достаточно доказывает, что намеревается установить эти отношения на всех уровнях жизни.

В позднем средневековье, идиллические отношения в каком—то смысле умеряли определённой свободой чисто экономические отношения феодальной организации деревень; игровой элемент часто преобладал в тяжком труде, в судах, в оплате счетов. Низвергая в битвы производства и потребления практически всю целостность повседневной жизни, капитализм отталкивает склонность к игровому элементу, в то же время пытаясь интегрировать его в сферу рентабельности. Так, за несколько десятилетий радость бегства превратилась в туризм, приключение превратилось в научную экспедицию, военные игры стали оперативной стратегией, вкус к переменам удовлетворяется переменой вкуса…

В общем, современная социальная организация запрещает подлинную игру. Она зарезервирована только для использования детей, которым, кстати, она с возрастающей настойчивостью предлагает технические игрушки, настоящие премии пассивности. Взрослый имеет право только на сфальсифицированные и интегрированные формы: конкуренцию, телеигры, выборы, казино… Само собой, бедность этих средств никогда не заменит собой спонтанное богатство страсти к игре, в первую очередь во времени, в котором игровой элемент обладает всеми шансами исторического воссоединения всех самых благоприятных условий для своего распространения.

Священное управляет профанической и десакрализирующей игрой: достаточно ознакомиться с непочтительными надписями и непристойными статуями в церковных соборах. Церковь не скрывает содержащийся в ней отрицающий смех, едкую фантазию, нигилистическую критику. Демоническая игра была в безопасности под своей мантией. Напротив, буржуазная власть поместила игру в карантин, изолировала её в отдельном секторе, как если бы она хотела охранить от неё всю прочую человеческую деятельность. Искусство стало этой привилегированной, и в чём—то презираемой, сферой нерентабельности. И она останется ей до тех пор, пока экономический империализм не превратит её в свою очередь в цех потребления. Тогда, окружённая со всех сторон, повсюду возродится страсть к игре.

На стадии запретов, окружающих игровую деятельность, брешь была пробита в месте с наименьшей сопротивляемостью, в зоне, где игра сохранялась самое долгое время, в художественном секторе. Этот взрыв назывался Дада. «Дадаистские представления воскресили в аудитории первобытный, иррациональный инстинкт игры, который был подавленным в ней», сказал Хьюго Болл. На фатальном склоне лжи и шутки, искусство в своём падении увлекло за собой целое здание, построенное духом тяжести во славу буржуазии. В каком—то смысле игра сегодня отпечаталась на лице восстания. Тотальная игра и революция повседневной жизни отныне стали одним целым.

Изгнанная из иерархической социальной организации, в разрушении последней, страсть к игре заложила основы общества нового типа, общества реального участия. Не строя догадок о том, какой станет организация открытых человеческих отношений, без резервов страсти к игре, можно ожидать, что она будет обладать следующими характеристиками:

– отрицанием любого начальства и любой иерархии;

 – отрицанием жертвенности;

 – отрицанием роли;

 – свободой полной самореализации;

 – прозрачностью в социальных отношениях.

*

Игра не обходится ни без правил, ни без игры с правилами. Посмотрите на детей. Они знают правила игры, но они беспрестанно хлюздят, изобретают новые правила и нарушают их. Тем не менее, для них нарушение правил обладает не тем же смыслом, что и для взрослых. Это часть игры, они играют в это, будучи сообщниками даже когда спорят. Так они ищут новых игр. И иногда им это удаётся: создаётся и развивается новая игра. Не прерывая игры, они развивают своё игровое сознание.

Как только власть уплотняется, становится категорической, кажется облечённой в магический наряд, игра прекращается. Однако она никогда не отходит от организованности, подразумевающей дисциплину. Даже если игре с определённым моментом принятия решений нужен лидер, его власть никогда не отделяется от автономной власти каждого, это точка концентрации всех индивидуальных воль, двойной коллектив каждой отдельной потребности. Проект участия подразумевает такую последовательность, что решения каждого становятся решениями всех. Очевидно, что численно ограниченные группы, микро—общества, предлагают наилучшие гарантии для экспериментов. В них игра суверенно правит общими жизненными механизмами, гармонизированием капризов, желаний, страстей. Тем более, если игра соответствует повстанческой игре, в которой задействована вся группа и вызвана волей к жизни вне официальных норм.

Страсть к игре исключает самопожертвование. Можно проиграть, заплатить, подчиниться закону, провести дурную четверть часа, такова логика игры, но не логика Дела, не логика самопожертвования. Когда появляется понятие жертвенности, игра становится священной, её правила становятся ритуалами. В игре правила даются для того, чтобы нарушать их и играть с ними. В священном, напротив, с ритуалом не играют, его нужно разбить, нарушить запрет (хотя профанация причастия всё же является данью уважения Церкви). Только десакрализирующая игра открывается беспредельной свободе. Таков принцип диверсии, свобода изменять смысл того, что служит власти; свобода, например, превращать собор Шартра в луна—парк, в лабиринт, в тир, в онейроидную декорацию…

В группе, объединившейся вокруг страсти к игре, тяжкий труд и утомительное удовлетворение нужд могут быть наказанием, например, за промах или поражение в игре. Или, проще говоря, они заполнят мёртвое время, в котором страстный отдых, по контрасту, обретёт вдохновляющую ценность и сделает более пикантными моменты будущего. Ситуации в построении обязательно будут основываться на диалектике отсутствия и присутствия, богатства и бедности, удовольствия и страдания, интенсивности одного тона, подчёркивающей интенсивность другого.

Вдобавок, техника, используемая в атмосфере жертвенности и ограничения, сильно теряет в эффективности. Её инструментальная ценность фактически дублируется репрессивной функцией; и угнетённое творчество уменьшает производительность репрессивных машин. Только игровая привлекательность гарантирует неотчуждающую, продуктивную работу.

Роль в игре невозможна без игры с ролью. Зрелищная роль требует верности сценарию; игровая роль, напротив, требует дистанции, с которой можно обозревать самого себя, свободного в игре, по типу профессиональных актёров, обменивающихся шутками между драматическими тирадами. Зрелищная организация не может сопротивляться этому типу поведения. Братья Маркс показали, чем становится роль, когда в ней присутствует игровой элемент, и это единственный пример, также в определённой степени интегрированный кино. Что произойдёт, если игра с ролями обретёт свой эпицентр в реальной жизни?

Если кто—то начнёт играть постоянную, серьёзную роль, он или потеряется в ней, или испортит игру. Таков случай с провокатором. Провокатор – это специалист по коллективной игре. У него есть её техника, но нет её диалектики. Может быть, он смог бы перевести чаяния группы в наступление – провокатор всегда подталкивает к атаке – если бы, к своему несчастью, он, всё время защищая свою роль, свою миссию, не был бы неспособен представлять себе защитные интересы группы. Эта непоследовательность между наступлением и защитой рано или поздно выдаёт провокатора и становится причиной его грустного конца. А кто самый лучший провокатор? Лидер игры, ставший начальником.

Только страсть к игре по своей природе способна основать сообщество интересов отождествляющихся с интересами индивида. В отличие от провокатора, предатель появляется в революционной группе спонтанно. Он появляется каждый раз, когда страсть к игре исчезает и, в тот же момент, фальсифицируется проект участия. Предатель – это человек, который не может реализовать себя в подлинной манере в соответствии с предложенным ему способом участия и решает «играть» против такого участия, не для того, чтобы исправить, а для того, чтобы уничтожить. Предатель является старческой болезнью революционных групп. Отход от игрового элемента является предательством, авторизующим всех.

Наконец, неся в себе сознательность радикальной субъективности, проект участия увеличивает прозрачность в человеческих отношениях. Повстанческая игра неотделима от общения.

2

Тактика. – Тактика – это полемическая стадия игры. Тактика гарантирует необходимую продолжительность между поэзией в зарождающемся состоянии (игра) и организацией спонтанности (поэзия). Будучи, в сущности, техникой, она не даёт спонтанности рассеяться, потеряться в хаосе. Известно также, как легкомысленно относится историк к спонтанным революциям. Не существует ни серьёзной работы, ни методичного анализа, ничего, что более или менее напоминало бы книгу Клаузевица о войне. Революционеры настолько же игнорировали битвы Махно, насколько тщательно генералы изучали Наполеона.

Несколько замечаний, за отсутствием более тщательного анализа.

Хорошо организованная армия может удачно вести войну, но не революцию; недисциплинированная орда не одержит победы ни в войне, ни в революции. Суть состоит в организованности без иерархии, иными словами в том, чтобы ведущий игрок не становился начальником. Игровое отношение является наилучшей гарантией против авторитарного склероза. Ничто не может сопротивляться вооружённой творческой энергии. Войска Вильи и Махно одерживали победы над самыми искушёнными армиями времени. Напротив, когда игра становится поддельной, битва проиграна. Революция терпит поражение, чтобы стал безошибочным её лидер. Почему Вилья потерпел поражение при Селайе? Потому что он не обновлял свою стратегию и тактику. На техническом плане Вильей слишком владели воспоминания о Сьюдад Хуаресе, где его люди крадучись по стенам, от дома к дому, напали на врага с тыла и разбили его, Вилья игнорировал военные новшества войны 1914–18, пулемётные дзоты, артиллерию, траншеи. На политическом плане, определённая отсталость взглядов не дала ему объединиться с промышленным пролетариатом. Значителен тот факт, что армия Обрегона, уничтожившая «дорадос» Вильи, состояла из рабочих милиций и немецких военных советников.

Творческая энергия является силой революционных армий. Часто повстанческие армии одерживали головокружительные победы вначале, потому что нарушали правила игры, соблюдаемые противником; потому что изобретали новые игры; потому что каждый боец участвовал в разработке игры. Но если творческая энергия не обновляется, если она становится повторяющейся, если революционная армия приобретает вид регулярной армии, мало помалу можно увидеть как энтузиазм и истерия тщетно пытаются компенсировать боевую слабость, а воспоминания о прошлых победах готовят ужасные поражения. Магия Дела и руководителя заменяет собой сознательное единство воли к жизни и воли к завоеваниям. Отражавшие атаки князей в течение двух лет, 40 000 крестьян, чей религиозный фанатизм занял место тактики, были разбиты наголову Франкенхауссеном в 1525–м; причём феодальная армия потеряла лишь троих человек. В 1964–м, сотни мулелистов в Стэнливилле, убеждённые в своей непобедимости, дали уничтожить себя, бросившись на мост, охраняемый двумя пулемётами. Это были те же люди, что ранее захватывали грузовики полные оружия от A.N.C. расставляя ловушки на слонов на дорогах.

Иерархическая организация и её противоположность, недисциплинированность и непоследовательность, одинаково неэффективны. В классической войне, неэффективность одного лагеря одерживает верх над неэффективностью другого, благодаря технической инфляции последнего; в революционной войне, поэзия повстанцев отнимает у врага оружие и время для его использования, лишая его возможных преимуществ. Если действия герильеро становятся повторяющимися, враг учится играть по правилам революционной борьбы; и тогда можно ожидать того, что контр—герилья если не уничтожит, то, по крайней мере, нанесёт серьёзный урон уже приторможенному народному творчеству.

*

Как поддерживать необходимую боевую дисциплину в войсках, отказывающихся подчиниться руководителю? Как избежать недостатка сплочённости? Большую часть времени революционные армии уходят от Харибды подчинения Делу и попадают к Сцилле несвоевременного поиска удовольствий.

Призыв к отречению и самопожертвованию, во имя свободы, закладывает основы грядущего рабства. Напротив, за преждевременными празднествами и поиском фрагментарных удовольствий всегда следуют репрессии и кровавые недели правопорядка. Принцип удовольствия должен придавать сплочённость и дисциплинированность игре. Поиск самого большого удовольствия включает в себя риск страдания: в этом секрет его силы. Откуда получали свою силу служители Старого Режима, осаждавшие город, отбитые десять раз и десять раз возобновлявшие атаки? Из страстного ожидания праздника – в данном случае, мародёрства и изнасилований, удовольствий, тем более сильных, чем дольше их дожидались. Наилучшая тактика умеет производить гедонистические расчёты. Воля к жизни, брутальная, разнузданная, является самым убийственным тайным оружием бойца. Такое оружие обращается против тех, кто ставит его в опасность: для того, чтобы защитить свою шкуру, солдат обладает всеми причинами стрелять в спину своим офицерам; по тем же причинам, революционные армии много выиграют, если каждый человек в них станет умелым тактиком и собственным хозяином; человеком, последовательно выстраивающим своё удовольствие.

В будущих битвах, воля к жизни заменит собой старую мотивацию грабежей. Тактика смешивается с наукой удовольствия, поскольку поиск удовольствия уже является удовольствием сам по себе. Эта тактика изучается каждый день. Игра с оружием, по сути, не отличается от свободы игры, той, которую люди более или менее сознательно ведут в каждый момент своей повседневной жизни. Если кто—то способен изучать в своей обыденной повседневности то, что убивает его и что усиливает его, как свободного индивида, он постепенно заработает себе нашивки тактика.

Тем не менее, не существует изолированных тактиков. Воля к уничтожению старого общества подразумевает федерацию тактиков повседневной жизни. Именно федерацию такого типа Ситуационистский Интернационал готов технически обеспечить в любое время. Стратегия коллективно выстраивает неуклонный план революции, тактику индивидуальной повседневной жизни.

*

Двусмысленное понятие человечества иногда провоцирует колебания в спонтанных революциях. Слишком часто желание поставить человека в центр требований перерастает в парализующий гуманизм. Сколько раз революционная сторона щадила своих собственных палачей, сколько раз она шла на перемирие со стороной правопорядка, позволяя ей собраться с силами? Идеология человечности является оружием реакции, служащим оправданию всякой бесчеловечности (бельгийские десантники в Стэнливилле).

С врагами свободы не может быть компромиссов, как невозможна человечность с угнетателями человека. Искоренение контрреволюционеров является единственным гуманитарным актом, не позволяющим гуманизму бюрократизироваться.

Наконец, одной из проблем спонтанного восстания является следующий парадокс: власть должна быть полностью уничтожена путём фрагментарных действий. Борьба за чисто экономическое освобождение сделала возможным выживание всех, навязав выживание всему. Ясно, что массы боролись за бОльшую цель, за глобальное изменение условий жизни. Вдобавок, воля к изменению всего мира одним ударом является верой в чудеса. Вот почему она так легко превращается в грубый реформизм. Апокалипсическая тактика и тактика постепенных требований сочетаются браком примирённых антагонизмов. Разве псевдореволюционные партии не заканчивают тем, что отождествляют тактику с компромиссом?

Неуклонный план революции предохраняется равно как от частичных завоеваний, так и от фронтальных атак. Герилья является тотальной войной. Именно по этому пути следует Ситуационистский Интернационал, в рассчитанных нападках по всем фронтам – в культуре, политике, экономике, обществе. Поле повседневной жизни гарантирует единый бой.

3

Диверсия. – В широком смысле слова, диверсия является глобальным вступлением в игру. Это действие, которым игровое единство вбирает в себя существа и вещи, замороженные в порядке иерархизированных фрагментов.

Как—то раз, в сгущающихся сумерках, мне и моим друзьям пришло в голову проникнуть во Дворец Правосудия в Брюсселе. Люди знают этого мастодонта, давящего своей громадностью бедные кварталы под собой, охраняющего богатую авеню Луизы, из которой мы когда—нибудь создадим опустошённую страстью землю. После долгого дрейфа (dérive) по лабиринту кулуаров, лестниц, анфилады комнат, мы рассчитали возможное обживание этого места, мы вернули себе на время захваченную врагом территорию, мы преобразовали, благодаря воображению, это вшивое место в поле фантастической ярмарки, во дворец удовольствий, в котором самые пикантные удовольствия согласились бы на привилегию быть реально прожитыми. Субъективная мечта подрывает мир. Люди занимаются подрывной деятельностью, как это сделали месье Журден и Джеймс Джойс, один с прозой, другой с Улиссом; т. е. спонтанно и после долгих размышлений.

В 1955–м, Дебор, поражённый систематическим использованием диверсии (détournement) у Лотреамона, обратил внимание на богатство этой техники, о которой Йорн в 1960–м написал: «Диверсия – это игра, обязанная своим происхождением процессу обесценивания. Все элементы культуры прошлого должны быть инвестированными вновь или исчезнуть». Наконец, в 3–м номере Internationale Situationniste, Дебор уточнил этот вопрос: «Два фундаментальных закона диверсии – это утрата значимости, вплоть до исчезновения изначального смысла, у каждого автономно подрываемого элемента; и, в то же время, организация нового ансамбля значений, придающего новый смысл каждому элементу». Нынешние исторические условия подтверждают процитированные выше наблюдения. Отныне уже ясно, что:

– по мере распространения болота разложения, повсюду спонтанно процветают диверсии. Эра потребительских ценностей раздельно усиливает возможность организации новых ансамблей значений;

– культурный сектор уже не является привилегированным. Искусство подрывной деятельности простирается на все акты отрицания, наблюдаемые в повседневной жизни;

– из—за диктатуры фрагментарности диверсия стала единственной техникой на службе у целостности. Диверсия является самым последовательным, самым популярным и лучше всего приспособленным к повстанческой практике революционным действием. Путём натурального движения – страсти к игре – она ведёт нас к экстремальной радикализации.

*

В разложении, охватившем собой весь ансамбль духовного и материального общения – разложении, связанном с требованиями общества потребления – фаза обесценения диверсии в своём роде была начата и обусловлена историческими условиями. Негативность, инкрустированная в фактическую реальность, также ассимилирует диверсию в тактику преодоления, в позитивный, по сути, акт.

Если изобилие потребительских товаров приветствуется повсюду как счастливая эволюция, социальное использование этих товаров, как известно, портит их пользу. Потому что удобство – это в первую очередь предлог для прибыли при капитализме и при капиталистических режимах, оно не может быть использовано иначе. Идеология потребления действует как дефект его фабрикации, она саботирует завёрнутый в неё товар; она вводит новое рабство в материальное благополучие. В этом контексте, диверсия вульгаризует другой способ использования, она изобретает высшую пользу, в которой субъективность в своих интересах манипулирует тем, что продаётся ей для того, чтобы манипулировать ей. Кризис зрелища обрушивает силы лжи в поле живой истины. Искусство обращения против врага оружия, которое он сам обязан распространять по коммерческой необходимости является основным вопросом стратегии и тактики. Методы диверсии надо распространять как Азбуку потребителя, который желает перестать быть таковым.

Диверсия, которая сотворила своё первое оружие в искусстве, стала теперь искусством использования всех видов оружия. Появившись впервые в движениях культурного кризиса в 1910–25 гг., она постепенно распространилась на ансамбль всех секторов затронутых разложением. Завтра искусство предложит новым техникам подрывной деятельности поле ценных экспериментов; и из прошлого надо извлекать уроки. Так, операция преждевременного инвестирования, к которой пришли сюрреалисты, придавая совершенно ценностный контекст дадаистским антиценностям, несовершенным образом сведённым к нулю, хорошо показывает, что попытка строить, отталкиваясь от плохо обесцененных элементов, всегда приводит к интеграции доминирующими механизмами социальной организации. «Комбинаторное» отношение современных кибернетиков к искусству доходит до гордого накопления незначительных разрозненных элементов, которые не были обесценены вовсе. Поп—арт и Жан—Люк Годар – это апология свалки.

Художественное выражение позволяет в равной степени искать, наощупь и благоразумно, новые формы агитации и пропаганды. В данном порядке идей, работы Мишеля Бернштейна в 1963–м (модельная штукатурка, с инкрустированными миниатюрами свинцовых солдатиков, машин, танков…) призывали, под такими названиями, как «Победа банды Бонно», «Победа Парижской Коммуны», «Победа рабочих Советов Будапешта», исправить определённые события, искусственно замороженные в прошлом; переписать историю рабочего движения и, в то же время, реализовать искусство. Какой бы ограниченной она ни была, какой бы спекулятивной она ни оставалась, подобная агитация открывает дорогу творческой спонтанности всех, хотя бы и путём проб и ошибок, в особенно сфальсифицированном секторе, потому что диверсия является единственным языком, единственным действием, несущим в себе свою самокритику.

У творчества нет пределов, диверсиям нет конца.