Текст книги "Я жду тебя"
Автор книги: Рангея Рагхав
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)
7
– Наступило утро, – продолжал Сукхрам свой рассказ. – В ту ночь Пьяри почти не спала, она забывалась ненадолго, потом начинала что-то бормотать сквозь сон. Я прислушивался к ее шепоту, она повторяла: «Неужели ты уйдешь? Не покидай меня!»
Я успокаивал и прижимал ее к своей груди. В эту минуту я, наверно, походил на наседку, заботливо накрывающую крыльями своих цыплят. «Не уйду, не уйду, – нежно шептал я. – Я не покину тебя».
Волнение ее понемногу улеглось. Под утро стало совсем холодно. Я задремал, но почувствовал, что она вся дрожит. Я заглянул ей в лицо, ее губы нервно вздрагивали. Я прикрыл их рукой, чтобы унять дрожь, и она опять успокоилась.
Красота Пьяри всегда была предметом моего поклонения. Злился ли я на нее или даже ненавидел, но как только она появлялась возле меня, я лишался собственной воли, я мог часами любоваться ее стройным, гибким телом. Пьяри заливалась радостным смехом; она хорошо знала силу своей красоты. В те дни я был молод, полон сил и желаний. Я искал близости только с Пьяри, она одна могла утолить мое желание. Но в ту ночь, когда она лежала в моих объятиях, на меня нахлынуло новое чувство. Раньше, обнимая Пьяри, я видел в ней только женщину, а в ту ночь я впервые понял, что Пьяри не только женщина. В ту ночь ее высокая грудь, тонкая талия и крутые бедра не сводили меня с ума. Мне стало ясно, что красота женщины не ограничивается только этим. Женщина может внушить чувство благоговения, как богиня.
В тревожном забытьи Пьяри я увидел новый, открывшийся мне мир чувств и страстей. Даже во сне она, как и наяву, протягивала ко мне руки, даже в объятиях бога она стремилась быть только моей.
Я не понимал, что происходило, но сердце мое пело: я люблю тебя самой беззаветной любовью. Ты – моя, а я принадлежу тебе…
Тут Сукхрам замолчал, а я задумался.
У Сукхрама не хватало слов, чтобы выразить чувства, но я понял, что он хотел сказать. Это был бы рассказ о пробуждении человечности, о волшебной силе настоящей любви, которая освещает новым светом нашу жизнь. До этого мгновения он стремился только наслаждаться прекрасной Пьяри, ее молодостью и красотой. А в ту ночь он сжимал Пьяри в своих объятиях, ощущал ее каждой клеточкой своего тела, но не испытывал прежней слепой страсти; ее место заняло новое, неизведанное чувство, оно было для Сукхрама совершенно неожиданным и незнакомым. Он понял только одно: что новое чувство вытеснило ту страсть, которую он прежде считал любовью. Он обнимал тело женщины, над которым надругалось немало мужчин. Племя натов не имело понятия о супружеской верности. Наты не видели ничего дурного в желании физической близости. А их женщины считали своим долгом унимать мужские страсти. И не испытывали при этом никакого стыда. Но Сукхрам считал себя тхакуром, мания величия отравила его душу. И только манящая красота Пьяри не позволила этому яду погубить его чувство, ядовитое семя не проросло, не пустило корни. Пьяри отдала Сукхраму свое тело, и он был вполне доволен и не нуждался в большем. Но в ту ночь в этом дикаре проснулось нечто новое. В ночной схватке с Пьяри он увидел гордое и свободное сердце женщины. Сколько было в нем радости и печали, любви и ненависти! Только эти чувства наполняют смыслом жизнь женщины, делают ее значимой и существенной, и только женщина способна сочетать в себе самые противоречивые, самые непримиримые понятия.
Пьяри затихла, прижавшись к Сукхраму. Ее глаза были закрыты, она спала, но губы ее шевелились, и по ним можно было прочитать всю боль и любовь ее сердца. Вглядываясь в лицо спящей жены, Сукхрам все больше и больше проникался ее мыслями, и, странное дело, чувственное желание отступило перед любовью. Это было воистину прекрасное мгновение. В тихом шелесте ночного ветра, в неясных очертаниях леса и в таинственном дыхании ночи – везде царило несравненное всепобеждающее очарование большой любви, звучавшей в каждой частичке необъятной вселенной. Сегодня победила подлинная красота женщины, и Сукхрам смог постигнуть ее величие. Сегодня родилась новая любовь, жизнь Сукхрама озарилась ее светом.
Сукхрам продолжал свой рассказ:
– Она вдруг закричала во сне, а ее тело покрылось испариной. Я вздрогнул. Мне показалось, что она близко, но ускользает от меня. Я испугался и громко позвал ее:
– Пьяри! Очнись! Что с тобой, Пьяри?
Пьяри подняла голову.
– Мне приснился страшный сон. Ох, какой страшный! – Она вся дрожала. Она обвила мою шею руками. – Я больше не буду спать, не давай мне уснуть!
– Почему?
– А вдруг сон вернется?
– Такого не бывает, глупая.
Она немного помолчала.
– Они хотели разлучить нас…
– Кто они?
– Не знаю. Кругом были только змеи.
– Змеи! – испуганно закричал я. – Я поставлю светильник Хануману, надену гирлянду из цветов на бога Шиву, зажгу свечу на могиле святого отшельника, поднесу сахар муравьям на Идгахе, а если пожелаешь, то совершу подношение брахману. О, святой боже! Но что тебе все-таки приснилось?
– Мне приснилось, будто я иду по лесу. Тебя со мной нет. И вдруг я вижу брильянт, который ярко сверкает во мраке ночи. Я нагибаюсь, поднимаю его, но неожиданно появляется огромная страшная змея и с громким шипением бросается на меня. Я бегу от нее, а со всех сторон на меня бросаются змеи и шипят: «Держи ее, держи ее! Не уйдешь!..» Я увидела тебя, ты стоишь далеко на горе и зовешь меня. Но ты очень высоко, я никак не могу до тебя добраться и зову тебя: «Сукхрам! О, Сукхрам!» Но у меня словно перехватывает горло, голоса моего не слышно. Темнота ночи постепенно рассеивается, и небо, похожее на каменный свод пещеры, все надвигается и надвигается на меня. Кругом все гудит, звенит и грохочет… Появляется много-много канджаров, все они поют. Передо мной вдруг появляется мой первый возлюбленный. Он хочет спасти меня и протягивает мне руки, но я говорю ему: «Найкас, уйди прочь! Ты заслонил моего Сукхрама. Уйди с дороги!» И начинаю драться с ним… А змеи подползают все ближе и ближе. И вот одна поднимается передо мной, раздувая капюшон, и бросается на меня, чтобы ужалить, но я проснулась…
Чтобы подбодрить ее, я рассмеялся.
– Не бойся! Это же тебе только приснилось!
– Но у меня всегда были только хорошие сны.
– Глупая, никто не видит одни хорошие сны.
– Но и таких никто не видит. Такие сны снятся, только если гневаются боги.
– Но я уже молил богов о пощаде.
– Ты и правда очень любишь меня. – И Пьяри сжала мою руку. Ее волосы, обычно стянутые жгутом на макушке и локонами спадающие на спину, были сейчас распущены.
И мы снова легли.
– Посмотри, сколько звезд на небе. Все это души умерших, Сукхрам!
– Да, Пьяри. Так говорят люди.
– После смерти наши души звездочками взлетают на небо. А потом они падают, да?
– Угу, Исила так говорил.
– Он умел колдовать, но не научил меня.
– Почему?
– Не знаю. Он говорил мне, что и твой отец умел колдовать.
– Мой отец? Я почти не помню его.
– Ты тогда был еще маленьким.
– Будто ты была старше!
– Я тоже была маленькой.
– Но ты тогда пожалела и приютила меня.
– Что ты, – смутилась Пьяри. – Разве это женское дело – давать приют мужчинам?
Я понял причину ее смущения: она не хотела быть в моих глазах благодетельницей.
– Сукхрам! Научись колдовать.
– Зачем?
– Сможешь зарабатывать сколько захочешь.
– Почему же твой отец не зарабатывал сколько хотел?
– Он не владел секретами колдовства, знал лишь несколько заклинаний, и все. Секреты колдовства открываются не всем, их не выучишь, как наши трюки. В деревне живет один старец. Говорят, он видит людей насквозь. Раз он встретил меня и тут же отвернулся. А сам давай ругаться: «Ведьма! Колдунья!» Я страшно испугалась.
Ее слова поразили меня. В них звучал новый, незнакомый мир. Мне показалось, что я не иду по земле, а лечу по небу.
«Сукхрам!» – слышится чей-то голос.
Я не отвечаю.
«Куда ты летишь?»
Я молча продолжаю парить в небе.
И вдруг я оказался в крепости. Моей крепости. Передо мной стоят, склонив голову, мои люди…
Голос Пьяри вывел меня из оцепенения.
– …Только ты живешь в моем сердце. И это главное. Все остальное – суета. Мне нет никакого дела до мирских забот. Скажи! Ты не бросишь меня из ревности? Не будешь приходить в ярость, если увидишь меня с другим мужчиной?
– Нет, – ответил я, хотя с трудом верил в это.
– Выполни еще одну мою просьбу, обещаешь?
– Ну, говори.
– Не смей волочиться за другими женщинами!
– Почему? Ты же считаешь себя свободной?
– Я – совсем другое дело. Я с самого начала пошла по этому пути. Но тебя не касалась никакая другая. Ты всегда принадлежал только мне одной.
– Зачем ты требуешь от меня такое?
– Хочу, и все!
И что только скрыто в этих женщинах, удивлялся я. С детства мне запомнился один случай: нат по имени Хаджари был известным вором, но никогда не попадался. Однажды, напившись, он начал приставать к жене другого ната, Чанду. Тот вступился за жену, и они стали драться на кинжалах. Вокруг собралась толпа. Все стояли и молча смотрели. Жена Чанду, преодолев страх, неожиданно бросилась разнимать их, и Чанду по ошибке ударил ее кинжалом прямо в грудь. Тогда Хаджари буквально на куски изрезал Чанду, а утром этот неуловимый преступник сам явился в полицейский участок. Его повесили. Любовь ослепила его, и он сам пошел в лапы смерти.
Я сел и закурил бири.
– Пьяри! – позвал я.
Она тоже села.
– Хочешь курить?
– Давай.
Мы закурили вместе.
– Ты будешь навещать меня?
– Что ты сказал?! Ну-ка повтори!
– Ты будешь приходить ко мне иногда? – И еще я сказал: – А твой полицейский будет кормить меня?
– Не он, а я буду о тебе заботиться! Только на этом условии я соглашусь жить у него. Думаешь, мне не страшно жить у него в доме?
– Неужели тебе знаком страх?
– Не знаю, но с тобой мне будет не так страшно.
– Хорошо, я пойду с тобой, но жить буду на свои деньги.
Она недовольно фыркнула, но глаза ее радостно засияли. Ей понравилось, что у меня есть чувство собственного достоинства. Что это за мужчина, если он живет за счет женщины?
– Я не буду есть твой хлеб, – повторил я.
– Как хочешь, я не настаиваю. Но я позабочусь, чтобы тебя уважали.
В то время мы еще не представляли, как это все будет выглядеть. Но мы твердо знали, что начальник полиции имеет очень большую власть. Он – доверенный человек самого раджи. Жители деревни боятся его имени. Его принимают люди из самых высших каст. Куда бы он ни ехал, от него прячутся все наты. Стоит ему захотеть, и он приводит к себе любую из женщин натов или канджаров. Все мы панически боялись его, так как он когда угодно мог засадить любого из нас в тюрьму, обвинить в воровстве и избить. Иногда он брызгал на свою жертву отравленной водой, из-за чего на коже появлялись багровые пятна, и все тело начинало распухать. Полицейский всегда был прав. Он ругал нас на чем свет стоит, но стоило кому-нибудь возразить, как несчастного тут же бросали в тюрьму. Каторжный тюремный труд быстро сбивает спесь. Однажды один из полицейских заразил натни какой-то дурной болезнью. Она очень долго болела, и только Исила своими травами смог вылечить ее.
– Ты знаешь тайну лечебных трав? – неожиданно спросила Пьяри.
– Да.
Она замолчала.
– Почему ты спросила меня об этом?
– Я всем расскажу, что ты – искусный лекарь. Они все будут льстить тебе.
Довольный, я погладил ее по голове, а потом встал, чтобы напиться.
– Принеси и мне, – попросила Пьяри.
– Встань и напейся…
– Я сегодня любовью полна, милый друг, наливай мне вина, – улыбаясь, пропела Пьяри.
Я засмеялся, принес ей воды, а потом снова закурил бири. Пьяри подошла и села рядом со мной.
– Пьяри, сегодня ночь у нас прошла без сна.
– Но утренней звезды еще не видно.
– Спой мне песню.
– Какую?
– Ту, в которой говорится: «Без любимой я страдаю»…
– Но я же рядом с тобой. Почему ты хочешь именно эту?
– Ты же знаешь, что сегодня ночью ты не была моей…
– Но были же и другие ночи.
Пьяри запела:
«Я сгораю от любви. Любимый, я молю, приди! В горах увяли все цветы. Любовь! Увянешь так и ты! Любимый, в сердце загляни, что в нем осталось, посмотри. Я – знаю, принял ты обет познать седую тайну лет и у священного огня сидишь, молчание храня. Мой йог, мне в душу загляни, какой пожар в душе горит!..»
«Твоей души святой пожар родил во мне ответный жар, – подхватил я. – И в ярком пламени огня в любви к тебе сгораю я. Любимая, что мне обет, когда тебя со мною нет!..»
«О, йог, коль принял ты обет, назад тебе возврата нет. И у священного огня познай всю тайну бытия. Коль раньше времени придешь, то гнев подруг всех навлечешь. И обо мне пойдет молва, что знаю чары колдовства. Своим проклятым колдовством я йога сделала ослом. И вот, забыв закон ослов, он мне, как раб, служить готов!..»
«Любимая, на всей земле никто не ведает, увы, ослы мы или колдуны. А женский род болтать привык, всех не повесишь за язык. В священном пламени огня я ясно вижу, друг, тебя. И дым, что вьется надо мной, напоминает локон твой. Сгораю весь я от любви. Что делать мне? Ты подскажи. Обета цепью скован я, те цепи разорвать нельзя…»
«Не любишь ты меня, друг мой, ты не нарушишь свой покой! Ты, видно, так ушел в себя, что днем не замечаешь дня! Играет солнце лишь тогда, когда ты видишь у пруда, вокруг подружки дорогой, любовной жаждою томим, танцует танец свой павлин. И страсть тогда в тебе кипит, когда ты видишь, как бежит за оленицею олень, ища полуденную тень. Любовь вселяющий дурман! Поверь, любовь твоя – обман! Ты словно туча дождевая, что летом по небу гуляет. Мгновение – и тучки нет, в траве лишь виден влажный след. Мне доли, видно, нет иной, чем слезы лить весь день-деньской…»
«Любимая, тебе клянусь! Я все равно назад вернусь, как только день умчится прочь и спустится на землю ночь. Любовь твоя всему виной, я йогом стал, обрел покой. Хотел в спокойствии души найти я таинство любви. Но понял я, друг дорогой, в тебе одной найду покой…»
Наши голоса наполняли безмолвие ночи. Нежный и высокий голос Пьяри слился в заключительном куплете с моим низким голосом:
«Сегодня опять торжествует любовь! – неслось над степью. – К подружке вернулся возлюбленный вновь! Все сокрушает безжалостный меч, не может свои он лишь ножны рассечь! И дерево пламени пищу дает. Без пищи потухнет оно и замрет. Влюбленные души, поведайте мне, кто первый сгорает в любовном огне? Вопрос этот старый, не нов и ответ: огонь ли сгорает иль дерева нет?»
Так песней приветствовали мы рассвет нового дня.
8
Сукхрам продолжал свой рассказ:
– Дом Рустамхана был наполовину каменный, наполовину глинобитный. Предки Рустамхана жили здесь с незапамятных времен. Он был ревностным мусульманином, не пропускал ни одного намаза и пользовался благосклонностью окружных полицейских начальников. Он достиг совершенства в умении выуживать деньги у ростовщиков. Тхакуров из знатных родов он приветствовал, низко склонив голову, а незнатных не удостаивал даже кивком головы. Бедного брахмана приветствовал, слегка склонившись, словами: «Здравствуйте, господин пандит». А перед богатым расстилался, как перед именитым родственником.
Я не мог без отвращения смотреть на Рустамхана. Он был длинный и тощий, с хитрыми бегающими глазками. Рустамхан с первого взгляда оценивал, можно ли будет поживиться за счет пришедшего к нему человека. Как-то раз к нему в рваной и грязной одежде пришел красильщик Рахматали и начал жаловаться на свою бедность. Рустамхан так запугал его, что вынудил беднягу отдать ему последние сорок рупий. С важным видом ходил Рустамхан по деревне, нагоняя страх на всех натов.
В трудную минуту наты просили милостыню или собирали дикий мед для деревенских тхакуров. Кроме того, они занимались приготовлением снадобий и лекарств. Я слыл одним из первых знатоков трав. Однажды с помощью целебных трав и заклинаний я вылечил деревенского землемера от укуса голубого скорпиона. С тех пор слава моя начала расти…
Когда мы совсем близко подошли к дому Рустамхана, я вдруг почувствовал, что ноги совсем одеревенели и не слушаются меня. На Пьяри была широкая и очень грязная юбка. Кофта ее совсем порвалась, а покрывало пестрело заплатами, но она старательно прятала в него свое лицо. В тот момент мне показалось, что я иду грабить самого себя, но я не осмелился сказать об этом Пьяри.
Я остановился и присел на каменную плиту – здесь раньше, наверное, была дхармашала [26]26
Дхармаш ала– гостиница для паломников-индусов; богадельня.
[Закрыть]. Пьяри села прямо на пыльную дорогу.
– Идем же, – торопила она.
– Ноги не идут.
– Это еще почему?
– Душа противится.
– Ты и меня не пустишь?
– Разве тебя остановишь?
– Можешь оставаться. Я иду.
И она ушла. Я посидел немного, потом улегся на каменную плиту и не помню, как уснул. Наверно, я проспал целый час, какой-то мальчишка разбудил меня. Во рту у него торчала сигарета.
– Эй, проснись! Ты нат по имени Сукхрам?
– Ну, дальше, – грубо ответил я.
– Тебя ищет начальник. Давай, дуй мигом. Он велел тебе немедленно явиться к нему.
Мальчишка убежал, а я поплелся к дому Рустамхана.
Дом стоял за кирпичной оградой, а двор был обыкновенный, земляной. В глубине двора был невысокий четырехугольный дом. С одной стороны к воротам примыкал глинобитный домик для слуг, а рядом с ним стояло небольшое строение с навесом. Под навесом была привязана буйволица, подле которой резвился буйволенок.
Я остановился на пороге, где сидела смуглая женщина из касты дом.
– Проходи, – сказала она.
Я переступил порог.
– Господин сказал, чтобы ты поднялся к нему. Тебе везет, счастливчик.
В верхней комнате на цветастом ковре в чистой юбке и новой кофте сидела Пьяри. На голове у нее красовалось новое покрывало. Я, не веря своим глазам, смотрел на нее. Ее рот был красный от бетеля [27]27
Бетель– вьющийся кустарник, из листьев которой вместе с различными специями приготовляются пакетики для жевания.
[Закрыть]. Никогда она не казалась мне такой красивой. Рустамхан лежал на кровати.
– А, пришел, Сукхрам? Она все о тебе вспоминала. Садись.
Я поклонился и сел.
Пьяри покрыла голову и торжествующе посмотрела на меня.
– У тебя преданная жена, – продолжал Рустамхан. Она сказала мне: «Господин! Я только тогда останусь у тебя, если ты приютишь и моего Сукхрама». И ничего слушать не хочет. Что ж, будь по ее. Но ты, Сукхрам, должен понять, что теперь она – твоя хозяйка. Ясно? Ты будешь жить внизу, у ворот, в каморке. Ты будешь смотреть за буйволицей!
Меня будто по лицу ударили. Пьяри – моя хозяйка!!!
– Господин! Я бедный человек. Ты и без того осыпал меня своей милостью. Судьба послала мне эту женщину. Она так красива, что ей надо было родиться в таком доме, как твой, и жить в свое удовольствие. Бог услышал ее молитву, она нашла свое место. Позволь теперь мне уйти, господин. Я заведу другую семью.
Пьяри кусала губы от ярости.
– Ты никуда не пойдешь, понял! – закричала она.
– Неужели ты думаешь, что я буду прислуживать тебе, негодница?
Рустамхан сел на постели.
– Эй ты, перестань артачиться, скотина, а не то я тебе все ребра переломаю!
– Ломай, господин, но, пока я жив, этого не будет.
Пьяри встала с ковра и подошла ко мне.
– Я ухожу от тебя, господин, возьми свои вещи, – сказала она Рустамхану. – Он не даст мне спокойно жить. Я буду навещать тебя каждый день. Ты в накладе не останешься. А он не может видеть меня счастливой! Он хочет, чтобы я спала в лесу. Ну что же, и на том спасибо.
Рустамхан не знал, что делать. Пьяри протянула руку за своими старыми тряпками.
– Не трогай их, Пьяри! Заклинаю тебя! Я умру, если ты их тронешь, – крикнул я.
Протянутая рука Пьяри замерла на полдороге. На глазах у нее показались слезы.
– Чего же ты хочешь, несчастный? – спросила она.
– Я хочу, чтобы ты осталась здесь!
– А ты останешься?
– Слугой – никогда!
– Ах, ты хочешь остаться здесь, у господина, как мой муж? У тебя нет ни капли стыда! Тебе и дела нет до чести других людей.
Рустамхан закурил и протянул мне сигарету. Я несколько раз жадно затянулся.
– Ты права, Пьяри, – сказал я после некоторого раздумья. – Это не дело. Если даже у нас, низких людей, такое открыто не делается, как это может произойти в большом доме?
Рустамхану понравились мои слова, и его лицо расплылось от удовольствия.
– Господин, я взываю к твоей справедливости, – взмолился я. – Как мне теперь показаться людям? Почтенный господин, посади меня в тюрьму, будто за воровство, и я проведу там остаток жизни.
Рустамхан вопросительно посмотрел на Пьяри, но, увидав, что она смертельно побледнела, отрицательно покачал головой.
– Нет, Сукхрам, я не могу пойти на это. Это было бы несправедливо по отношению к тебе. А я – враг всякой несправедливости. Ты ничего не сделал такого, за что я мог бы посадить тебя в тюрьму.
Чтобы позлить меня, Пьяри не смотрела в мою сторону, но ее глаза метали молнии. Я повернулся к Рустамхану.
– Господин, посади меня только на несколько дней. А потом, как бы сжалившись надо мной, отпусти под честное слово. Я каждый день буду являться на отметку в участок. Ты не уронишь свое имя, Пьяри останется с тобой, и с моих плеч, господин, упадет гора!
Пьяри понравилась моя идея, но тогда мы еще не понимали, что делаем. Я сам добровольно шел в рабство к Рустамхану, а Пьяри попадала в такие сети, выпутаться из которых не было никакой возможности. Если бы Пьяри осмелилась бежать от Рустамхана, мне бы пришлось всю жизнь гнить в тюрьме. Оба мы тогда, казалось, лишились рассудка.
Рустамхан довольно хмыкнул, как бы говоря: «Попалась, рыбка!» Теперь он не опасался, что я, уступив ему на несколько дней Пьяри, совершу кражу и сбегу вместе с ней.
– Ладно, Сукхрам, это можно устроить. Чтобы все выглядело правдоподобно, тебе придется отвязать мою буйволицу. И тогда можешь быть спокоен. Дело сделано.
На другой день я увел его буйволицу. На окраине деревни меня арестовали. Все сочувствовали мне, говорили: «Не повезло бедняге: и жена сбежала, и сам в тюрьму угодил». Я припал к ногам торговца по имени Анарчанд, который торговал прогорклым топленым маслом, и он поручился за меня. Рустамхан отпустил меня под честное слово. Люди жалели меня, а я в душе смеялся над ними. Они ругали Пьяри за измену, а я был доволен ею как никогда. Я приходил к ней в полдень и оставался до самой ночи. Пьяри усаживала меня в комнате у ворот и вкусно кормила. Постепенно мне стала нравиться эта жизнь, и я даже начал присматривать за буйволицей.
Одного мне только не хватало.
Я тосковал по ночам, мне не хватало Пьяри. Она все больше и больше отдалялась от меня. В наших отношениях уже не было той близости и свободы, да и не могло быть. Пьяри сверкала чистотой, и в ее присутствии я казался себе грязным оборванцем. Она наклонялась ко мне, и мне кружил голову аромат жасминного масла, исходящий от ее волос.
С Пьяри происходили удивительные перемены. И чем больше она отдалялась от меня, тем больше я тянулся к ней. Самая разительная перемена, которую я обнаружил в ней, состояла в том, что в ней проснулось чувство стыда, она начала краснеть и смущаться. И походка ее переменилась, она ходила прямо и уверенно, без всякого страха. И смех ее стал другим, она перестала громко хохотать, растягивая рот до ушей, теперь она негромко смеялась, лишь слегка показывая зубы.
В носу у нее поблескивал булак [28]28
Бул ак– украшение, которое носят, продев в носовую перегородку.
[Закрыть]. Его появление показалось мне знаменательным – впервые тела Пьяри коснулось золото. И как шло ей это украшение! С красными от бетеля губами и черными от краски деснами она походила на женщину из знатного дома.
Я приходил к ней в полдень – в это время, кроме нее, в доме никого не было – и оставался до вечера, а потом возвращался к себе в шатер спать. Возле меня поставили шатры другие наты, и мы зажили как одна семья. Пришельцы занимались только воровством, а их женщины путались с посторонними мужчинами и тем зарабатывали на жизнь. Среди них была и Каджри. По возрасту она была ровесницей Пьяри. Ее муж был черный и старый. Он так пристрастился к вину, что его почти никогда не видали трезвым. Но этого ему было мало, и он добывал где-то опиум. Напившись и накурившись, он заваливался спать еще засветло и спал до самого утра. Любил он и азартные игры, поэтому всегда нуждался в деньгах. За ними он предпочитал обращаться к Каджри. Она выделялась среди всех женщин своей красотой и светлым цветом кожи. Ее немножко портили слегка запавшие щеки. У нее была маленькая красивая грудь и широкие крутые бедра. Глаза были не очень большие, но красивой удлиненной формы и немного раскосые. В нос она продевала булак, а глаза густо подводила сажей. Каджри носила длинную свободную рубашку и ходила быстрой, слегка подпрыгивающей походкой. Я никогда не видел ее печальной, она постоянно улыбалась.
Оставаясь с Пьяри наедине, я пытался обнять ее, но она поспешно отодвигалась и не давала мне прикоснуться к ней. Меня это оскорбляло. «Почему она избегает моих объятий? Кормит меня, садится рядом, а к себе не подпускает? Смеется со мной, но смех какой-то тусклый, невеселый, да и в уголках рта появились печальные складки». Я не знал, что думать… Я стал замечать, что временами Пьяри подолгу, не мигая, смотрит на меня.
– Ночуешь все там же? – однажды спросила она.
– Да, но теперь я не один, со мной живут другие люди.
Пьяри начала подробно расспрашивать меня о моих новых соседях – ее интересовали мельчайшие подробности. Выслушав, она решительно заявила:
– Не смей путаться с Каджри, пока я жива. Я не вынесу этого.
– Но я ведь живой человек, я мужчина! Ты же не даешь до себя дотронуться. Ты целиком принадлежишь своему солдату!
Пьяри непонятно почему вдруг заплакала, но потом быстро вытерла слезы.
– Это – судьба, Сукхрам. А Каджри ты брось! Я принадлежу только тебе одному.
Я ее не понимал, и на душе у меня было неспокойно. Мои соседи наты жили веселой, беззаботной жизнью, их никто не трогал: еще бы, они были моими друзьями, а я пользовался особой милостью Рустамхана. Иногда, правда, начальник вызывал к себе кого-нибудь из них, но только затем, чтобы подсказать им, какого ростовщика нужно ограбить. Награбленное делили между собой. Кроме того, за деревней, в ложбине, полицейские открыли игорный притон, три четверти дохода от которого поступало в карман начальника полиции. Говорили, что раньше он служил у раджи. То ли он его брил, то ли стриг, но тот был им доволен. Однажды он позвал его к себе и сказал: «Проси, что хочешь!» Тот не растерялся: «О, дающий пищу, – припал он к ногам раджи, – мне нужен дом. Я знаю, от ваших дверей даже собаки голодными не уходят, а я – ваш преданный слуга». – «Да будет так, – согласился раджа, – строй дом. И тебе пора выйти в люди». И он сделал слугу начальником полиции. А тот за один год выстроил себе огромный дом. И все за счет крестьян и арендаторов. А скольких он сгноил в тюрьме за ничтожную провинность! Одного крестьянина избили до полусмерти, но ответчик подсунул начальнику полиции взятку, и тот отказался написать рапорт. Он сказал пострадавшему: «Принеси справку от врача». Больница находилась в семи милях от деревни, и несчастному пришлось идти туда под палящим июньским солнцем. В дороге ему стало плохо, и он потерял сознание. Когда его подобрали и привели наконец к доктору, тот потребовал платы. Денег не было, и доктор написал: «Легкий ушиб». А бедняга умер на обратном пути. Зато площадка перед домом начальника полиции площадью двадцать пять на двадцать пять ярдов оказалась вымощенной каменной плиткой.
Я покинул свой табор и простился с крепостью. Потом я расстался с Исилой и Сауно, но у меня была Пьяри. Теперь, когда ушла Пьяри, со мной остались только конь да Бхура.
Наступила ночь. Я лежал в шатре. За пологом послышались чьи-то шаги, и у входа показалась Каджри.
– Ну? – не вставая, спросил я.
– На, поешь, – и она положила передо мной четыре маленьких круглых пирожных.
Но я уже не хотел есть.
– А ты почему не ешь?
– Я сыта.
– Где ты столько раздобыла?
– Сегодня мы ходили в большую деревню. Там был праздник у кшатриев [29]29
Кш атрий– представитель второй по счету касты – воинов – в кастовой иерархии. Выше кшатриев располагаются только брахманы.
[Закрыть]. Они раздавали угощения. Мне тоже досталось. – Заметив, что я не ем, она робко спросила: – Что же ты? Не нравятся?
Я встал и сказал:
– Отнеси их Курри. – Так звали ее мужа.
– Да ну его, он спит пьяный. И говорить о нем не хочу. Ну, попробуй пирожные.
– Каджри, я сыт.
– Прошу тебя. – С этими словами она села на топчан, обхватила меня за плечи и усадила. Потом провела рукой по моей широкой груди. – Я каждый день буду приносить тебе еду. Уж если белить, так хороший дом. Зачем украшать развалины. – Она погладила мои мускулы. У меня были тугие бицепсы, и она с силой надавила на них пальцами. – Ты не верь женщинам. Твоя вот бросила тебя и живет теперь с полицейским. – Она провела пальцами по моей крепкой шее. Я съел пирожное. Оно мне понравилось.
– Каджри, возьми и ты.
– Нет, это все для тебя.
– Брось упрямиться, съешь! – Я протянул пирожное и только тут заметил, что она сидит с открытым лицом. До сих пор я не обращал на это внимания, и она так обиделась, что даже отвернулась от меня. Я повернул к себе Каджри и насильно вложил ей в рот пирожное. Она рассмеялась и сказала с полным ртом:
– Правда, вкусно?
– Еще бы, – согласился я.
Она съела и второе пирожное. Я свесил ноги с топчана, собираясь встать.
– Куда ты, Сукхрам?
– Хочу пить.
– Я принесу, зачем тебе вставать, когда я здесь?
Она соскочила с топчана и принесла воды. Я жадно припал к котелку и сделал несколько глотков. Каджри тоже напилась. Я снова лег.
– Набить тебе трубку?
– Зачем, у меня есть бири.
– Подожди, я сейчас. – Она убежала и через минуту вернулась с пачкой сигарет.
– На, закури.
Это были дорогие сигареты.
– А если Курри узнает, что ты здесь? – спросил я.
– Что он может сделать, эта развалина? Я сама себя кормлю. И вообще, я не стану больше его терпеть!
– Он тебя поколотит, Каджри.
– Получит сдачи. Спуску не дам. А ты разве не заступишься за меня, если увидишь, что он меня бьет?
– Попробую пристыдить его.
– И все? Нет, чтобы сказать: «Я ему все ребра переломаю»…
– Он – твой муж.
– От такого молодца и сбежала жена. Теленок ты.
Я молча проглотил обиду и задумался.
– Ну и черт с ней! Чего грустишь? Ушла так ушла. Неверная она. Почему ты не приведешь себе другую?
– Нет, Каджри, она любит меня!
– Да, да, конечно, кто в этом сомневается. Она втирает масло себе в ноги, а ты волосы моешь водой. Она нежится на мягких подушках, а ты… – она засмеялась, – спишь рядом с Бхурой. Оба вы спите с собаками. Ты хоть с преданной, а она – с этим паршивым псом, с полицейским. – Каджри нежно перебирала мои спутанные волосы. – Ты часто ее вспоминаешь?
– Да.
– Тогда ты, наверно, не сможешь ее забыть?
– Пожалуй, не смогу.
Каджри тяжело вздохнула.
– Давно она ушла?
– Уже три месяца.
– И с тех пор ты живешь бобылем?
– Да.
– А видишься с ней?
– Каждый день.
– Теперь все ясно: она околдовала тебя. – Каджри тряхнула головой. – Ядовитая змея, вот она кто! Ишь, как скрутила тебя, негодная тварь!
– Перестань ругать ее, Каджри, – сказал я, доставая сигарету.