Текст книги "Я жду тебя"

Автор книги: Рангея Рагхав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Рангея Рагхав
Я жду тебя

1

В надвигавшихся сумерках зимнего дня стены беломраморного дворца казались сошедшими со страниц сказки. Последние лучи солнца коснулись благоухающих ююбовых [1]1
  Ююба– невысокое дерево из семейства крушинковых (Zizyphus jujuba).


[Закрыть], деревьев, легко заскользили по вершинам огромных ракит и тутовых деревьев и, наконец спустившись вниз, позолотили плотную завесу дорожной пыли, взметенной копытами проходившего стада. С полей повеяло холодом.

Шел тысяча девятьсот сорок девятый год. Болезнь, покрывшая мне ноги нарывами, перед которыми оказались бессильны снадобья городских хакимов [2]2
  Хаким– врач-мусульманин, лечащий по правилам традиционной арабской медицины.


[Закрыть], острые иглы хирургов и микстуры гомеопатов, забросила меня в глухую деревушку на попечение местного знахаря. Моего исцелителя звали Сукхрам. На шее у него болтались бусы, на голове гордо красовался высокий тюрбан, на руках позванивали стеклянные браслеты. Тайком от всей деревни он приносил из лесу травы, садился передо мной, дул на мои больные ноги, закатив глаза, кружил вокруг, прищелкивая пальцами, выкрикивая что-то гортанным голосом, а на седьмой день этой чертовщины он снял с моей ноги повязку и сказал: «Сегодня ты сможешь пойти со мной на прогулку, господин».

Он повел меня в сад, посередине которого возвышалось чудо из белого мрамора.

В притихшем старом саду умолк птичий гомон; темнота, казалось, поглощала все звуки. Лишь монотонное гудение храмовых колоколов, созывавших людей на молитву, да позвякивание колокольчиков возвращающегося стада нарушали тишину наступавшей ночи.

– Пора возвращаться, господин, – сказал Сукхрам.

– А что это там возвышается?

– Господин, ты же видишь, крепость.

– Кто ее построил?

– Сын того самого раджи, что воздвиг дворец.

– Какая она странная.

– Крепость не достроена.

– Почему?

– Строивший ее раджа скончался. Говорят, его отравила жена его старшего брата. Он принял яд из ее рук, зная об этом.

Глаза Сукхрама увлажнились. Я был заинтригован.

– Как же это могло случиться, Сукхрам? И почему ты плачешь?

– Сам не знаю, господин! – Сукхрам вытер слезы и виновато улыбнулся. – Теперь времена не те. Раджи лишились власти, к чему говорить о них.

– Нет, нет, Сукхрам. – Во мне проснулось любопытство, и я стал просить Сукхрама рассказать.

Мою просьбу Сукхрам пропустил мимо ушей.

– Нога не болит при ходьбе? – поинтересовался он.

– Не болит. Завтра мы тоже пойдем гулять?

– Почему бы и нет, теперь ты станешь поправляться.

– Сукхрам, а там что? – показал я в сторону синей горы. От нее веяло тишиной и прохладой. Казалось, что спускающаяся с небес темнота сначала собирается на ее вершине, а потом порывы ветра разносят ее во все стороны.

– Время позднее, господин, – решительно сказал Сукхрам, – пора возвращаться.

Он видел, что я сгораю от любопытства, но вместо ответа просто оборвал разговор и ушел.

На третий день мы отправились в лес. Я обратил внимание на дым над вершинами деревьев.

– Что это, Сукхрам?

– Там жгут костры. Это наш табор.

Мы подошли поближе. За деревьями ютились маленькие хижины, их было не более десятка. В вечернем сумраке они чуть заметно виднелись сквозь густую листву. Впереди чернел колодец. Я было направился к нему, но остановился, пораженный: к колодцу шла девушка лет тринадцати-четырнадцати. На ней были цветастая юбка и кофта с широким вырезом, открывавшим плечи. Я не мог отвести взгляда от ее прелестного нежно-розового лица, больших голубых глаз и золотистых волос. Ее нос был слегка вздернут, а на щеках пылал румянец. Она улыбнулась мне.

– Чанда? – послышался удивленный голос Сукхрама. – Почему ты не дома?

– Я пекла лепешки и вышла набрать воды.

Девушка была, видимо, дочерью Сукхрама, хотя всем своим обликом заметно отличалась от местных жителей. Только ее голос звучал так же резко и пронзительно, как и у всех в здешних краях.

Сукхрам закурил бири [3]3
  Б ири– сигареты кустарного производства, сделанные из цельных табачных листьев. На приготовление бири идут самые низкие сорта табака.


[Закрыть]и задумчиво поглядел в ту сторону, где у подножия горы стоял просторный дом, освещенный лунным светом.

– Что там за строение, Сукхрам?

За него ответила девушка:

– Это дак-бунгало [4]4
  Дак-бунг ало– постоялый двор, гостиница.


[Закрыть], раньше туда приезжали знатные господа, но теперь их времена прошли, – сказала она и засмеялась. По лицу Сукхрама пробежала тень. В тот вечер он не произнес больше ни слова.

Я вернулся к себе, вернее, в дом друга, где поселился. За дружеским столом мои хозяева без конца рассуждали о том, что хотели бы отсюда уехать, что им надоела деревня. Они долго жаловались на деревенскую жизнь, но, в конце концов, пришли к выводу, что деревня все же лучше, чем город, и поэтому, несмотря ни на что, они останутся здесь. Потом заговорили о моей ноге. Вспомнили про Сукхрама, и я рассказал о встрече с его дочерью. Хозяин дома отложил хукку [5]5
  Хукк а– трубка типа кальяна, в которой табачный дым охлаждается и очищается, проходя через воду.


[Закрыть], вымыл руки в тазике и отодвинул его в сторону. Мой рассказ о встрече с Чандой его почему-то расстроил…

– Да скажите наконец, в чем дело? – спросил я. – Допустим, она не похожа на здешних девушек. Ну и что? Какое это имеет для вас значение?

– А ты пойди-ка поищи сейчас моего Нареша, тогда сообразишь…

– Не понимаю, что вы хотите сказать?

– А то, что Нареш стоит сейчас где-нибудь под деревом, вздыхает и повторяет на все лады имя Чанды.

Я рассмеялся. Старший сын моего друга едва достиг пятнадцати лет. Чанде и того меньше – лет тринадцать-четырнадцать. На мой взгляд, пара хороших подзатыльников быстро излечила бы обоих от любви.

– Неужели вы думаете… – начал я, но хозяйка дома прервала меня:

– Он еще ничего не ел, а уже десять часов. На улице такой холод…

Неожиданно она вскипела:

– Негодный мальчишка забыл, что он из дома тхакура [6]6
  Тхакуры– одна из высших военно-землевладельческих каст в Северной и Центральной Индии. В Раджастане – титул феодального аристократа. Согласно религиозной традиции индуизма произошли от второй по значению касты – касты воинов.


[Закрыть]. Бегает за натни-цыганкой [7]7
  Н атни– женщина из касты натов, одной из самых низших в кастовой иерархии старого индийского общества.


[Закрыть], совсем нас опозорил!

Мой друг решительно встал. Я знал, что он простой и добрый человек, хотя и тхакур. Его два раза сажали в тюрьму за участие в движении ненасилия [8]8
  Движение ненасилия– организованное Ганди движение гражданского неповиновения приказам английской администрации при полном устранении всяких насильственных действий.


[Закрыть].

– Пойду поищу Нареша, – сказал он.

– Куда вы пойдете в такую темень? – попытался я отговорить его.

И в самом деле, ночь стояла хоть глаз выколи. Где-то далеко слышалось рычание пантеры.

– Не зажигай большого фонаря, я возьму с собой маленький, электрический, – обратился мой друг к жене, повязывая голову шарфом.

Все это напоминало сцену из детективного романа. Досадуя на себя, я быстро оделся и, прихватив палку, последовал за другом. Мать Нареша обрадовалась, что я иду вместе с ее мужем. По ее мнению, Чанда околдовала Нареша, чтобы втереться в знатную семью. Но мой друг придерживался иного мнения. Он говорил, что всему виной книжки про любовь. Начитавшись их, мальчишка совсем одурел: вообразил, что влюбился в цыганку, а бедная девчонка и вовсе голову потеряла.

Разве женщины способны рассуждать разумно?

Я слушал доводы друга и невольно улыбался. Женщина всегда думает, что ее сын агнец, и представления не имеет об уловках и хитростях мужчин. Она только знает, насколько бывают искусны в науке обольщения женщины.

Резкий, холодный ветер обжигал лицо. Войдя в лес, мы услышали юношеский голос: «Чанда! Ах, Чанда!»

Затем все смолкло. Мой друг включил фонарь. Вскоре нам навстречу вышел Нареш. Он присоединился к нам. Отец шел молча, его, видно, стесняло мое присутствие. Придя домой, Нареш с безразличным видом сел за стол.

Мать подала ужин. Она то и дело приговаривала:

– Сынок, почему ты не ешь? Неужели не голоден?

Я вышел на улицу, достал сигарету и закурил.

На другой день я встал пораньше и отправился с другом в поле. У него было пятьдесят бигхов [9]9
  Бигх( б игха) – земельная мера, равная 0,25 га.


[Закрыть]земли, земля орошалась из колодца, и сейчас на ней дозревали пшеница и ячмень. По полю сновали мальчишки, криками отгоняя птиц, а возле кучи пожелтевших прошлогодних листьев сидел поливальщик, держа в руках постромки от парной упряжки рабочих волов. На поле я увидел и Нареша. Он сидел, задумавшись, недалеко от колодца. Как только ушел отец, я подсел к нему.

– О чем задумался, Нареш? – спросил я.

Он молча посмотрел на меня.

– Ты читал мои книги? – продолжал я. – Ведь в них я пишу о том, что нужно разорвать кастовые путы. Расскажи, о чем ты все думаешь, Нареш.

На юношески чистое, нежное лицо Нареша набежала тень. Но в его годы печаль недолговечна, ей на смену придут желания и надежды. В юности нам кажется, что весь мир создан для нас одних. Что ж, в юноше зреет мужчина, А девушка, подобная Чанде, становится маленькой женщиной. Бабочка еще не вышла из куколки, чтобы порхать от цветка к цветку и собирать душистый нектар, но гусеница уже прядет свою пряжу и одаряет мир своими нежными шелковинками. Это тот возраст, когда человек благодаря своему извечному стремлению к прекрасному, своим радужным надеждам и грезам уже стоит у ворот волшебного храма поэзии чувств. Так было всегда, со времен Ману [10]10
  Ману в индийской мифологии – родоначальник человечества.


[Закрыть]до наших дней. Красота и поэзия как бы расправляют свои крылья после сладкого сна детства. Сколько веков наша земля, совершая бесконечный круговорот жизни, в каждой частичке своего огромного тела несет бессмертный поток человеческих чувств и желаний.

Я ласково взглянул на юношу. Его щеки залил яркий румянец, он, не отрываясь, смотрел на золотящуюся в лучах яркого солнца старую крепость.

Я ни о чем его больше не спрашивал. Наш молчаливый дружеский разговор был лишь прелюдией к большой задушевной беседе.

Вечером, когда последние лучи солнца заиграли на рогах возвращающегося стада, я опять отправился с Сукхрамом в лес. Наш путь лежал мимо озера. Солнечные отблески покрыли озеро оранжевым покрывалом, и оно напоминало одеяние буддийского монаха [11]11
  Буддийские монахи носят ярко-желтые или оранжевые одежды.


[Закрыть]. В тот день Сукхрам был особенно задумчив. Мы нашли укромное местечко и присели отдохнуть. Густой кустарник окружал нас, то тут, то там виднелись маленькие заброшенные храмы, заросшие тамариндовыми деревьями [12]12
  Тамар инд– дерево из семейства бобовых (Tamarindus indica) с длинными съедобными плодами.


[Закрыть], между которыми, пронзительно каркая, летали вороны.

Неожиданно рядом с нами кто-то проговорил:

– Чанда, если ты так решила, мы пойдем в крепость вместе, хорошо?

Я узнал голос Нареша.

Сукхрам сидел, погруженный в свои мысли. Он, казалось, ничего не слышал.

Из-за кустов послышался голос Чанды:

– Не знаю, мой любимый! Почему-то мне все кажется, что я хозяйка этой старой крепости. Странно, что я живу так далеко от нее!

– Хочешь, я поведу тебя в крепость? Хочешь, Чанда? – слышали мы.

И только тогда Сукхрам вздрогнул и схватил меня за руку.

– А тебе не страшно?

– Чего мне бояться? Говорят, что и сюда тоже приходят пантеры, а ведь мы с тобой не боимся встречаться здесь!

– Ты и вправду совсем бесстрашный, Нареш!

– Лучше скажи, почему тебе кажется, Что крепость твоя?

Чанда рассмеялась.

– Вчера я нашла в шкатулке у отца фотокарточку молодой госпожи, и мне вдруг почудилось, что я смотрю на себя. Будто в зеркало! Это было так странно и непонятно. Она и одета была не по-нашему. А под фотокарточкой лежала еще картинка, на которой нарисована знатная тхакурани [13]13
  Тхакурани– букв. жена тхакура. Тхакурани —также знатная, важная дама.


[Закрыть], жившая, наверно, много лет назад. И тут, не знаю отчего, я решила, что стану точно такой, как эта госпожа…

Сукхрам вскочил на ноги и громко закричал:

– Чанда! Эй, Чанда!

За кустами послышался легкий шорох и удаляющийся топот быстрых ног. Мы обогнули кусты, но там уже никого не было. Сукхрам был очень взволнован. Я терялся в догадках. Сукхрам сердито бормотал себе под нос: «Опять вспыхнет огонь, опять небо застелет дым!» Он с ужасом посмотрел на заброшенную крепость и неожиданно громко расхохотался. Мне стало не по себе. На Сукхрама было страшно смотреть.

– Пропади ты пропадом, неприкаянный злой дух! Никому не даешь покоя! – бормотал он, глядя на крепость.

– Сукхрам! – окликнул я его.

Он снова схватил меня за руку.

– Я говорю правду, мой господин! В тот день, когда закладывалась крепость, чтобы умилостивить злых духов, им в жертву принесли человека – был тогда такой обычай. Но могла ли крепость, построенная на человеческой крови, дать людям покой и счастье? В крепости враждовали родные братья: старший велел своей жене отравить младшего. Молодая вдова, оставшаяся после него, ждала ребенка. Ей пришлось скрываться в лесу, там ее приютил старый отшельник. Он принял новорожденного мальчика, отнес его к натам-цыганам. У них в таборе жизнь ребенка была вне опасности. Когда мальчику исполнилось два года, молодая вдова, переодевшись танцовщицей, проникла в крепость, чтобы отомстить старшему брату за гибель мужа. Она закрывала свое лицо, но ее пляска пленила раджу. Он прислал ей украшения, усыпанные брильянтами и жемчугом, но она смолола в порошок драгоценности и бросила их в лицо братоубийцы. Затем она заколола злодейку, отравившую ее мужа, и в ту же ночь убежала с полюбившим ее слугой…

Однако их обоих вскоре поймали. Молодую женщину казнили, а слуге удалось бежать из-под стражи. Он и воспитал ребенка. Мальчик подрос и стал натом…

– Ну, а дальше?

– Дальше? – Сукхрама слегка качнуло, словно у него под ногами дрогнула земля. – Я – последний тхакур в том роду, господин, – сказал он изменившимся голосом. – Когда тхакурани, пожив немного у цыган, пошла к соседним раджам, те сказали ей: «Мы не примем тебя в свой круг, ты ела пищу, оскверненную прикосновением натов». Тогда молодая вдова заявила им: «Крепость моя. Любой ценой я добьюсь, чтобы мне ее вернули». Потом о крепости стала говорить английская мэм, а вот сегодня вы слышали, что сказала Чанда…

Слова Сукхрама приподняли завесу над удивительной историей, которую мне не терпелось узнать. И Сукхрам поведал мне ее.

– Я никогда не считал себя натом, начал Сукхрам. – Я самый настоящий тхакур.

– Это большой грех, Сукхрам. Ты отказался от людей, которые вырастили и воспитали тебя. Ты убедил себя, что все люди ненавидят друг друга, пригрел ядовитую змею ненависти в своем сердце, и она все жалит и жалит тебя, отравляя твой разум. Человек, который знает тайну лесных растений, – продолжал я, – должен знать и о том, что дерево человечности – самое могучее на земле.

Сукхрам пристально смотрел на меня и молчал, словно не слышал того, что я ему говорю.

Приближалась ночь, и мы вернулись домой. На следующий день я стал записывать рассказ Сукхрама. Я ничего не прибавил от себя. Иногда я задаю себе вопрос: зачем мне понадобилось записывать? Но всякий раз в голову приходила мысль, что средневековый уклад жизни индийских княжеств не изменился и в наши дни, в век сложнейших машин. Надо, чтобы люди серьезно об этом подумали.

Сукхрам приходил ежедневно; мы вместе отправлялись на прогулку, и я слушал его нехитрый рассказ. А трагическую развязку всей этой истории мне довелось увидеть собственными глазами: у тела дочери стоял сам Сукхрам в тяжелых ручных кандалах…

Читатель! Если ты любишь удивительные истории, прочти и эту. Жизнь далеко не такая, какой она нам кажется.

То была страшная ночь. Бушевала буря. Я провел пальцами по холодной щеке Чанды. Как прекрасно было ее лицо! А Нареш метался и без конца повторял: «Дайте ей уснуть, не трогайте ее. Завтра она сама проснется и придет ко мне».

– Сынок, опомнись! Мальчик мой! – Голос матери прерывался, от рыданий судорожно вздрагивали ее плечи. – Несчастная! Зачем я родилась женщиной? Разве женщина может быть счастливой? Никогда!

– Сукхрам, – тихо спросил я, – значит, это ты ее убил?

– Да, господин. Но я убил не Чанду, а злого духа, терзавшего душу тхакурани. Ее душа бродила среди нас. Она не хотела покидать крепость. Сколько людей она сбила с пути. Я освободил ее душу. Теперь она наконец обретет покой. Несметные сокровища, которыми хотел завлечь ее раджа, тхакурани бросила в лицо злодею, загубившему ее мужа, завладела крепостью и всеми ее сокровищами. С тех пор четыре поколения сменили друг друга, а ее злой дух все бродил среди людей. Господин, богатство подобно золоченой клетке: попав в нее, человек становится хуже попугая, открой ему дверцу – он не улетит…

Полицейские увели Сукхрама. Яркие вспышки молний освещали Нареша, простершего руки к крепости.

– Чанда! – кричал он. – Чанда, ты победила! Ты стала хозяйкой крепости!

Он вдруг расхохотался. За дверью неистово гремела буря. Страшное горе, постигшее этих людей, казалось, всколыхнуло всю природу… Чанда погибла, Нареш лишился рассудка.

Но мой рассказ еще впереди. Он охватывает четыре поколения, и в каждом из них властвует алчный демон феодализма, крепость, фундамент которой построен на людской крови. Само здание порой кажется обманчиво красивым, и за ним не всегда увидишь все то уродливое и дикое, что и по сей день разъединяет людей…

В глазах моего друга уже нет слез. Умолкла и его жена. Затихла буря, застыл, как каменный, Нареш. Сникли порывы ветра, и воцарилась тишина.

Но я знаю, что это ненадолго. Снова завоет ветер, набегут тучи. Снова застонет уснувший лес, и наполнится звуками чернота ночи. Вновь польются слезы из глаз друга, и запричитает его жена, и опять в безумном смехе забьется Нареш. Безумный! Пятнадцатилетний мальчик, и этот леденящий душу страшный хохот!

Ночь отступала. И вдруг стало так светло, что можно было ясно разглядеть струйки воды, стекающие по листьям.

– Подойди поближе, – вдруг позвал меня Нареш. – Никто не хочет понять меня. Только ты один. Посмотри! Вон она, Чанда! Смотри, смотри, она стала госпожой. На ней те же украшения, что и на картинке. Сегодня Чанда стала наконец хозяйкой крепости…

2

– …Мне исполнилось двенадцать лет, – рассказывал Сукхрам. – Я еще говорил высоким, ломким голосом, но постепенно выходил на дорогу юности.

Многое уже позабылось, но я отлично помню, что в ту памятную ночь было полнолуние.

Мой отец сидел в хижине и потягивал вино. У него были длинные усы и острые, как у орла, глаза. Все, кроме моей матери, боялись его. Моя мать была натни. Ей было лет тридцать пять, не больше.

Спускаясь с гор, лунный свет серебрил долину, и в его мерцающих переливах тонкими лезвиями высвечивались стебельки сухой травы. Более прекрасного зрелища я не мог себе представить. Я стащил у отца несколько бири, забрался в укромное местечко под деревом, среди причудливо изогнутых корней, и долго вглядывался в синеватые ночные тени. Издалека слышалось пение юношей и девушек. Чей-то красивый и сильный голос выводил нежную, трепетную мелодию, которая странно волновала меня.

Полный диск луны выплыл из-за гор и смело нырнул в озеро, обернувшись серебряной лодкой со множеством пассажиров – светло-желтых зайчиков. Набежавшие волны опрокинули лодку, и светло-желтые зайчики запрыгали, заплясали на волнах.

Я загляделся на темный молчаливый лес, который простирался до самого горизонта. В свете луны лес был особенно красив.

Неожиданно послышался хриплый, густой бас моего отца:

– Сукхрам! Эй, Сукхрам!

Я побежал на голос. Отец сказал:

– Сукхрам! Мы идем в лес. Я покажу тебе, где растут целебные травы. Сегодня полная луна, все видно, как на ладони.

– Хорошо, отец! – сказал я.

Он обнял меня и поцеловал в лоб. От него исходил терпкий запах вина, но у нас в доме все пили. Когда я был маленький, моя мать давала мне несколько капель, чтобы я скорее заснул. Я привык к запаху вина, и не это меня поразило в отце в то полнолуние. Отец казался мне необычно взволнованным, он раскачивался, как могучий баньян, чьи висячие корни-ветви погрузились в землю, дав жизнь новому дереву. И, подобно старому баньяну, он, возложив руки мне на плечи, задумчиво смотрел в бескрайнее небо, в посеребренный луной небесный простор.

Мы пробирались сквозь кустарник. За лесом пела натни:

 
…Все залито лунным светом.
Я усну с тобой рядом, любимый,
потому что боюсь луны…
 

А голос ната отвечал:

 
О, луноликая красавица,
тебе ли бояться луны?
Ведь ты ее дитя…
 

Мы шли краем леса. Отец был мрачен, он не смотрел по сторонам. Я впервые видел его таким задумчивым. Отец был отважным человеком, руками разрывал лисьи норы, легко догонял и валил на землю антилопу нильгау и побеждал дикобраза. Один раз на глазах у всех он убил гиену, рыскавшую в наших краях и нагонявшую ужас на всю окрестность. Отцу не жилось на одном месте, он кочевал от деревни к деревне. Мою мать он очень любил и ни разу не поднял на нее руку. Когда она напивалась пьяной и начинала заигрывать с другими мужчинами, отец молча брал ее на руки и уносил домой. Я часто слышал, как по ночам он шептал ей ласковые слова.

Мы вышли к маленькому храму Дурги, стоявшему на краю леса. За храмом мы увидели сидящих у костра мужчин и женщину рядом с ними. Это была моя мать. Они пили вино и смеялись.

Отец пошел было к ним, но неожиданно остановился, услышав насмешливый голос Исилы, человека с очень темной кожей, сидевшего напротив матери:

– Ну и тхакур! Он и из тебя решил сделать госпожу?

– Да, – странным, неуверенным голосом ответила мать. Она как будто собиралась что-то добавить, но передумала.

– Его родила цыганка, опять заговорил Исила. – А он, вишь, хочет, чтобы господа признали его своим, вот он и кричит: «Я не нат, я не нат! Я тхакур!»

Все засмеялись. Второй мужчина, Манка, налил вино в глиняный горшок и пустил его по кругу. Горшок переходил из рук в руки, и каждый старался отпить как можно больше. Я взглянул на отца. Он будто прирос к земле. Выражение его лица испугало меня. Я подумал, что нам лучше поскорей уйти, и тихо сказал:

– Отец, луна скоро спрячется за горами, и мы тогда ничего не увидим. – Он вздрогнул, взял меня за руку, и мы пошли.

В ту ночь лес показался мне особенно таинственным. За лесом вновь послышалась песня. Ее звуки едва доносились до нас, и мне вдруг почудилось, что я сплю и сквозь сон слышу слова колыбельной, смысла которой мне никогда не узнать…

В лесу отец выискивал и подбирал какие-то корешки и травы и отдавал их мне.

– Хорошенько запоминай их, сынок, – приговаривал он и рассказывал, как ими пользоваться. – Я не буду жить вечно. Я обучился всему этому у натов. По их обычаю отец передает свое искусство сыну.

– А мы разве не наты?!

– Нет, сынок, – торжественно сказал отец. – Мы не из их несчастного племени. Их преследуют, бросают в тюрьмы. Но ты и я, мы – тхакуры. Слышишь, тхакуры! – Его голос зазвучал хрипло и надсадно, казалось, отца мучает жажда. – Мы тхакуры! – Отец перешел на свистящий шепот. – Взгляни туда. Ты знаешь, сынок, что это? – Он показал рукой на чернеющие вдали стены.

– Недостроенная крепость, – ответил я.

– Это наша крепость. Мы с тобой ее владельцы. Теперь в ней хозяйничает английский холуй, раджа. Он проводит дни и ночи с продажными женщинами. Ему и дела нет до страданий простых людей! Этот подлец бесчестно захватил крепость. А настоящие ее владельцы – мы! – Волнение мешало отцу говорить, прядь черных, слегка тронутых сединой волос выбилась из-под тюрбана и свисала ему на лоб. Его большие глаза сверкали из-под густых нависших бровей.

Я был потрясен. Мы – владельцы недостроенной крепости! Богатство, власть – вот что нас ожидает. Кровь бешено стучала в висках. В моем воображении росли могучие, уходящие высоко в небо стены.

– Отец, – прошептал я. – Это правда?

– Да, сын, – отозвался он. – Было время, когда наш род владел этой крепостью.

– Кто сказал тебе об этом?

– Твой дед.

– А ему кто сказал?

– Твой прадед.

– Расскажи мне!

Отец опустил глаза, как бы собираясь с мыслями, а потом сказал:

– Твой прадед, а мой дед был прямым наследником этой крепости. Мы тхакуры, а не наты. Понял?

– Да, отец, но почему ты не говорил мне об этом раньше? – пылко воскликнул я.

– До сих пор ты был всего лишь мелким кустарником. Разожги я тебя, и ты бы погас от пригоршни воды. Теперь же ты подобен молодому лесу, и, если я поднесу огонь, твое пламя будет разгораться с каждым дуновением ветра.

Я опустился на траву, обхватил голову руками. Отец ласково посмотрел на меня.

Неожиданно из леса вышла мать. В руке у нее был кинжал, поблескивавший в лунном свете. Мать подошла и порывисто обняла меня.

– Ты мой сын, мой сын. Слышишь, ты мой, а не его, – быстро заговорила она. – Ты не его сын. Ты не тхакур.

– Женщина! – с болью в голосе крикнул отец.

– Это мое дитя! – продолжала мать. – Мой единственный сын. Он не будет таким сумасшедшим, как ты. Ты довел себя до безумия, но я спасу моего мальчика. Он не станет таким, как ты!

– Пусти, – взмолился я.

– И тебе не стыдно говорить так со мной? – обрушилась она на меня. – Неблагодарный! Чего я только не натерпелась ради тебя! – В голосе матери слышались и горечь, и любовь, и ревность. – А ты, – гневно закричала она на отца, – грязное цыганское отродье, кто тебе поверит, что ты тхакур! Живешь в поганой хижине, а болтаешь о дворцах. Но мой мальчик не будет таким, как ты!

– Замолчи, женщина! – взревел отец.

– Меня не запугаешь! Полоумный тхакур! – гневно закричала мать. Ее глаза метали молнии. – Ты плюешь в колодец, из которого пьешь! Когда умер твой отец, ты был беспомощным ребенком. Мой отец воспитал тебя. Столько натов добивались меня, но я стала твоей. Могла ли я знать, что ты будешь всю жизнь меня презирать! Разве ты меня любил? Ты только хотел, чтобы я родила тебе сына, мечтал вырастить его тхакуром. А я лучшие годы отдала тебе. Начальник полиции Харнам сулил мне райскую жизнь, но я отвергла его ради тебя. Каримхан посадил тебя в тюрьму и грозил, что не выпустит, пока я не уступлю его домоганиям. И для твоего спасения я пошла к нему. Ради тебя и твоего сына я ходила в годы неурожая из деревни в деревню и проводила ночи с другими мужчинами, чтобы хоть что-нибудь заработать и спасти вас от голодной смерти. Люди моего племени никогда не презирали меня. Только ты один пренебрегал мною.

Мать была пьяна и едва держалась на ногах. Отец слушал молча, закрыв лицо руками.

– Сукха, мой раджа, – продолжала мать, обращаясь ко мне, – я говорю тебе правду, ты не его сын, ты нат. Я не могу сказать, кто твой отец. Откуда натни знать отца своих детей!

– Нет! – громко закричал я. – Я его сын! Я – тхакур! Отец, ведь правда, я тхакур?

Отец отнял руки от лица и горестно покачал головой.

– Твоя мать во многом права, пусть, – промолвил он наконец дрожащим голосом. – Но она лжет, что ты не мой сын. Ты мой! Ты – сын тхакура! Ты владелец крепости…

Прежде чем отец успел закончить, я воскликнул, обращаясь к матери:

– Слышишь, что сказал отец?

– И ты с ним заодно? – изумленно проговорила мать, все еще не решаясь поверить моим словам. – Так-то ты ценишь материнскую любовь? Змееныш! – Слова заклокотали у нее в горле, но вдруг она рассмеялась каким-то безумным смехом и обернулась к отцу: – Ну, тхакур! Забирай своего наследника! И прощай…

С этими словами она опрометью бросилась к зарослям у старых полуразрушенных водоемов, куда обычно приходили на водопой пантеры. Мать бежала, не оглядываясь, а я растерянно смотрел ей вслед. Отец вскрикнул и ринулся за матерью.

– Женщина, – кричал он на бегу, – остановись! Заклинаю тебя! Остановись! Ради сына!

Но мать бежала все быстрее и вскоре скрылась в кустарнике. Через мгновение оттуда послышался страшный вопль, и я увидел отца, схватившегося с двумя пантерами. Я закричал, зовя на помощь. Из табора прибежали люди с зажженными факелами, но было уже поздно. Отец и мать погибли.

Я остался один.

Слезы застилали мне глаза. Я вспоминал скорбное лицо матери. Только любовь помогала ей переносить равнодушие отца, не мое презрение она не смогла вынести и решила умереть. Мое сердце обливалось кровью. В ту ночь я остался сиротой.

Ко мне подошли Исила и Манка.

– Как это случилось? – спросил один из них.

Я не отвечал и продолжал плакать.

– Наверно, он узнал обо всем, – сказал Исила.

Манка покачал головой и не ответил.

Они ушли, а я заплакал еще безутешнее. В голове проносились несвязные мысли: я видел себя то тхакуром, владельцем крепости, то мне казалось, что это я убил отца и мать. Я не представлял себе, что теперь со мной будет.

Луна скрылась за горами. Одиноко сидел я в предрассветной мгле, погруженный в тревожные думы, как вдруг кто-то нежно погладил меня по голове. Я обернулся и увидел Пьяри, дочь Исилы. У нее была очень светлая кожа и большие удлиненные глаза. Недавно ей исполнилось девять лет. Подобно девушкам из касты канджаров [14]14
  Кандж ары —одна из низших каст в кастовой иерархии. Канджаров чаще, чем других, называют индийскими цыганами. Основное занятие – изготовление веревок и канатов.


[Закрыть], она повязывала голову платком. Она дружила с детьми канджаров и переняла все их повадки и обычаи. Она была более развитой и сильной, чем ее сверстницы, а в ловкости могла потягаться с любым из мальчишек.

– Сукхрам, – нежно сказала она.

Я молча поднял на нее глаза.

– Ты плачешь?

Я уткнулся ей в плечо и горько зарыдал, а она нежно гладила меня по голове.

– Пьяри, иди домой, – позвал Исила.

– Не пойду.

Исила не понял, в чем дело, он подошел ближе и потянул дочь за руку. Пьяри заплакала.

– Не пойду я с тобой! – упиралась она.

– Что это на тебя нашло?

– Я останусь с Сукхрамом.

Люди из табора слышали этот разговор. Они засмеялись, но кто-то сказал: «Позови и его, Исила. Сукхрам ведь нам не чужой».

– Ну, Сукхрам, – сказал тогда Исила, – вот тебе мое решение: пусть будет так, как хочет Пьяри, будешь жить у нас. Но если ты обидишь ее или станешь презирать и корчить из себя невесть что, то, как бог свят, мой кинжал напьется твоей крови, а когда я умру, то за меня будет мстить злой дух ната Исилы.

Мы вернулись в табор. Я перенес весь наш скарб в хижину Исилы. Кроме Пьяри и ее отца в хижине жила мать Пьяри, Сауно. Пьяри была единственной дочерью Исилы, но совсем не походила не него.

Когда я раскрыл ларец отца, то нашел в нем портрет знатной госпожи. Судя по одежде, она жила очень давно.

– Кто это? – удивленно спросила Пьяри.

– Откуда я знаю?

– Положи картинку на место, – сердито сказал Исила, но Пьяри была упрямой девчонкой.

– Отец, а ты знаешь, кто это? – упрямо твердила она. – Ну, скажи!

Мать Пьяри, Сауно, сидела за прялкой. Исила, чтобы отвязаться от дочери, дал ей подзатыльник. Пьяри заплакала и прижалась к матери, а Исила невозмутимо принялся раскуривать хукку.

– Чего уставился? – повернулся ко мне Исила, – иди-ка прогуляйся!

Я не двинулся с места.

– За что ты его гонишь? Как не стыдно? – набросилась на мужа Сауно, прижимая меня к себе.

Исила презрительно пожал плечами и отвернулся.

– Дочь избаловала, а теперь и мальчишку испортит, – проворчал он.

– Ну чего ты придираешься? – продолжала Сауно. – Единственное дитя просит тебя. Неужели тебе трудно ей ответить?

– Ладно, ладно, – смягчился Исила. – Женщина на этой картинке жила три поколения назад, от нее и пошли все беды. Бесстыжая, спуталась со слугой. А этот горемыка, – Исила показал пальцем на меня, – потомок сына этой потаскухи…

– Она была хозяйкой старой крепости? – спросила Сауно.

– Да.

Сауно крепко поцеловала дочь, а затем и меня.

– Исила! – торжественно сказала она. – Сегодня ты соединил мою дочь с человеком из рода настоящих владельцев крепости! – Глаза Сауно светились радостью. – Поняла, Пьяри? Ты теперь не натни, ты – жена господина. И жить ты должна, как госпожа. Сможешь ли ты вести себя с подобающим достоинством? Закрывать лицо от посторонних и жить в роскоши, как они. Или пойдешь по рукам, как другие натни?

– О чем ты болтаешь, Сауно? – прикрикнул на нее Исила, но глаза его растерянно бегали по сторонам.

– Ах, я болтаю? – возмутилась Сауно. – А ты, значит, не хочешь, чтобы твоя дочь жила в чести? Мы наты. Нас здесь никто ни во что не ставит. Полицейские бросают нас в тюрьму, когда им вздумается. Слуги раджи похищают наших женщин. И нас же еще называют ворами!