Текст книги "Я жду тебя"

Автор книги: Рангея Рагхав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

– О боги! Она еще сглазит мне мужа.

Англичанка ничего не поняла и вопросительно посмотрела на Сукхрама. Но тот только улыбнулся и промолчал.

– Что она говорит? – допытывалась англичанка.

Сукхрам взглянул на Каджри. Ее глаза метали молнии.

– Хозяйка, она вас боится, – ответил Сукхрам.

– Как бы не так, подумаешь, испугала! – пробормотала Каджри.

– Чего тебе бояться? Я же хорошие слова говорю, – сказала англичанка.

– Да, мэм са’б, – согласилась Каджри.

– Прекрасно, – одобрила англичанка. И снова будто невзначай восхищенно проговорила: – Хороший мужчина.

Каджри насторожилась. Ей мерещилось, что весь мир зарился на ее Сукхрама.

– Ну, с меня хватит, пошли домой. Поворачивай, несчастный, – бросила она Сукхраму.

Но Сукхрам продолжал идти.

– Ты что, не слышишь? Взгляни на эту пустышку, натерлась, вонючка, жасминным маслом и нос задрала! – продолжала Каджри.

– Какое масло? Чей нос? Что случилось? – забеспокоилась англичанка.

– Никакого масла-смасла нет, мэм са’б, – огрызнулась Каджри.

Сукхрам улыбнулся.

– Тебя это, видно, очень забавляет?

Сукхрам не выдержал и рассмеялся.

– Что ты смеешься? – спросила англичанка.

– Да так, госпожа, – ответил Сукхрам.

– Мы люди бедные, темные, – проговорила Каджри. – Ничего не понимаем. Вы уж нас простите.

– Но твой муж очень храбрый, – сказала англичанка. – Я таких еще не встречала.

– О, боже! – воскликнула Каджри.

Они приближались к дак-бунгало. Сукхрам и Каджри остановились, не решаясь идти дальше; Сукхрам помрачнел.

– Идите, идите, – сказала англичанка, решив, что они просто оробели.

– Нет, несчастный, она сегодня же отправит нас в тюрьму! – запричитала Каджри, преградив дорогу Сукхраму. – Пошли обратно. Оставь ее, пусть сама добирается. Мне страшно. Бежим! – И она бросилась в сторону.

Сукхрам не тронулся с места.

Каджри остановилась и стала звать его.

– Что с ней? – недоумевала англичанка.

– Госпожа, она боится, – произнес Сукхрам голосом, полным мольбы.

– Чего? – удивилась англичанка.

– Вы – госпожа, повелительница раджей. Мы же бедные люди.

– Ох, что за люди! – рассмеялась англичанка. Она почувствовала себя в безопасности и вела себя так, как и подобает человеку ее положения.

– Позови ее, скажи, что ей нечего бояться, – спокойно сказала она.

– Иди сюда! – крикнул Сукхрам.

Каджри медленно вернулась. Дрожа от страха, она бросилась в ноги англичанке, заплакала и умоляюще проговорила:

– Нет, госпожа! Отпусти нас. Мы лучше уйдем отсюда.

– Да чего ты плачешь? – недоумевала англичанка. – Вы меня спасли, и я веду вас не для того, чтобы вас арестовали. Я вас прошу идти со мной потому, что хочу вознаградить вас. Не хотите – что ж, можете вернуться. Дальше я дойду одна.

– Нет, госпожа, тут бродят дикие звери, – сказал Сукхрам.

В словах англичанки Каджри уловила нотки искренности. Она поднялась и вытерла слезы. Но слезы сделали свое дело. Теперь перед англичанкой вместо дикой лесной кошки стоял домашний, вполне ручной котенок.

– Чем ты занимаешься? – спросила англичанка Сукхрама.

– Госпожа, я… – хотел было ответить Сукхрам, но Каджри опередила его.

– Мы люди бедные, низкой касты. Ничем не занимаемся.

– Чем же вы питаетесь?

– Лепешками, мэм са’б.

Англичанка рассмеялась.

– Ох, нет, я хотела спросить, откуда вы деньги берете, – спросила она.

Сукхрам и Каджри ничего не ответили.

– Пойдете ко мне служить?

– Нет, госпожа, – ответила Каджри, – в нашей касте…

Но Сукхрам перебил ее.

– Госпожа, мы из низкой касты, – сказал он громко, чтобы заглушить голос Каджри. – Нас не берут в слуги.

– А если я возьму, будешь служить?

– Буду, госпожа, – обрадовавшись, проговорил Сукхрам.

– Будем, госпожа, но только оба вместе, – сказала Каджри.

– Ты хочешь работать вместе с ним?

– Я не могу жить без него!

Англичанка улыбнулась.

– Ты очень его любишь?

– Мы пойдем с вами, госпожа, – сказала Каджри и первой пошла в сторону дак-бунгало.

– А в Ахмедабад? – догнав ее, тихо спросил Сукхрам.

Каджри рассмеялась.

– Мэм са’б теперь нам вместо матери, – сказала она англичанке.

Наконец они добрались до бунгало. Там царило смятение: раздавались свистки полицейских, взад и вперед носились люди с фонарями в руках, все кричали, шумели, суетились.

Англичанка вошла первой. Здесь, в своем доме, ее походка вновь обрела уверенность. Она смотрела властно и ничуть не походила на запуганную, плачущую девушку, которую Сукхрам и Каджри видели совсем недавно.

– Мэм са’б пришла, мэм са’б пришла! – кричали со всех сторон.

Подбежали полицейские.

– Госпожа, сахиб уже давно беспокоится, приказал вас искать, – почтительно сказал один из них.

Англичанка улыбнулась.

– Госпожа вернулась, благодарение Всевышнему, сотни и тысячи раз ему спасибо, – подняв руки к небу, благочестиво запричитал начальник полицейского участка, хотя в душе он проклинал англичанку – из-за нее ему пришлось не спать целую ночь.

Сукхрам стоял ни жив ни мертв: во дворе собрались все полицейские участка.

– Идите сюда, – обернувшись к Сукхраму и Каджри, позвала англичанка.

Только теперь люди увидели, что она не одна. Они догадались, зачем она зовет тех двоих, и поглядывали на счастливцев с нескрываемой завистью.

Англичанка повела Сукхрама и Каджри к себе на веранду. Оба растерянно озирались по сторонам.

– Госпожа, этот нат бежал из тюрьмы, – обратился к англичанке один из полицейских.

– Из тюрьмы? Он? – удивилась англичанка.

– Да, госпожа, именно он.

– Не лезь не в свое дело! Я сама во всем разберусь, – строго оборвала его англичанка.

Сукхрам и Каджри застыли на месте. Англичанка пытливо посмотрела на Сукхрама. Он встретил ее взгляд с невинной, ясной улыбкой.

– Госпожа, сахиб прибыл, – доложил полицейский.

На веранду поднялся пожилой мужчина.

– Отец! – крикнула англичанка, бросаясь ему на шею.

Мужчина поцеловал девушку в лоб и погладил по щеке. Он радостно улыбался.

– Сусанна, где ты была? Что случилось? – по-английски спросил он.

– Я вышла гулять, – ответила девушка также по-английски. – На меня напали бандиты и потащили за собой. А этот человек спас меня. Рядом стоит его жена. Они очень храбрые люди. Он, безоружный, вырвал меня из рук бандитов. Полицейский сказал, что мой избавитель убежал из тюрьмы… Он из низкой касты, а их здесь все притесняют. Жаль, конечно, что они не христиане. Но я дала им слово, что в обиду их не дам. Прошу тебя, защити их, пожалуйста. И, кроме того, я обещала им награду и предложила служить у нас.

Начальник полицейского участка почти ничего не понял.

– Эй, – позвал англичанин. Он был счастлив, что его единственная дочь жива и невредима.

– Господин, что прикажете? – изогнулся перед ним начальник участка.

– Можете все идти.

– Господин, этот человек…

– Его простила моя дочь, – сказал англичанин и снова нежно поцеловал девушку в лоб. Он сиял от радости. Сегодня он был подвластен человеческим чувствам.

Сукхрам подошел к англичанину и упал ему в ноги.

– Господин, – проговорил он.

Каджри тут же последовала его примеру.

– Дай бог, чтобы вы жили вечно, чтобы вечно была счастлива ваша дочь! – Каджри обхватила ноги англичанина.

Он улыбнулся, но не Сукхраму, а Каджри.

– Ну-ну, – одобрительно проговорил англичанин и повернулся, чтобы уйти.

– Ты… зовут-то тебя как? – спросила англичанка, разглядывая Сукхрама.

– Сукхрам, госпожа.

– Ты останешься у меня слугой.

– Я понял, госпожа.

– А я? – спросила Каджри.

– Сама скажи, что ты хочешь? – спросила девушка.

Каджри испуганно озиралась.

– Госпожа, я останусь с ним, – проговорила она так, будто не хотела, но вынуждена была это сказать.

Девушка громко рассмеялась.

– Ну конечно, ты же его жена, – согласилась она.

Каджри тяжело вздохнула.

– Где же мне вас устроить? – спросила англичанка.

– Где велит госпожа, – смиренно ответил Сукхрам.

– Вы поселитесь вон там, – сказала она, показывая на помещение для слуг. – Мы пока никуда не поедем.

А если придется отсюда переезжать, то и вы поедете с нами, согласны?

– Куда прикажет госпожа, – ответил Сукхрам.

Англичанка была довольна.

28

– Ты когда-нибудь проснешься? – спросила меня хозяйка дома – мать Нареша.

Я стянул с лица одеяло. Было еще холодно.

Вставать рано в такую стужу было выше моих сил. Я присел на кровати, не вылезая из-под одеяла, сунул в рот сигарету и устроился поудобнее. Хозяйка подала мне чашку горячего чая, и я с удовольствием стал его прихлебывать.

– Ты слышал? Я спрашивала Нареша…

– Что же он сказал?

– Он ничего не ответил.

Я промолчал.

– Что теперь делать? Ведь это ты сбил мальчика с пути, – упрекнула она меня.

Затевать спор мне не хотелось, поэтому я спокойно заметил:

– А я-то полагал, что дети идут по стопам родителей.

Хозяйка рассердилась и ушла. Нареш частенько наведывался ко мне, и хозяйке это очень не нравилось.

«Во всем мире семья – муж и жена, – думал я. – Мы же живем в больших неразделенных семьях, которые по праву можно назвать родовыми. В Европе муж целует жену на улице, и никто их за это не порицает. У нас же муж и жена даже наедине стесняются этого выражения ласки: бог ведь вездесущ, он все видит. В заморских странах мужчина во время разговора может невзначай взять женщину за руку… В Индии взять девушку за руку – дело серьезное: всю жизнь придется прожить вместе. В Индии любовь живет в глазах. Мужчина и женщина могут не разговаривать и не встречаться, но чувство, переданное однажды глазами, навсегда остается в памяти».

Я поднялся и прошел в соседнюю комнату. Никого. Я присел на стул и закурил.

«В индийской деревне люди невежественны, примитивны, – продолжал я думать. – Под любовью здесь понимают только физическое сближение. В семьях тхакуров и раджей любовь жены к мужу походит скорее на рабскую покорность, узаконенную брачным контрактом.

Зато в городах у нас часто любовь довольствуется нежными взглядами, физическое сближение здесь не главное. За границей совсем как в наших отсталых деревнях: женщины прикрывают свое тело и открывают лицо. У нас же в Раджастане женщины разгуливают с полуобнаженной грудью, но лицо тщательно прячут. Некоторые считают нашу страну патриархальной в вопросах любви. Есть чему удивляться! Что ж, одежда человека зависит не от воспитания и религиозных воззрений, а от общественных норм. В Раджастане на обнаженного мужчину никто не обращает внимания, в Европе же его посчитали бы нарушителем общественного порядка…»

За окном послышался чей-то голос. На улице стоял Сукхрам.

Я спустился вниз. В прихожей я услышал голос моего друга, он приглашал Сукхрама сесть. Сам он сел на плетеный стул. Сукхрам присел рядом на корточки.

– Твоя дочь кружит голову моему сыну, – негодовал мой друг.

– Господин – большой человек. Могу ли я возражать?

Сукхрам, видимо, с большим трудом сдерживал себя: по его лицу было заметно, чего ему это стоит.

– Нет, ты пойми, я не из тех, кто придерживается старых взглядов. Я не различаю людей по их положению. Говорить, возражать может каждый.

– Господин, вы клевещете на мою дочь, – гневно произнес тогда Сукхрам. – Чанда – еще совсем дитя. Я оберегал ее от всего дурного. Я хочу, чтобы она вышла замуж и была счастлива…

– И тебе взбрело на ум искать жениха в семье тхакура? – усмехнулся мой друг.

Они сошлись на том, что Нарешу запретят посещать дом Чанды, а Сукхрам строго поговорит с ней.

Мой друг встал и, заканчивая разговор, произнес:

– Мне больше нечего сказать. Надеюсь, ты меня понял.

Сукхрам молча слушал. Он покорно склонил голову. Я видел, что на лице его боролись противоречивые чувства, однако смущение и робость взяли верх: он не произнес ни слова и повернулся, чтобы уйти. Я окликнул его и попытался расспрашивать, но он промолчал и перевел разговор на мое здоровье, поинтересовался, не тревожит ли меня больше нога.

– Господин, я еще не получил награды, – сказал он, когда я ответил, что нога зажила.

– Получай, – сказал я и дал ему десять рупий. Сукхрам поклонился и положил деньги в карман своей куртки.

Я пошел проводить его.

Стоял зимний полдень. Светило яркое, не по-зимнему горячее солнце, но прохладный ветер отгонял зной.

Мы разговаривали; все это время Сукхрам ни словом не обмолвился о Чанде.

Остальное случилось без меня.

Сукхрам вернулся домой к вечеру. Сначала он удивился, не застав Чанду дома.

За белым дворцом в кустах Сукхрам услышал голоса. Он осторожно, на цыпочках, подошел ближе. Это место считалось опасным. Здесь обитали злые духи, водились змеи, сюда наведывались и хищные звери. Тут был и храм Ханумана, но его почитатели возвращались домой еще засветло. Около Ханумана стояли изваяния бога Шивы и его быка и другие священные статуи – средство объединения каст и народов Индии. Однажды сплотившись, они уже уничтожили ненависть человека к человеку и религиозную нетерпимость. Но это было давно. К несчастью, люди снова попали в плен обычаев, традиций и предрассудков.

Сукхрам, притаившись, стоял за кустами. Сумерки сгущались. На деревьях ним покачивались округлые, зеленые с красным плоды.

– …Сегодня приходил твой Сукхрам, – услышал он голос Нареша. – … к моему отцу, жаловаться на меня… Я ему не нравлюсь.

– Нет, неправда! – отвечала Чанда. – Он самый лучший человек в мире. У него такое доброе сердце. Он меня любит и не может причинить мне боль.

У Сукхрама тревожно билось сердце. Чанда все еще надеялась, но он знал, что ее мечтам не суждено осуществиться.

А Чанда продолжала:

– Что бы я ни просила, я не знала отказа. Другие бранят своих дочерей, он же никогда.

– Ну, наверное, мой отец вызывал его.

Сукхрам вышел из-за кустов. Ноги плохо повиновались ему. Он не хотел мешать, однако должен был это сделать.

– Ты пойдешь со мной, Чанда? – спрашивал Нареш.

– Куда?

– К матери.

– Зачем?

– Она, может быть, сжалится, увидев тебя…

– Нет, не сжалится! – громко сказал Сукхрам.

Чанда и Нареш испугались, увидев его.

– Дада, ты здесь? – застыла в удивлении Чанда. Потом ей стало стыдно, что он застал ее с Нарешем, и она закрыла лицо руками.

Но Сукхрам даже не посмотрел на нее.

– Господин! – обратился Сукхрам к Нарешу.

– Называй его по имени, дада! – перебила Чанда.

– Глупая девчонка! Помолчи! – прикрикнул на нее Сукхрам. – Я не с тобой пришел говорить. – Итак, скажи мне, ты женишься на Чанде? – спросил Сукхрам.

– Женюсь, – твердо ответил Нареш.

Сукхрам покачал головой.

– А знаешь, что будет потом? – спросил он.

– Нет.

– А я знаю. Они убьют Чанду!

– Тогда и я умру!

Сукхрам прижал к себе Нареша. Он старался сдержать слезы, но не мог.

– Нет, не губи свою жизнь, – проговорил он, отстраняя от себя юношу.

– А зачем мне жизнь без Чанды? – спросил Нареш.

– Ты еще молод и многого не понимаешь, – вздохнул Сукхрам. Ему вспомнились годы, проведенные с Пьяри.

– Идем, Чанда! – позвал Сукхрам.

Чанда нехотя последовала за ним.

– Когда придешь? – тихо спросил Нареш.

– Скоро.

Сукхрам шел впереди. Чанда плелась за ним. Она обернулась, чтобы поглядеть еще раз на Нареша.

– Ты – моя дочь, я тебя люблю, – говорил ей Сукхрам. – И не допущу, чтобы ты попала в беду…

Но она его не слушала. Чанда украдкой оборачивалась, чтобы еще и еще раз взглянуть на Нареша.

На следующий день она снова сбежала. Ускользнул от бдительного материнского ока и Нареш. Их не было до полудня.

…А вечером случилось нечто непредвиденное. У меня за окном запела птица. Я видел, как Нареш встрепенулся и направился к двери.

– Куда это ты? – спросила его мать. – Почему бы тебе не посидеть за книгой? На будущий год отошлю тебя в город. Будешь жить в доме деда, он наставит тебя на путь истинный. Там уж тебе не позволят в эдакую темень выходить из дома.

– Так было в старое время, – огрызнулся Нареш. – В городах теперь электричество.

И ушел. На улице слуги поили скот.

В саду снова засвистела птица.

Мать Нареша выглянула в окно, всматриваясь в темноту, и вдруг вскочила как ужаленная.

– Он там, в саду, вместе с натни!

Тхакур не на шутку рассердился. Этот обычно спокойный и рассудительный конгрессист, до хрипоты разглагольствовавший о справедливости и ненасилии, теперь взорвался, как пороховая бочка, в которую попала искра.

– Джоварсинх! – загремел он. – Ты спишь или сторожишь?!

– Приказывайте, кормилец, – дрожа от страха, пролепетал слуга, наскоро подвязывая дхоти.

– …Давай убежим, – говорил в это время Нареш Чанде в саду.

– Но куда?

В темноте щебетали две невинные души, беспечные в своей юности, полные радужных надежд и совершенно не знающие мир.

– Уедем куда-нибудь далеко-далеко, где будем только мы вдвоем, – говорил Нареш.

– Разве это возможно? – смеялась Чанда.

– Почему нет? Я все мечтаю уехать в такое место, где дули бы прохладные ветры, ласково светило бы солнце, где никто никого не бьет и никто никого не притесняет…

Чанда как завороженная смотрела на Нареша.

– Разве есть где-нибудь такое место? – удивилась она.

– Чанда, ты поедешь со мной? – вместо ответа спросил Нареш.

– Поеду.

– Не побоишься?

– Чего?..

В доме нарастал шум.

А потом привели Нареша. Его вели двое слуг. Он отбивался от них и кричал:

– Отпустите меня, пустите!

– Вот у нас в Аджмере и Удайпуре совсем нет натов, – говорил старый тхакур Рагхунадх… – А здесь восток, братец. Именно поэтому они ведут себя так нагло. Их бы…

Чанду держали еще двое слуг.

Их подвели к самой двери и отпустили, окружив плотным кольцом.

– Привели, госпожа, – доложила служанка.

Мать Нареша сидела на кровати. Лицо ее было мрачным и решительным. Она походила на приготовившуюся к прыжку львицу. Чанда была совершенно спокойна, даже улыбалась. Все происшедшее несколько смутило ее. Но она не чувствовала себя виноватой и стояла с гордо поднятой головой. В этот момент она выглядела особенно красивой.

– Ты захотела стать моей невесткой? – загремела тхакурани.

Чанда внимательно посмотрела на нее и почтительно поклонилась.

Глаза Чанды и матери Нареша встретились. Надвигающаяся старость усмотрела в цветущей юности дерзость и вызов. А другая?! Она пристально вглядывалась в мать своего возлюбленного и думала: «Неужели это вскормившая его мать? Эта женщина совсем забыла, что такое свобода». А свобода Чанды тяжким бременем легла на ее жизнь. Одна, молясь о бессмертии души, почитала отжившее, а другая каждый миг своей жизни хотела посвятить возлюбленному, нисколько не задумываясь, угодно это богу или нет; одна была матерью, другая – девушкой; одна была охвачена страхом, другая – бесстрашием. Обе, не отрываясь, смотрели друг на друга. Глаза матери одновременно выражали ненависть и тревогу, высокомерие и гнев. Глаза Чанды светились любовью и преданностью, чистотой первой дружбы и мольбой о счастье. Мать Нареша походила на сверкающую в небе молнию. А Чанда была похожа на распустившийся, наполненный ароматом цветок. И мать Нареша не могла вынести взгляда Чанды. Ей на мгновение показалось, что Чанда чиста и невинна и к тому же прекрасна, как утренняя заря. Она невольно поддалась ее очарованию.

Но тут вмешалась служанка.

– Не желаешь отвечать, натни? – крикнула она.

Лицо матери вновь исказилось. Добрые чувства сверкнули и погасли.

– Почему молчишь? – спросила она.

– Я стану вашей служанкой, – кротко ответила Чанда.

Тхакурани ударила Чанду по лицу.

Нареш бросился к матери и схватил ее за руку.

– Нет, нет, пусть бьет, – остановила ее Чанда.

Тхакурани трясло от негодования. Сын, которого она вскормила, посмел схватить ее за руку из-за какой-то натни! Как она теперь покажется людям на глаза?! Такое оскорбление и от своего же сына!

– Джоравар! – позвала она.

– Да, госпожа, приказывайте!

– Держи его!

Тот бросился к Нарешу и схватил его.

– Разве для этого я взрастила тебя, негодный мальчишка?! – кричала тхакурани. С кулаками она набросилась на Чанду. – С таких-то пор показываешь свой распутный нрав! Завлекаешь мальчика, низкая натни! Вот тебе! Нравится? На! Получай!.. – Тхакурани с остервенением била девушку, но та не плакала, даже не вскрикнула. Она молча сносила побои и тогда, когда ее принялись избивать служанки тхакурани. А потом Чанда упала, так и не проронив ни слезинки.

Тхакурани от злости рвала на себе волосы.

– Унесите ее! – крикнула она.

На руках у женщины были массивные браслеты. Они оставили глубокие раны на голове Чанды, из них текла кровь. Нареш широко раскрытыми глазами смотрел на окровавленное лицо возлюбленной.

– Терпи, наследник, – проговорил Джоравар, когда Чанду подняли и потащили к двери.

Но Нареш бросился к матери и закричал:

– Ты больше мне не мать! Ты – ведьма! Ведьма! Почему ты не придушила меня сразу, как только я родился? Ты пролила кровь не только моей Чанды. Ты напилась и моей! Ты растерзала мне сердце и по капле выпила мою кровь…

Мой друг, тхакур Викрамсинх, был в замешательстве. Ганди смотрел на него с портрета и улыбался крушению чести семьи тхакура. Как истый гуманист он спокойно взывал к его человечности.

Послали за Сукхрамом.

Тхакур не мог смотреть ему в глаза.

– Я касаюсь твоих ног, тхакур-джи, за то, что ты не до смерти избил мою дочь, – через силу проговорил Сукхрам. – Кто-нибудь, принесите воды, – обратился он к присутствующим.

Сукхрам гордо выпрямился. Затем он склонился над Чандой и поднял ее на руки.

– Тхакур, что бы ни случилось в жизни, я никогда не забуду, что ты дал мне сегодня воды – омыть чаны моей дочери…

Я возвращался с прогулки в радостном настроении. Запах ююбы опьянил меня: я забрался на гору и наблюдал оттуда заход солнца. Каким прекрасным было это зрелище!

И тут мне встретился Сукхрам с Чандой на руках.

Я вытер своим платком кровь с ее лба и неожиданно для себя приложил платок к губам и поцеловал. Признаюсь, сердце у меня холодное. Люди утверждают, что я сух и суров, но тогда у меня на глазах были слезы.

Чистая, непорочная Чанда! Она походила на великую дочь гор, богиню Уму, которая с заоблачных вершин Гималаев клялась в вечной любви к богу Шиве. Как и она, Чанда тоже была жрицей любви! Израненная Чанда напоминала отважного и непобедимого брахмачари Бхишму, который в ожидании смертного часа возлежал на своем последнем ложе из стрел…

– Как же нам дальше жить, Сукхрам? – проговорил я.

– Я не понимаю, господин.

– В том-то вся и беда! Ты не понимаешь, а заносчивость людская, обманув тебя, воровски присваивает часть твоего заработка во имя высшей справедливости. Политические лидеры рассказывают о морали и религии. Один дает одно наставление, другой – другое. Но все это воздушные замки, воздвигнутые на фундаменте из лжи и обмана…

– Господин мой и брат, ты говоришь об ушедших днях? – спросил Сукхрам.

А Чанда уткнулась ему лицом в грудь. Он стал поглаживать ее голову, и мне показалось, что это отшельник Канва гладит по голове Шакунталу.

– Кто тебя бил? – спросил я.

– Не помню, – кротко ответила Чанда.

Тогда мне показалось, что все мои знания равны нулю. А я-то высокомерно полагал, будто что-то знаю! Чанда! Вот кто по-настоящему знает жизнь! И еще мудрецы, когда говорили: «Достигай высшего совершенства».

Я как завороженный продолжал смотреть на Чанду. В душе у меня все кипело, из нее готов был вырваться громкий и отчаянный стон. Все хотят сделать счастливым этот мир, думал я. И все стремятся подавить друг друга своим высокомерием, богатством, родовитостью, кастой, должностью. Стоит какому-нибудь ничтожеству любым путем, а чаще всего лестью взобраться наверх, как на свет выползает семейственность и кумовство. Скрывая пустоту под маской высокомерия, они стремятся увековечить свое положение. Для них невыносим свет разума и истины, потому что тогда видно их вопиющее своекорыстие. Пустота одного тесно переплетается с никчемностью другого, и оба они помогают друг другу маскировать свое истинное лицо.

И тогда уж чувство собственного достоинства ничего не стоит. Оно сохранилось еще у тех, кто каждый день смотрит смерти в глаза. Остальные же под видом борьбы за прогресс в мире насаждают в нем дух стяжательства, а то и просто разрушают его. Реформы и преобразования в руках закоренелых носителей порока…

Филистеры, набравшиеся на два гроша знаний, восседают на кафедрах и называют себя поборниками культуры!

Поднимись, могучий и непобедимый человек! Отряхни окружающую нас грязь и пошлость и сотвори красоту! Когда Наракасур утопил землю в пучине океана, бог Вишну, обратившись в вепря, спас ее. Вот тогда-то и зазвучали веды. Теперь же только народ может смыть с земли всю нечисть, и тогда вновь зазвучат победоносные песни, с которыми придет счастье для человечества. Я не витаю в облаках… Но я отчетливо вижу угнетателей и эксплуататоров с их угодливыми рабами – чиновниками и учеными апологетами эксплуатации и насилия, выброшенными на свалку истории, как когда-то Кришна видел Бхишму и Дрону, горевших в губительном огне… Только после этого человек, возвысившись над родовитостью, поборет в себе надменность, и у нас исчезнут такие понятия, как высокомерие и своекорыстие, безнравственность и насилие, процветающие под крылом собственности.

Бушует море ненависти. Оно бурлит и пенится как никогда. Но корабль человечности не потонет, потому что нынешний Колумб вышел в море не на поиски золота и серебра, не для открытия новых земель, не для демонстрации могущества человека, не только для сохранения жизни на земле, к чему стремились Ной и Ману, но для создания духовной силы, в которой воплотятся самые светлые мечты и которая каждое мгновение, каждую минуту будет создавать доброе новое. Духовная сила не может умереть, она непобедима и неодолима. Все красоты мира не способны оценить ее величия и бессмертия, мне ли, одинокому, браться за такую задачу…

Мы смертны. И все-таки из поколения в поколение мы неуклонно движемся вперед. Любовь женщины, нежность к потомству сохранились даже в наш жестокий век, перед ними пасует даже необузданная жестокость…

– Сукхрам! – позвал я.

– Что, господин мой и брат?

– Ты знаешь, почему все так происходит? – Он не понял меня. Но в глазах Чанды зажегся огонек. Мне показалось, что она поймет. – Может, мир беден, и нехватка денег обеднила души людей?

– Во время войны здесь у людей денег хватало, – сказал Сукхрам.

– А что это дало? Вместо буйволов люди приобрели лошадей да извели кучу золота на свадебные обряды.

А ума-то у них не прибавилось!

– Это так! – согласился Сукхрам.

Я и сам знал, что так. У полумертвых от голода людей появилась новая страсть – деньги. Но деньги не прибавили им счастья. От нескольких украденных плодов манго, сбитых ураганом, не разбогатеешь.

Сукхрам кивнул головой в знак согласия. Чанда с удивлением смотрела на меня.

– Княжества ликвидированы, – продолжал я. – Разрушены очаги произвола. Было время, когда раджи отдавали жизнь за народ, обороняя страну. Нынешние же занимаются только распутством – слепые рабы старых законов и порядков… Да, только старое мертво! Живет один его призрак.

– Призрак! – крикнул Сукхрам.

– Призрак? – задумчиво произнесла Чанда.

– Взгляните на мир вокруг нас! Здесь все зиждется на насилии и грабеже. Так было сотни лет, и многим стало казаться, что это дано раз и навсегда. Но увидите, все изменится. Не потому ли мечутся в панике помещики и богатеи, что кончается их власть! Один человек не переделает мир. Но, Сукхрам, в мире столько людей!

– Что ты говоришь, господин мой и брат, – равнодушно сказал он, – нам не понять.

– А ты постарайся! – рассердившись, сказал я.

– Что ж, говори дальше!

– Ты беден?

– Да.

– Из низкой касты?

– Да.

– А если б не было каст? Их не будет!

– И тогда люди не будут нас презирать?

– Каким хорошим станет тогда мир! – воскликнула Чанда.

Я прижал ее к своей груди.

– Сукхрам, ты вот никак не поймешь, а она понимает, потому что растет в свободной Индии. Мы живем в такое время, когда нам уже нельзя склонять голову. Мы стали свободной страной, но еще не смогли вычистить грязь из своего дома.