Текст книги "Жара"

Автор книги: Ральф Ротман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

3 глава
ЗОЛОЧЕНЫЕ ЗАНАВЕСИ

Они сидели в «Синей обезьяне» за столиком рядом с музыкальным автоматом. На стене над ними оленьи рога с обрывками серпантина, на стойке старинные краны для разлива пива из бочек, с медными и фарфоровыми ручками, а над стойкой – вересковая пустошь в фиолетовых тонах, рамка из гипса. На полке поверх стойки в горшочках из-под горчицы цветы из пестрых лоскутков, фризский кафель и массивная верхушка старой печи из глазурованной глины, а в центре зала, между высокими столами, которые были когда-то бочками, уличный фонарь кайзеровских времен.

– По пивку? И водочки?

И хотя обе вращающиеся двери стояли открытыми, дым был настолько густым, что тех, кто сидел на круглых табуретах в конце стойки, где вспыхивали и булькали световые табло игровых автоматов, исчезая, словно мыльные пузыри, практически не было видно. Гарри, сидевший рядом с проходом в бильярдную, сморщил свой утиный нос и кивнул. Его лоб блестел, глаза покраснели, взгляд осоловел, прическа тоже потеряла отчасти форму, несколько жирных прядей в беспорядке свисали на ухо. Помимо рабочей одежды, его серого халата, на руке золотой браслет и кольцо на пальце с огромным камнем, имевшим вид обсосанного леденца малинового цвета.

Клапучек повторил свой вопрос, но Эмиль и Бернд никак не прореагировали, они играли в карты и, возможно, не услышали его в общем гаме. Гул голосов, звучавших наперебой, в которых уже чувствовалось, несмотря на раннее время, присутствие определенного количества процентов сорокаградусного алкоголя, перекрывал рвущиеся из колонок шлягеры. Де Лоо отмахнулся.

– Ну, слушай, – сказал Клапучек. – Я угощаю только раз в год. Ты же не будешь обижать меня?

– Ну ладно. Тогда закажи мне вина.

– Оʼкей. – Он поднялся. – Какого ты хочешь? Кислого или сладкого?

– Нет! – взревел Эмиль, не сменивший после работы своих черных брюк в мелкую белую крапинку. Он с такой силой хлопнул ладонью по столу, что пепел в пепельнице подпрыгнул. – Я не позволю смешивать меня с грязью! Я ишачу на них уже двадцать лет, с самого первого их банкротства. Я помог им снова встать на ноги!

Редкие русые волосы растрепались. Пот лил с него градом, он слегка пошатывался, хотя и сидел задумавшись. Он вытащил еще одну сигарету из пачки. Бернд, в шелковой рубашке, щелкнул зажигалкой, но Эмиль не смотрел в его сторону. Он прикурил от своего бычка.

– Ты представляешь, сколько лет своей жизни отдал я этой лабуде. Экстра-блюда высшего класса, торжества на производстве и Рождественские праздники, а Эмиль все готовит и готовит. По субботам, по воскресеньям, всегда, когда надо. А разве меня кто спрашивал о моихжеланиях? Или о моей семье?

Бернд поднял карту, помедлил, держа ее в согнутой руке. Потом убрал и бросил на стол другую.

– Мне это было ясно с самого начала. Я все время думал, что значит вся эта хренотень. Что он с этого имеет, корячась так изо дня в день? Почему даже никогда не надует их? Так ведь все делают. Под зад рано или поздно тебе все равно дадут!

Эмиль, казалось, не слушал его. Уставившись в карты, он качал головой.

– Он пришел ко мне,понимаешь? Я не добивался этого места, давно уже снова работал на стройке и получал сдельно в три раза больше. Вдруг однажды он появляется у меня на кухне. Жена пеленала как раз малышку, я пил свое пиво, а он и говорит: «Эмиль, я снова открываюсь. Ты мне поможешь?» Конечно, я сказал «да», не мог же я бросить его в беде. Ударили по рукам, и все тут. И взялись за дело, трудились изо дня в день, с утра до ночи. Мы вернули всех наших прежних клиентов, фирму за фирмой, одного заказчика за другим. А это, знаешь…

– Ну и что? – лениво спросил Бернд. – Что ты имеешь от этого сегодня? Они тебе подсунут кого-нибудь тихой сапой, и все, конец песне. Для таких людей мы просто рабочий материал. Знаешь что, прикинься больным и раздобудь бюллетень, пока тебе и в самом деле не стало худо.

Эмиль выпустил дым через нос, медленно кивнул, вид у него был какой-то отсутствующий. Клапучек поставил на стол поднос с новой выпивкой. Он повернул его так, чтобы Де Лоо было удобнее взять вино. А Гарри наклонился вперед, схватил обеими руками пиво и шнапс и снова удалился в свой угол. Он был занят тем, что прожигал дырки в прокуренной, спускавшейся до батареи гардине.

– Нас ждут неприятности, – сказал Клапучек.

– Конечно, я не профессиональный повар, он это знал. Но охотничий соус, рулет из говядины или запеканка из лапши, бог ты мой, для этого не надо быть обученным поваром. Зато я умею энергично взяться за дело и не спрашиваю, когда конец работы, если идет запарка. Поэтому он меня и взял. И все эти двадцать лет дела идут хорошо, так ведь? Нет испорченных желудков, нет и финансовых потерь. А ты думаешь, они хоть раз додумались сами повысить мне зарплату? Как последняя шестерка, я каждый раз хожу за этим в контору…

– Да я бы после этого палец о палец не ударил, – сказал Бернд и принялся выковыривать окурок из своего янтарного мундштука. – Сходи, дружище, к врачу. Я назову тебе три или четыре места. Ты выложишь им на стол пластиковую карточку больничной кассы, сделаешь кислое лицо – и хоп! можешь четыре недели в потолок плевать. Пусть попробуют покрутиться без тебя. Или ты собираешься пахать на них до самой пенсии?

Хозяйка, маленькая женщина лет сорока пяти, с воздушной прической из взбитых волос, ходила между столами и морщила нос. Веки подведены синим, розовый пуловер из ангоры, кожаные штаны. И голос тоже как из дубленой кожи.

– Эй, парни, у кого из вас носки воняют паленым?

Клапучек ухмыльнулся и погрозил Гарри пальцем.

Тот уже спалил у себя за спиной часть гардины.

– Конечно, обстоятельства изменились, – сказал Эмиль. – Я сам вижу, когда развожу еду клиентам. Все эти новенькие офисы, забитые чиновниками с пластиковыми рожами. Оборот капитала! Карьера! Их уже волнует, сварены ли макароны «аль денте» и пожарены ли бифштексы с кровью или нет! Это в термоизоляционной упаковке-то, представь себе только! Может, прикажете мне брать с собой мясо в дорогу сырым и жарить его с кровью на двигателе? Наш профиль – простая, добротная, однако столовская пища, я сколько раз уже говорил старику об этом. У нас даже микроволновки нет. Ну как я могу приготовить на этом старье жаркое из дикого кабана со взбитым кремом из шиповника или сделать из пюре картофельные медальоны? Или говяжью вырезку «филе-миньон» с кремом из сладкого перца? А знаешь, что она мне каждый раз на это отвечает? Слушай! Да я готов ей в физиономию…

Бернд вытер пену на верхней губе, собрал карты и заново перемешал.

– Это можно было сразу предвидеть. С первого же дня. Мой дорогой, я перепробовал уже тысячу мест, и везде одно и то же. Они набивают себе карманы бабками, а тебя выкидывают на улицу и оставляют мерзнуть под дождем. Так ради чего надрываться? Пойди к врачу, пожалуйся на суставы или желудок, беспроигрышное дело, и у тебя начнется прекрасная жизнь. Задрав ноги, смотришь телевизор, и плевать тебе на эту чертову работу.

– Это ты про кого? Про меня? – Эмиль посмотрел на него оторопело. – Ну и тип же ты. А кто же тогда будет штамповать по тысяче двести порций в день?

Бернд сунул руку в кармашек рубашки и вытащил оттуда пластмассовую вилку.

–  Тебяэто не должно больше волновать!

Эмиль покачал головой и уставился в пивной бокал.

– Мне всегда хотелось сделать что-нибудь своими руками. А иначе зачем жить-то? Я раньше стоял на стропилах и всегда думал, – вот однажды воскресным днем ты придешь сюда со своим малышом и скажешь ему: этот угол стены выложил я. И укрепил вон ту перемычку. Но пришел старик, и мы принялись вытягивать кухню из дерьма. На душе было очень хорошо. Понимаешь? Ты сделал что-то очень полезное. Ты был нужен людям!

– Ну а теперь что? – сказал Бернд, зевая во весь рот. Он завел руку назад, сунул вилку за воротник и почесал себе спину. – Они тебя ухайдакают, выжмут из тебя все соки. Ты что думаешь, сколько прорабов и начальников отделов я перевидал, которые выкладывались сполна, отдавали последние силы? Словно речь шла о жизни и смерти. А что потом? У них еще дерьмо за ушами не просохло, которым их обдали, а они уже снова на бирже труда. И клянут всех и вся на чем свет стоит.

– Ну, слушай! – сказал Клапучек. – Эка, ты через край хватил. Эмиль никогда никому без мыла в зад не лез!

– Я и не говорил этого. Но если только все время, как последний идиот, добросовестно исполнять свой долг и делать так, как того хочет начальство… Я хочу сказать – что тебе мешает разок посачковать, поваляться на бюллетене или просто уволиться на время и получать пособие по безработице? Если трубить целый год без выходных и без отпуска, то и будешь получать одни оплеухи…

– Что ты себе позволяешь? – Эмиль гневно сверкнул глазами. – Мне пятьдесят! Что мне толку от жизни, если нет работы? Моя жена вечно болеет, дети насмехаются надо мной и ни в грош не ставят, а я, по-твоему, должен еще вдобавок утратить свою самостоятельность и сесть государству на шею, обивать пороги и зависеть от социального пособия, выпрашивать себе милостыню? Да я скорее повешусь! – Он гордо поднял голову, взглянул на Де Лоо. – А ты как думаешь?

Глаза широко раскрыты, губы сжаты, скулы дергаются, словно он без конца сжимает зубы. На бровях блестят капли пота, светлые виски тоже вспотели и потемнели, и Де Лоо вдруг ясно представил себе, как тот выглядел в юности. Он кивнул ему в ответ, но чем дольше он молчал, тем тяжелее становился взгляд Эмиля, терявшего запал, он сникал и, наконец, совсем погас. Отвернувшись от Де Лоо, Эмиль развернул в руках карты.

Бернд понюхал зубцы вилки, сунул ее снова в кармашек. Музыкальный автомат содрогнулся от синих световых всполохов, словно от вспышек молнии. Двое подвыпивших у стойки обернулись, и хозяйка, вопросительно задрав подбородок, отмахнулась от них лопаточкой, которой смахивала пену.

С улицы ввалились два человека, словно кто их силой втолкнул в дверь, причем один из них зацепился у порога оторвавшейся подметкой за коврик и чуть не упал, но удержался, ухватившись в последний момент за приятеля, за капюшон его куртки-парки. А тот обнял фонарный столб и блаженно глядел на сидящих в зале. Его волосы торчали в разные стороны, а в густой седой бороде застряли хлебные крошки и маленькое колечко лука.

– Мое вам всем!

Хозяйка кивнула. Она осторожно просунула пальцы левой руки в пышно взбитую прическу и почесала голову.

– И мое вам здрасте! А теперь кругом шагом марш и полный вперед туда, откуда прибыли, будьте так любезны!

– Ну, ясное дело, – сказал бородатый и положил своему дружку огромную лапищу на плечо. – Сейчас, сейчас… Не найдется ли у кого лишнего глоточка пивка? Мы сегодня такие чувствительные, на нас так плохо луна действует. Что скажешь, браток?

Тот ничего не ответил. Засунув кулаки в карманы засаленного пиджака, он все еще глядел на мысок своего ботинка и недоуменно качал головой. Потом поставил ногу на пятку и щелкнул оторванной подметкой, словно языком; наружу выглянули голые пальцы.

– Называется высокое немецкое качество. Можно забыть про это. Придется завтра опять шлепать в отдел социального обеспечения. Они же не… Слушай, а, собственно, как долго я их ношу?

Бородатый обернулся, поднял брови и протянул дрожащие пальцы в угол.

– Э-э, вот те на! Глянь-ка… Это же наша еда на колесах! Клаппу, кем мне быть, тебя-токак сюда занесло, живчик ты наш неугомонный? Все норовишь поближе к борделю, а? А этот шнапс чей, может, бесхозный?

– Привет, Кулле! – Клапучек, ухмыляясь, сдвинулся вбок, и оба собутыльника, бросив быстрый взгляд на хозяйку у стойки, уселись за стол. Постриженный наголо Атце зажал руки, не снимая перчаток без пальцев, между коленями и робко кивал, глядя на всех по очереди. Воспаленные веки, порезы от бритья среди пробивающейся щетины.

Купле, с грязным пластырем над бровью, положил локти на стол и уставился на стопку водки, стоявшую на подносе среди мокрых следов от стаканов.

– Ах, как ейздесь одиноко… Вы что-то празднуете здесь, а?

– Это все мои коллеги по работе, – сказал Клапучек. – Вот это – наш повар, этого зовут Бернд, а это Гарри…

Второй втянул носом сопли и протянул руку к пачке сигарет, сдвинув большим пальцем капюшон со лба; ноготь на пальце был сине-черным. Эмиль тут же отобрал у него пачку.

– Стоп, стоп, дружище. Мы так не договаривались.

– Ах, не-е? – Кулле хмыкнул. – А жаль. Что ж так?

Хозяйка приблизилась к столу, скрестила руки на груди и выпятила губки. Позади нее стояло несколько верзил с киями в руках, вытягивая шеи, они глядели ей через плечо на сидящих за столом.

– Эти двое здесь не обслуживаются, всем ясно? Запрет на посещение заведения.

Она указала пальцем на дверь, и Клапучек кивнул.

– Хорошо, хорошо, Рената. Я их выведу. Но по одному-тостаканчику можно? Чтобы они тоже разок с нами выпили? Будь человеком. У меня сегодня день рождения.

Верзилы с бильярдными киями подступили ближе, запах дешевого одеколона усилился. Золотые цепочки, «тюремные слезы» [35]35
  Тюремная наколка в виде точек, где каждая точка означает отсиженный тюремный срок.


[Закрыть], цветные воротнички рубашек поверх тонких кожаных курток. Солнечные очки в густой шевелюре. Хозяйка обвела всех взглядом, посмотрела на пустые стаканы.

– Ну хорошо, – сказала она наконец. – Только по одному. А потом я хочу видеть только их спины.

Она прошла к стойке, а Кулле и Атце подняли руки к лампе, захлопали в ладоши; от перчаток полетела во все стороны пыль. Де Лоо задохнулся и уже дышал ртом.

Гарри вытянул у Клапучека зажатую промеж пальцев купюру и поднялся из-за стола. Он слегка покачивался, водка опрокинулась, когда он потянул поднос к себе, и Кулле крепко вцепился ему в рукав.

– Нет проблем, старик. Вообще никаких проблем… – Он медленно поднимал поднос, пока вместо лица не стал виден только коричневый пластмассовый круг с бородой под ним. Послышалось смачное втягивание губами пролившегося на поднос зелья. Его дружок только облизывался.

Гарри направился к стойке, а Кулле с блаженным стоном опустился на свое место. Черные глаза под лохматыми бровями заблестели, и он склонил голову набок, сложил руки перед грудью, как собака лапы, когда делает стойку, и уставился на Эмиля просительным взглядом. Тот поморщился. Но все-таки вытащил из своей пачки одну сигарету «Marlboro» и кинул ему через стол.

– Признавайтесь, может такое быть, что одному из вас пора менять подштанники?

Атце вытянул губы, постучал себе пальцем в грудь и так энергично затряс головой, что его необыкновенно длинные мочки ушей запрыгали. Но его дружок утвердительно кивнул головой.

– Катетер прохудился… – Он облизал сигарету по всей длине. – Послушай, кок. Ты меня слышишь? В твоих голубцах на прошлой неделе было маловато тмина, если позволишь сказать. У них был вкус мокрой мочалки. Честное слово. Что касается капустных голубцов, я большой спец. Нужно класть тмин, и притом не жалеть его. Скажи, Атце, ведь так?

– Чего спрашивать, ясное дело.

Эмиль, мешая карты, наморщил брови.

– Да что ты знаешь про мои голубцы? Разве ты наш клиент, или как?

– Да нет, нет, конечно, – быстро сказал Клапучек. – Это так, из благотворительности…

Бернд взял со стола карты, пролистнул их веером. Дряблое лицо, печальный взгляд.

– Как только представлю себе мокрые штаны, мне сразу дурно делается, – буркнул он себе под нос. – Мой младший брат тоже страдал недержанием мочи, ему было уже четыре года или что-то вроде того, а он все писался в штаны. И моя мать однажды сказала при всех: «Ну погоди, если ты еще хоть разтакое сделаешь, мы отрежем тебе пипку». И все за столом повторили за ней хором, словно эхо: «Отрежем пипку! Отрежем пипку!» Он так напугался, что долго ходил сухим.

Бернд склонил голову набок, переложил в руке карты.

– Но потом опять все пошло по-старому, и моя младшая сестра, старше его на два года, вбежала в кухню и закричала: «Ну вот! Он опять за свое! Надул полные штаны!» А моя мать, она гладила в это время, подмигивает мне: «Правда? Ну, значит, сейчас мы отрежем ему пипку…» Тут моя сестра и говорит: «Нет, мамочка, тебе не надо беспокоиться. Я это уже сделала».

Клапучек закрыл рот рукой. Бернд положил карты на стол, отломил фильтр у сигареты и сунул ее в мундштук.

– Малыш кровью изошел, честное слово.

Все смотрели на него, никто не произносил ни слова. Эмиль покачал головой. Только Кулле, пуская кольца дыма через стол, сказал:

– Ох! Жалко мальчонку. Засунули б ему… вовнутрь, и то лучше бы было…

Гарри принес спиртное. Несколько сморщенных, запаянных в прозрачную пленку бутербродов с колбасой лежали между стопками, в придачу еще маринованные огурчики и пакетик чипсов. Клапучек, взяв сдачу, сказал:

– Кончай со страшилками. Давайте лучше чокнемся. – Он подтолкнул к каждому пиво и стопку водки и вдруг застыл в недоумении. – Эй, а где сладкая водица для Симона?

Но Де Лоо отмахнулся.

– Оставь. С меня хватит.

– Ну, тогда… – Двумя пальцами он поднял свою стопку под самую лампу и кивнул всем. – За мою пенсию. За бойкую рыбачку и за то, чтоб она еще до того стала моей. За вас!

Они залпом выпили. Эмиль заново помешал карты, а Кулле облизнул губы. Одной рукой, ногти на ней были такими черными, словно он выскребал ими деготь, он продрал себе бороду и подмигнул Де Лоо. При этом он держал между пальцами сигарету с фильтром как нечто чрезвычайно ценное и тихонько прищелкивал языком.

– Ах ты, святая простота, вот это, я понимаю, сила! Прямо Рождество летним днем, а? Сидим в сухости и тепле с приятными людьми, пьем отличные напитки и спокойно писаем в штаны… Сейчас бы еще приличненький джойнт [36]36
  Joint (амер.) – самокрутка, где в табак подмешивается гашиш или марихуана.


[Закрыть]. Нет ли у кого из вас чего-нибудь такого?..

Ему никто не ответил, а он глядел поверх стола и блаженно улыбался. Долгий такой взгляд, ясный и многоопытный, спокойный в своей скорби, благодушии и добром здравии, а Де Лоо играл с пивными картонными кружками, строил из них домик между бокалами.

– Как там дела у собаки?

Кулле задрал кверху голову и пустил в потолок струю дыма. Волосы в ноздрях тоже были седыми и торчали оттуда, как пучки проволоки.

– Ты хочешь спросить – у девчонки?.. – Он схлебнул пену с пива и выпил одним глотком половину бокала. – Она ничего, факт. Такая неиспорченная. И все время расцарапывала себе губы, изображала сифилис. Так делали беженцы в войну, чтобы уберечься от русских солдат, бабушка ее научила. Да, сладенькая, ничего не скажешь, да только нет ее больше. А раз сифилис, кто ж полезет, дураков нету… Она перебралась на Мантейфеля… Ну а где сейчас? Who knows,как говорят калмыки.

Он раздавил окурок.

– До ее пакетика, между прочим, никто не дотрагивался, так что не думай. Это только для ее белых ручек. А мы, в конце концов, что? Мы только честные берлинские бродяжки, так, Атце?

Тот кивнул. Почти пустой бокал в левой руке, бутерброд в правой, он жевал, набив щеки, и глядел на Бернда и Эмиля, игравших в карты.

– Там только и были что какие-то бабские тряпки…

Кулле покачал головой.

– Она такие глазища сделала, эта малышка… Словно увидела помойное ведро из чистого золота…

Гарри тем временем уже прожег весь край гардины дырками, его сигарета воняла как паяльная лампа, которую сунули в кучу старых колготок, и Эмиль грозно сверкнул глазами в его сторону:

– Ты, случаем, не спятил? Шайсе, надеюсь, ты немедленно прекратишь это, ты, идиот!

Ухмылка медленно сходила с лица Гарри. Он с шумом выдохнул воздух, сник и побледнел. Потом покраснел.

– Ну что тут такого? Тебе-то какое дело? – спросил он сиплым голосом. – И какое ты имеешь право указывать мне? Тем более в нерабочее время? Кто из нас двоих тут идиот? Сам дерьмо!

Эмиль закрыл глаза, помассировал правое запястье. Мышцы под майкой на груди задергались, трикотажная ткань натянулась, он бросил карты на стол. К ним опять подошла хозяйка. Тончайшие шерстинки ее пуловера шевелились при малейшем дуновении, она сгребла бокалы и стопки и составила их на поднос.

– Так, господа хорошие, по одному стаканчику,такая была договоренность… Желаю вам приятно провести остаток вечера!

Игроки в бильярд смотрели в их сторону, и Клапучек согласно кивнул, отодвигаясь со стулом от стола. Но Бернд протянул руку и снял с подноса свой бокал, на дне которого были еще остатки пива. Женщина задрала воинственно подбородок, на шее у нее выступили жилы, глаза сузились. Губы стали тонкими, а в голосе зазвучали жесткие ноты, словно заскрежетало ржавое железо.

– Конечно, если вы хотите устроить попойку…

– Нет-нет. – Клапучек встал. – Мы уже уходим.

– Ах, вот как? Это почему же? Я, – произнес Эмиль, – хочу еще выпить. – Он поднял руки, скрестил на затылке пальцы и гневно поглядел по очереди на каждого.

– Я тоже, – робко пробормотал Бернд.

– Ну, если уж на то пошло, и мы не откажемся еще разок по маленькой.

Кулле опять откинулся назад, а один из игроков в бильярд подошел поближе и положил женщине руку на плечо. На большом пальце следы мела. Старые армейские шорты с кожаными вставками, через грудь перекинут ремешок для мобильного телефона, и его бледность отнюдь не являлась свидетельством болезни или слабости, скорее она неотвратимо предвещала угрозу.

– Тут, по-видимому, кто-то глуховат на ухо, или как прикажете понимать? Этим вонючим подонкам требуется организовать улет? Сделаем!

Он держал бильярдный кий за спиной, толстый конец был зажат в кулаке, словно полицейская дубинка, и Эмиль кивнул, закуривая по новой.

– Послушай, шериф, может, ты даже и прав и, может, не такой кретин, как кажешься. Может, они и действительно вонючие подонки. Но это тебя не касается, понимаешь? Это нашиподонки, за нашимстолом, и если ты тут за старшего кельнера, тогда будь добр, принеси нам еще выпивки.

Атце захихикал, тихонько закряхтел и заскрипел, а вышибала, с прической «конский хвост» и маленькой бородкой клинышком, меланхолично кивнул. Его лицо, казалось, вдруг посерело, желваки заходили ходуном, и он до крови закусил губу, глядя куда-то вбок, может, на дверь, прежде чем молниеносно выбросил вперед толстый конец кия с металлическим набалдашником, зажатый до того в кулаке с татуировкой.

Хозяйка скрылась, Кулле вскочил и бросил ему и его дружкам в лицо поднос с пустыми бокалами. Закачалось световое пятно, отбрасываемое лампой. Подобно проливному дождю, со стола посыпались мелкие осколки тонкого стекла вперемешку с пеплом, а из его бороды полетели брызги слюны, когда он громко заорал:

– Бог один на всех, вы, набитые трухой мешки! И шайсе для меня не оскорбление! Я и естьшайсе. А ну давай подходи!..

Де Лоо и Клапучек тоже встали, а Эмиль сопел, промокая лицо бумажными салфетками, которые ему подавал Бернд, и бросал их на стол. Никто не успел оглянуться, как началась потасовка, Эмиль все качал головой и недоуменно смотрел на всех, словно искал свое отражение в их лицах. Но не мог уже ничего разглядеть вокруг себя, кроме разъяренных глаз. Сквозь нервно пульсирующую красную пелену ему капали на подбородок кровь и слезы, когда он вместе с Кулле врезался в толпу дерущихся, в свалку из быстро мелькающих кулаков, сапог, стульев, моментально превратившихся в щепки. Резкие выкрики, поломанные кии. Хозяйка, зажав телефонную трубку между ухом и плечом, тащила на себя обеими руками ящик с выручкой из кассы.

Бернд выбежал на улицу. Гарри рванул на себя гардину, встал на скамейку и, размахивая ею, словно флагом, бил карнизом налево и направо, куда ни попадя, по клубку тел. Кто-то схватил у стойки высокий табурет и крутил его у себя над головой, задев в конце концов вазу на полочке, – осколки и тряпичные цветы посыпались на сцепившихся мужчин, большинство из которых только подняли плечи и закрыли лицо руками.

А Де Лоо оборонялся от маленького человечка в робе каменщика, тот шатался из стороны в сторону, едва держась на ногах, но, высунув язык, бешено молотил Де Лоо кулаками, во всяком случае, пытался это сделать. При этом он все время терял равновесие, плевался, ругался, и, чтобы он не грохнулся на пол, Де Лоо ловил его удары, подставляя под его кулаки свои ладони, только раздавались громкие шлепки. Наконец он ушел от него в бильярдную, где один из вышибал загнал Клапучека в угол и пытался ударить его коленом в лицо. При этом сам он покачнулся и повалился на бильярдный стол, стоило Де Лоо рвануть его за ворот куртки. Тогда Клапучек зажал его голову в клещи, сдавил шею и прижал к столу, перевернув лицом вниз, и только после этого отпустил его, оставив блевать на зеленое сукно.

– Уходим отсюда! – крикнул Де Лоо, но Клапучек отрицательно покачал головой и стал оглядывать вокруг себя пол, прокладывая обеими руками дорогу среди дерущихся. И тут же опрокинул маленького каменщика.

– Мои очки!

Громила в кожаной куртке держал над головой на вытянутых руках глазурованную верхушку печи, стоявшую до того в виде украшения на полке. Сдвинутые мохнатые брови мешали ему смотреть по сторонам, и поэтому он медленно продвигался сквозь орущую толпу, дравшуюся под всполохи музыкального автомата, Клапучек, наткнувшись на него, замер на мгновение, глядя как на каменное изваяние, но потом продолжил свои поиски, обшаривая глазами пространство между башмаками и ножками столов.

– Я не смогу смотреть без очков телевизор!

Дерущиеся набились в тамбур, а с Херманплац уже неслось завывание полицейских сирен, и какая-то женщина с восторгом истошно визжала. Тротуар был залит ярким светом, отбрасываемым вывеской заведения, Кулле держал в руках стеклянные пивные кружки и размахивал ими в воздухе, освобождая себе пространство и ограждая себя от нападавших на него троих громил. Когда Де Лоо оттеснял одного из них в сторону, костлявого парня с кольцом в носу, он почувствовал сильный удар в грудь и нанес наугад ответный удар. При этом поранил себе в кровь пальцы и принялся от боли трясти ими, с шумом втягивая промеж зубов воздух.

– Взгляни-ка туда, – сказал Клапучек и показал на припаркованную машину. На заднем сиденье стояла клетка с попугаями, некоторым птицам удалось выбраться, и они порхали по салону. А на крыше автомобиля лежали его очки.

– Значит, все-таки есть порядочные люди! Не перевелись еще!

В этот момент Де Лоо сильно ударили по почкам, а когда он повернулся, его ударили еще и под дых. Крик Клапучека слышался ему откуда-то издалека, словно тот летал над крышами, а сам он повалился на спину, но боль чувствовал только от впившихся в тело острых черепков и осколков стекла, и лишь последующий удар, пришедшийся точно в бровь, отозвался звоном в голове – он стукнулся затылком о брусчатку, а дома, фонари и автомобили, потеряв осязаемые очертания, поплыли от него в никуда.

Когда он снова открыл глаза, рядом с ним лежал парень с «конским хвостом». Голова запрокинута, затылок в водосточной канаве, парень громко храпел, впереди на штанах большое мокрое пятно, майка разодрана, кожаный нагрудный карман наполовину оторван. Де Лоо попытался встать, уцепившись за нижний край висевшей на фонарном столбе мусорной корзины, но дно оторвалось, и на него посыпались пустые пивные банки, перемазанные бумажные тарелки и надкусанное яблоко, а по тротуару на него медленно надвигался амбал с печным украшением над головой, оглядываясь по сторонам в поисках жертвы. Его длинная тень напоминала известный колосс античных времен перед входом приплывших в конечную гавань кораблей, и Де Лоо, передвигаясь на пятой точке, сполз поскорее с тротуара, укрывшись среди машин. На поясе лежавшего без сознания парня зазвонил мобильный телефон.

Примчались большие зелено-белые патрульные машины с отрядами полицейских, и те забрали последних драчунов, Эмиля тоже нигде не было видно. Несколько скрюченных фигур ползало со стонами между осколками стекла и ножками поломанных стульев и табуретов; Де Лоо ощутил чью-то ладонь на своей руке, он встал на колени, почувствовав, что кто-то тащит его между бамперами машин на себя. Он услышал, как тяжелая керамическая плита с грохотом проломила крышу одного из ментовозов, и увидел еще, как несколько полицейских бросились с дубинками наперевес – те вспыхивали в отблесках лучей светящейся вывески – и ворвались внутрь заведения.

Женщина что-то сказала, но он не понял что, однако подчинился ей и не сводил больше глаз с ее мелькающих икр, боясь потеряться. Но она шла очень быстро, слишком быстро для него, и он остановился, потирая лицо руками. Улыбнувшись, она подхватила его под руку и потащила в сторону от магистрали. Перед подъездом, слабо освещенным только табличками с фамилиями возле дверных звонков, он опустился на коврик, прислонился к двери и закрыл глаза. Он почувствовал себя совсем плохо и принялся хватать ртом воздух.

– Как тебя зовут-то? – пробормотал он.

Маленькая собачонка лизала его пораненную руку.

Тишина. За кустами на дамбе вдоль канала бесшумно скользил по воде прогулочный пароходик «Белого флота» [37]37
  «Белый флот» (нем.) – городское пароходство Берлина.


[Закрыть]в полной темноте и без пассажиров. Двое кельнеров носили подносы, уставленные пустыми бокалами и пепельницами, на камбуз, а с поручней свисали вниз гирлянды цветов, волочась по воде. Нос судна бесшумно разрезал поблескивавшие волны, разбегавшиеся от пароходика в обе стороны к берегам, и как бы ни были ярко освещены столики, как ни сверкали плафоны на потолке салона, золотившие черно-зеленые массы воды, в находившейся наверху застекленной рубке рулевого было темно, несмотря на то что зачастую она впритык проходила под арками мостов, и присутствие рулевого выдавал только огонек его сигареты.

Два священника прохаживались, куря сигареты, взад и вперед перед больницей, огромным, погруженным в темноту зданием в форме куба. На скамейке перед приемной по оказанию неотложной помощи сидела в ожидании беременная женщина в атласном халате, который, по-видимому, уже не сходился у нее на животе. Она раскинула руки влево и вправо по спинке скамейки, а щуплый мужчина рядом с ней вкладывал ей в рот через равные промежутки времени картофельные чипсы из пакетика от «Макдоналдса». Она жевала с закрытыми глазами, тихо постанывая, а когда он собрался вытереть следы майонеза с ее подбородка, схватила его палец зубами и облизала его.

Трава на дамбе была густой и сухой, она доставала до нижних веток берез с тонкими желто-бурыми стволами. Остатки прошлогодней коры свисали, как лохмотья свадебной фаты.

Мусорные бачки были переполнены, посреди дороги стояла тележка из супермаркета, полная пустых бутылок и смятых жестяных банок из-под фанты и пива; на берегу лежали люди, разговаривали вполголоса, где-то торчало поднятое колено, а где-то слышалось звяканье женских браслетов, доносился легкий запах марихуаны.

– Туда, – сказала Люцилла и показала на молоденькую, растушую у самой воды акацию, на ветвях которой висел ее рюкзак и старые бундесверовские башмаки. – С этим деревом я дружу.