Текст книги "Жара"

Автор книги: Ральф Ротман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Ральф Ротман
Жара

Может ли кто взять себе огонь в пазуху, чтобы не прогорело платье его?

Соломон

«Держись, старый дуб», – она часто пела эту старинную песню по-польски. Трава стояла высокая, высыхала понемножку, становясь жухлой, а лес на другом берегу казался пропылившимся насквозь. Это был ольховый лес. Он подступал к самым камышам, где сверкали на солнце крылышками стрекозы, а узкое, вытянутое в длину озеро с прозрачной зеленой водой невесомо парило в солнечном мареве. За ивами, на трубе старого кирпичного завода сидел аист, а где-то в деревне, от которой виднелась только просмоленная деревянная колокольня, запустили циркулярную пилу, та взвыла сначала на холостом ходу, а потом послышалось ее ровное серебристое жужжание. И снова все стихло – кружились бабочки, порхая над овсяным полем, и на небе, в его застывшей, по-летнему сочной синеве, не было ни облачка. Листочки на деревьях замерли, высокие, обычно беспрестанно колышущиеся травы тоже стояли неподвижно, медленно, очень медленно высыхал, испаряясь, пот, появились тучи насекомых. Но она отказалась накрыться вышитым покрывалом, только быстро покачала головой и улыбнулась. На ярком свету ее голубые глаза сделались совсем светлыми, как аквамарин, она лениво подняла руку, и под правой грудью обнажился шрам. И строчка из песни тоже поблекла на полуденной жаре, мурлыча, она напевала ее без слов, перебирая рукой травинки у себя под головой, нежными, очень нежными движениями. Собственно, она знала только припев; накрутив на палец сухую травинку, она сильно дергала за нее, причиняя себе при каждом рывке боль. «Держись, старый дуб! Цепляйся за жизнь! Тебе всего-то каких-то сто лет!»

1 глава
МЫЛА НЕТ

Если посмотреть вверх по почерневшему от копоти фасаду, то лишь с большим трудом удастся различить на лепных ветках лавра и каменных лилиях живых голубей, примостившихся там и слившихся с ними воедино. Правда, время от времени на булыжную мостовую шлепается с большой высоты птичий помет, но только еще через час раздастся сверху воркование семенящих самочек и шумная перебранка распушившихся самцов, топчущихся на одном месте по карнизу, – ворчливые и негодующие гуттуральные звуки, эхом отдающиеся в подворотнях, словно стенания отвергнутой души, – а уж потом птицы, стая за стаей, взмоют, громко хлопая крыльями, вверх и устремятся навстречу серому утреннему рассвету.

Но все это еще далеко впереди, а пока над порталами зданий слева и справа от улицы царит безмолвие и за пустыми цветочными ящиками и головками ангелов с отбитыми носами нет никакого движения. Холодный, пахнущий бурым углем ветер гонит снежную крупу по асфальту и порождает шуршание в макушках деревьев, в старых дубах, могучих каштанах, в выбоинах бетона и щелях стен. Где среди ветвей торчит уличный фонарь, там еще уцелела листва, и даже местами зеленая.

Темнеет на углу газетный киоск, но продавец уже открыл его, проверил новые поступления и выложил стопки свежих газет на продажу. На откидной доске перед окошком термос-кувшин, рядом с жестяной коробкой для мелочи пакет с завтраком, а на нем круглая шоколадная конфета в золоченой обертке. Позади кустарника небольшого скверика хлопнула дверца машины. Старая санитарная колымага пересекла Урбанштрассе. Внутри – темно.

– Праведные небеса! – восклицает мужчина и трет руки. На голове у него шапка-ушанка. – Того гляди, член отмерзнет! А еще мягкую зиму предсказывали. Чего доброго, сюда еще и ледяной ветер из Сибири пожалует. Что случилось-то? Мертвяка подобрали?

Де Лоо только с шумом выдохнул воздух. Он бросил использованную телефонную карту в мусорную корзину, покопался в карманах в поисках мелочи и попросил газету.

– Слушаюсь, господин дохтур. Какую изволите? «Тагесшпигель»?

– «BZ» [1]1
  «Берлинер цайтунг» (нем.). (Здесь и далее примеч. пер.).


[Закрыть].

– Черт побери, как можно ошибиться. Маленький экскурс в сферы высокой культуры? Конечно, конечно, на здоровье. Про девиц, между прочим, пишут на двенадцатой странице. Так что же там случилось-то? Он уже был того?

«Дохтур» пожал плечами, положил монетки рядом с пакетом с бутербродами, пробежал глазами крупные заголовки и отошел от киоска. На тротуаре валялись осколки от чашки и фарфоровая ручка, а небо над бывшим газгольдером – железный, высоко воз несшийся над городом остов купола – было черным и без звезд.

– Во всяком случае, он еще до того, как я вышел с собакой, а это, значит, примерно час назад, был белый, как покойник, и даже глаза закатил, – крикнул ему вслед киоскер. – Все равно ведь уже ничего нельзя было сделать, а?

Де Лоо пересек улицу возле бездействующего и заколоченного на зиму досками фонтана и нажал на дверную ручку закусочной. От внезапной жары, табачного смрада и вони от масляной печки у него на мгновение перехватило дыхание. За невысокой перегородкой, цветочными горшками, заполненными мелкой гидропоникой, и искусственными цветами из шелка тихие голоса, бормотание тяжело ворочающихся языков. Однако впереди, возле высоких столов и игровых автоматов, ни души. В витрине буфета практически тоже пусто – за стеклом всего две тарелки с крошечными, как клякса, порциями салата с лапшой и куриная нога без кожи. Рядом с шаурмой дымится в пузатом кофейнике горячий кофе, и несколько слоеных трубочек по-турецки вспотели от жары капельками меда.

Ханнелора бросила сито от фритюрницы в мойку и обернулась.

Чуть больше сорока, невысокого роста, с блеклым, как тесто, лицом, характерным для коренной уроженки Берлина, прямые соломенные волосы, глаза слегка навыкате, прикрытые белесыми ресницами, во взгляде испуг, даже когда улыбается анекдоту. Никогда не здоровается в ответ, произносит только самые необходимые слова: «Майонез? Кетчуп? Хлеб?» – вот и сейчас, две вертикальные складки над переносицей, подбородок слегка выдвинут вперед:

– Ну?

Он показал на кофейник. Она взглянула на часы на стене, сунула руку внутрь полки и, дунув в фаянсовую кружку с фризским орнаментом, налила в нее кофе. До краев. Обтерла тряпкой низ и поставила кружку прямо на деньги, которые Де Лоо положил ей на стойку. И снова отвернулась к мойке.

Он обогнул «живую» изгородь из тряпичных цветов, уселся рядом с музыкальным автоматом и открыл страницу объявлений в газете. Перед масляной печкой, в заднем углу закутка, сидел шеф Ханнелоры и пытался засунуть окурок в пивную бутылку с очень узким горлышком, что оказалось для него непростым делом.

– Вот чертов стул, – бормотал он. – Совсем пьяный. Я-то ведь сижу прямо.

Его лысина так и светилась. Он прищурил покрасневшие глаза, провел языком по слипшимся усам и попробовал еще раз. Окурок с шипением погас в остатках пива, а из горлышка выползла в виде вопросительного знака струйка дыма.

– Нет, ты только погляди! – воскликнул он и толкнул одного из мужчин, сидевших вокруг него за столом. Все они были в синих комбинезонах и грубых рабочих башмаках. – А ты говоришь, Осман – тупой!

– Что? Я такого не говорил! – взорвался слесарь, громадный мужик с сединой в напомаженных волосах. – Да это же Вильгельм сделал, пойми ты наконец!

– Вилли? Да как он мог? Разве мы не друзья? Да я его дольше тебя знаю. Почему же он пишет мне на машине: Osman ist dof?Я выхожу бог знает в какую рань, хочу попасть на оптовый рынок, все кругом обледенело, и моя тачка тоже. Придется шкрабать, думаю, надо идти за монтировкой, обхожу машину спереди и вижу: уже нашкрабали. На ветровом стекле: Осман – придурок.Ну за что? Э-эх!

– Дружище, да это же шутка! Ты ведь припарковался на его законном месте.

– Что я сделал? То есть как? Я думал, улица принадлежит всем. И иностранцам тоже, разве нет?

– Факт! Нет вопроса, ты это или кто другой. Но он думает, раз он всегда ставит там машину, то, следовательно, прав у него больше. Место радом с афишной тумбой всегда числилось за ним.

– Ну нет. У меня тоже есть свои привычки. Я живу на этом пятачке уже тридцать лет. Но никогда еще не писал: Вилли – придурок.Я – нет!

– Ну ладно, кончай эту канитель, не будь занудой! – сказал другой рабочий. Он был моложе своего напарника, на голове шерстяная шапочка без помпона, протянув руку, он взял с соседнего стола свечу, чтобы прикурить. – В конце концов, он прав, не находишь? Ты и в самом делекретин!

– Конечно, – сказал Осман. – Само собой, мои хорошие. Но только это мое личное дело, и не обязательно царапать такое на ветровом стекле, чтобы каждый идиот видел, мой «опель» все знают, тычут пальцем и насмехаются над собой!.

– Надо мной, – поправил его Седой.

Турок наморщил лоб.

– Почему над тобой? А ты тут при чем? Это же моя машина. Там и стояло: Осман – придурок!

– Ой, меня сейчас кондрашка хватит, урюк, прекрати.

Тот, что в шапочке, поставил свечу на место.

– Ну и перепились вы тут, прямо как скоты!

– Как бы не так, – сказал Седой. – Я, во всяком случае, нет. Я еще никогда не надирался по-настоящему. Спроси мою старуху. Я раньше всегда думал, как это, должно быть, здорово, набраться как следует и начисто про все забыть, заботы как отрезало. Но я всегда оставался трезвым. Бочками вливал в себя разное зелье, еще и еще, а реакции никакой. И конечно, стал алкоголиком, ясное дело. Признаю. Но пьяным в стельку я так ни разу и не был.

– Это мы сейчас поправим, – сказал напарник и развернулся к стойке. Набухшие от усталости веки, липким потом покрытое лицо, упругое для его возраста и плотное. – Ханна, опять же моя дорогая Лора, принеси-ка нам три «перверсико» [2]2
  Ироничное название для смеси приторно-сладких персикового и сливового ликеров с добавлением аромата зеленого перца.


[Закрыть]. Три двойных. Но только еще сегодня, если можно!

Женщина даже бровью не повела.

И тут он увидел вдруг Де Лоо.

– Смотри-ка, вот дела! Да это же мой сосед сидит!

– Кто? Вот тот? Это я и без тебя знаю, – сказал Осман.

– Эй, Симон!

Де Лоо поднял в знак приветствия руку, продолжая листать газету.

– Привет, Пиддер. Давно не виделись. Ну, как вы, продержались?

– Само собой. А ты? По-прежнему на мели? И что мы читаем? Адреса девочек? – Он толкнул Седого в бок. – Ты, это мой сосед!

Тот обернулся, глянув через плечо, и тихонько прищелкнул языком.

– Ты уже говорил об том. – Он сощурился и принялся разглядывать Де Лоо.

– Живет надо мной. Один раз даже снимал меня…

– Да знаю я, – сказал Осман. – Он приходит сюда чаще вас.

– Ты чтоснимал-то, Симон? Как называется твое кино? Может, оно даже «Золотую пальмовую ветвь» получило или «Серебряного медведя» – или что там еще дают?

Седой выбил из пачки сигарету.

– Да ты уж сразу скажи – «Доктор Живаго».

У Османа округлились глаза.

– Нет, правда? Это где старушка Шериф?Я тоже видел! Теперь даже на кассете есть.

– Ты хочешь сказать: где старик Омар Шариф.

– Точно! Одна мелодия чего стоит! А этот-то кого там играл?

Седой отпил глоточек.

– Левую пристяжную в санной упряжке, – выдохнул он в горлышко бутылки, а Де Лоо опустил газету, откинулся на спинку стула и так долго дружелюбно глядел на него, что всем стало не по себе.

Ханнелора принесла каждому по шнапсу.

– Мир всем! – крикнул шеф. – Никто никого не обкладывает! Осман, может, и придурок, может, и dof,но только вы тут все – тихо! Понятно? Чокнемся! Ваше здоровье! Может, сосед тоже желает рюмочку?

Де Лоо отмахнулся, оторвал кусок газеты и сунул в карман. И тут же поднялся.

– Он не пьет, – сказал Пиддер. – Даже пива в рот не берет. А как у тебя с девочками, Симон? Я тебя уже видел разок с подружкой?

Де Лоо надел куртку, поставил кружку к грязной посуде возле мойки и кивнул Ханнелоре.

Пиддер хмыкнул.

– По крайней мере, никаких скандалов, a? No woman, no cry [3]3
  Хит культового певца Ямайки Боба Марли (1945–1981) (англ.).


[Закрыть], так, урюк? Заходи сюда как-нибудь еще, я раздобуду парочку клевых кассет. И угощу тебя холодной сельтерской.

– Спасибо, – сказал Де Лоо. – Может, так и сделаем. Мне надо с тобой кое-что обсудить. По поводу моего душа… – Он надавил на дверь плечом. – Ну, пока. Желаю удачи с железками.

Тот, что помоложе, скривил физиономию.

– Как ты сказал? Какой удачи? Мы тебе не жестянщики, парень. Мы – слесари, мастера-виртуозы труб!

– Тем не менее все – dof, – сказал Осман и, отведя взгляд, уставился, не моргая, сквозь шнапс на высокое донышко, – между прочим, dofвроде пишется по-берлински с двумя «о» [4]4
  Doof (берлин. жарг.) – тупой, глупый.


[Закрыть], так или не так?

– О нет! Ничего подобного! – закричал Седой. – Я Вилли в обиду не дам. Не-е! Ни за что!

Тонкий слой снега на тротуарах вдоль канала, на спицах рыночных тачек, и никаких следов от шин или подошв покупателей. Де Лоо стоял на мосту, опираясь на старинные перила, на решетке моста чугунные листья, снежинки летели мимо него вниз, не вызывая на спокойной черной воде ни малейшей ряби, а между многоэтажными домами ветер выл и гнал падающий снег почти вровень с улицей.

Прикрыв фрукты обтрепанным брезентом, турок-торговец тащил свою тачку в направлении станции метро «Котбусские ворота». Двое полицейских, закутавшись до подбородка в синие стеганые пуховики с капюшонами, дремали, даже не подняв головы, когда Де Лоо проходил мимо их микроавтобуса «фольксваген». Тихое бормотанье голосов в рации, треск радиосигналов. У каждого на коленях по автомату – они охраняли старую синагогу, то, что осталось от нее, и где лампадка за стеклом в приделе отбрасывала на снег бледно-розовый свет. Памятный обелиск покосился, на надписи налипла жвачка, а когда он еще раз обернулся, то все же увидел в боковом зеркале бдительное око закона.

Он прошел мимо богато отреставрированного особняка в стиле бидермейер [5]5
  Стилевое направление в австрийском и немецком искусстве, включая архитектуру, середины XIX столетия.


[Закрыть], с палисадником за оградой. Никаких табличек с фамилиями, только инициалы возле кнопок дверных звонков, высокие окна с видом на канал, над входной дверью глазок видеокамеры. И огонь костра, взмывающие высоко вверх языки пламени под аркой следующего моста. Скрюченные фигуры, гортанные выкрики, огненный танец между картонными коробками и наваленными матрацами. И сладкая вонь, словно здесь сжигали прекрасных белокрылых лебедей.

Перед киоском из бело-синего кафеля, с крышей в форме луковицы, и перед минаретом Де Лоо свернул в переулок, заставленный повидавшими вид контейнерами, прикованными цепями к фонарным столбам. Многие из них доверху набиты остатками обивочного материала и пошивочных тканей, свисавшими по бокам до земли, их сбрасывали сюда расположенные слева и справа фабрики, а перед погрузочной площадкой горы сваленных металлических молний – крошечные латунные зубы, застывшие в молчании под тонким снежным покровом. Он посмотрел, что за номер дома был указан на клочке газеты.

Ворота заперты, но сбоку есть узкий проход с высоким порожком, доходящим до икр, рядом с освещенными вывесками фирм, и, подойдя чуть ближе, он услышал чей-то голос, переходящий на сердитый шепот:

– Ну давай скорее, глупая собака! Может, еще прикажешь на руках тебя перенести? Ну, как хочешь, пожалуйста, оставайся здесь и мерзни, если тебе так нравится. Ну, давай-давай, поднимай попку, у меня и без тебя хлопот полон рот! Боже праведный, ну как можно быть таким глупым псом. Каждое утро одно и то же!

Старая женщина, пытавшаяся перетащить через порожек своего толстенького пуделя средних размеров, вцепившись обеими руками ему в ошейник, испуганно взглянула вверх. Узкое восковое лицо, губы провалились. Пальто в пятнах, рукава обтрепаны, на голове вязаная, свалявшаяся от долгого ношения шапочка, застегнутая под подбородком на пуговку. Бесцветные водянистые глаза.

– Вот тебе раз! Вы тоже хотите войти сюда?

Де Лоо кивнул, и она вновь уставилась на свою собаку.

– Видишь, глупый пес, что мы натворили. Теперь ты перекрываешь людям дорогу. Им на работу надо, можешь ты это понять? Давай, будь добр, переходи, и притом по-быстрому!

Она снова попыталась перетащить пуделя через железную перекладину бокового прохода, но животное, оскалив зубы, издало рычание из перетянутого ошейником горла и не сдвинулось с места.

– Нет, вы только посмотрите, какой нахал. Ну истинный паша. Ксанф [6]6
  По древнему преданию, глуповатый философ, хозяин легендарного раба-мудреца, греческого баснописца Эзопа, жившего в VI в. до н. э.


[Закрыть]! Давай быстро перепрыгивай, не задерживай людей.

– Ксанф? – спросил Де Лоо. – Редкое имя для собаки, а?

– Не-е, почему редкое, не-е-е! – задыхалась женщина, которую, в свою очередь, с силой тащило пятившееся назад животное. – Это такой порядок у чистопородных. Он, правда, толстоват, но все равно чистой породы. У него хорошая родословная. Там все упирается в алфавит. Отца звали Икар, значит, он – Ксанф.

Обессилев, она выпустила поводок из рук, уперла руки в боки и сдунула седую прядь, выбившуюся из-под шапочки и упавшую ей на глаза. – Ну конечно, мне больше нравится Сузи или Фифи… А с таким именем он непременно должен был разжиреть, а?

Она покачала головой, и волосы опять упали ей на лицо. Слегка дрожащими пальцами она заправила их под шапку.

– Скажите, пожалуйста… Мне нужно сегодня натереть полы в конторе. Я уже опаздываю. Не поможете ли вы мне? Его надо только подхватить снизу и чуть-чуть приподнять. Он вам ничего не сделает.

– Ну конечно, – сказал Де Лоо и наклонился, протягивая руки к пуделю. Злобное хрипенье прекратилось. Помахивая обрубком хвоста, собака обнюхала пальцы и рукава куртки и подняла морду, глядя на хозяйку. – Ну, тогда давай…

Пудель оказался на удивление тяжелым, взвизгнув, он засучил задними лапами. Упругое толстое брюхо, все в узелках, с мужскими сосцами, покрытое дряблой кожей, почти лишенной волосяного покрова.

– От него так хорошо пахнет, – сказал Де Лоо. – Чем это?

– Дезодорантом, – с трудом выдохнула старушка, с кряхтением перетаскивая собаку за шкирку через железный порог. – Хвойный экстракт… О боже! До чего ж тяжелый. Большое спасибо!

Де Лоо тоже прошел во двор, а женщина намотала поводок на руку и сказала:

– Ох, стоит ему пробежать мимо витрины мясника, как он уже прибавил пару фунтов. – И она захихикала. – А когда я сажаю его на диету, он целыми ночами воет, и я не могу заснуть. Вы здесь новенький?

Он кивнул.

– Я так и думала. Я вас никогда не видела. А за сорок лет знаешь каждое лицо в округе. Во всяком случае, что касается меня. У вас очень приятный голос, не то что у этих берлинских горлопанов с их лужеными глотками, если вы понимаете, что я имею в виду. Бархатный такой тембр, сказала бы я. Ну да, еще раз спасибо. Надо приниматься за работу. – Она дернула за поводок. – Давай, пошли, старая дохлятина!

Пудель, брюхо которого почти волочилось по земле, тронулся с места и вдруг прытко припустил, выбрасывая одновременно, как заяц, сначала передние, потом задние лапы, но через несколько прыжков начал хрипеть и задыхаться. К тому же его заносило влево, но старушка регулировала направление движения наклоном собственного тела вправо, слышался только отчаянный скрип ее «дутиков». Когда Де Лоо вошел в первый от ворот задний двор, их там уже не было.

Изогнутые решетчатые ставни, ржавые жалюзи, новенькие замки. На погрузочных платформах растерзанные тюки овечьей шерсти, сквозь которые светились через определенные интервалы красные сигнальные огни подъемников. Снегопад почти прекратился. Он обошел все двери, изучая фамилии на табличках возле звонков.

Слабый писк из подвального помещения. Кагель, Галантерейные товары,второй этаж, дверь слева. На первом этаже – склад старья, под навесом из армированного стекла надпись большими буквами: «For free!» [7]7
  «Для свободного пользования» (англ.).


[Закрыть]Пластиковые корочки для документов, свернутые флаги, стопка уличных плакатов с портретом бывшего председателя Государственного совета ГДР [8]8
  Имеется в виду бывший лидер ГДР Эрих Хонеккер (1912–1994).


[Закрыть]. Облака рассеялись, полумесяц размножился в фабричных окнах всех этажей сверху донизу, и при слабом свете, падавшем на контейнер, из железных прутьев засверкали стекла бесчисленного количества очков, складированных в нем.

В следующем дворе, на занесенной снегом площадке, доходившей до брандмауэра, стояло несколько трейлеров поменьше. Бурого цвета лак, местами замазанный суриком. Только один фонарь освещал правое крыло здания – двухэтажные развалины жилого дома, и где-то между обугленными балками раздалось тревожное воркование вспугнутых голубей, когда Де Лоо выходил из арки ворот.

Он шел теперь по следам женщины с пуделем, приближаясь к строению барачного типа. Если не считать нескольких стеклянных блоков под самой кровлей, окон в нем не было, только широкая рельефная стальная дверь. Тихое гудение генераторов, дребезжанье погнутых лопастей вентиляционных установок и напрасные поиски хоть какой-то фирменной таблички. Но в полукруглой пристройке, похожей на будку привратника, за зелеными занавесками горел свет, и он постучал в дверь.

Залаяла собака, и что-то деревянное, может метла на палке, грохнулось на пол.

– Закрыто! – крикнул женский голос. – Никого нет!

Де Лоо постучал еще раз, собака залаяла громче, и вскоре он услышал шарканье ног в «дутиках» и отступил на шаг назад, в снег. Ворчливое старческое бормотанье, звяканье ключей в замке, и женщина, чуть приоткрыв дверь, на небольшую щелку, посмотрела на него подслеповатыми глазами.

– Только после семи, черт побери! – Она все еще была в шапке, правда, уже в очках, и тут же сунула в карман своего синего нейлонового халата надкусанный бутерброд. – Ах, это опять вы. А здесь-товам что нужно?

Он взглянул на адрес.

– Я ищу фабрику-кухню… Поль.Здесь, собственно, сказано…

Ксанф протиснулся мимо ног своей хозяйки, подбежал к Де Лоо и начал радостно прыгать вокруг него, словно они были старые, давно не видевшиеся друзья.

– Вот это да! – сказала она и сняла очки. – Что это с ним? Похоже, он под конец совсем спятил. Обычно он такого не делает… Фабрика-кухня Поль? Да, это мы.

Маленькая конторка, умывальник под овальным зеркалом, кактусы и поникший плющ в кадке. Рядом с распятием на стене календарь фирмы, выпускающей майонез.

– Вы можете сесть в кресло, – сказала женщина и показала в угол. – Там вы не будете мне мешать, пока я буду натирать полы. Но перед тем как будет семь, вам придется выйти за дверь, чтоб вы это знали и чтоб между нами все было ясно. Я не должна никого впускать сюда, я всего лишь уборщица. Но при таком холоде… Или, может, вы вовсе не из-за работы сюда пришли? – Она подняла руку к шапке, высвободила одно ухо. – Как? Вообще-то тут брать нечего, это я вам сразу скажу. Только одни счета. Правда, вот у меня в кармане есть две булочки. И не думайте, что Ксанф такой ласковый. Он и укусить может, если понадобится!

Де Лоо почесал собаку за ухом, и та разлеглась перед ним на спине, подставив живот.

– Да все в порядке, – сказал он. – Не волнуйтесь. Я ищу работу.

Женщина кивнула, успокоившись, взяла пластиковую бутылку и побрызгала на зеленый линолеум жидкостью молочного цвета.

– Эта натирка пола каждую среду, скажу я вам, то еще дело. И она никогда не бывает довольна, эта женщина. Повсюду видит разводы и полосы. Там угол не до конца натерт, а тут блестит меньше, чем там, и так далее и тому подобное. Вы еще с ней хлебнете. «Луиза», – гнусавит она вечно недовольно… Она, между прочим, единственный человек, кто называет меня Луизой. Меня, собственно, зовут Луиза Бёр, но все кличут меня «морковкой». Или «старушкой». Вы тоже так можете. «Луиза, я думаю, вам нужны новые очки!» Какая чушь! Это уже третьи, которые я в этом месяце примеряю. Нашего привратника, господина Каспара. В самый раз и идут мне, да? И нижняя часть стекол почти то, что мне надо… Так что, если вы меня спросите, я отвечу: ненависть чистой воды. Она уже давно бы выгнала меня, если бы не наш шеф. Тот меня, конечно, любит. Он всегда на моей стороне, потому что я работаю здесь дольше, чем он. Попробуйте отгадать, сколько лет я здесь работаю?

– Сорок? – спросил Де Лоо.

– Черт побери! Откуда вам это известно? Точно! И именно поэтому наш шеф хранит мне верность. Он очень следит за порядком, сами увидите. Конечно, и строгость проявляет, а как же, он ведь шеф! Все как надо. Вот только она… У нее заскок с тех пор, как флигель сгорел. Он наш был, понимаете? Внизу была кухня, склад и гаражи, а наверху квартиры, и моя тоже. Короткое замыкание, раз, и ничего больше нет.

Пока она говорила, она натерла пол до задней стены конторки, где находилась дверь с надписью «Просьба дверью не хлопать!». Рядом с ней трехметровой ширины окно, через которое была видна часть темной кухни, вытяжной колпак, белая кафельная стена, магнитная планка для ножей. Женщина прислонила щетку к умывальнику, нагнулась, уперлась обеими руками в колени. Из-под халата выглядывали тренировочные штаны.

– Нет, вы только посмотрите, что вытворяет этот дурацкий пол. Ну откуда берутся эти серые разводы и круги? А все новомодные средства! Вы думаете, эта ерунда будет блестеть?

Де Лоо протянул руку к письменному столу, взял желтую бутылку и прочитал этикетку.

– Да вряд ли, – сказал он. – Это ведь чистящее средство для металлической мойки. С лимонным запахом.

Женщина взялась рукой за подбородок.

– В самом деле? Боже мой, проклятые очки, что же мне теперь делать? Как же быть? А смыть это можно? Уже почти семь, и шеф-повар, я хочу сказать…

Она вытащила из кармана халата ключ, открыла узкий шкафчик и начала там беспорядочно шарить – щетки, тюбики и совок с грохотом полетели на пол. Она подносила обеими руками различные бутылочки близко к глазам и водила кончиком носа по этикеткам. То, что она бросала назад в шкафчик, снова вываливалось оттуда, и в конце концов ей пришлось опуститься на корточки, чтобы собрать с пола мокрой губкой следы просыпавшихся порошков. Де Лоо снял куртку.

– Подождите, так ничего не получится…

Он взял ведро, стоявшее под умывальником, наполнил его теплой водой, вытащил из шкафа чистую половую тряпку, намотал ее на швабру и принялся собирать грязь с пола.

– Черт побери! – Женщина ухватилась рукой за стул и поднялась с колен. – Ловко у вас получается. Холостяк? Сразу видать. Так холостяк или нет? Хватку-то сразу видно. Picobello! [9]9
  Супер! (нидерл. – ит.).


[Закрыть]Я только путаюсь у вас под ногами, я вижу. Куда бы мне убраться? На письменный стол, что ли, влезть? Да, я, пожалуй, сяду на него.

Де Лоо тем временем с легкостью управился с крошечным помещением. Он вылил воду, выжал тряпку, потом разбрызгал по полу зигзагообразными движениями средство для натирки пола, равномерно распределив его по всей площади. Вскоре на темно-зеленом фоне появилось отражение четырех ножек клубного кресла, бамбуковое основание кадки комнатного растения тоже уже отбрасывало круг, а пудель на половичке у двери, страшно удивившись, обнюхал свой портрет на линолеуме.

Старушка взглянула на свои часики и, довольная, заболтала ногами.

– Дружище! Прима! Эдак я еще успею… – Она извлекла из кармана халата свой бутерброд и откусила кусочек. – Самое главное – углы. И еще она каждый раз особо въедливо проверяет щели между шкафами с папками.

Во двор въехала машина, за тонкими занавесками погасли огни фар. Огромная масса холодного воздуха ворвалась в помещение, как только открыли дверь. Человек на пороге был одет в короткое замшевое пальто с каракулевым воротником, темно-русые волосы тщательно зачесаны назад. Мощные плечи, покрасневшие руки, обручальное кольцо на пальце. Губы крепко сжаты, но высоко поднятые и сдвинутые к переносице брови придавали лицу особую эмоциональную выразительность, сквозь которую проглядывала озабоченность.

– Что здесь происходит? – Он смотрел мимо Де Лоо на заднюю стенку. – Почему кухня темная?

– А с чего бы это ей быть светлой? – спросила женщина.

– Что, Клаппу еще нет?

– Никого нет. Одна я тут.

– Вот свинья! Ну погоди, я ему покажу. – Он прищурился и выпятил подбородок. – А это тут кто?

– A-а, этот. Я думаю, новый водитель.

– Вот как, новый водитель. Ездит тут на метле по всему помещению, или как прикажете понимать? Вот уж не знал, что людей на работу нанимаешь теперь ты.

– И в мыслях не было! Но у него такое симпатичное лицо, тебе не кажется? Мог бы взять его и испытать…

Мужчина, уже за порогом, с такой силой хлопнул дверью, что она снова открылась. Он уходил, печатая следы на снегу. Женщина состроила ему в спину гримасу.

– Босс? – спросил Де Лоо.

– Боже упаси! Тогда мне пришлось бы забирать документы. Это повар, наш Эмиль. Без него тут все дело встанет, к сожалению, приходится признать. Дебошир. Вообще-то он строительный рабочий, из Нойкёльна [10]10
  Окраинный район Берлина.


[Закрыть]. Характер – соль с перцем, и манеры как у босяка. Знаете, как он называет моего Ксанфа?

– Понятия не имею.

– «Кусок дерьма». Представляете? «Пошел вон, кусок дерьма!» А иногда и еще хуже выражается. Но готовит этот тип хорошо. В самом деле вполне прилично.

Грохот и дребезжанье металлических рольставней заставили барак содрогнуться, вскоре над кафелем вспыхнул неоновый свет, потом погас, вспыхнул еще раз и внезапно придал всем предметам реальные очертания: вдоль продольной стены стояли десять или двенадцать котлов, работающих на газе, подобно тем, которыми пользовались когда-то для кипячения белья в подвалах домов; напротив них несколько электроплит с чугунными сковородами, каждая из которых размером со стол, сверху огромные эмалированные крышки и специальные приспособления для выгрузки. Кроме того, колода для рубки мяса, вся в зазубринах, резательная машина с рабочими поверхностями из отполированной стали, а середину помещения занимал конвейер, в конце которого громоздились составленные горой друг на друга до самого потолка опасно покосившиеся зеленые ящики из полистирола. Тень от них падала на запотевшую стеклянную дверь, на схемы окороков на стене, разделки свиных туш, сортов сосисок.

Несколько ступенек вели наверх в посудомоечную с огромными каменными раковинами, над ними большой картонный барабан с моющим средством «Приль». Повар, все еще в пальто, быстро прошел по кухне и рванул дверь конторы.

– Уже десять минут восьмого, и все еще ни одной собаки! Ни души! И никакой подготовки. Если твой любимый Клаппу еще появится сегодня, я изрублю его на мелкие куски, и завтра у твоей шавки будет на обед свежее мясо.

Старая женщина нервно заерзала на краешке письменного стола и подняла зажатый в руке бутерброд, словно это был камень.

–  Никакаяон тебе не шавка! Оставь наконец собаку в покое, ты, пивной котел! Ей тоже хочется жить!

Повар посмотрел на Де Лоо, черты его лица выражали сейчас неуверенность, во взгляде сквозило беспокойство.

– Послушай, я, правда, не знаю, возьмет ли тебя старик, но ты можешь кое-что для себя сделать. Мне необходимо на рынок. Вон там сзади лежит фасоль, двадцать четыре мешка. По два мешка высыпешь в каждый котел и зальешь их водой, вот здесь шланг и подключение к воде. Фасоль должна полчаса размокать. Если я все еще не вернусь, спустишь воду, нальешь свежую и бросишь в каждый котел по лопате суповой зелени, она вон в том бачке. В холодильной камере за той дверью найдешь двенадцать ведер нарезанного луку. Затем включишь газ, он зажигается автоматически, и поставишь на третью степень. И будешь мешать, мешать, мешать, для этого у нас тут есть специальные весла. Не давай гуще пригореть, фасоль ни в коем случае не должна пристать ко дну, слышишь? Ни в коем случае! Старушка, ты ему поможешь!