Текст книги "Тур Хейердал. Биография. Книга I. Человек и океан"
Автор книги: Рагнар Квам-мл.
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)
Чтобы подчеркнуть важность нового этапа подготовки, полковник Палмстрём лично открыл курсы. Он вежливо извинился за все неприятности, которые пришлось пережить группе «Р», в том числе и за то, что ее ошибочно в спешке перебросили из Канады. Теперь же «первоначальные планы пересмотрели, и мы, – записал Хейердал, – в первую очередь должны были готовиться к тому, чтобы стать мобильным резервом для ремонта гражданских сетей» {370} .
Тур не знал, что и думать. Он пишет, что не далее, как в канун Рождества «сам министр обороны стоял и расписывал мне, какую важную роль предстоит сыграть нам в освобождении Норвегии, и сказал, что мы пойдем вместе с ним и будем его правой рукой!» А теперь его отправляли в школу, чтобы учиться на своего рода «разъездного электрика?» {371}
В Великобритании Тур только и делал что жаловался на отсутствие занятий по радиоделу. Но оказавшись перед перспективой стать «электриком» – и это после пребывания в горном батальоне! – он не мог отделаться от ощущения, что его низвели в статус гражданского человека, и уже не видел смысла снова садиться за телеграфный ключ. Амбиции быть хорошим учеником куда-то исчезли. Он держался за счет знаний, полученных еще в Канаде, а в остальном пустил учебу на самотек. Теперь он ценил только физическую подготовку. «Этот мой протест, обращенный среди прочих и к министру обороны, привел к тому, что физподготовку нам включили в учебный план» {372} .
Единственным, что поддерживало его интерес к школе, стали, как ни странно, отношения с ее начальником капитаном Бьорном Рёрхольтом. Капитан был на шесть лет моложе Тура, но, несмотря на разницу в возрасте и в положении, между ними возникла дружба.
Учитель. Туру не нравилась служба в Великобритании, пока он не встретил капитана Бьорна Рёрхольта, который, среди прочего, показал ему, что такое лидерство
Тур, который вообще-то давно уже не ожидал ничего хорошего от офицерских кадров, позволил себе восхититься этим парнем. В письме Лив он описал Рёрхольта похожим на задорного мальчишку. По его словам, капитан развивался совершенно не так, как «те другие», кого Тур привык видеть в качестве своих командиров {373} .
Бьорн Рёрхольт быстро сделал военную карьеру. Этому в немалой степени способствовали его заслуги в тылу немцев в Норвегии. В начале 1942 года британский премьер-министр Уинстон Черчилль выступил с меморандумом, в котором подчеркнул, что уничтожение немецкого линкора «Тирпиц» «сейчас стало бы наивысшим достижением морской войны» {374} . «Тирпиц» стоял в Тронхейм-фьорде, замаскированный под остров, и командованию британских ВМС нужен был доброволец, который смог бы отслеживать передвижения судна и передавать сведения по радио. Рёрхольт предложил на эту роль себя, и, признаться, лучшей кандидатуры было не найти – ему исполнилось всего двадцать два года, но он уже успел зарекомендовать себя опытным связистом. С риском для жизни Рёрхольт сумел наладить работу радиостанции. Британцы наградили его орденом «За боевые заслуги» – высшей военной наградой для иностранцев. Позднее, в том же году, его назначили начальником службы подготовки норвежских радистов в Великобритании.
Впрочем, Рёрхольт тоже не был лишен недостатков, и поначалу у Тура сложилось о нем далеко не лестное впечатление. Капитан потребовал от рядовых курсантов, чтобы они выступали в качестве «бэтменов» – говоря попросту, стали денщиками офицеров школы. Это означало, что «мы должны были заправлять кровать своему офицеру, складывать его пижаму, чистить ему каждое утро ботинки, следить за его нижним бельем и формой и будить его по утрам, поднося чашку чая в постель», – рассказывал Тур жене {375} .
Имея условное наказание в виде шестидесятидневного ареста, Тур понимал, что загремит в тюрьму, если снова откажется исполнять офицерский приказ. Но одна только мысль о том, чтобы прислуживать Рёрхольту или другим офицерам, поднося им чашку чая в постель или возиться с их нижним бельем, заставляла его «вскипать». Нет, он никогда не «унизит» себя «настолько, чтобы стать горничнойу каких-то жеманных мальчишек в этом безумном мире» {376} .
Вместе с двумя своими товарищами из группы «Р» Тур вызвал капитана Рёрхольта на разговор и сообщил, что они лучше отсидят в камере шестьдесят суток, чем согласятся превратиться в «бэтменов». Рёрхольт настаивать на своем требовании не стал, и жизнь в школе пошла своим чередом.
В мае Тура Хейердала произвели в сержанты. Сам он отнесся к повышению без энтузиазма, но для Лив и детей это означало увеличение денежного довольствия на несколько долларов. Примерно в это же время стало известно, что учеба в Дамфрисе с 1 июня прекратится. Это отчасти было вызвано тем, что американское передающее оборудование, на котором обучалась группа «Р», вдруг признали устаревшим и непригодным для использования в боевых условиях. Таким образом, подготовка, полученная Хейердалом и его товарищами под началом капитана Рёрхольта, который приложил немало усилий, чтобы все было на высшем уровне, оказалась практически бесполезной.
Тур Хейердал едва сдерживал гнев по поводу «этого безобразия» и высказал свое мнение «в присутствии всех». Он говорил о саботаже, о бездарной организации дела, а в письме Лив договорился до того, что следует «повесить наиболее вредных представителей с нашей стороны, это принесло бы, по меньшей мере, такую же пользу, как борьба с врагом, которого нам еще даже не довелось увидеть в глаза» {377} .
Враг, которого им еще даже не довелось увидеть! После многих лет, проведенных в учебном лагере, у многих в Норвежской бригаде появилось предчувствие, что им так и не доведется повоевать. Тура Хейердала разочарование постигло в полной мере. Подавленное настроение, усугубленное бесконечными разногласиями с начальством, вкупе с его всегдашним неприятием авторитетов следует принять во внимание, чтобы лучше разобраться, почему Хейердал столь критично относился к организации деятельности подразделений связи. Его переписка с Лив наглядно показывает, что ничто так разлагающе не влияет на моральный облик воинов, как нереализованное желание участвовать в боях.
В течение всего 1944 года пребывающему в Лондоне норвежскому правительству в изгнании пришлось испытывать на себе растущее недовольство рвущихся в бой солдат. Особенно это недовольство стало заметно после 6 июня – так называемого «дня Д», когда союзные войска высадились в Нормандии. Но премьер-министр Юхан Нюгордсволд твердо стоял на своем – бригаду следует держать в резерве до самого последнего момента, чтобы использовать на завершающем этапе освободительной операции.
Тур прекрасно понимал, что в бездействии группы «Р» виновато не только устаревшее американское оборудование. У генерального штаба сухопутных войск не было ни средств для организации «мощного радиоподразделения» {378} , ни четкого плана действий, и когда занятия в школе прекратились, про группу просто забыли – ее использование исчезло из списка первоочередных задач. Подготовленные бойцы оказались в распоряжении англичан, в начале июня их отправили в казарму в городке Тэйм, расположенном между Лондоном и Оксфордом. Там они должны были помогать женщинам-телеграфисткам передавать шифрованные сообщения.
Тур ощущал бессмысленность своей службы и очень беспокоился о семье. Большую часть весны Лив прокашляла, и врачи сначала решили, что это бронхит, а потом нашли причину в том, что в крови у нее слишком много белка. У Тура возникла другая догадка. Он поинтересовался, не начала ли жена курить. «Я надеюсь, что у тебя достаточно твердости, чтобы придерживаться собственных принципов», – пишет он {379} . Но подозрение, тем не менее, имело место: «Я надеюсь, ты не начала снова курить или что-нибудь вроде этого! Ты мне не отвечаешь, когда я спрашиваю об этом» {380} .
Врачи, наконец, пришли к выводу, что у Лив малярия, и назначили ей интенсивный трехмесячный курс лечения. Тур в своих письмах не задавал вопрос, где она могла подхватить эту болезнь. В любом случае, не во Французской Полинезии – там случаи малярии не отмечались. Может быть, ее укусил комар на пути в Ванкувер, когда они плыли по Панамскому каналу?
Однако, каково бы ни было состояние здоровья Лив, Тур чувствовал, что на нее влияет еще что-то. Сообщив жене, что их в очередной раз переводят в другое место, он добавил: «Интересно, как же все-таки идут у тебядела? Ты никогда не открываешься в своих письмах» {381} .
Тур был явно обижен. Не стала ли эта обида следствием того, что к беспокойству за здоровье жены прибавилась еще и ревность?
В начале июня Лив приехала в «Малый Скаугум», где собиралась провести лето в домике на берегу озера Оксбоу. Тур пишет ей: «Мне не нравится, что ты, возможно, поселишься слишком близко от этих ненормальных летчиков. Хоть я тебя и знаю, но я знаю и их, понимаешь? Я слишком хорошо знаю, о чем думают эти парни… <…> И не будет ничего хорошего в том, если ты снова устроишь у себя „маленький Блум“ или к тебе часто станут наведываться гости. Ты, может быть, по-прежнему наивно думаешь, какой я же дурак, раз пишу об этом… <…> Но я сам уже далеко не так наивен».
Чтобы оправдать свои, возможно, беспочвенные опасения по поводу поведения Лив, Тур пишет, что хорошо знает нравы солдат и вообще нравы военного времени. Ни один из сотни, пишет он, мужчина это или женщина, уже не придерживается строгой морали. Война сделала так, что добродетели уже таковыми не являются, и если оступиться один раз, то так трудно удержаться от соблазна в дальнейшем! Для Тура мораль – цельное понятие, которое нельзя разделить на части, и если утратить хотя бы ее частичку, то пропадет и все остальное. Поэтому свободные нравы войны – не что иное, как обусловленный временем моральный суррогат, который рано или поздно потерпит крах. Он наблюдал эти нравы в окружавшей его солдатской среде и писал Лив, что «то же самое относится и к тем, кто находится вокруг тебя» {382} .
Несколько дней спустя в следующем письме Тур пишет, что, возможно, сказанное в той же степени касается и его самого: «Люди могут ставить перед собой высокие идеалы, смотреть в правильном направлении и поэтому считать, что все в порядке, в то же время разрешая себе идти совершенно другим путем» {383} .
Однажды в воскресный летний день случилось нечто примечательное. Была хорошая погода, и Тур отправился в поле. Крестьяне только что скосили урожай, колосья стояли, связанные в снопы. Он лениво развалился под одним из снопов, вытянулся во весь рост, положив руки за голову, и углубился в свои мысли. Вдруг перед ним возник незнакомый норвежский офицер, который поинтересовался, почему это сержант лежит посреди поля и о чем думает.
Тур вскочил, отдал честь, а затем сказал:
– Если эти бородатые старики не послушают меня, я построю плот и отправлюсь в плавание через Тихий океан {384} .
Офицер удивленно уставился на него. На плоту через Тихий океан? Странные мысли приходят в сержантские головы. Тем не менее он присел и выслушал рассказ Хейердала.
После возвращения с Фату-Хивы Тур Хейердал считал, что первые поселенцы добрались в Полинезию на плотах из Перу. Так во всяком случае в 1938 году он говорил Томасу Ульсену, когда просил помочь с отправкой на одном из его судов в Ванкувер, и так в 1941 году он написал в статье для «Интернэшнл сайнс». Это предположение высказывалось и ранее, но многие ученые относились к его объяснению скептически – прежде всего потому, что считали: перуанским индейцам не на чем было совершить такое плавание. В 1932 году американский антрополог Самуэль Киркланд Лотроп своими аргументами, казалось, начисто разбил все гипотезы о подобных путешествиях на плотах.
В своем исследовании доколумбовых плаваний вдоль западного побережья Южной Америки он, по мнению Хейердала, отлично описал местные бальзовые плоты {385} . Лотроп безоговорочно утверждал: бальзовый плот так быстро пропитывается водой, что уже через две недели теряет плавучесть. Поэтому через определенные промежутки времени его надо вытаскивать на берег и просушивать. Лотроп считал это доказательством того, что подобное транспортное средство не годится для плаваний через океан, и тем более уж для таких расстояний, как до полинезийских островов. Иначе говоря, бальзовый плот не годился для мореплавания, и это утверждение немедленно закрепилось в научных кругах как аксиома.
Хейердал считал «аксиому» Лотропа одной из причин того, что его статья в «Интернэшнл сайнс» не вызвала откликов. Поэтому единственно возможным способом решения этого вопроса оставалось сделать как можно более точную копию традиционного бальзового плота и – в качестве проверки собственной теории – предпринять путешествие самому {386} .
Когда эта мысль возникла у Хейердала в первый раз, определенно сказать нельзя, – судя по всему, она созревала со временем. Тоскуя от безделья в своем замке, где он чувствовал себя так, будто над ним ужасно издевались, Тур самовольно покидал расположение группы «Р», отправлялся в городскую библиотеку Сент-Эндрю и читал книги по антропологии. Делалось это, если верить дневнику, в качестве протеста против мытья лестниц – Хейердал «снова начал изучать антропологию, поскольку считал, что их задачи тут саботируются» {387} . Судя по всему, именно в 1944 году он всерьез начал задумываться о путешествии на плоту – по крайней мере, он хотел заставить Лотропа и других ученых, «старых бородачей», прислушаться к себе. И так вышло, что впервые он поведал об идее отправиться в путешествие на плоту через Тихий океан совершенно незнакомому офицеру, стоя у высокого снопа посреди скошенного поля.
Несколькими неделями спустя он написал Лив, что однажды они «смогут вместе отправиться в новое большое приключение. Разве мог я подумать когда-нибудь – отправиться вместе с тобой на плоту через Тихий океан!» {388} . Правда, в этом письме Тур обошелся без подробностей.
Осенью Тур познакомил со своими идеями Бьерна Рёрхольта {389} . Будучи хорошим экспертом по радиоделу, тот сразу же понял, что для путешествия на плоту понадобится усовершенствованный коротковолновый передатчик {390} . Но сам Хейердал особого интереса к передатчику не проявил, поскольку решил: если он когда-либо и отправится в плавание на плоту, то не возьмет с собой никакого современного оборудования.
На следующий день после встречи у снопа Тур написал Лив: «Вчера у меня был разговор с норвежским майором, который хочет перевести меня в свое подразделение и использовать для спецзадания. Поэтому я сейчас живу надеждой выбраться из группы „Р“, где я провел два года, которые ни к чему полезному не привели».
Тур, должно быть, ошибся в знаках различия. Офицер, с которым он разговаривал, был не майором, а фенриком [26]26
Фенрик– младшее офицерское звание в норвежской армии.
[Закрыть]. Его звали Кнут Хаугланд.
Под кодовым именем «Примус» Хаугланд работал на законспирированных радиостанциях в Норвегии. Вместе с норвежскими подпольщиками из «группы Линге» зимой 1942–1943 годов он в качестве радиста принял участие в операции «Тяжелая вода» в Веморке и Рьюкане [27]27
Операция имела целью остановить работу немецкого предприятия в Веморке (близ Рьюкане), производившего тяжелую воду, поскольку существовало опасение, что она будет использована для производства атомного оружия. Во время одной из акций был взорван паром, перевозивший груз тяжелой воды через озеро Тинше для дальнейшей транспортировки в Германию. При взрыве погибло 18 человек, в том числе мирные граждане.
[Закрыть]. Позже он стал инструктором в «Милорге» [28]28
Норвежская организация сопротивления.
[Закрыть], а затем радистом этой организации в Осло. В Англию Хаугланд прибыл, чтобы получить оборудование для радиостанций и изучить новые системы кодов. В задачу его также входил поиск надежных людей для нелегальной работы в Норвегии. Хороший радист Хейердал вполне годился для этой роли. Так что встреча у снопа была вовсе не случайной {391} .
Хаугланд был моложе Хейердала на три года. Рассказ Тура о путешествии на плоту и полинезийцах, так захватил его, что он не сразу изложил свое собственное дело. Уже когда они, наконец, направились к казарме Тура, Хаугланд сказал:
– У нас в Норвегии не хватает радистов. Я понял, тебе не нравится, что ты так и не приступил к настоящей службе, не хотел бы ты отправиться со мной? {392}
Тур не смог скрыть радости и тут же дал согласие. По словам Хаугланда, им предстояло прыгнуть с парашютом за линией фронта, где-то в Нордмарке в окрестностях Осло и далее выполнять приказы так называемого Центрального штаба «Милорга». Но сначала Хейердалу следовало получить соответствующее назначение. Это Хаугланд обещал уладить сам.
Но Тур недолго тешил себя надеждой – запрос Хаугланда не удовлетворили. Две недели спустя Хейердал узнал, что его отказались отпустить, потому что он якобы получил другое задание и должен оставаться в Англии. Вероятно, буква «Р» все-таки не означала причастность к разведке. Хаугланд взял с собой двух других радистов. Позже они попали в плен к немцам {393} .
В сентябре многострадальную группу «Р» расформировали. Несмотря на похвалы и обещания министра обороны и генерального инспектора службы связи, ей так и не нашли достойного места в норвежской армии. Тур принял это решение с безразличием, «поскольку такую группу все равно некуда было девать», как он писал Лив {394} .
Он так и не узнал, для чего его предназначали. Как бы то ни было, теперь у него появилась возможность выбора между службой связи норвежской армии и английской военной школой, где прыжки с парашютом и другая серьезная подготовка могли сделать его настоящим солдатом. Движимый страстью к настоящему делу, он выбрал последнее. Он снова попал в замок, где обучение проходило под контролем Отдела по подготовке спецопераций. Этот отдел был создан в 1940 году для подготовки подрывных акций против врага, в его рядах состояло немало норвежских агентов, в том числе Мартин Линге. Тур попал туда одновременно с солдатами из других оккупированных стран, все они хотели отправиться домой, чтобы бороться с оккупантами.
В конце октября в школе состоялся выпуск. Тур Хейердал окончил школу как лучший курсант, британцы назвали его образцом для подражания – «а model» {395} .
Прыжки с парашютом в школе стали для него особой приманкой. Он также узнал многое о шифровании, дешифровке и других секретных процедурах. Его обучили искусству рукопашного боя, и теперь он мог убить, если бы возникла такая необходимость.
В конце концов его старания оценили. У Бьорна Рёрхольта была квартира в Лондоне, и во второй половине ноября у них с Туром выдалась возможность провести несколько дней в британской столице. Оттуда 22 ноября Тур написал Лив: «Еще у меня есть парочка новостей, думаю, что обе они тебя обрадуют. Во-первых, мне сегодня по собственному распоряжению министра обороны присвоили звание фенрика. Я получил звездочку на лацкан и, чем я горжусь гораздо больше, – нашивку парашютиста на рукав».
Прошел почти год со времени встречи Тура Хейердала с министром обороны Оскаром Торпом. Тогда министр сказал, что тот, кто пойдет с ним, станет его правой рукой. Нельзя сказать, что эти слова сбывались, но звездочка на лацкане определенно позволяла Туру обрести достойное место в армии. На этот раз он воспринял повышение без иронии, поскольку видел в нём смысл. Вторая новость, которую он поведал Лив, заключалась в том, что он и Бьорн Рёрхольт получили «вместе очень важное задание».
Как обычно, он не мог рассказать больше. Поэтому написал только то, что почтовое сообщение между ними «станет в будущем немного непостоянным, но это с нами случалось и раньше. Я найду способ, чтобы сообщить о себе».
Из Лондона Хейердал отправился в место своего прежнего пребывания – в замок под Сент-Эндрю. Он привык презрительно относиться к офицерскому сословию, и ему было не по себе от того, что отныне он тоже принадлежит к нему. «Было странно, даже немного неприятно пройти мимо места, где не так давно я драил лестницы как рядовой, и видеть, как караульные вытягиваются в струнку и отдают честь, когда я прохожу. Или встретить своих старых сержантов, поднимающих руку к пилотке. Вот так, как говорится, из грязи в князи» {396} .
Впрочем, в конце месяца он уже находится на большой военно-морской базе Скапа-Флоу на Оркнейских островах. Там они вместе с Бьорном Рёрхольтом сели на борт авианосца «Найрана» – одного из кораблей конвоя, состоящего из почти восьмидесяти судов, который взял курс на север, где дни коротки, а ночи – длинны.
Седьмого декабря он пишет Лив новое письмо: «Лишь маленькая весточка, чтобы сообщить тебе, что все у меня отлично, и я очень доволен нынешним положением, хотя очень скучаю по тебе и детям. Я тут немного поездил, но не могу описать тебе ни места, ни сообщить какие-либо другие подробностей, скажу лишь, что у нас была замечательная поездка… <…> Это совершенно удивительно – преодолеть ту ступень, где ты лишь ходишь строем, моешь лестницы и ждешь; вдруг тебя начинают замечать и относиться к тебе по-человечески».
Он написал также, что находится в той части света, «где говорят на совершенно незнакомом языке, и поскольку я думаю, что мне придется иметь дело с этими людьми, то я с большой энергией и энтузиазмом занялся изучением еще одного языка». Затем Тур еще раз повторил, что письма будут приходить редко и нерегулярно, «по крайней мере, сначала». Но он уверил жену, что ей «нечего бояться».
На письме стоял штамп: «Проверено цензурой». Оно шло больше месяца и попало к Лив 10 января 1945 года.
Она поняла, что Тур где-то на фронте, но не может сказать, где именно.
Наверное, в тот вечер она теснее прижала к себе своих сыновей – одному уже исполнилось четыре года, другому – шесть.
