Текст книги "Тур Хейердал. Биография. Книга I. Человек и океан"
Автор книги: Рагнар Квам-мл.
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц)
Тур хотел отправиться на Фату-Хиву без какого бы то ни было снаряжения. Все необходимое он собирался сделать на месте из подручного материала. Даже лекарства он брать не хотел {80} . Но на Таити ему настоятельно рекомендовали взять с собой хотя бы мачете и кастрюлю. Нехотя он согласился на это, про себя решив, однако, что они расстанутся с ножом и кастрюлей, как только научатся обходиться без них.
– Обязательно научимся! – сказала весело Лив. – Мы не сдадимся {81} .
Прожив на острове недолгое время, они поняли, какими наивными они были еще совсем недавно. Обойтись каменными рубилами и деревянным молотком не удалось – нож (как, впрочем, и кастрюля) оказался жизненно важным предметом. Постепенно Лив научилась готовить на углях. Но рацион на основе печеных кокосов, бананов и тропического клубня таро, близкого родственника картофеля, быстро им наскучил, а с помощью кастрюли она могла легко разнообразить блюда. Кроме того, некоторые растения были съедобными только в вареном виде.
Нож словно стал продолжением руки Тура – он чистил растения, вскрывал кокосовые орехи, разделывал все, что можно было употребить в пищу. Купленное на Таити мачете было достаточно большим и тяжелым, и с его помощью Тур мог тесать деревья.
Сахарный тростник. Лив грызет сладости, предоставленные самой природой
Более или менее легкое начало жизни Тура и Лив на Фату-Хиве объяснялось не только и не столько наличием кастрюли и ножа. Главным образом, этому способствовал Терииероо а Терииерооитераи, вождь, у которого они жили на Таити, в ожидании, пока капитан Брандер направит свои паруса к Маркизским островам. У него и его многочисленной семьи они научились отличать съедобное от несъедобного, разжигать огонь без спичек, печь на костре плоды хлебного дерева, ловить рыбу в лагуне и раков в речке, забираться на тонкий ствол пальмы. Именно на Таити Тур и Лив впервые ощутили вкус полинезийской культуры и научились одеваться, как туземцы. Там Тур стал свидетелем спокойного отношения полинезийцев к личной собственности. Задолго до появления христианства полинезийцы жили по законам любви к ближнему (исключение тут, конечно, составляло военное время). Положение человека определялось в их обществе не по размерам его собственности. Тур с удовлетворением узнал, что наивысшего уважения здесь достигает тот, кто делится с другими людьми всем тем, что у него есть {82} .
Вождь. На Таити Терииероо научил Лив и Тура различать в джунглях съедобное и несъедобное
Издали остров Таити казался корзиной цветов, встающей из моря, но с прибытием в Папеэте начались разочарования. Тур представлял, что рай откроется им сразу же, как только они войдут в гавань, но по мере приближения парохода к пристани, до него все явственнее доносилась какофония звуков цивилизации: гудели автомобили, ворчали жандармы, кричали таможенники, плакали дети. Толпа народу, что собралась на пристани в ожидании редкого события, – а таким событием несомненно становилось каждое прибытие парохода из самой Франции – была, к удивлению Тура, одета совершенно по-европейски. Он увидел соломенные шляпы, галстуки и хорошо отглаженные брюки. Женщин были на каблуках, их лица были нарумянены, губы напомажены, некоторые из них даже курили сигареты. Повсюду здесь был тяжелый и сладковатый запах копры, лежащей в мешках на пристани и ждущей погрузки. И непонятно было: откуда же исходил тот нежный запах цветов, что встретил их в море?
Тур проглотил комок {83} . Он сошел на берег и узнал, что им, может быть, придется ждать несколько недель, прежде чем «Тереора» отправится на Маркизские острова. О точных сроках отплытия знал только капитан, остальные ведали лишь то, что капитан Брандер не отправится в плавание, пока сам не решит, что пора сниматься с якоря. В общем у супругов Хейердал не оставалось другого выбора, кроме как обосноваться на время на Таити. Они устроились в местном весьма примитивно устроенном отеле. Комнаты здесь разделялись невысокими перегородками, и любопытным соседям достаточно было вытянуть шею, чтобы увидеть, чем занимаются молодые любовники {84} .
Первый европеец появился на Таити в 1767 году. Это был английский моряк Самуэль Уоллис. На следующий год здесь высадился Луи-Антуан де Бугенвиль, который очень хотел стать первым французом, совершившим кругосветное плавание. А затем, в 1769 году, Таити в первый раз посетил знаменитый Джеймс Кук. Все они возвратились в Европу с рассказами о невероятной красоте острова. Речь, однако, шла не только о природе. Красивые женщины занимали их в гораздо большей степени. Их эротические танцы возбуждали страсть даже у отъявленного моралиста, а уж когда дело дошло до простодушных приглашений заняться любовью!.. Ранние первооткрыватели смотрели на таитянскую жизнь с точки зрения христианских ценностей и соответственно ее описывали, однако это не помешало возникновению в Европе представления, что Уоллис, де Бугенвиль и Кук нашли настоящий рай. Само название Таити, или Отахеити, как называли остров полинезийцы, стало синонимом счастья и беззаботности.
Открытие европейцами Таити совпало с эпохой Просвещения. Европейские философы занимались в это время поисками исконной сущности человека и образа жизни, который предшествовал появлению религии и общественных институтов. Все это делалось с целью осознать ошибки, которые совершило человечество, – чтобы легче было построить более светлое будущее. Центральным элементом этой философии стал термин, предложенный французским философом Жан-Жаком Руссо – «благородный дикарь» ( the noble savage).Эти «благородные дикари», по Руссо, изначально жили в состоянии равенства между индивидами, не зная ни добра, ни зла. Как только человек попал в зависимость от другого человека, в мире появилось неравенство и, соответственно, добро и зло. Через это знание о перволюдях современные люди должны были понять, как им в гармонии с природой, – где здравый смысл, а не Бог, должен править миром, – совершенствовать свой образ жизни.
Чтобы воплотить свои идеи, философы стали искать «живые» модели среди известных в мире сообществ, и некоторые из них действительно заслуживали внимания. Таити в этой связи приобрел особый статус – здесь можно было найти основание для оптимистического взгляда на человеческое будущее. И Уоллис, и де Бугенвиль были потрясены природными богатствами острова и приветливыми гостеприимными жителями – сочетание этих ценностей как нельзя лучше подходило для философских построений {85} .
Тура Хейердала тоже одно время занимала идея Руссо о «благородном дикаре». Когда-то в разговоре с другом Арнольдом он сравнил цивилизацию с домом, полным людей, которые никогда не выходили наружу и, соответственно, не знали, как этот дом выглядит со стороны. Чтобы узнать это, хотя бы один житель дома должен был выйти за дверь, – именно это Тур и сделал. Он переплыл океан, чтобы на практике проверить идеи философов эпохи Просвещения. Вместе с Лив он хотел «попытаться доказать, что современные европейцы могут вести образ жизни первобытных людей в природных условиях», – сказал Тур корреспонденту при отплытии {86} . Но если он мечтал вернуться к природе, то Руссо считал, что это невозможно. Для него развитие цивилизации возможно было только на основе нового общественного договора {87} . Для верующего в здравый смысл Руссо не было необходимости отправляться на поиски рая, и тем более – на край света.
В эпоху Просвещения многие европейцы говорили о необходимости сексуальной свободы и поэтому восхищались рассказами о Таити; в то же время христианская Европа не желала допускать распространения полинезийской распущенности. В последующие годы и британцы, и французы отправляли миссионеров на Таити и соседние острова, которые тут же приступали к делу, уничтожая культуру тихоокеанских народов и заменяя ее своей собственной. Миссионеры распространяли учение о первородном грехе, борьбе Бога и дьявола и вечном проклятии для тех, кто не желал спасения души. Как бы то ни было, они добились успеха – полинезийцы охотно позволили обратить себя в христианство.
Тур Хейердал объяснял это тем, что религия всегда занимала центральное место в их жизни. Как и христиане, народы Тихого океана имели храмы, священников и религиозные обряды. Хотя понятия о том, что является приличным, у христиан и островитян были различны, в религии полинезийцев тоже существовали четкие запреты, выражаемые словом «табу». Поскольку «такие важные основополагающие понятия как священство, обряд и место для священных собраний у островитян имелись», «европейским миссионерам оставалось лишь заменить почитание старых невидимых богов на почитание нового невидимого Бога», – пишет Хейердал {88} .
Как только новообращенные стали собираться для молитвы Господу Иисусу Христу, старые капища были разрушены, их заменили новыми, которые миссионеры стали называть церквами. Распространенный у туземцев обычай татуировки объявили нехристианским и запретили. Миссионеры хотели также запретить эротические танцы и промискуитет [15]15
Промискутет– беспорядочные, ничем не регулируемые половые сношения.
[Закрыть], но это оказалось им не под силу. Истории о райском Таити не теряли популярности, и остров притягивал, как магнит, жителей Европы и Северной Америки. Понемногу вырос Папеэте, первый тихоокеанский город, и его улицы наполнились джентльменами удачи всякого рода. Вслед за ними появились купцы и чиновники, и новые бесконечные потоки воинственных протестантских пасторов и католических прелатов, ибо нет лучших христиан, чем протестанты и католики, – особенно тогда, когда они ведут неустанную борьбу за полинезийскую душу.
Со временем на острове появились китайцы. В 1860-е годы один британский предприниматель основал хлопковую плантацию и получил разрешение привезти сюда тысячу кули [16]16
Кули– китайские рабочие.
[Закрыть]. Когда плантация со временем разорилась, китайцы, которые остались на острове, занялись мелкой торговлей и распространением наркотиков. Широкие возможности привлекли на острова новых китайцев, и в конце концов они составили около десяти процентов населения, составлявшего около 20 000 человек.
Традиционно полинезийцы довольствовались сбором фруктов в джунглях и ловлей рыбы в лагуне, поэтому у них не было опыта торговой деятельности. Китайцы, напротив, были в этом деле мастерами; поскольку торговля стала играть все более серьезную роль с тех пор, как европейцы принесли на остров христианство и деньги, они образовали экономический средний класс. Таким образом, китайцы внесли свой вклад в лишение полинезийцев их культурной самобытности.
Именно китайское влияние потрясло Хейердала – это был элемент неожиданный и потому показавшийся ему наиболее чуждым {89} . Туру чудилось, что китайские торговцы встречались ему на улицах Папеэте повсюду. Из «своих грязных щитовых домов, доверху наполненных разнообразными изделиями» {90} , они правили торговлей промышленными и продовольственными товарами. Если они не стояли за прилавком, то навязывали свои товары с ручной тележки, которую они таскали за собой по переулкам. Тур заметил, что на здешних рекламных плакатах с французскими и полинезийскими текстами всегда соседствовали китайские.
Однако, несмотря на влияние извне, Таити сохранил свое магическое обаяние. Некто сказал, что каждый, хоть однажды побывавший на острове, должен написать об этом книгу. Многие такие книги писали, и литература о Таити становилась все обширнее. В зависимости от автора, Таити и Папеэте назывались то тихоокеанской жемчужиной, то тихоокеанской клоакой {91} . Первым впечатлением Хейердала было то, что он, во всяком случае, прибыл не на жемчужину. Увиденное им на тихоокеанском острове сильно противоречило его ожиданиям {92} . После нескольких дней пребывания в этом, как им показалось, аду Тур и Лив решили сбежать из Папеэте.
Они пришли на автобусную остановку и стали ждать транспорта. Им сказали, что автобус появится в два часа, но в два он не пришел. Однако они проявили изрядное терпение и остались сидеть на чемоданах «все эти долгие минуты вплоть до трех часов» {93} . Время, от которого легко раздражавшийся Тур с удовольствием бы избавился, пустило глубокие корни в его душе – в отличие от полинезийцев, не думавших о часах. На Таити Тур понял: важно только то, что происходит, а время само по себе не имеет значения. Островное время – так называли приезжие этот феномен, к которому они со своей привязанностью к часам привыкали с большим трудом.
«Ни одна душа не сочла опоздание автобуса на час чем-то странным. Напротив, все считали, что все в порядке» {94} , – констатировала Лив, когда они наконец забрались в автобус, который на самом деле был грузовиком с небольшой кабинкой, устроенной в кузове. Похоже, что в этот момент Тур и Лив утратили кое-какие из своих иллюзий по поводу жизни на тихоокеанском острове.
Они оставили чемоданы на тротуаре, и теперь, сидя в кузове, Лив смотрела, как сильные руки туземцев закидывают их на крышу самодельного автобуса к квохчущим курам, кроватям, тюкам с одеждой, стульям и рыбе. Их «собственные персоны втолкнулись внутрь кабинки и уселись на деревянную скамью рядом с сухой китаянкой, что крепко сжала губы – видимо, недовольная такой компанией». Еще с ними ехали «толстобрюхие полинезийские матроны, строившие беззубые гримасы под своими огромными шляпами», и «тихоокеанские красотки с волнистыми, черными как вороново крыло волосами, спускавшимися по спине, одетые по последней европейской моде и воспринимавшие происходящее с невозмутимым спокойствием» {95} .
Грузовик тронулся с таким сильным толчком, что все полетели друг на друга. Лив, разумеется, подумала, что они направились в пункт назначения, но это было совсем не так. У пассажиров, как оказалось, были какие-то дела в городе, к тому же они то и дело, увидев знакомого, останавливали водителя и выходили для обстоятельной беседы. Шофер послушно исполнял все желания пассажиров, и Лив пришлось со вздохом констатировать, что «полинезийцы не знают, что такое спешка» {96} .
Наконец у нее и Тура иссякло терпение – им хотелось поскорее попасть к вождю, проживающему в долине Папеноо, к которому, собственно, они и направлялись в надежде увидеть нечто отличное от жизни в Папеэте. Они должны были передать вождю привет из Норвегии. Времени до отплытия у них еще хватало, и пока они могли ездить, куда хотели. По договоренности Брандер должен был прислать кого-нибудь за ними, когда придет время сняться с якоря.
Под концерт пернатых на крыше автобус выехал из города. По пути они проехали бухту Матавай, в которой капитан Вильям Блай провел полгода со своим судном «Баунти» с грузом хлебного дерева для Вест-Индии. В тех краях среди владельцев сахарных плантаций бытовало мнение, что плоды хлебного дерева можно использовать как дешевую пищу для африканских рабов. Но ни «Баунти», ни Блай так никогда и не попали в Вест-Индию. Вскоре после того, как судно покинуло Таити в апреле 1789 года, на «Баунти» случился мятеж, который возглавил штурман Флетчер Кристиан.
Рассказы об этом известном на весь мир мятеже внесли большой вклад в создание мифа о таитянском рае. Беззаботная жизнь, которую вели на цветущем острове среди красивых и доступных женщин члены команды «Баунти», приобрела среди белых мужчин легендарную окраску.
Капитан Блай был весьма невоздержан на язык. Больше всех от его беспардонного поведения страдал штурман Флетчер Кристиан. У него было много причин для возмущения. Тем не менее самым значительным поводом направить оружие против Блая стала тоска штурмана по сладкой жизни и любимой Маитими. Высадив Блая со товарищи в море на двадцатитрехфутовой шлюпке, Кристиан и его соратники направили «Баунти» обратно на Таити. Там он взял на борт свою Маитими и поселился с ней на острове Питкэрн, который с тех пор превратился в «остров мятежников с „Баунти“».
Автобус, подпрыгивая на ухабах, ехал по дороге. Лив вскрикнула от страха, когда несколько диких свиней выскочили прямо под колеса. Тут же один из пассажиров предупредил путешественников из Европы, что им выходить после следующего поворота, – они наконец добрались до деревни, которой управлял вождь, к которому они ехали.
Автобус остановился у дома с железной крышей, частично скрытого кустами цветущего гибискуса. Рослый мужчина показался на веранде; затем в сопровождении женщины он вышел им навстречу. Они оба были одеты в обычную одежду полинезийцев парео – кусок ткани, которым мужчины оборачивались, начиная от талии, а женщины – от подмышек. Тур понял, что это и есть вождь Терииероо а Терииерооитераи с женой Фауфау Таахитуе. Он протянул письмо и сказал, что привез привет от Бьярне.
– От Бьярне. Вы друзья Бьярне?
Тур кивнул.
Терииероо и его жена страшно обрадовались. После объятий они проводили Лив и Тура в дом и пригласили их оставаться в гостях, сколько они пожелают.
Тераи Матеата
«Одна из первых и самых больших удач в моей жизни», – так Тур Хейердал называл свою встречу с Бьярне Крёпелиеном {97} . Именно с помощью этого человека Тур по-настоящему открыл для себя Полинезию.
Крёпелиен в течение многих лет собирал книги, так или иначе посвященные Полинезии. Когда Тур познакомился с ним почти сразу после поступления в университет, библиотека Бьярне Крёпелиена насчитывала около двух тысяч томов. Она включала как специальную, так и художественную литературу и была в своей области самой обширной в мире. Тур, мысленно уже взявший курс на Южный океан, набросился на эти книги и до своего отъезда успел прочесть большую их часть. Он так хорошо изучил этот предмет, что университет пригласил его читать лекции о Маркизских островах {98} .
Бьярне Крёпелиен был виноторговцем; благодаря этому он и познакомился с отцом Тура – ведь они, в сущности, трудились в одной отрасли. Именно по рекомендации отца однажды осенью 1933 года Тур пришел к Крёпелиену, который жил в просторной квартире на улице Томле, неподалеку от площади Солли. В этой квартире и находилась знаменитая библиотека.
Сама комната, где хранились книги, была относительно невелика. Но она поражала! Все здесь было выдержано в английском стиле – словно по желанию настоящего аристократа. Книжные полки красного дерева занимали стены от пола до потолка, и Тур с почтением разглядывал кожаные переплеты редких изданий. Он, конечно же, не мог не заметить подборку Крёпелиена о мятеже на «Баунти». Особенно удивился, увидев книгу, которую капитан Блай сам выпустил в 1792 году, – в ней капитан делал попытку опровергнуть обвинения, предъявленные ему после возвращения в Лондон. Был в библиотеке Крёпелиена и настоящий раритет – единственный сохранившийся экземпляр первой книги, напечатанной на Таити. Это были псалмы, изданные миссионерами в 1818 году. Главным же сокровищем коллекции была полная подборка всех номеров рукописной газеты «Ле сурир» («Улыбка»), которую, живя на Таити, иллюстрировал Поль Гоген. У этой газеты было тридцать подписчиков {99} .
Крёпелиен разрешил юноше приходить в библиотеку, когда ему заблагорассудится, и вскоре Тур стал проводить здесь, за старым письменным столом, времени больше, чем в зоологической лаборатории университета.
Крёпелиен разбогател на винной торговле в Кристиании. Дела у него шли хорошо, доходы росли. Однако под влиянием таких писателей, как шотландец Роберт Луис Стивенсон, француз Пьер Лоти, американец Уоррен Стоддард, он мечтал о большем, нежели богатство и спокойная жизнь. Он зачитывался их произведениями, в которых описывались южные моря; кончилось все тем, что однажды Крёпелиен собрал чемодан и отправился в путь. В 1917 году, через три года после начала Первой мировой войны, он стоял на палубе парохода «Палуна», проходившего под мостом Золотые Ворота. Пароход курсировал между Сан-Франциско и Новой Зеландией – это был один из немногих маршрутов, по которому во время войны можно было попасть на Таити.
Он с удовольствием закурил. Впереди ждали счастливые острова Кука и Бугенвиля, а за кормой – война и ужас {100} .
Что ему было нужно, знал только сам Крёпелиен. Почти все знакомые отговаривали его от поездки – они были убеждены, что острова на юге Тихого океана населены каннибалами. Но, как говаривал Крёпелиен, кто не рискует – тот не пьет шампанского {101} .
Проведя некоторое время в Папеэте, который ему показался слишком европейским и шумным, он постарался выбраться из города. И здесь с ним случилась романтическая история: под деревом манго он познакомился с Туиматой, шестнадцатилетней девушкой с грудью цвета меди. Она как раз вступила в возраст, когда, по обычаю таитянских женщин, должна была найти себе мужчину. В общем, Крёпелиен подвернулся весьма кстати. Туимата пригласила его пойти искупаться в небольшой речной заводи – и Бьярне Крёпелиен был околдован. Туимата не могла выговорить «Бьярне» и стала звать его Темехани. Ему тогда пошел двадцать восьмой год.
В Папеэте у Крёпелиена появился друг, ловец жемчуга, которому он рассказал о встрече с Туиматой. Ловец жемчуга внимательно посмотрел на него и сказал, что Бьярне, как и многие другие приехавшие на Таити, скоро утонет в мире туземцев. С каждым днем он будет замечать, что старая жизнь удаляется от него, пока совсем не поддастся влиянию туземцев и не решит остаться на Таити навсегда. Ловец жемчуга попросил друга хорошо подумать, прежде чем сжигать все мосты {102} .
Крёпелиен ни о чем думать не захотел. Неподалеку от того места, где жила семья Туиматы, на косе, простиравшейся в океан, он снял дом и поселился в нем вместе с девушкой.
Оттуда он время от времени отправлялся в походы по острову и однажды оказался в долине Папеноо, где познакомился с местным вождем – высоким и сильным человеком по имени Терииероо а Терииерооитераи. Терииероо отлично говорил по-французски, он с интересом выслушал новости о войне в Европе. Вождь посчитал само собой разумеющимся, что Крёпелиен останется у него переночевать, и предоставил ему отличное помещение. После обильной трапезы они сидели на веранде и разговаривали – теперь уже, в основном, о жизни на Таити.
Терииероо понравился Крёпелиен. Наутро он посоветовал новому другу оставить дом на мысу, забрать с собой Туимату и перебраться в долину Папеноо. Здесь можно ловить рыбу и охотиться на диких свиней – в общем, жить жизнью обычного островитянина, за чем, собственно, Крёпелиен сюда и приехал. Терииероо пообещал предоставить ему в своей деревне отдельный дом.
Туимата сначала скептически восприняла идею о переезде. Для нее долина Папеноо была слишком далеко – дальше, чем она когда-либо бывала. Она не хотела уезжать из родных мест. Но когда она увидела, как сильно желает Темехани переселиться в Папеноо, согласилась. Чтобы Туимата не так сильно тосковала по своей семье, Бьярне разрешил ей взять с собой младшую сестру.
Жизнь под покровительством вождя Терииероо была для Крёпелиена простой и беззаботной. Постепенно он погружался в мир туземцев, как и предсказал ловец жемчуга, он решил «сложить свои паруса… <…> будучи уверенным, что находится среди лучших людей в мире» {103} .
В один прекрасный день Бьярне Крёпелиен был усыновлен вождем Терииероо и получил его имя. По этому случаю в деревне состоялся праздник, завершившийся застольем, для которого жители деревни натащили в огромном количестве свиней, птиц, рыбу, кокосы, бананы и другие фрукты.
Вождь выступил с речью.
– Мы собрались здесь, чтобы отдать тебе все, что у нас есть, больше мы ничего не имеем, – начал он. – С этого времени бананы и кокосовые орехи в долине Папеноо станут твоими, как и рыба, и дикие свиньи в долине. Живи у нас со своей женщиной. Теперь ты не будешь белым чужестранцем среди нас, а твои дети станут нашими детьми, как и ты {104} .
Свежеиспеченный Терииероо ответил словами благодарности. Он и в самом деле хотел навсегда остаться здесь со своей Туиматой. Но счастье длилось недолго. Одно из судов, причаливших в Папеэте, привезло на борту заразную болезнь.
Инфекция быстро распространялась по острову. Болезнь выкашивала целые деревни.
Когда весть об эпидемии достигла Папеноо, Туимата захотела быть рядом с родителями, братьями и сестрами. Бьярне Крёпелиен одолжил у Терииероо лошадь и повозку, и они отправились в путь.
Но едва они добрались до места, заболел отец Туиматы, и Крёпелиен решил ехать дальше – в город. Там вместе со знакомым аптекарем он организовал в бараке примитивный лазарет. Но вскоре аптекарь заразился и умер, и Крёпелиену пришлось бороться с эпидемией в одиночку. Трупы кучами валялись на улицах, хоронить их было негде, и Крёпелиен договорился с несколькими китайцами, которые вывозили их из города и сваливали в море на радость акулам. Местные жители приходили от этого в ужас, но Крёпелиен не знал, как решить эту проблему по-другому.
Однажды заболела и Туимата, помогавшая в лазарете.
– Ты должен обещать мне, Терииероо, – сказала она, назвав Крёпелиена новым именем, – ты должен мне обещать, что, когда я умру, ты не отдашь меня акулам, а похоронишь за домом и поставишь на могиле крест, слышишь, ты должен мне обещать!
Крёпелиен дал ей слово и сдержал его – когда Туимата умерла, он вырыл за домом могилу и поставил крест.
Это была испанка. В течение двух недель в 1918 году вымерла почти треть населения Таити.
После смерти Туиматы Крёпелиен нанялся на канадское судно, направлявшееся в Новую Зеландию. До отъезда он успел съездить в Папеноо, чтобы попрощаться. Вождь Терииероо уговаривал его остаться.
– Это ненадолго, – говорил он, – жизнь скоро станет прежней, и мы вместе пойдем охотиться на диких свиней.
Но Крёпелиен не выносил даже мысли оставаться на Таити без Туиматы.
Судно отправилось в путь. Крёпелиен стоял на корме и смотрел на косу, где он жил с Туиматой, – там он оставил свое сердце {105} .
Он знал, что никогда больше не вернется на Таити. Но словно в память о таитянской жизни, с тех пор, как он снова ступил на норвежскую землю, Бьярне Крёпелиен начал собирать свою библиотеку. Он доставал книги у антикваров по всему миру и покупал их, не считаясь с ценой.
Его коллекция приобрела международное признание и получила название «Библиотека Крёпелиена» {106} .
Три года, что Тур Хейердал провел на улице Томле, стали основополагающими для молодого ученого. Сам Хейердал ничуть не сомневался в том, что полученные в библиотеке Крёпелиена знания стали решающими в выборе его жизненного пути {107} . Они, во всяком случае, способствовали тому, что он отправился на Фату-Хиву.
Терииероо а Терииерооитераи никогда не забывал Бьярне Крёпелиена, хотя с тех пор, как тот уехал, прошло девятнадцать лет. Привет, переданный от приемного сына Туром и Лив, нашел живой отклик в его душе. В честь Бьярне Терииероо назвал своего внука, который – вождь с удовлетворением отмечал это – ловко лазал по кокосовым пальмам. Теперь в его дом пришел другой человек из далекой страны Бьярне. Самое удивительное было в том, что этот человек разделял интересы Бьярне и с таким же усердием учился местным обычаям.
Когда Хейердал встретился с Терииероо, вождю было уже шестьдесят два года. Его род – род вождей – насчитывал несколько поколений, благодаря этому Терииероо пользовался особым уважением в традиционном таитянском обществе. Однако он не был чужд новому времени и поступил на службу французским колониальным властям – сначала стал почтовым служащим, а затем учителем. Позже его взяли на работу в административные органы, и в течение многих лет он возглавлял местную власть района Папеноо. В тот год, когда Хейердал приехал на Таити, Терииероо был назначен членом коллегиального органа, занимавшегося экономическими и финансовыми вопросами колонии.
Таким образом, вождь Терииероо пользовался авторитетом у обеих сторон – как у своих односельчан, так и у колониальной администрации Папеэте. Сам он одобрял далеко не всё, что принесли с собой французы, но смирился с их присутствием с истинно полинезийским спокойствием – что ж поделать, если так случилось? Впрочем, кое-что с появлением на островах французов изменилось к лучшему – например, полинезийцы обнаружили, что проще купить хлеб у булочника, чем добывать плоды хлебного дерева. Бьярне вождь Терииероо возил на повозке, запряженной лошадью, а Тура – по той же самой дороге – на автомобиле. Когда Тур спросил, почему он предпочел жить в душном доме из досок с железной крышей, а не в прохладной и хорошо проветриваемой хижине из пальмовых ветвей, Терииероо с удивлением посмотрел на него: Туру следовало понять, что вождь должен соответствовать цивилизации, поскольку та добралась и до Таити, – соседи считали бы его дикарем, если бы он по-прежнему жил в плетеной хижине {108} . В общем, взаимодействие с Францией привело к некоторому прогрессу, без которого, несмотря на угрозу собственной культуре, вождь уже не хотел обходиться.
Это был прогресс, который Хейердал любил называть регрессом. При этом он видел, что Терииероо любит культуру своих предков и делает все возможное, чтобы сохранить ее. Планы Тура привели его в восторг. С блеском в глазах он сказал, что если бы был моложе, то отправился бы с ним на Маркизские острова, где много фруктов и никаких китайцев.
Терииероо не сомневался, что у Тура и Лив хватит воли и сил осуществить задуманное. В то же время он понимал, что они еще не готовы к своей миссии. Если они хотят отправиться в джунгли и жить, как первые люди, надо многому научиться. И Терииероо начал обучение.
В Хорншё под Лиллехаммером Тур и Лив пытались подготовить себя к жизни в джунглях. Они, например, ходили босыми, пробовали разжечь огонь с помощью двух палочек, – правда, безуспешно. На Таити под мудрым руководством Терииероо они постепенно поняли, как наивны были тогда. После сближения с ним они уже не жалели о том, что капитан Брандер задержался с отплытием.
Автомобиль и гофрированное железо не мешали единению Терииероо с природой. Навострив уши, Тур слушал его рассказы и учился таким образом практической зоологии и этнографии, узнавая много такого, о чем никогда не услышал бы в университете {109} .
Терииероо находился под сильным влиянием религиозной философии {110} . Он был глубоко верующим христианином. В самый первый день он спросил своих гостей, какую религию они исповедуют. Тур, отвергавший церковь и не чувствовавший принадлежности к какой-либо определенной конфессии, ответил уклончиво – дескать, в его стране большинство людей по рождению являются протестантами. Терииероо это очень обрадовало, так как и он сам был протестантом. После этого он не удержался и с плохо скрываемой гордостью рассказал, что большинство верующих на Таити – протестанты {111} .
Однако, отрекшись от верований своих предков, Терииероо их не забыл. Он знал не только библейские рассказы о сотворении мира, но и таитянские – о боге Таароа, что в начале всего сущего плавал в мировом пространстве, укрывшись в раковину. Из своего тела он создал мир и свою дочь Хину. Однажды, когда она вышла на берег, Таароа оторвал лист от хлебного дерева, коснулся им Хины, и она забеременела. У нее родился сын Оро, и к нему должны были обращаться люди, чтобы говорить с Таароа. С тех пор люди строили каменные алтари везде, где они жили, и у каждого рода был свой алтарь, который они называли марае {112} .
