Текст книги "Библиотека мировой литературы для детей, том 36"
Автор книги: Рафаэлло Джованьоли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 40 страниц)
Глава семнадцатая
АРТОРИКС – СТРАНСТВУЮЩИЙ ФОКУСНИК
Четырнадцатый день перед январскими календами 682 года со времени основания Рима (19 декабря 681 года) был днем шумного праздника и веселья у потомков Квирина. Веселые, ликующие толпы людей двигались по дорогам, заполняли Форум, храмы, базилики, главные улицы, винные лавки, таверны, харчевни и кабаки, предаваясь самому безудержному, бесшабашному разгулу.
В этот день начинались сатурналии, которые длились три дня. То был праздник в честь бога Сатурна, и по древнему обычаю, восходившему, по мнению одних, ко временам Януса, царя аборигенов, то есть существовавшему задолго до основания Рима, а по мнению других, ко временам пеласгов, спутников Геркулеса, или же, как думали иные, ко временам царя Туллия Гостилия[167]167
Туллий Гостилий (672–540 гг. до н. э.) – третий римский царь.
[Закрыть], учредившего эти празднества после счастливого окончания войны с альбанцами и сабинянами, во время сатурналий рабам предоставлялось некоторое подобие свободы.
Смешавшись со свободными гражданами, с сенаторами, всадниками, плебеями обоего пола и разного возраста, они совершенно открыто сидели с ними вместе за столом и все эти три дня веселились как умели.
Надо, однако, признать более достоверным, что сатурналии ведут свое начало с незапамятных времен, но самый порядок их празднования был установлен двумя консулами – Авлом Семпронием Атратином и Марком Минуцием Авгурионом, которые воздвигали на улице, ведущей от Форума к Капитолию, у подножия Капитолийского холма, храм Сатурну; это было в 257 году от основания Рима, или в 13 году после изгнания царей.
По всей вероятности, именно к этой эпохе следует отнести первое регулярное празднование сатурналий, во время которых жрецы совершали жертвоприношения с непокрытой головой, тогда как жертвоприношения другим богам жрецы производили в жреческих головных уборах.
Празднества, посвященные Сатурну как богу земледелия, вначале были сельскими и пастушескими; свобода же, предоставлявшаяся рабам во время трехдневных оргий, давалась им в память о «золотом веке» Сатурна – о тех счастливых временах, когда, по преданию, не существовало рабства и все люди были свободны и равны друг другу.
Пусть читатель представит себе огромный город Рим, стены которого в те далекие времена имели свыше восьми миль в окружности и двадцать три входа с воротами; город, украшенный величественными храмами, грандиозными дворцами, изящными портиками, пышными базиликами. Представьте себе эту столицу, число жителей которой по последней переписи, сделанной за одиннадцать лет до восстания гладиаторов, во время третьего консульства Луция Корнелия Цинны и первого консульства Папирия Карбона, доходило до четырехсот шестидесяти трех тысяч человек, где жило, кроме того, не менее двух миллионов рабов; представьте себе этот город с несметным его населением, к которому надо добавить жителей окрестных деревень, окруженных плодородными полями, а также обитателей соседних городов, тысячами стекавшихся на празднование сатурналий; представьте себе эти три миллиона людей, празднично настроенных, которые сновали по улицам и как одержимые вопили: «Iо, bona Saturnalia! Io, bona Saturnalia!» («Да здравствуют веселые сатурналии!») Но, даже вообразив все это, читатель получит очень бледное представление о том необычайном, величественном и внушительном зрелище, которое открылось перед глазами бродячего фокусника, попавшего в Рим 19 декабря 681 года.
Фокусника сопровождала собака; за спиной он нес маленькую лесенку, несколько свернутых веревок и железные обручи разной величины, а на левом плече у него сидела маленькая обезьянка. В таком виде он вступил в Рим через Эсквилинские ворота, выходившие на консульскую Пренестинскую дорогу.
Фокусник был красивый белокурый юноша, статный, гибкий и ловкий, с худощавым бледным лицом, которое озаряли умные голубые глаза; словом, он обладал привлекательной и располагающей к себе наружностью. На нем была меховая пенула, наброшенная на короткую тунику из грубой серой шерсти, а на голове – войлочная шляпа.
Этим фокусником был Арторикс.
Когда он вошел в город, улицы, примыкающие к воротам, были безлюдны, пустынны и тихи. Но даже до этой отдаленной окраины Рима доносился какой-то смутный гул, словно жужжал пчелиный рой в огромном улье: то был отголосок бесшабашного веселья, царившего в центре великого города. Арторикс углубился в лабиринт извилистых улиц Эсквилина; далекий шум становился все явственнее и отчетливее, а как только юноша попал в первые переулки Субуры, до него долетел многоголосый крик:
– Io, bona Saturnalia! Io, bona Saturnalia!
Когда же он очутился на улице Карин, перед ним оказалась толпа людей, самых разнообразных по своему облику и положению. Впереди шли певцы и кифаристы, они плясали как одержимые, распевая во все горло гимн в честь Сатурна. Пели и танцевали также и в толпе.
Арторикс, знакомый с римским укладом, вскоре начал различать в этой разношерстной толпе отдельных представителей смешавшихся между собою сословий: рядом с ангустиклавиями всадников он видел серые туники; матрона в белоснежной столе шла рядом с бедным рабом в красной одежде.
Фокусник отступил в сторону и прижался к стене, чтобы пропустить это беспорядочное шествие, которое двигалось с неистовыми криками. Он всячески силился не привлекать к себе внимание, спрятать обезьянку, лестницу и обручи, выдававшие его профессию; у него не было ни малейшего желания показывать свое искусство этим бесноватым и прерывать свой путь.
Желание его, однако, не сбылось: его заметили из толпы и сразу признали в нем фокусника. Послышались громкие требования, чтобы шедшие впереди задержались; остановились и сами кричавшие, заставив таким образом остановиться тех, кто шел позади.
– Io, circulator! Io, circulator! (Да здравствует фокусник!) – кричали зеваки и весело хлопали в ладоши.
– Да здравствует, да здравствует фокусник! – закричали все хором.
– Покажи свои фокусы! – вопил один.
– Почти Сатурна! – кричал другой.
– А ну, посмотрим, что умеет делать твоя обезьянка! – восклицал третий.
– Пускай попрыгает собака!
– Нет, обезьянку, обезьянку!
– Собаку!.. Собаку!
– Шире, шире круг!
– Освободите для него место!
– Становитесь в круг!
– Расступитесь! Расступитесь!
Кругом кричали, требовали, чтобы все расступились и освободили место для фокусника; началась толкотня, давка, каждому хотелось пробраться вперед. Арторикса совсем прижали к стене, так что он не мог не только начать представление, но и сделать хотя бы шаг.
Те, что стояли поближе, принялись уговаривать, улещать фокусника, упрашивать его позабавить всех своими фокусами.
– Не бойся, бедняжка!
– Ты хорошо заработаешь!
– Набросаем тебе полную шапку терунций!
– Угостим тебя самым лучшим массинским!
– Какая славненькая обезьянка!
– А пес! Какой чудесный эпирский пес!
Одни ласкали собаку, другие – обезьянку; кто щупал лесенку, кто трогал веревки и железные обручи, высказывая самые невероятные догадки и предположения. Арториксу наконец надоел весь этот шум и толкотня, и он сказал:
– Хорошо, хорошо, я дам для вас представление! Я и мои артисты постараемся достойно почтить Сатурна, а вам доставить удовольствие. Но для этого, уважаемые квириты, дайте мне место.
– Правильно!
– Он верно говорит!
– Правильно, правильно!
– Сделаем пошире круг!
– Отойдите назад!
– Отступите!
Но все только кричали, и никто не двигался.
Вдруг кто-то громко крикнул:
– Пусть он идет вместе с нами в Каринскую курию!..
– Да, да, в Каринскую курию! – раздалось сначала десять, потом двадцать, потом сто голосов.
– В Каринскую курию! В Каринскую курию!
Но хотя все выражали горячее желание направиться в курию, никто не двигался с места, пока наконец зрители, стоявшие рядом с фокусником, работая локтями, не повернули вспять, в ту сторону, где была курия, а вслед за ними повалила и вся остальная толпа.
Таким образом, те, что находились в хвосте, теперь оказались во главе колонны, а музыканты и певцы, которые раньше шли впереди, очутились позади всех; это обстоятельство ничуть не помешало им петь и играть гимн в честь Сатурна, а тысячеголосый хор подхватывал припев каждой строфы:
– Io, bona Saturnalia!
Толпа все возрастала, в нее вливались все встречавшиеся по дороге; вскоре шествие достигло открытого места, где возвышалось здание третьей из тридцати курий, на которые делился город, – курии Карин, и толпа растеклась во все стороны площади, словно бурный поток. Она доставила немалое беспокойство тем, кто пришел сюда раньше и уже сидел за столами в наскоро сооруженных триклиниях: там люди всецело были заняты поглощением всевозможных яств и выпивкой, без конца шутили, неистово кричали и хохотали над разными забавными сценками.
Сначала на площади возник беспорядок, слышался смутный гул проклятий, угрозы и брань; но среди этих пререканий раздавались и примиряющие возгласы, увещания, призывы к спокойствию. Наконец распространился слух, что здесь, на площади, какой-то фокусник собирается дать представление. Все обрадовались, вновь началась давка, зрители проталкивались в первый ряд круга, образовавшегося на середине площади. Любопытные становились на цыпочки, взбирались на скамьи, на столы, на ступеньки, влезали на железные решетки, защищавшие окна в нижних этажах соседних домов. Вскоре наступила полная тишина, все замерли в напряженном ожидании, устремив глаза на Арторикса, который уже готовился к представлению.
Фокусник постоял несколько минут в раздумье, разложив на земле различные предметы своего реквизита, потом подошел к одному из зрителей и, дав ему шарик из слоновой кости, сказал:
– Пусти его вкруговую.
Затем он дал еще один шарик подвыпившему рабу, который стоял в первом ряду круга; лицо раба раскраснелось и расплылось в улыбке, у него был вид счастливого человека, ожидающего еще больших радостей. Фокусник сказал ему:
– Пусти шарик по рукам.
Потом молодой галл вышел на середину освобожденного для него пространства и кликнул свою собаку; большой эпирский пес черной масти с белыми подпалинами сидел на задних лапах, устремив на хозяина умные глаза.
– Эндимион!
Собака вскочила, завиляла хвостом и пристально посмотрела на фокусника, как будто хотела сказать, что готова исполнить все его приказания.
– Ступай и сейчас же найди белый шарик!..
Собака тотчас побежала в ту сторону, где стоявшая в кругу публика передавала друг другу из рук в руки белый шарик.
– Нет, ищи красный, – сказал Арторикс.
Эндимион быстро повернул в ту сторону, где стоял раб, который держал красный шарик, успевший уже побывать в тридцати руках; собака хотела проскользнуть под ногами зрителей и подбежать к тому, у кого в эту минуту находился красный шарик, как вдруг Арторикс крикнул так, словно скомандовал манипулу солдат:
– Стой!
Собака остановилась как вкопанная. Затем, обратившись к толпе, фокусник сказал:
– Те, к кому попали в эту минуту шарики, пусть оставят их у себя и не передают дальше: моя собака подойдет и заберет их.
В толпе пробежал шепот не то любопытства, не то недоверия, и снова настала тишина. Тысячи глаз внимательно следили за собакой.
Арторикс, скрестив на груди руки, приказал:
– Найди и принеси мне белый шарик.
Эндимион постоял с минуту, подняв кверху морду, и затем решительно направился к одному определенному месту, быстро пролез под ногами зрителей, подошел к тому, кто спрятал белый шарик, и, положив обе лапы ему на грудь, как будто просил своими умными, выразительными глазами отдать ему шарик. Тот достал из-под тоги спрятанный там белый шарик. Судя по пурпуровой полосе, окаймлявшей тунику, этот зритель был патриций. Он протянул шарик, собака осторожно взяла его в пасть и помчалась к хозяину.
Раздались шумные возгласы одобрения, а затем оглушительные крики и рукоплескания, когда собака так же проворно нашла обладателя красного шарика.
Тогда Арторикс раздвинул принесенную им с собою лесенку, состоявшую из двух частей, вверху соединенных между собой, и укрепил ее на земле. Потом он привязал конец веревки, на которую надел три железных обруча, к верхней ступеньке лестницы, взял в руку другой конец и, отойдя на некоторое расстояние, натянул веревку на высоте четырех футов от земли. Поставив на веревку свою обезьянку, сидевшую у него на плече, он сказал ей:
– Психея, покажи всем этим славным сынам Квирина свою ловкость и уменье!
Обезьянка, став на задние лапки, довольно ловко пошла по веревке, а в это время Арторикс крикнул собаке, не спускавшей с него глаз:
– А ты, Эндимион, покажи-ка именитым гражданам города Марса, как ты умеешь взбираться на лестницу.
Пока обезьянка шла по канату, собака под аплодисменты толпы с немалым трудом и напряжением взбиралась со ступеньки на ступеньку; сначала хлопали довольно жидко, но, когда обезьянка дошла до первого железного обруча, забралась внутрь этого обруча и, сделав в нем несколько оборотов, снова поднялась на веревку, добралась до второго обруча и проделала в нем сальто-мортале, раздались бурные, единодушные рукоплескания.
Собака тем временем взобралась на верхушку лестницы. Тогда Арторикс, покачав головой, жалостливо сказал:
– Что ж ты теперь будешь делать, бедный Эндимион? Как ты отсюда спустишься?
Собака смотрела на хозяина, помахивая хвостом.
– Влезть-то ты влез сюда, хотя и с немалым трудом, а вот как ты спустишься, не знаю! – крикнул ему Арторикс, в то время как обезьянка кружилась в третьем, и последнем, обруче.
Собака по-прежнему помахивала хвостом, глядя на хозяина.
– Как же ты выйдешь из затруднительного положения? – опять спросил Арторикс Эндимиона.
Собака одним прыжком очутилась на земле и, с победоносным видом оглядев зрителей, уселась на задние лапы.
Толпа встретила долгими единодушными рукоплесканиями прыжок догадливого Эндимиона, придумавшего такой остроумный способ разрешения трудной проблемы, предложенной ему фокусником; а в это время обезьяна, дойдя до самой верхней ступеньки лестницы, уселась там на задние лапы, также стяжав одобрение зрителей.
– Дай мне твою шапку, – сказал Арториксу вышедший из толпы всадник. – Я устрою сбор если не для тебя, то хотя бы для твоих чудесных животных.
Арторикс снял шапку и передал ее всаднику; тот первым бросил в нее сестерций и отправился по кругу собирать деньги; в шапку фокусника полетели ассы, семиссы и терунции[168]168
Семисс, терунций – мелкие монеты.
[Закрыть].
Тем временем фокусник вытащил из-под туники два маленьких игральных кубика из слоновой кости, кружку и сказал, обращаясь к своим артистам:
– А теперь, Психея и Эндимион, сыграйте партию в кости. Покажите благородным и щедрым зрителям, кому из вас везет и кто умеет жульничать.
Под громкий смех столпившихся вокруг зевак собака и обезьяна, усевшись друг против друга, начали играть. Эндимион бросил кости первым, ударил лапой по кружке, поставленной перед ним хозяином, и перевернул ее так, что кости рассыпались и покатились очень далеко, к ногам некоторых зрителей. Все заинтересовались необыкновенной партией и, наклонясь, старались рассмотреть число очков, полученных Эндимионом. Многие, хлопая в ладоши, кричали:
– «Венера»!.. «Венера»!.. Молодец, Эндимион!
Собака весело помахивала хвостом, как будто понимала, что сделала удачный бросок.
Арторикс собрал кости, снова положил их в кружку и подал обезьянке.
Психея взяла кружку в свои лапки и с бесконечными ужимками и гримасами, вызвавшими общий восторг и веселье, встряхнула кружку и бросила кости на землю.
– «Венера»!.. «Венера»!.. И у нее «Венера»! – кричали в толпе. – Да здравствует Психея! Молодчина, Психея!
Обезьянка вскочила на задние лапки и в знак благодарности принялась посылать публике воздушные поцелуи под бурные аплодисменты и хохот толпы.
Римский всадник, который делал сбор в пользу фокусника, подошел к нему и подал ему шапку, наполненную мелкими монетами; Арторикс поблагодарил за благосклонное внимание и пересыпал деньги в кожаный мешочек, висевший у него на поясе.
Галл уже собирался заставить своих игроков еще раз бросить кости, как вдруг внимание толпы отвлекли громкие крики, раздававшиеся со стороны длинной улицы, которая начиналась от Капенской улицы, у Большого цирка, затем огибала Палатин и, пересекая две курии – Салиев и Цереры, – выходила на площадь, где стояла курия Карин и где Арторикс, окруженный зрителями, давал представление.
Внимание толпы, любовавшейся фокусами собаки и обезьяны, было отвлечено громкими криками и шумом: на площади показались мимы и шуты, причудливо загримированные или же в необыкновенных, гротескных масках; они прыгали и плясали под аккомпанемент флейт и кифар, а за ними валила огромная толпа. Все двигались в направлении Каринской курии.
Зеваки, окружавшие Арторикса, бросились навстречу новому развлечению; музыканты, которых Арторикс встретил на улице Карин, налегли на свои инструменты, и вновь раздался оглушительный хор голосов, славивших Сатурна. Галл ненадолго остался один. Он сложил лесенку, собрал свои принадлежности для фокусов, посадил обезьянку на плечо и вошел в трактир неподалеку от здания курии, чтобы отделаться от назойливой толпы зрителей. В трактире он заказал чашу цекубского и залпом выпил ее.
Как он рассчитывал, так и вышло: вскоре площадь снова оказалась заполненной двумя толпами, слившимися в одну, и мимы, взобравшись на ступеньки курии, начали представление – забавную пантомиму, фарс самого низкого пошиба, вызывавший взрывы оглушительного хохота и одобрительные крики толпы, наводнившей площадь.
Арторикс воспользовался благоприятной минутой и, пробираясь вдоль стен, попытался украдкой уйти с площади. Это удалось ему с трудом – лишь через четверть часа он наконец попал на улицу, ведущую к Большому цирку.
Пока он идет по этой улице, переполненной празднично настроенной и шумно ликующей толпой, расскажем кратко нашим читателям, как и почему Арторикс, переодетый фокусником, попал в Рим.
На следующий день после убийства бедного Рутилия отряд гладиаторской конницы отправился за фуражом почти под самый Барий. Там гладиаторы узнали о таинственном преступлении, совершенном накануне на дороге к Гнатию: недалеко один от другого были найдены два трупа никому не известных людей. По виду один из убитых был зажиточный крестьянин из этой местности, а другой – вольноотпущенник, слуга богатой патрицианской семьи.
Начальник отряда воспользовался происшествием, чтобы навестить свою возлюбленную, хорошенькую крестьянку из Канузия, с которой он познакомился месяца два назад, когда войско повстанцев стояло лагерем близ Венусии. Теперь он повел туда свой отряд якобы с намерением расследовать преступление, совершенное на консульской дороге: его могли приписать гладиаторам, хозяевам этих краев, меж тем как они соблюдали строжайшую дисциплину и полное уважение к чужой собственности и к местным жителям. В действительности же начальник конного отряда просто хотел повидать свою милую.
К великому своему удивлению, конники опознали в одном из убитых начальника легиона их войска, храброго Рутилия, переодетого (они не могли понять зачем) апулийским крестьянином.
Вот каким образом Спартак получил эту печальную весть. Хотя у него и возникло подозрение, что какой-то предатель, решивший противодействовать осуществлению его замыслов и разрушить его планы, скрывается, быть может, в самом лагере гладиаторов, он все же не мог установить, погиб ли Рутилий оттого, что попал в расставленную ловушку, или же убийство его было непредвиденной случайностью, быть может результатом ссоры, возникшей по дороге между Рутилием и его противником.
Как бы то ни было, после торжественных похорон Рутилия пришлось подумать об отправке другого человека в Рим к Катилине. И так как советом начальников уже было принято решение послать гонца к Катилине, то Спартак полагал, что теперь незачем советоваться с кем бы то ни было о выборе кандидата для такого сложного и важного поручения, и остановил свой выбор на верном и дорогом друге своем Арториксе, о чем никто в лагере гладиаторов не должен был знать.
Во избежание всяческих препятствий и опасностей, которые могли ему грозить, Арторикс решил отправиться в Рим под видом фокусника. Еще в бытность свою в школе гладиаторов он любил на досуге заниматься фокусами – они с юношеских лет были его любимым развлечением.
Теперь Арторикс велел привести в лагерь фокусника из окрестностей и, соблюдая строжайшую тайну, обучался в своей палатке приемам его искусства; плоды своих трудов он показал в Риме на площади у Каринской курии; у этого же фокусника он купил собаку и обезьяну и с августа до ноября беспрестанно упражнялся в фокусах, стараясь приобрести необходимую ловкость. Затем он тайком ушел из лагеря гладиаторов, на третий день пути снял свои доспехи, переоделся в одежду фокусника и малыми переходами, останавливаясь почти в каждом городе и в каждой деревне, добрался до Рима, где ему предстояло выполнить поручение Спартака. Читатели видели, как ему пришлось неожиданно показать перед добрыми квиритами свое искусство. Теперь же последуем за отважным юношей.
Пройдя по той улице, что огибала Палатин и вела к Большому цирку, он довольно скоро достиг курии Салиев, где за столами сидело великое множество людей разных сословий и положения; оттуда неслись веселые восклицания, шум и гам.
Любимой пищей в дни сатурналий была свинина, из которой приготовлялись различные кушанья.
– Итак, да здравствует Сатурн! – кричал раб-каппадокиец огромного роста, сидевший за столом, около которого остановился Арторикс. – Да здравствует Сатурн и великолепные сосиски, приготовленные знаменитым трактирщиком Курионом! Никто не может с ним соперничать в приготовлении кушаний из свинины.
– Да избавят меня боги от тщеславия, – отвечал Курион, толстый, пухлый и кругленький человечек, принесший большое блюдо горячей колбасы, предназначенное для сидевших за соседним столом, – но могу сказать без хвастовства, что таких колбас, сосисок и потрохов, как в моем заведении, вы нигде не отведаете. Даже у самого Лукулла и Марка Красса так не едят, клянусь черными косами Юноны, покровительницы моего дома!
– Io, bona Saturnalia! – заорал какой-то захмелевший раб.
Как будто выполняя обязанности предводителя пира, он встал и поднял чашу, наполненную вином.
– Io, io, bona Saturnalia! – закричали все сотрапезники раба, тоже поднявшись с мест, и все залпом выпили вино.
– Да окажут нам свое благоволение великие боги! – воскликнул каппадокиец, когда шум утих; он один продолжал стоять, в то время как все остальные снова сели на свои места. – Пусть вернется золотой век Сатурна и исчезнет всякий след рабства на земле!
– Но тогда тебе уж не придется есть сосиски Куриона и пить это превосходное цекубское.
– Ну и что ж! – воскликнул с негодованием раб. – Разве цекубское и фалернское так уж необходимы для жизни? Разве ключевая вода в моих родных горах не утоляет жажду свободного человека?
– Отличная вода… для омовений и купанья, – ответил с насмешкой другой раб. – Мне милее цекубское.
– И розги тюремщика! – добавил каппадокиец. – Эх, Гинезий, эх ты, афинский выродок! Как тебя унизило долголетнее рабство!
Остановившись, чтобы выпить чашу тускуланского, Арторикс прислушивался к разговору каппадокийца и грека.
– Ого! – воскликнул какой-то гражданин, обращаясь к каппадокийцу. – Ты, милейший Эдиок, под защитой сатурналий, кажется, ведешь среди рабов пропаганду в пользу Спартака!
– К Эребу проклятого гладиатора! – крикнул с возмущением какой-то патриций, услышав страшное имя.
– Пусть Минос в аду даст ему в неразлучные спутники всех эриний! – воскликнул тут же один из граждан.
– Будь он проклят! – закричали остальные шесть или семь сотрапезников каппадокийца.
– О доблестные, о храбрые! – произнес каппадокиец со спокойной иронией. – Стоит ли вам метать дротики в низкого, презренного гладиатора, когда он находится так далеко от вас?
– Клянусь богами, покровителями Рима, ты, подлый раб, осмеливаешься оскорблять нас, римских граждан! Выступаешь защитником гнусного варвара!
– Потише вы там! – сказал Эдиок. – Никого я не оскорбляю, и меньше всего вас, уважаемые патриции и граждане, тем более что один из вас – мой господин. За Спартаком я не пойду, как не пошел до сих пор, потому что не верю в успех его дела, потому что против него – счастливая судьба Рима, любимого богами. Но хоть я и не последовал за ним, я все же не считаю себя обязанным ненавидеть его и проклинать по вашему примеру: Спартак надеется завоевать свободу для себя и для своих собратьев, он взялся за оружие и отважно сражается против римских легионов. Я имею право говорить что хочу – ведь священными обычаями сатурналий в эти три дня предоставлена полная свобода действий и слов.
В ответ на речи каппадокийца послышался громкий ропот неодобрения, а его господин сердито воскликнул:
– О, во имя богини целомудрия, что мне привелось услышать!.. Ты меньше обидел бы меня, безумный раб, если бы обругал меня, мою жену, оскорбил честь моего дома!.. Проси, моли своих богов, чтобы я не вспомнил твоих нелепых речей, когда пройдут дни сатурналий!
– Защищает гладиатора! Каково!
– Превозносит его подлые деяния!
– Восхваляет подлого разбойника!
– Клянусь Кастором и Поллуксом!..
– Клянусь Геркулесом, это просто наглость!
– И как раз сегодня, именно сегодня, когда мы как никогда испытываем гибельные последствия его восстания! – воскликнул хозяин Эдиока. – Как раз теперь, когда по милости этого Спартака в Риме не осталось даже сотни, даже десятка гладиаторов! Некого нынче зарезать в цирке в честь бога Сатурна!
– Неужели? – печально и с удивлением воскликнули семь или восемь его сотрапезников.
– Клянусь Венерой Эрициной, покровительницей дома Фабиев, моей повелительницей, в этом году сатурналии будут праздноваться без гладиаторских боев.
«Вот беда!» – насмешливо воскликнул про себя Арторикс, прихлебывая маленькими глотками тускуланское.
– А между тем, согласно древнему обычаю, всегда свято соблюдавшемуся, – сказал патриций, – Сатурну надо приносить человеческие жертвы: ведь Сатурн первоначально был божеством преисподней, а не тверди небесной, и его можно было умилостивить только человеческой кровью.
– Да испепелит Сатурн этого мерзкого гладиатора! Спартак– вот кто единственный виновник такого несчастья! – воскликнула свободнорожденная гражданка, сидевшая рядом с патрицием; лицо ее раскраснелось от возлияний цекубского.
– Нет, клянусь всеми богами, мы не допустим такого позора! – воскликнул патриций, вскочив с места. – Мы чтим бога Сатурна, и, раз ему полагаются человеческие жертвы, он их получит. Я первый подам пример и отведу к жрецам одного раба для заклания на алтаре бога. Найдутся и еще набожные люди, Рим недаром славится своим благочестием. Многие последуют моему примеру, и Сатурн, так же как и в прежние годы, получит человеческие жертвы.
– Да, но кто порадует нас любимым нашим зрелищем – боями гладиаторов?
– Кто, кто нас порадует? – воскликнула римлянка с глубоким сожалением и, подавив вздох, поспешила утешиться десятой чашей цекубского.
– Кто, кто нам предоставит любимое зрелище? – скорбно воскликнули все восемь сотрапезников.
На мгновение наступило молчание. Арторикс закрыл лицо рукой. Ему было стыдно при мысли, что и он также принадлежит к человеческой породе.
– Об этом позаботятся наши доблестные воины Луций Геллий Публикола и Гней Корнелий Лентул Клодиан, избранные консулами на будущий год. Весною они выступят против гладиатора, – сказал патриций, и глаза его сверкнули жестокой радостью. – У них будет две армии, почти тридцать тысяч солдат у каждого… Тогда посмотрим, клянусь Геркулесом Победителем, посмотрим, удастся ли этому варвару, похитителю скота, оказать сопротивление четырем консульским легионам, их вспомогательным частям и союзникам!
– Можно подумать, – с усмешкой произнес вполголоса каппадокиец, – что легионы, разбитые им под Фунди, не были консульскими легионами.
– О-о! Между преторским войском и двумя консульскими армиями большая разница. Тебе, варвару, этого не понять! Клянусь чудесным мечом бога Марса, гладиаторов быстро разгромят, и пленные попадут к нам в тюрьмы, а оттуда тысячами будут отправлены в цирки на уничтожение.
– Без пощады!..
– Никакой жалости к этим разбойникам!..
– Вот тогда уж мы вознаградим себя! А то что ж это такое! Нет и нет гладиаторских боев! Изволь-ка терпеть!..
– Да уж, клянусь Геркулесом Мусагетом, мы вознаградим себя!
– Устроим невиданные гладиаторские бои – такие, чтоб шли целый год.
– Вот-то будет праздник! Вот-то будет ликованье!..
– Потешимся! Повеселимся!
– Еще посмотрим, – пробормотал сквозь зубы Арторикс, побледнев и весь дрожа от гнева.
И в то время как эти звери в образе людей упивались мечтами о будущих кровавых побоищах, фокусник заплатил за выпитое вино и ушел. Он направился в сторону Палатина и свернул на верхнюю Священную улицу, по которой с неистовыми криками медленно двигалась толпа, сквозь которую он с трудом пробился, усердно работая локтями.
Толпа эта, пройдя верхнюю Священную улицу, наводнила затем все улицы вокруг Палатинского холма, по которым фокусник должен был пройти, чтобы добраться до верхушки северного склона холма, где стоял дом Катилины.
Арториксу до отвращения надоели толчея и давка, он чуть не оглох от неистового шума и гама. Наконец он дошел до портика, украшавшего дом патриция. В портике оказалось великое множество клиентов, отпущенников и рабов фамилии Сергия; рассевшись как попало, они пировали, предаваясь безудержному обжорству и пьянству. Весь дом высокомерного и неукротимого сенатора был полон гостей, судя по доносившимся оттуда крикам и песням.
Появление фокусника было встречено бешеными рукоплесканиями, и вскоре ему пришлось повторить перед этим сборищем пьяниц свои фокусы, которыми он три часа назад развлекал случайную публику на площади Карин. Как и тот раз, Эндимион и Психея отлично исполнили свои номера и вызвали нескончаемые рукоплескания, неистовый смех и восхищение зрителей.
Пока один из гостей Катилины собирал вознаграждение фокуснику, Арторикс, потешая публику, не переставал наблюдать за всем, что происходило вокруг него. Заметив в портике управителя дома, которого он узнал по одежде и по властному тону его приказаний рабам, приставленным к кухне, Арторикс подошел к нему и попросил доложить о себе, сказав, что принес Каталине важные сведения.
Домоправитель смерил его взглядом с ног до головы; затем небрежно и почти презрительно ответил:
– Господина нет дома, – и повернулся спиной к фокуснику, собираясь уйти.
– А что, если я пришел с Тускуланских холмов и у меня есть к нему поручение от Аврелии Орестиллы? – тихо сказал Арторикс.
Домоправитель остановился, повернулся к нему и вполголоса сказал:
