Текст книги "Библиотека мировой литературы для детей, том 36"
Автор книги: Рафаэлло Джованьоли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 40 страниц)
Легко понять, в каком состоянии были контуберналы, когда они поняли предательский замысел Эвтибиды и то ужасное положение, в котором очутился Крикс. В этих тяжелых обстоятельствах им оставалось одно: мчаться во весь дух и предупредить Спартака.
Так они и сделали; но, когда они прибыли в то место, где гладиаторы Спартака стояли в засаде, битва у горы Гарган уже подходила к концу.
– О, во имя богов преисподней! – зарычал Спартак и побледнел как полотно, услышав злополучную весть о гнусной измене, страшные последствия которой мгновенно стали ему ясны. – В поход, немедленно в поход, к Сипонту!
Садясь на коня, он подозвал Граника и голосом, в котором слышались рыдания, сказал:
– Тебе я поручаю вести форсированным маршем все восемь легионов: пусть у каждого вырастут крылья на ногах… Это день великого для нас несчастья… пусть у каждого сердце будет твердым, как алмаз… Летите… летите… Крикс погибает!.. Братья наши гибнут тысячами… Я иду к ним на помощь; помчусь впереди вас с кавалерией… Во имя всего для вас святого летите, летите!..
Сказав так, он стал во главе восьми тысяч конников и во весь опор помчался по дороге к Сипонту.
За полтора часа всадники примчались туда на взмыленных, измученных лошадях. И когда Спартак оказался на том месте, где Крикс недавно стоял лагерем, он увидел семь или восемь окровавленных, еле живых гладиаторов, которые каким-то чудом спаслись из этого ада.
– Ради Юпитера Мстителя, скажите, что здесь произошло? – задыхаясь, спросил Спартак.
– Мы разбиты… мы уничтожены… от наших легионов осталось одно только название!
– О мои несчастные братья!.. О любимый мой Крикс!.. – воскликнул Спартак и, закрыв лицо руками, зарыдал.
Начальники конницы и контуберналы молча стояли вокруг Спартака, разделяя его благородное, святое горе. Растерянность и тревога, отражавшиеся на всех лицах, усилились при виде слез их вождя, сильного духом и телом.
Долго длилось молчание, пока наконец Мамилий, стоявший рядом со Спартаком, не сказал ему голосом, полным любви и срывавшимся от волнения:
– Приди в себя, благородный Спартак… будь тверд в несчастье…
– О мой Крикс!.. Мой бедный Крикс!.. – в отчаянии вскричал фракиец, обняв Мамилия за шею, и, положив голову ему на плечо, снова зарыдал.
Так он стоял несколько минут; затем поднял бледное, залитое слезами лицо и вытер глаза тыльной стороной руки. Мамилий говорил ему:
– Мужайся, Спартак!.. Нам надо подумать, как спасти остальные восемь легионов.
– Да, ты прав! Мы должны предотвратить грозящую нам гибель и сделать менее пагубными последствия мерзкого предательства этой гнусной фурии.
Он погрузился в размышления и долго молчал, пристально глядя на главные ворота, видневшиеся сквозь частокол соседнего лагеря.
Наконец, придя в себя, он сказал:
– Надо бежать!.. После кровопролитного боя, в котором они уничтожили наших братьев, легионы Красса будут в состоянии двинуться от горы Гарган не раньше чем через восемь-десять часов. Мы должны выиграть это время, поправить наше положение.
И, обратившись к одному из своих контуберналов, он добавил:
– Лети к Гранику и скажи ему, чтобы он не шел дальше, а вернулся со своими легионами назад, на пройденную уже им дорогу.
И, когда контубернал пустил галопом коня, он снова обратился к Мамилию:
– Через Минервий и Венусию, делая по тридцать миль в день по горным дорогам, мы за пять-шесть дней придем в Луканию[178]178
Лукания – область на западном побережье Южной Италии.
[Закрыть]. Там присоединятся к нам новые рабы, и, если даже мы не будем еще в силах сразиться с Крассом, мы можем пройти в область бруттов, оттуда пробраться в Сицилию и разжечь там еще не совсем погасшее пламя восстания рабов.
После получасового отдыха, который они дали коням, уставшим от бешеной скачки, он приказал всадникам повернуть назад, захватив с собой восемь измученных, раненых гладиаторов, спасшихся после разгрома у горы Гарган, затем Спартак направился к восьми легионам, остановившимся на полпути.
Призвав к себе Граника, он уединился с ним и сообщил ему свой план, который иллириец нашел превосходным. Привести этот план в исполнение фракиец поручил Гранику, посоветовав в течение двенадцати часов идти без остановки до Гердония, а сам с тремястами конников решил отправиться к горе Гарган и подобрать на поле боя труп Крикса.
Граник пытался отговорить Спартака, указывая на опасности, которые его подстерегают; он мог презирать их как человек, но как вождь и душа великого, святого дела не имел права подвергать себя этим опасностям.
– Я не погибну и догоню вас не позже чем через три дня на Апеннинском хребте, я в этом уверен. Но даже если бы мне и пришлось погибнуть, у тебя, мой доблестный и храбрый Граник, хватит опыта, мудрости и авторитета, чтобы стойко и энергично продолжать войну против наших угнетателей.
Сколько Граник ни отговаривал Спартака, тот не отказался от своего намерения.
Он взял с собой отряд конников, обнял Граника и Арторикса, которому велел беспрекословно исполнять приказания доблестного иллирийца, и, не простившись со своей сестрой Мирцей, лишь поручив ее заботам друзей, молчаливый и печальный, расстался со своими легионами. Послушные его приказу, они ушли с преторской дороги и отправились через поля и виноградники в направлении Гердония.
Вечером Спартак прибыл в окрестности Сипонта и выслал вперед на расстояние в несколько миль по направлению к горе Гарган отряд конников, чтобы разузнать о передвижении неприятеля. Получив успокоительные известия, он приказал своим конникам спешиться и, ведя коней в поводу, чему сам подал пример, войти в лес, окаймлявший дорогу, которая вела от Сипонта через гору Гарган к морю. Чтобы пробраться с лошадьми сквозь лесную чащу, пришлось мечами рубить ветки кустов и деревьев. Медленно продвигаясь этим трудным путем, они через два с лишним часа дошли до небольшой поляны, со всех сторон окруженной дубами и елями. На поляне стояли хижины нескольких дровосеков, проводивших большую часть года в лесу.
Первой заботой Спартака было задержать всех этих дровосеков и приставить к ним стражу, чтобы лишить их возможности донести римлянам о его пребывании в лесу; затем, уверив дровосеков в том, что он не собирается причинить им зло, он приказал потушить все костры, которые могли привлечь внимание врага, соблюдать полную тишину и прислушиваться к малейшему шороху.
Все произошло так, как предвидел Спартак. Немного позже часа первого факела Красс приказал своим легионам сняться с места и следовать по дороге, ведущей к Сипонту; и, когда чуть забрезжила заря, окоченевшие от ночного холода гладиаторы, прислушивавшиеся в глубине леса к шуму на преторской дороге, услышали тяжелые шаги пехоты, цокот лошадиных копыт и гул многих тысяч голосов: римское войско без особых предосторожностей следовало по указанной ему дороге; легионеры чувствовали себя победителями, знали, что неприятель бежал, и были уверены, что он находится далеко.
К счастью для гладиаторов, римляне, охмелев от радости победы, шли с большим шумом, иначе они легко могли бы обнаружить присутствие гладиаторов в лесу: кони, почуяв приближение коней римского войска, стали громко ржать.
Прохождение римлян, победителей в сражении у горы Гарган, закончилось после восхода солнца, и Спартак, бледный, подавленный, мог наконец выйти из лесу со своим отрядом в триста всадников. Пустив лошадей галопом, они через два часа оказались на поле битвы, которое тянулось от подножия горы Гарган до самого моря.
У Спартака сжалось сердце и потемнело в глазах при виде ужасного зрелища: все поле, насколько мог охватить глаз, было усеяно тридцатью тысячами трупов гладиаторов; гигантские костры, которые еще дымились, распространяя острый запах горелого мяса, свидетельствовали, что на этом поле недавно лежали также многие тысячи трупов римских воинов. На этом мрачном и безмолвном поле, где еще так недавно кипела и бурлила жизнь, а теперь царила неумолимая немая смерть, Спартака охватило страшное сомнение: имел ли он право оторвать стольких людей от жизни, пусть тяжкой, лишенной достоинства, но все же жизни, и бросить их в объятия смерти? Имел ли он право на это? Правильно ли он поступал?
И в то время как его товарищи предавались скорбным, тяжелым думам, сердце его тисками сжимали жестокие сомнения, ему казалось, что он задыхается под их гнетом.
Он с силой пришпорил своего коня, стараясь освободиться от этих мучительных размышлений, и двинулся по полю сражения, вплоть до того места, где груды трупов мешали ехать дальше. Тут он сошел с коня, передал его одному из всадников и приказал половине отряда следовать за ним; остальные сто пятьдесят всадников стояли у края поля битвы и сторожили коней. Спартак с отчаянием в душе обходил это мрачное поле, где на каждом шагу он видел знакомые, но покрытые смертной бледностью, обезображенные лица друзей, и глаза его наполнялись слезами.
Он увидел бедного Фессалония, жизнерадостного, великодушного эпикурейца: обагренный кровью, излившейся из множества ран, он лежал на боку, и рука его еще сжимала меч.
Он с трудом узнал Брезовира, грудь которого пронзили восемь или десять мечей, а голова была растоптана лошадиными копытами. В другом месте он наткнулся на труп храброго самнита Ливия Грандения, начальника шестого легиона, почти погребенного под мертвыми телами убитых им врагов; затем он увидел труп Онация, а дальше лежал еще живой, но весь израненный Каст, начальник третьего легиона. Слабым голосом звал он на помощь. Каста подняли, перевязали как могли его раны и перенесли на руках в то место, где сто пятьдесят человек сторожили коней. Товарищи окружили его самыми сердечными заботами.
Побродив еще два часа с отчаянием в душе по этому полю, устланному мертвецами, Спартак наконец нашел окровавленный, в продырявленных доспехах труп Крикса; только лицо его оставалось нетронутым; даже безжизненное, оно хранило тот же отпечаток благородной гордости и отваги, отличавший его при жизни. При виде его у Спартака снова сжалось сердце от боли и нежности, он бросился на землю и, покрывая поцелуями лицо друга, говорил сквозь слезы и рыдания:
– Дорогой друг мой, ты пал жертвой самого гнусного предательства! Крикс, ты погибал, а я не мог прийти тебе на помощь! Ты пал неотомщенным, благородный, любимый мой Крикс!..
Он умолк, прижимая к груди руку доблестно погибшего гладиатора. И вдруг Спартак разразился проклятиями, лицо его запылало гневом, он крикнул мощным голосом:
– Здесь, на этом месте, я клянусь всевышними богами и богами преисподней, фуриями-мстительницами, подземной Гекатой, даю клятву над твоим бездыханным телом, что за твою смерть, брат мой, проклятую предательницу постигнет возмездие, даже если она скроется в глубоких пучинах океана или в неведомых безднах Тартара!.. Клянусь и призываю всех богов в свидетели моей клятвы: чтобы твоя душа обрела покой, я принесу в жертву у твоего костра триста римлян, самых знаменитых и славных!..
Он поднялся с земли, глаза его налились кровью и блестели от гнева. Подняв голову, он простер руки к небу. Затем он взял на руки труп Крикса и в сопровождении солдат принес его на берег моря.
Там он с помощью своих соратников снял с него окровавленную одежду и изрубленные доспехи, погрузил тело в Морские волны, омыл его и, сняв с себя темную тогу, закрывавшую его латы, завернул в нее труп умершего гладиатора и приказал отнести туда, где его ждали остальные конники со своими лошадьми.
Каста, который был в очень тяжелом состоянии, невозможно было везти на лошади по крутым горным дорогам, и Спартак поручил его управителю одной патрицианской виллы близ Сипонта. Управитель этот, весьма расположенный к гладиаторам, обещал позаботиться о Касте. Затем, тщательно завернув мертвое тело Крикса, гладиаторы положили его на лошадь, которую вел в поводу рядом со своей сам фракиец, и отряд конницы пустился в путь по дороге к Арпам и Гердонию.
Прибыв в Арпы, Спартак узнал, что Красс со своим войском направился к Каннам; тогда Спартак немедленно быстрым маршем пошел в Гердоний, но, когда он отошел на милю от Арп, перед ним открылось ужасное зрелище: на деревьях вдоль дороги висели трупы гладиаторов, взятых Крассом в плен при сражении у горы Гарган.
Бледный, с искаженным от гнева лицом, Спартак смотрел горящими глазами на эту новую позорную бойню. Ему пришлось убедиться, что на каждом придорожном дереве висел труп гладиатора: Красс повесил все восемьсот человек, взятых в плен.
В числе повешенных Спартак узнал своего соотечественника, мужественного фракийца Мессембрия, тело которого было обагрено кровью и покрыто ранами. Увидев его, Спартак прикрыл глаза рукой и, заскрежетав зубами, издал стон, похожий на рычание льва. Пришпорив коня, чтобы поскорее скрылось из глаз страшное зрелище, он воскликнул:
– А, Марк Красс, ты вешаешь пленных? Браво, Марк Красс! Не желаешь обременять себя лишней обузой в походах!.. О, клянусь богами, вы, римляне, – мастера ратного дела, у вас есть чему поучиться, и я всему научился… Теперь вот научусь и этому!.. Я распну твоих легионеров, взятых мною в плен, дальновидный Красс!..
Он на минуту задумался и затем громоподобным голосом продолжал:
– А, стало быть, нас, гладиаторов, римляне ставят вне закона!.. Мы дикие звери, жалкие пресмыкающиеся, убойный скот! Для нас законов не существует, потому что мы не люди! Хорошо же, клянусь всепожирающим пламенем Тартара, так и будет! Мы, гладиаторы, тоже объявим римлян вне закона и будем с ними обращаться, как с нечистыми животными… Да будет так! Слезы за слезы, кровь за кровь, резня за резню!
Всю следующую ночь Спартак, не щадя лошадей, мчался по крутым тропинкам и, миновав Гердоний, где узнал, что легионы гладиаторов прошли здесь, не задерживаясь, направился в Аскул Апулийский, куда и прибыл в полдень на следующий день, совсем загнав лошадей двенадцатичасовой непрерывной скачкой.
Гладиаторы, расположившиеся лагерем за Аскулом Апулийским, радостно приветствовали своего верховного вождя.
А в полночь сорок тысяч гладиаторов снялись с лагеря и пошли на Минервий; тут они позволили себе отдохнуть только четыре часа и тотчас же направились к Венусии, куда прибыли в сумерки, усталые и измученные после долгого и трудного пути.
На следующий день Спартак приказал своим солдатам сняться с лагеря, который они устроили накануне вечером на хорошо защищенном холме, близ города; он повел их на вершины близлежащих гор. Там, говорил фракиец, придется терпеть холод и лишения, ради того чтобы Красс не мог достигнуть их и нанести поражение.
Тем временем римский полководец быстрыми переходами дошел до Арп, затем через Канны и Канузий добрался до Рубы, где находился его главный штаб; четыре легиона, десять тысяч человек из вспомогательных отрядов и пять тысяч лошадей он оставил в Андрии под начальством квестора Скрофы, который должен был, согласно плану Красса, направиться к Венусии по одной дороге, тогда как Красс должен был идти туда другим путем; в Барий, Брундизий и другие ближайшие города он послал набирать солдат, чтобы составить из них по меньшей мере еще один легион и возместить потерю десяти тысяч солдат, погибших в сражении при горе Гарган.
В письме сенату он сообщил о своей победе, преувеличивая ее значение. Он уверял сенат, что гладиаторы пали духом и отступают в Ауканию, где он намеревается окружить их двумя своими армиями и разбить наголову.
Спартак дал два дня отдыха своим войскам, затем послал конников собрать сведения о неприятеле и еще через два дня, получив точные данные, ночью вышел из Венусии и, передвигаясь день и ночь, неожиданно прибыл в Рубы, где, тщательно скрываясь в лесу, разрешил своим солдатам только шестичасовой отдых. В полдень он напал на Красса, полагавшего, что Спартак находится в Венусии. Фракиец яростно атаковал Красса, разбил в трехчасовом бою его легионы и заставил их в большом беспорядке отступить к Андрии; римляне потеряли убитыми шесть тысяч человек, в плен гладиаторы взяли три тысячи.
Восемь часов спустя Спартак двинулся к Гравине, направляясь в Метапонт. Он приказал повесить вдоль дороги две тысячи шестьсот римских легионеров, взятых в плен в сражении при Рубах; четыреста человек самых знаменитых патрициев он оставил в живых.
Одного из них он отпустил на свободу и отправил к Крассу рассказать ему о том, как Спартак поступил с пленными в подражание жестокому примеру римского полководца; он велел ему заверить Красса, что гладиаторы и впредь будут так поступать. Кроме того, он поручил этому молодому патрицию предложить Крассу от имени Спартака сто из четырехсот пленных легионеров, оставшихся в лагере гладиаторов, в обмен на гречанку Эвтибиду, которая, как он был уверен, скрывалась в лагере римлян.
Через четыре дня он прибыл в Метапонт и оттуда двинулся в город Турии, взял его приступом и укрепился в нем; здесь он решил задержаться на некоторое время, чтобы набрать и обучить новые легионы рабов.
Не прошло и недели, как к нему стеклось более шестнадцати тысяч рабов, которых он спешно принялся обучать военному делу. Затем, отобрав по две тысячи человек от каждого из своих восьми легионов, он образовал из них четыре новых легиона, доведя таким образом число легионов до двенадцати; а шестнадцать тысяч новичков распределил равномерно между всеми легионами. Таким образом, в каждом легионе оказалось по четыре тысячи семьсот солдат; общая численность воинов, собравшихся под его знаменами, снова поднялась до пятидесяти шести тысяч пеших солдат и восьми тысяч конников.
Как только Спартак перестроил таким образом свое войско, он вывел его из Турий и, расположив кольцом около города в широкой долине, приказал воздвигнуть в середине круга очень высокий костер, на который велел возложить тело Крикса, умащенное мазями и благовониями.
Сюда Спартак приказал привести триста римских пленных; половина из них была в одежде фракийцев, а половина в одежде самнитов; он велел их выстроить перед собой. Сам же он, бледный, со сверкающими глазами, стоял на возвышенном месте рядом с костром, где покоилось тело Крикса.
Лица молодых римлян были бледны от стыда, все они стояли, склонив голову на грудь, и многие из них молча плакали от отчаяния и злобы.
– Итак, благородные юноши, – с горьким сарказмом сказал Спартак, – вы происходите из самых знатных римских семей, предки ваши прославили свое имя знаменитыми разбоями, благородным предательством, широкими грабежами, великолепными обманами, блестящими подлостями, высокими гнусностями, покоряя народы, сжигая города, совершая ограбления.
На слезах, на крови, на резне народов они возвеличили бессмертный город Рим. И вот, благородные юноши, вы отрешились от азиатской изнеженности вашего великого города, взяли в свои холеные руки мечи, слишком для них тяжелые, и отправились сражаться против гнусных и презренных гладиаторов, которых вы считаете по разуму не выше животных. Благородные юноши, в амфитеатрах и цирках вашей прекрасной родины вы наслаждались кровавыми боями, в которых поневоле участвовали мы, гладиаторы, бедные дикие звери в человеческом обличье; вы весело смеялись, вас забавляли смехотворные кровавые схватки слепых андабатов; опуская вниз большой палец, вы требовали громкими, неистовыми криками смерти ретиария, сраженного мечом мирмиллона; вы опьянялись зрелищем предсмертных судорог, упивались мучительными стонами сотен фракийцев и сотен самнитов, со звериной свирепостью сражавшихся друг с другом на залитой кровью арене единственно для того, чтобы доставить вам удовольствие. Теперь дайте и вы нам доказательство своей прославленной доблести, позабавьте хоть раз тех, кто забавляет вас уже столько лет: сражайтесь друг с другом, убивайте друг друга и умрите с достоинством у костра этого бедного и низкого гладиатора, гнусная и проклятая душа которого желает обрести мир и покой, а посему требует благородной и чистейшей крови римлян.
Спартак говорил со все возрастающей силой и энергией, страшный в гневе своем, кипя жаждой мести; казалось, пламя исходило из его горящих глаз.
Он предстал во всем блеске своей мужественной и гордой красоты перед глазами шестидесяти тысяч гладиаторов и многих тысяч граждан города Турии, приглашенных им на похороны.
Когда он кончил свою речь, из груди всех гладиаторов вырвался неистовый, мощный и дикий крик; глаза их сияли от радости, хотя и жестокой, но справедливой, потому что этой битвой они могли отомстить за все перенесенные унижения, за презрение, на которое они были обречены, за кровавые бои гладиаторов, устраиваемые в цирках на потеху римлян.
Намерение Спартака было величественно: поднять рабов из грязи, в которую они были незаслуженно ввергнуты; поднять восстание угнетенных против угнетателей, сделать слабых сильными и отважными; отомстить за попранное человеческое достоинство рабов, низведя их палачей до положения диких зверей; насладиться в продолжение часа в качестве зрителей картиной взаимного истребления тех, которые до этого времени упивались зрелищем взаимного уничтожения гладиаторов; поменяться ролями – из рабов стать повелителями, увидеть гордых и надменных патрициев в роли рабов; испытать высшее блаженство, глядя, как уничтожают друг друга те, кто придумал это безумное и жестокое развлечение; смотреть со ступеней своего амфитеатра на роковую арену, где оказались те, что всегда смотрели на них в цирке; присутствовать при их побоище, упиться их слезами, видеть, как течет их кровь, услышать их предсмертные стоны, крики отчаяния и боли… О, все это было для бедных гладиаторов почти непостижимо, чуть ли не божественно… Это была месть, достойная только всемогущих богов!
Невозможно описать те радостные крики, те рукоплескания, которыми гладиаторы отозвались на слова Спартака. Это была исступленная радость людей, которые праздновали самую блестящую свою победу над римлянами из всех одержанных гладиаторами за три года.
Триста римлян, из которых более тридцати принадлежали к сословию сенаторов и более ста – к сословию всадников, стояли, опустив глаза, безмолвные и неподвижные, посреди круга, образовавшегося на равнине.
– Итак, смелее, славные потомки, благородные отпрыски знаменитых родов Флавия, Фурия, Дуилия, Генуция, Фавния, Ливия, Муция, Процилия! – крикнул Спартак громоподобным голосом. – Смелее! Возьмите мечи в руки и сражайтесь!.. Я зажигаю костер!.. Сражайтесь!.. Клянусь богами, мы желаем развлекаться!
С этими словами Спартак взял зажженный факел из рук контубернала и поджег кучу дров. Тотчас же его примеру последовали все начальники, трибуны и центурионы.
Пока разгорались сухие смолистые дрова, из которых был сложен костер, римляне неподвижно стояли в середине круга. Они не отказывались сражаться, но не желали добровольно подчиниться этому позорящему их приказу.
– Ах! – воскликнул Спартак. – Вам нравится только смотреть на гладиаторские игры, а самим быть на месте гладиаторов вам не по душе? Ну что ж! – И, обратившись к легионам, он крикнул: – Пусть выйдут вперед лорарии и силой заставят их сражаться!
По приказу Спартака девятьсот гладиаторов, вооруженных длинными пиками и железными раскаленными копьями, вышли из рядов легионов и, бросившись на римлян, принялись колоть их и жечь раскаленными копьями, подталкивая против их желания друг к другу.
Как ни противились римляне этому братоубийственному и позорному сражению, их теснили все больше и больше; раскаленное железо принудило их броситься друг на друга и начать между собой жестокую, кровопролитную схватку.
Вокруг стоял неописуемый гул от криков, смеха, громовых рукоплесканий, которые неслись из рядов гладиаторов. Вопли, хохот, возгласы восторга свидетельствовали о несказанной радости удовлетворенной мести:
– Поддай, поддай!
– Убей его!.. Убей!..
– Режь, коли, убивай!
Шестьдесят четыре тысячи голосов слились в единый страшный рев, в единый вопль, в единое невообразимое проклятие!
За полчаса костер обратился в пепел, триста родовитых римских юношей лежали изувеченные, мертвые или умирающие в лужах крови у догоревшего костра Крикса.
– Ах, как справедлива наша месть! – воскликнул с удовлетворением Спартак, не пропустивший ни одного движения во время этой кровопролитной схватки. – Невыразимо сладка радость мести!
