Текст книги "Библиотека мировой литературы для детей, том 36"
Автор книги: Рафаэлло Джованьоли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 40 страниц)
Глава двенадцатая
О ТОМ, КАК БЛАГОДАРЯ СВОЕЙ ПРОЗОРЛИВОСТИ И ЛОВКОСТИ СПАРТАК ДОВЕЛ ЧИСЛО СВОИХ СТОРОННИКОВ С ШЕСТИСОТ ЧЕЛОВЕК ДО ДЕСЯТИ ТЫСЯЧ
Как только весть о поражении когорт Сервилиана, отправленных для преследования бежавших из Капуи гладиаторов, облетела соседние города, по всей Кампанье поднялась сильная тревога; все были ошеломлены, узнав подробности разгрома легионеров.
Нола, Нуцерия, Геркуланум, Байи, Неаполь, Мизены, Кумы, Капуя и другие города этой плодороднейшей провинции спешно готовились к обороне; вооруженные граждане дни и ночи стояли на страже у городских ворот и на бастионах. Помпея, стены которой были снесены, не дерзнула оказать сопротивление гладиаторам, не раз появлявшимся в городе с целью запастись продовольствием. К удивлению жителей, они вели себя не как враги или толпа дикарей, а как самое дисциплинированное войско.
Тем временем префекты городов слали гонца за гонцом к Меттию Либеону, префекту всей провинции, требуя принять безотлагательные меры против растущей опасности. Растерявшийся и перепуганный Меттий в свою очередь посылал гонцов в римский сенат, заклиная его поскорее направить подкрепление.
В Риме, по-видимому, не были склонны серьезно считаться с бунтом гладиаторов. Только Сергий Катилина и Юлий Цезарь понимали, насколько значительно и опасно это восстание рабов; им были известны его корни, все его нити и размах; они знали и храбрейшего вождя гладиаторов. Кроме них, никто и не думал о когортах, наголову разбитых гладиаторами, тем более что солдаты, спасшиеся бегством, рассказывая подробности сражения, с некоторым основанием обвиняли во всем самонадеянного и невежественного трибуна Сервилиана, прозванного ими в насмешку «маленьким Варроном». С другой стороны, Рим в это время вынужден был вести войны с более серьезными и опасными врагами: против его владычества восстала почти вся Испания во главе с бесстрашным и осторожным Серторием.
Храбрость юного Помпея и тактика старого, опытного Метелла пасовали перед его умом и смелостью. Одновременно против римлян выступил и могущественный Митридат; он разбил Марка Аврелия Котту, бывшего в том году консулом вместе с Луцием Лицинием Лукуллом.
Хотя консул Лукулл находился еще в Риме, все его помыслы были направлены на то, чтобы собрать назначенные для похода легионы и выступить против Митридата, победы которого тревожили Рим и сенат. С одобрения сената Лукулл послал в Кампанью против гладиаторов храброго и опытного трибуна Клодия Глабра, дав ему для борьбы с восставшими шесть когорт, то есть около трех тысяч легионеров.
Пока Клодий Глабр снаряжал отданные в его распоряжение когорты, чтобы выступить против гладиаторов, последние умело воспользовались плодами своих побед: за двадцать дней число их с шестисот, каким оно было в день сражения с Титом Сервилианом, возросло до тысячи двухсот теперь уже хорошо вооруженных воинов, готовых отдать свою жизнь за дело свободы.
Спартак, прекрасно зная боевые порядки греческих фаланг, фракийского войска, армий Митридата, а также латинских легионов, в рядах которых он сражался, был страстным приверженцем римского строя и полагал, что нет лучшей и более разумной тактики, чем тактика римлян, этого поистине народа-воина. Бесчисленные победы латинян над презирающими смерть и отлично владеющими оружием народами он приписывал прежде всего дисциплине, боевому порядку и структуре римских легионов, а завоевание Римом почти всего мира – военной доблести латинян.
Спартак, как уже было сказано, старался создать и сформировать войско гладиаторов, следуя принципам боевого строя и порядкам римского войска.
Когда после победы над Титом Сервилианом Спартак вступил в Помпею, он заказал значок для первого легиона гладиаторов. На древке, там, где у римлян был укреплен орел, Спартак велел прикрепить красную шапку – головной убор рабов, которых господа собирались отпустить на свободу; под шапкой он велел прибить небольшое бронзовое изображение кошки, потому что кошку – самое свободолюбивое животное, согласно мифологии, – помещали как символ у ног статуи Свободы. Кроме того, по римскому же обычаю, он назначил значки и центуриям; к древку были прикреплены две соединенные руки, тоже из бронзы, а под ними – маленькая шапка с двумя номерами когорты и легиона. Располагая лишь небольшим вооруженным отрядом, Спартак нисколько не сомневался, что к нему вскоре присоединятся все гладиаторы Италии и со временем возглавляемая им армия будет иметь много легионов и много когорт.
Обосновавшись на Везувии и прилегающих к нему равнинах, Спартак ежедневно и подолгу заставлял свои отряды упражняться и изучать тактические приемы римских легионов: раздвигать и смыкать ряды, сходиться в намеченном пункте, делать обходные маневры, поворачиваться направо и налево, строиться в колонну и в три боевые линии, из третьей, перейдя через вторую, занимать место в первой линии и т. д. Собрав трубы и букцины[152]152
Букцины – римский духовой инструмент.
[Закрыть] отнятые у легионеров Сервилиана, Спартак составил оркестр трубачей и научил их трубить утреннюю зорю, сбор и сигнал к атаке.
Таким образом, Спартак с прозорливостью истинного полководца с пользой употребил время, поневоле данное ему противником, и занялся обучением своих солдат военному мастерству, тактике ведения боя: он готовился оказать упорное сопротивление врагу, нападения которого ожидал со дня на день.
Действительно, Клодий Глабр не замедлил явиться. Собрав свои когорты, он ускоренным маршем двинулся против гладиаторов.
Энергично поддерживая строжайшую дисциплину среди своих воинов, Спартак в короткое время завоевал симпатии местных пастухов и дровосеков; поэтому еще за сутки до появления Клодия он уже знал, что враг подходит и у него трехтысячное войско. Спартак понимал, что тысяча двести воинов – сила недостаточная для сражения в открытом поле против трех с лишним тысяч римских легионеров. Он отступил в свой лагерь на Везувий и здесь стал ожидать неприятеля.
Атака, по всей видимости, должна была начаться после полудня, в двадцатый день пребывания гладиаторов на Везувии. Примерно около этого часа манипул легко вооруженных пехотинцев, рассыпавшись цепью по лесу, тянувшемуся по обеим сторонам тропинки, и медленно взбираясь вверх, приблизился к лагерю гладиаторов и стал осыпать его стрелами. Но расстояние, отделявшее стрелков от лагеря, было значительным, и стрелы существенного вреда не причиняли; несколько гладиаторов, в том числе и Борторикс, были ранены. Самому неприятелю почти не причинил вреда град камней, которые метали в римлян гладиаторы, – легионеры укрывались за деревьями, А в тот момент, когда Спартак приготовился выйти из лагеря и атаковать пращников, они вдруг быстро отошли, совершенно прекратив наступление. Фракиец понял, что поражение Сервилиана послужило хорошим уроком новому полководцу римлян, научив его считаться как с местоположением, так и с тактикой неприятеля. Спартаку было ясно, что Клодий прибегнет к иному маневру: он постарается выманить гладиаторов с площадки, для того чтобы сразиться с ними в выгодных для римлян условиях.
Именно с этой целью Клодий послал легкую пехоту наверх разведать, все ли еще гладиаторы находятся в своем лагере. Удостоверившись в этом, Клодий, прекрасно знавший эти края – во время гражданской войны он сражался здесь под начальством Суллы и прошел всю Кампанью, – потирая себе руки с улыбкой удовлетворения, которая редко появлялась на его толстых строгих губах и так не шла к его загорелой сердитой физиономии, воскликнул:
– Значит, мышь в западне!.. Через пять дней все они сдадутся на милость победителя.
Окружавшие его центурионы и оптионы недоуменно смотрели друг на друга, не понимая слов трибуна; но вскоре все стало ясно: Клодий взял с собою две тысячи человек; третью тысячу он оставил на широкой консульской дороге у подошвы горы под начальством центуриона Марка Валерия Мессалы Нигера; своим четырем когортам Клодий приказал следовать дальше вверх по склону Везувия, до того места, где начинались леса и вместо дороги шла извилистая тропинка, по которой только и можно было проникнуть в лагерь гладиаторов. Там он остановил свое войско и, выбрав удобное место, приказал разбить лагерь. Вслед за этим он немедленно послал одного из помощников центуриона к Валерию Мессале Нигеру с приказанием точно осуществить заранее условленный маневр.
Марку Валерию Мессале Нигеру, которому предстояло через девять лет после описываемых нами событий стать консулом, было тогда не более тридцати трех лет; он отличался смелостью, честолюбием и жаждал военных отличий. Во время гражданской войны Мессала сражался в войсках Суллы и проявил себя как доблестный воин. За четыре года до выступления гладиаторов он отправился с Аппием Клавдием Пульхром в Македонию сражаться против недовольных Римом провинций, которые поднялись на борьбу с невыносимым гнетом римлян.
За храбрость, проявленную Валерием Мессалой в сражении на Родопских горах, он был награжден гражданским венком и званием центуриона. Немного времени спустя хилый Аппий Клавдий Пульхр умер, война прекратилась, и молодой Мессала вернулся в Рим. В тот день, когда в Рим прибыли вести о восстании гладиаторов, Мессала готовился следовать за консулом Лукуллом к Черному морю. Но так как Лукулл собирался отправиться в эту экспедицию не раньше весны, Мессала испросил разрешения сопровождать Клодия Глабра и принять участие в карательной экспедиции против гладиаторов. Надменный Валерий Мессала принадлежал к числу тех патрициев, у которых одна лишь мысль о войне с гладиаторами вызывала улыбку жалостливого презрения.
К жажде славы у Мессалы Нигера в данном случае примешивалась безудержная ненависть к Спартаку. Он был родственником Валерии Мессалы, вдовы Суллы, и, когда до него дошли вести о ее любви к Спартаку, он воспылал безумным гневом, считая эту любовь позором; он не пожелал больше видеть свою родственницу, а Спартака возненавидел всеми фибрами души, считая, что подлый гладиатор осквернил имя Мессалы.
Получив приказ трибуна Клодия Глабра, Мессала двинулся со своими двумя когортами вдоль подножия Везувия, огибая гору. Через несколько часов он достиг склона, обращенного в сторону Нолы и Нуцерии, затем вышел на плохую горную дорогу, по которой его войска шли до тех пор, пока она не оборвалась среди пропастей, скал и осыпей. Здесь Мессала остановил когорты и приказал разбить лагерь.
Мы не станем описывать, как оба римских отряда, один по одну сторону горы, другой по другую, за два часа с небольшим соорудили лагеря, как обычно, квадратной формы, окружили их рвом, а с внутренней стороны – земляным валом, защищенным вверху густым частоколом. Быстрота, с которой римляне строили свои прекрасно укрепленные лагеря, всем известна по хвалебным описаниям историков и военных специалистов, и нам осталось бы только повторять эти восхваления.
Итак, Клодий Глабр с одной стороны Везувия, а Мессала Нигер – с другой к вечеру расположились со своими войсками и заперли оба имевшихся в распоряжении гладиаторов выхода из их лагеря.
Теперь римские когорты поняли план своего предводителя; они ликовали при мысли, что мышь действительно оказалась запертой в мышеловке.
Предусмотрительный и осторожный Клодий послал только одну тысячу человек охранять тропинку, ведущую к Ноле; он знал, что почти отвесный склон горы с этой стороны был очень серьезным препятствием для спуска гладиаторов. Главные же силы Клодий сосредоточил у дороги со стороны Помпеи; здесь спуск был несравненно удобнее, и, вероятнее всего, именно здесь следовало ожидать атаку.
На заре следующего дня Спартак, обходя, по своему обыкновению, площадку, увидел под скалами, обращенными к Ноле, лагерь врагов и, хотя еще не заметил лагеря Клодия – его закрывали леса, – все же заподозрил что-то недоброе. Решив выяснить положение, он во главе двух манипулов стал спускаться по тропинке, ведущей к Помпее. Не прошел он и двух миль, как его авангард обнаружил часовых римского лагеря. Спартак остановил свой отряд, а сам направился к тому месту, где находился его авангард, и тут перед глазами пораженного гладиатора предстал римский лагерь во всей его грозной мощи.
Спартак побледнел и, не произнеся ни слова, устремил глаза на подымающийся перед ним вал, который произвел на него такое впечатление, какое на заживо погребенного при пробуждении произвело бы прикосновение к холодной и тяжелой крышке его гроба.
Римские часовые при первом появлении авангарда гладиаторов подали сигнал тревоги, тотчас же из лагеря выступила одна центурия и двинулась вперед, пуская стрелы в Спартака. Фракиец, поняв, что гладиаторы заперты врагом и обречены на верную гибель, не двигался, не замечал дротиков, падавших со свистом вокруг него, хотя любой из них мог его поразить.
Его пробудил от оцепенения декан авангарда, сказав:
– Спартак, что же нам делать? Идти вперед и сразиться или отступать?
– Ты прав, Алкест, – печально ответил фракиец, – надо отступать.
Авангард возвращался быстрым шагом к двум ожидавшим его манипулам: вслед за ним медленно шел Спартак.
В глубокой задумчивости он повел их обратно.
Римская центурия некоторое время преследовала гладиаторов, осыпая их стрелами, но вскоре получила приказ вернуться в лагерь.
Взойдя на площадку, Спартак призвал к себе Эномая и Борторикса, который хотя и был ранен, но не утратил уверенности и рвения; были приглашены и другие наиболее опытные и храбрые командиры. Фракиец повел их всех на край площадки, обращенный к Ноле. Он показал им раскинувшийся внизу неприятельский лагерь, объяснил, в каком критическом положении они оказались, и спросил, что, по их мнению, следовало бы предпринять в таких трудных обстоятельствах.
Мужественный, презирающий смерть и безрассудно горячий Эномай крикнул:
– Клянусь эриниями, что же нам еще остается делать, как не обрушиться с яростью диких зверей на тот или другой римский лагерь! Тысяча погибнет, а двести пробьются!
– Если бы это было возможно! – произнес Спартак.
– А почему это невозможно? – спросил полный решимости германец.
– Подобная же мысль промелькнула и у меня. Но принял ли ты в расчет, что вражеские лагеря расположены как раз там, где крутые и обрывистые тропинки, ведущие из нашего лагеря, выходят на свободную, открытую местность? Подумал ли ты, что ни с той, ни с другой стороны мы не можем развернуть фронт больше чем в десять бойцов? Нас тысяча двести человек, а участвовать в сражении смогут не больше двадцати воинов.
Довод Спартака был настолько убедителен и все его соображения так правильны, что Эномай опустил голову на грудь и глубоко вздохнул. Вокруг них, безмолвные, подавленные, стояли гладиаторы.
– Да и продовольствия у нас хватит всего лишь на пять, на шесть дней, – продолжал Спартак. – Ну… а потом?
Вопрос, заданный Спартаком печальным и мрачным тоном, встал перед его соратниками во всей своей неоспоримой и угрожающей силе, гнетущий, неумолимый, страшный вопрос.
Вывод был слишком ясен. Семь, восемь, десять дней еще можно было бы продержаться здесь… А потом?..
Выхода не было… Либо сдаться, либо умереть…
Долго длилось скорбное молчание двадцати мужественных человек, для которых было горько и мучительно сознавать крушение всех надежд, поддерживавших их существование в течение пяти лет, согревавших кровь в их жилах, одухотворявших их жизнь. Как ужасно было видеть такой жалкий конец их дела в тот момент, когда, казалось, победа была близка, торжество обеспечено! Что значила смерть в сравнении с таким страшным несчастьем?
Спартак первый прервал это мрачное молчание:
– Пойдемте со мной, обойдем еще раз площадку и внимательно посмотрим, не найдется ли какой-нибудь путь к спасению, нет ли еще какого-нибудь средства, каким бы трудным и опасным оно ни было, выйти живыми из этой могилы, даже если только сотне из нас удастся избежать смерти, а все остальные погибнут ради торжества нашего святого дела.
В сопровождении своих соратников Спартак, безмолвный, сосредоточенный, начал обход лагеря. Время от времени фракиец останавливался; он походил в эти минуты на льва, запертого в железной клетке, когда он, рыча и фыркая, ищет способа сломать решетку своей темницы.
Гладиаторы подошли к тому месту, где стеной высились отвесные скалы, отделявшие площадку от вершины горы. Спартак посмотрел на эту страшную крутизну и прошептал:
– Белка и та не поднялась бы! – И, подумав минуту, добавил – А если бы даже мы поднялись?.. Мы только усугубили бы опасность положения.
Наконец предводители гладиаторов дошли до южного конца площадки и остановились у края глубокой пропасти, пытаясь определить на глаз ее глубину. Но тотчас почти все в ужасе отвели глаза от этой головокружительной бездны.
– Тут только камни могут достигнуть дна, – сказал один из начальников манипул.
Неподалеку сидели на земле десятка два гладиаторов-галлов и с большой ловкостью плели из лоз дикого винограда щиты, которые они затем обтягивали кусками твердой кожи. Блуждающий взгляд Спартака, все еще погруженного в свои мысли, случайно упал на эти примитивные изделия товарищей по несчастью.
Сначала глаза его машинально задержались на самодельных щитах, и он бесцельно рассматривал их.
Видя, что Спартак пристально смотрит на щиты, один из галлов, улыбаясь, сказал:
– Кожаных и металлических щитов у нас в лагере наберется не больше семисот, и, чтобы снабдить остальных пятьсот воинов щитами, мы и решили сделать ну хотя бы такие… Мы их будем делать, пока у нас хватит кожи.
– Гез и Тетуан щедро вознаградят вас в будущей жизни! – воскликнул Спартак, тронутый любовной заботой бедных галлов: они отдавали делу освобождения угнетенных даже в минуты отдыха все свои силы и способности.
После короткого молчания, когда Спартак, как будто позабыв о своих заботах, ласково смотрел на молодых галлов и их работу, он спросил:
– А много ли у вас осталось кожи?
– Нет, немного, десятка на два щитов.
– Вот эту кожу мы достали в Помпее, когда в последний раз ходили туда.
– Жаль, что воловьи шкуры не растут в лесах, как виноградные лозы!
Глаза Спартака снова устремились на эти толстые, крепкие ветви; небольшие кучки их лежали там и сям около импровизированных оружейников.
Фракийца поразили последние слова галла; он встрепенулся и, точно готовясь к прыжку, нагнулся к земле и поднял несколько веток. И вдруг, просияв от радости, он во всю мощь своего голоса крикнул:
– О, клянусь Юпитером, всеблагим и величайшим Освободителем, мы спасены!
Эномай, Борторикс и другие центурионы, оптионы и деканы, ошеломленные этим возгласом, повернулись к Спартаку.
– Что ты сказал? – спросил Эномай.
– Мы спасены? – переспросил Борторикс.
– Кто же нас спасет? – задал вопрос еще кто-то.
– Кто это сказал?
– Каким образом?
Спартак молчал, внимательно рассматривая лозы дикого винограда. Наконец он повернулся к товарищам и сказал:
– Вы видите эти лозы? Мы сплетем из них длинную лестницу, верхний конец ее прикрепим к этой скале и спустимся по одному вот в это глубокое ущелье, а из него выйдем внезапно в тыл римлянам и изрубим их в куски.
Грустная улыбка сомнения скользнула по лицам почти всех сопровождавших Спартака товарищей, а Эномай, безнадежно покачав головой, сказал:
– Спартак, ты бредишь!
– Сплести лестницу в восемьсот – девятьсот футов длиной? – недоверчиво спросил Борторикс.
– Для того, кто сильно желает, – твердо и уверенно возразил Спартак, – нет ничего невозможного. Напрасно вас приводит в смущение мысль об этой лестнице: нас тысяча двести человек, и мы сплетем ее за три часа.
Вселяя своей горячей верой и убежденностью энергию и бодрость в остальных товарищей, рудиарий послал четыре манипула гладиаторов, вооруженных топорами, в соседние леса заготовить побольше лоз дикого винограда, выбирая самые толстые и прочные. Остальным он приказал разместиться на площадке по манипулам, в два ряда, захватив с собой все имеющиеся в лагере веревки, повязки, ремни, пригодные для связывания отдельных частей той необыкновенной лестницы, которую предполагалось соорудить.
Меньше чем через час посланные за лозами дикого винограда гладиаторы стали возвращаться группами по восемь, по десять, по двадцать человек. Они приносили громадные вязанки, и Спартак первый стал сплетать толстые стебли дикого винограда, приказав всем принять участие в этой работе Одни подготовляли материал, другие связывали, третьи складывали готовые части чудесной лестницы, которая должна была принести им спасение.
Все работали с величайшим усердием, вполне сознавая всю опасность положения. На площадке, где одновременно работали тысяча двести воинов, царили порядок и тишина. Лишь изредка раздавались вполголоса просьбы о помощи или совете: все старались как можно лучше выполнить общее дело.
За два часа до захода солнца лестница длиною почти в девятьсот футов была наконец готова. Тогда Спартак приказал четырем гладиаторам развернуть ее: он хотел сам осмотреть каждое звено лестницы, проверить прочность и правильность соединения.
По мере того как Спартак просматривал и ощупывал одно за другим все звенья лестницы, четыре гладиатора сматывали ее.
Когда наступили сумерки, Спартак приказал лагерю сняться, соблюдая полную тишину; каждый полуманипул должен был связать вместе всё свое оружие, потому что людей во время предстоящего спуска нельзя было обременять никакой лишней тяжестью. Затем, приказав скрутить из полос различных тканей прочную веревку, Спартак прикрепил к одному концу ее связку оружия первого полуманипула и велел спустить ее в пропасть после того, как все воины этого полуманипула достигнут дна ущелья.
К нижнему концу лестницы Спартак приказал прикрепить два огромных камня и спустить потихоньку лестницу вдоль отвесных обрывов, являвшихся стенами пропасти. Фракиец разумно рассудил, что такой мерой предосторожности он добьется двух вещей, одинаково важных для того, чтобы этот бесконечно трудный спуск закончился удачно. Во-первых, вес двух больших камней был больше, чем вес любого атлета, и, если бы лестница, к которой привязали эти камни, дошла без разрывов до дна пропасти, это гарантировало бы благополучный спуск людей. Во– вторых, камни должны были прочно держать лестницу на дне бездны и ослабить опасное колебание, неизбежное вследствие гибкости хрупкого и легкого сооружения, которое под тяжестью людей стало бы качаться.
Когда все было сделано и тьма вокруг горы стала сгущаться, Эномай первым начал готовиться к опасному спуску.
Гигант-германец ухватился руками за верхушку скалы, к которой был прочно привязан один конец лестницы; он был немного бледен: этот спуск был таким родом опасности, которой ему еще никогда не приходилось подвергаться. Против бездонной скалистой пропасти ничего не могли сделать ни сила рук, ни неукротимая энергия духа. Мужественный великан пошутил при этом:
– Клянусь всеведением и всемогуществом Вотана, я думаю, что даже Геллия, самая легкая из валькирий, не чувствовала бы себя в полной безопасности при этаком необыкновенном спуске!
Пока он произносил эти слова, его гигантская фигура постепенно скрывалась за скалами, окружавшими пропасть; вскоре исчезла и его голова. Спартак, согнувшись, следил за ним, и при каждом колебании, при каждом покачивании лестницы по всему его телу пробегала дрожь.
Он был очень бледен; казалось, что всем своим существом он прикован к этой хрупкой, подвижной лестнице.
Гладиаторы столпились у края площадки, точно их притягивала мрачная бездна. Те, что стояли позади, поднимались на носки и смотрели на скалу, к которой была привязана лестница; все стояли неподвижно и безмолвно, и в ночной тишине слышалось лишь тяжелое дыхание тысячи двухсот человек, чья жизнь и судьба в этот миг зависели от непрочного сооружения из ивовых прутьев.
Сильное, размеренное колыхание и вздрагивание лестницы отмечало все увеличивающееся число ступеней, преодолеваемых Эномаем, и гладиаторы в тревоге считали их.
Волнообразное колебание лестницы длилось не больше трех минут, но гладиаторам эти три минуты показались тремя веками.
Наконец колебание прекратилось, и тогда на площадке тысяча людей, движимых единым порывом, единой мыслью, повернулись в сторону пропасти и напрягли слух, – неописуемые чувства отражались на их лицах.
Прошло несколько мгновений; у тысячи гладиаторов замерло в груди дыхание, и вдруг послышался глухой голос – сперва он казался неясным, далеким, но, постепенно усиливаясь, становился звонким, как будто бы человек, которому он принадлежал, быстро приближался. Он кричал:
– Слушай!.. Слушай!..
Из тысячи грудей вырвался мощный, как завывание бури, вздох облегчения, ибо донесшийся до них крик был условным сигналом: Эномай благополучно спустился на дно пропасти.
Тогда гладиаторы с лихорадочной поспешностью начали один за другим спускаться по удивительной лестнице, которая – теперь это всем было ясно – спасала их от смерти и возвращала к жизни, вела от позорного поражения к славной победе.
Спуск длился целых тридцать шесть часов, и лишь на рассвете второго дня все оказались внизу, на равнине. На горе остался только Борторикс; он спустил вниз оружие последнего манипула и связки с косами, топорами, трезубцами, которые Спартак приказал взять с собой и хранить: ими можно было временно вооружать товарищей, присоединявшихся к восставшим. Наконец спустился и Борторикс.
Невозможно описать, как велика была благодарность гладиаторов и как бурно изъявляли они свою любовь и преданность Спартаку, чьей мудрой догадливости они были обязаны жизнью.
Но Спартак просил всех соблюдать тишину и каждому манипулу велел укрыться в окружающих ущельях и скалах и ждать там наступления ночи.
Бесконечно долгими показались эти часы нетерпеливым бойцам; но вот солнце склонилось к западу, и, едва лишь стали меркнуть лазурные краски небосвода, две когорты гладиаторов вышли из своих укромных убежищ, построились и, двигаясь с величайшими предосторожностями, молча направились – одна, под начальством Эномая, к морскому берегу, другая, под командой Спартака, по направлению к Ноле.
Расстояние, которое должны были пройти обе когорты гладиаторов, было примерно одинаковым, и они оба зашли в тыл двух римских лагерей почти одновременно – за час до полуночи.
Подойдя совсем близко к лагерю Мессалы Нигера, Спартак приказал своей когорте остановиться и, соблюдая осторожность, один направился к валу римского лагеря.
– Кто идет? – окликнул часовой, которому послышался шум в соседнем винограднике, откуда пробирался к лагерю Спартак.
Фракиец остановился и замер. Кругом царила тишина; часовой римского лагеря напрягал слух, но все как будто было спокойно.
Вскоре Спартак услышал звук мерных шагов патруля, совершавшего вместе с деканом обход часовых. Услышав оклик «кто идет», патруль поспешил к часовому, чтобы узнать, что происходит.
Была уже глубокая ночь, и стояла такая тишина, что фракиец мог расслышать следующий разговор, хотя он и велся вполголоса.
– Что случилось? – спросил кто-то, вероятно декан.
– Мне послышался шорох в кустах…
– А после оклика «кто идет» ты еще что-нибудь слышал?
– Нет, сколько я ни прислушивался.
– Должно быть, лисица бежала по следам куропатки.
– Я тоже подумал, что листья зашуршали под ногами какого-то зверька. О гладиаторах нечего и говорить. Сидят наверху, им уже не выбраться…
– Правильно. Центурион сказал, что мышь в мышеловке.
– Да уж, будь спокоен, Клодий Глабр – старый кот, ему справиться с таким мышонком, как этот Спартак, – детская игрушка.
– Ну еще бы, клянусь Юпитером Охраняющим!
Последовала недолгая пауза. Спартак насмешливо улыбнулся, а декан продолжал:
– Стереги получше, Септимий, и не принимай лисиц за гладиаторов.
– Чересчур много чести для гладиаторов, – сострил в ответ солдат Септимий.
И снова все затихло.
Тем временем глаза Спартака уже привыкли к темноте, и он начал различать то, что его интересовало: форму рва и вала римского лагеря. Ему надо было узнать, какие из четырех ворот находятся ближе.
Как раз в это время патруль, возвратившись на свой пост, развел почти погасший костер, и вскоре красные, сверкающие языки ожившего пламени осветили частокол на валу; теперь Спартаку нетрудно было рассмотреть, где находились декуманские ворота, то есть ворота, которые в римских лагерях были дальше всего от позиций, занятых неприятелем. В лагере Мессалы Нигера эти ворота были обращены в сторону Нолы.
Как только Спартак ознакомился с расположением вала, он повернул обратно, добрался до своей когорты и со всевозможными предосторожностями повел ее в обход к декуманским воротам. Отряд шагал безмолвно и чуть слышно, пока не подошел к римскому лагерю настолько близко, что шум шагов уже невозможно было скрыть от часовых.
– Кто идет? – раздался голос легионера Септимия.
По тону оклика Спартак понял, что на этот раз легионер не сделал ошибки, приняв гладиаторов за лисицу, а хорошо различил топот идущего войска.
Не получив ответа, бдительный Септимий несколько раз дал сигнал тревоги.
Но гладиаторы, бросившись бегом, спустились в ров, с неслыханной быстротой перебрались через него, влезая на плечи один другому, и в мгновение ока очутились на верху вала; Спартак, рука которого совсем зажила, благодаря своей необыкновенной ловкости первым появился наверху; с присущей ему стремительностью он напал на легионера Септимия, который с большим трудом защищался от ударов Спартака, крикнувшего ему своим громоподобным голосом:
– Эй ты, насмешник Септимий! Твоей милости куда было бы лучше, если бы тебе пришлось отбиваться не от меня, а от лисицы! Ты ведь почитаешь ее больше, чем гладиаторов!
Не успев договорить эти слова, фракиец насквозь пронзил мечом легионера. А тем временем гладиаторы группами по три, по четыре, по восемь, по десять человек врывались в лагерь, – и началась резня, как это обычно бывает при внезапных ночных нападениях.
Римляне спали крепким сном, как люди, которым нечего опасаться; они не боялись врага, полагая, что он крепко заперт в своем стане. Теперь же все их усилия и попытки оказать сопротивление яростному натиску гладиаторов были безуспешны. Число нападавших все возрастало, они уже овладели декуманскими воротами, врывались в палатки, кидались на сонных, безоружных легионеров, рубили, душили их.
По всему римскому лагерю слышны были страшные крики, проклятия, мольбы; там царили паника, смятение, смерть. Это была даже не кровопролитная битва, а истребление, уничтожение врагов; за полчаса с небольшим погибло свыше четырехсот легионеров, остальные опрометью бежали куда глаза глядят.
Лишь человек сорок самых храбрых воинов под начальством Валерия Мессалы Нигера, наскоро вооружившись мечами, пиками и дротиками, но без лат и щитов, собрались у преторских ворот, то есть у главных ворот лагеря, расположенных против декуманских. Они упорно сопротивлялись, стараясь сдержать натиск гладиаторов, в надежде, что это даст время беглецам собраться и снова вступить в бой. Среди этих храбрецов особенно выделялся Мессала Нигер; доблестно сражаясь, он ободрял римлян и время от времени призывал Спартака, крови которого он жаждал, помериться с ним силами.
