Текст книги "Библиотека мировой литературы для детей, том 36"
Автор книги: Рафаэлло Джованьоли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 40 страниц)
– Ты меня знаешь? – удивленно спросил центурион.
– Я много раз видел тебя в доме нашего господина.
– В самом деле… – заметил Попилий, пристально вглядываясь в гладиаторов. Однако наступившая темнота скрывала их черты, и он мог различить только гигантские фигуры. – В самом деле, мне кажется…
– Мы германцы, приставленные для услуг к благородной матроне Лелии Домиции, супруге Меттия, мы постоянно сопровождаем ее носилки.
За четыре года службы в школе Лентула Батиата Спартак успел привлечь в Союз угнетенных нескольких гладиаторов, принадлежащих семьям патрициев в Капуе, и поэтому он хорошо знал двух гигантского роста гладиаторов-германцев, рабов Меттия Либеона; они рассказывали ему о порядках и обычаях в доме префекта. Легко понять, с какой радостью Спартак, пользуясь темнотой, ухватился теперь за эту хитрость, – это был единственный путь к спасению дела, близкого к гибели.
– Верно! – подтвердил центурион. – Ты говоришь правду. Теперь я вас узнаю.
– Даже, представь себе… я помню, что встречал тебя, – добавил Спартак с деланным простодушием, – в самый тихий час ночи у входа в дом трибуна Тита Сервилиана. Я с товарищем сопровождал туда носилки Домиции. Да уж наша госпожа так часто совершает таинственные ночные прогулки, что…
– Замолчи ты, ради твоих варварских богов, мерзкий кимвр! – закричал Попилий, не желая допустить, чтобы в присутствии легионеров сплетничали о не слишком добродетельном поведении жены префекта.
Минуту спустя центурион спросил Спартака:
– А откуда вы сейчас идете?
Спартак замялся было, но тотчас ответил самым естественным тоном:
– С куманской виллы нашего господина: сопровождали груз драгоценной утвари. Возим ее туда со вчерашнего дня.
– Хорошо, – ответил Попилий после некоторого раздумья.
Вновь наступило молчание, и опять его нарушил центурион, спросив гладиаторов:
– А вам ничего не известно о восстании? Ну, о том, что затеяли в школе Лентула?
– А что же мы можем знать? – самым наивным тоном ответил Спартак, словно услышал совершенно непонятный для него вопрос. – Если буйные и дерзкие ученики Лентула и решились на какое-нибудь сумасбродство, они, конечно, не станут нам рассказывать об этом – ведь они завидуют нашему счастью. Нам-то очень хорошо живется у нашего доброго господина.
Ответ был правдоподобен, и Спартак говорил так непринужденно, что центурион перестал колебаться. Однако он тут же добавил:
– Но если сегодня вечером нам действительно угрожает столь дерзкое восстание… Мне просто смешна мысль о восстании гладиаторов, но если это правда, мой прямой долг принять все зависящие от меня меры предосторожности. Приказываю вам сдать ваши мечи… Хотя добрейший Меттий обращается со своими рабами очень хорошо, гораздо лучше, чем того заслуживает этот сброд, особенно вы, гладиаторы, подлые люди, способные на что угодно… Отдайте сейчас же мечи!..
Услышав этот приказ, вспыльчивый и неосторожный Эномай чуть было не погубил все дело.
Он в ярости схватился за обнаженный уже меч, но Спартак спокойно взял правой рукой клинок Эномая, левой извлек из ножен свой и с болью в душе почтительно подал центуриону оба меча. Чтобы не дать времени Эномаю выдать их каким-нибудь возгласом, он поспешно заговорил с Попилием:
– Нехорошо ты поступаешь, Попилий! Зачем сомневаешься в нас? Я думаю, префект, наш господин, будет недоволен таким недоверием. Ну, это дело твое. Вот наши мечи, дай нам дозволенье вернуться в дом Меттия.
– Как и что я сделал, презренный гладиатор, я дам отчет не тебе, а твоему господину. Убирайтесь отсюда!
Спартак сжал руку дрожащего от гнева Эномая и, поклонившись центуриону, направился вместе с германцем в город; они шли быстрым шагом, стараясь, однако, не возбуждать никаких подозрений.
Еле переводя дух после всех пережитых волнений и опасностей, которых им чудом удалось избежать, оба гладиатора вышли на Албанскую улицу, и тут их внимание привлекло необычное движение, шум, беготня и волнение, царившие в городе; они поняли, что заговор раскрыт и, несмотря на все свои усилия, они придут в школу Батиата слишком поздно.
Отойдя от ворот на выстрел из лука, Спартак с Эномаем свернули влево, на широкую и прямую улицу, на которой стояли великолепные дворцы. Стремительно пройдя ее всю, они свернули направо, в уединенную тихую улицу, а оттуда – в запутанный лабиринт переулков; чем дальше они углублялись в него, тем переулки становились темнее, грязнее и уже. Наконец они добрались до школы Лентула Батиата. Школа помещалась на окраине Капуи, близ крепостной стены, как раз в центре переплетающихся друг с другом переулков, о которых мы только что говорили.
На первых порах в этой школе было всего несколько сот учеников, но мало-помалу она разрослась, быстро увеличивая благосостояние владельца. Помещалась школа в многочисленных строениях, мало чем отличавшихся друг от друга и внешним своим видом и внутренним устройством. Каждое из этих строений, предназначенных для одной и той же цели, состояло из четырех корпусов, окружавших широкий внутренний двор, в центре которого гладиаторы упражнялись, когда не было дождя; в ненастную погоду они занимались гимнастикой и фехтованием в больших залах, отведенных для подобных занятий.
В четырех флигелях, замыкавших двор со всех четырех сторон, как в верхних, так и в нижних этажах вдоль длиннейшего коридора шел нескончаемый ряд комнатушек. В каждой из них мог с трудом поместиться один человек; в этих клетушках на подстилках из сухих листьев или соломы спали гладиаторы.
Во всех строениях, кроме зала для фехтования, имелась еще одна большая комната, служившая складом оружия. Ключи от этих складов, снабженных железной решеткой и прочными дубовыми дверями, ланиста держал при себе; в складах хранились щиты, мечи, ножи, трезубцы и другие виды оружия, которым ланиста обязан был снабжать гладиаторов, посылая их сражаться в амфитеатрах.
В больших залах, где размещалось по триста пятьдесят – четыреста человек, поддержание порядка возлагалось на рудиария или на ланисту, которого Лентул нанимал вне школы или назначал из среды гладиаторов. Обязанности стражи несли обычно старые солдаты, назначаемые на эту должность префектом, а для черной работы имелось определенное количество доверенных рабов Лентула.
Восемнадцать или двадцать домов, построенных для школы без всякой заботы о красоте архитектуры, сообщались друг с другом посредством узких улочек и переулочков, которые некогда находились в черте города. Но после попытки к восстанию, произошедшей за двадцать восемь лет до тех событий, о которых мы повествуем (вдохновителем восстания был римский всадник, называвший себя Вецием или Минуцием), все эти дома, по требованию римского префекта и сената, обнесли высокой стеной. Таким образом, школа Лентула с ее двумя десятками строений, огороженных стенами высотою в двадцать восемь, а местами в тридцать футов, была своего рода крепостью, особым городком внутри большого города. Все улицы, которые вели к школе гладиаторов, были предместьем городка гладиаторов, и мирные граждане избегали их, как зачумленных.
Вечером 20 февраля произошел совершенно небывалый до этого случай: все гладиаторы остались в своих помещениях внутри школы. Одни находились в фехтовальном зале и, упражняясь в искусстве нападения и защиты, сражались деревянными мечами – единственным безобидным оружием, которым им было разрешено пользоваться во время обучения; другие бродили по двору, собираясь то тут, то там в большие отряды. Они занимались гимнастикой или же пели свои родные таинственные песни, слова и смысл которых сторожа не понимали; иные прогуливались по переулкам, соединявшим строения школы, а некоторые толпились в коридорах или же спали в своих комнатушках.
Все эти несчастные, привыкшие страдать и скрывать свои чувства, старались казаться равнодушными, однако достаточно было пристально всмотреться в их лица, чтобы понять, что все они чем-то взволнованы, о чем-то тревожатся, на что-то надеются и ждут каких-то важных и необычайных событий.
– Разве гладиаторы сегодня не выйдут на прогулку? – спросил одноглазый и безрукий сторож, старый легионер Суллы, другого ветерана, у которого все лицо было обезображено шрамами.
– А кто их знает!.. Как будто собираются провести вечер в школе. Вот чудеса!
– Странно! Клянусь могуществом Суллы, это странно!
– Даже очень странно, и, признаться, я беспокоюсь.
– Что? Неужели опасаешься бунта?
– Да как тебе сказать… Не то чтобы настоящего восстания или бунта – полагаю, что настоящего восстания не может быть, – но какие-нибудь беспорядки, смута… Сказать по правде, я не только опасаюсь, но даже жду, что так и будет.
– Пусть попробуют! Клянусь фуриями ада, у меня руки так и чешутся! И если…
Но тут легионер, прервав разговор, сделал знак своему сотоварищу, чтобы тот замолчал, так как к ним подходил руководитель и владелец школы Лентул Батиат.
Лентулу Батиату шел тридцать первый год. Он был высок ростом, худощав и бледен; взгляд его маленьких черных глазок был хитрым и недобрым; на всем облике лежал отпечаток расчетливости и жестокости. Свое заведение Лентул Батиат унаследовал от отца, сумевшего благодаря стечению счастливых обстоятельств превратить небольшую школу с несколькими сотнями гладиаторов в первоклассную гладиаторскую школу, славившуюся по всей Италии. Торгуя кровью и жизнью человеческой, он нажил большое состояние.
После смерти отца, умершего несколько лет назад, сын стал владельцем школы; не удовлетворившись богатым отцовским наследством, он решил удвоить капитал, успешно продолжая «честный» промысел своего родителя.
Когда Лентул подошел, оба легионера почтительно поклонились ему; ответив на их приветствия, он спросил:
– Не знает ли кто-нибудь из вас, по какой такой причине гладиаторы, против обыкновения, почти все остались в школе? В этот час школа всегда пустеет.
– Не… не знаю… – пробормотал один из легионеров.
– Да мы не меньше тебя удивляемся этому, – ответил более откровенно другой.
– Что такое происходит? – спросил Батиат, насупив брови, с мрачным и свирепым выражением лица. – Не готовится ли что-нибудь?
Легионеры молчали. Ответом на вопрос торговца гладиаторами было появление одного из его рабов – бледный, с выражением ужаса на лице он шел впереди отпущенника префекта, тоже крайне взволнованного.
Отпущенник был послан своим господином к Лентулу с приказанием немедленно предупредить ланисту об опасности, грозившей не только школе, но и городу и республике. Префект советовал Лентулу строго пресекать всякую попытку нападения на склады оружия, закрыть все ворота школы, а сам в свою очередь обещал прислать Батиату не позже чем через полчаса трибуна Тита Сервилиана с двумя когортами солдат и отрядом капуанской городской стражи.
Услышав такие вести, которые гонец префекта сообщил дрожащим от страха голосом, Лентул Батиат остолбенел и не мог выговорить ни слова, как будто был в беспамятстве… Неизвестно, сколько времени он пребывал бы в оцепенении, если б окружающие не заставили его опомниться, торопя принять энергичные меры против грозящей опасности.
Придя в себя, Лентул немедленно приказал вооружить двести пятьдесят легионеров и двести пятьдесят рабов, обслуживавших школу, стараясь сделать все это незаметно для гладиаторов. Все они поспешили к Фортунатским воротам, служившим для сообщения школы с той частью города, где находился храм Фортуны Кампанской; здесь Лентул должен был дать дальнейшие распоряжения.
Бледный, перепуганный Батиат побежал за оружием и первым примчался к Фортунатским воротам. Постепенно туда подходили вооруженные рабы и легионеры; он разбивал их на отряды по двадцать – тридцать человек в каждом, поручая командование отрядами своим храбрым ветеранам, и отправлял их охранять склады оружия и выходы из школы.
Лентул принимал все эти меры предосторожности, но в голове у него был полный сумбур, сердце трепетало, потому что никто лучше его не понимал, что представляют собой десять тысяч гладиаторов, на что они способны, как велика и страшна опасность. Прибыл трибун Тит Сервилиан, молодой человек лет двадцати восьми, крепкого сложения; он презирал опасности, отличался большой самонадеянностью и легкомыслием. Чтобы доставить удовольствие префекту и исполнить его просьбу, он сам явился в школу во главе одной из двух когорт, которые находились в его распоряжении в Капуе.
– Ну, что у вас тут происходит? – спросил он.
– Ох! – воскликнул Лентул, испустив глубокий вздох облегчения. – Да защитит тебя Юпитер и да поможет тебе Марс!.. Добро пожаловать!
– Расскажи мне наконец, что здесь произошло… Где бунтовщики?
– Да пока еще ничего не случилось, нет никаких признаков мятежа.
– А что ты сделал? Какие дал распоряжения?
Вкратце рассказав трибуну о своих распоряжениях, Лентул прибавил, что целиком полагается на его мудрость и будет слепо подчиняться его приказам.
Тит Сервилиан, обдумав, что надо предпринять, усилил двадцатью легионерами из своих когорт каждый из отрядов, посланных Лентулом охранять склады оружия и выходы, и приказал запереть все ворота, за исключением Фортунатских – здесь он остался сам с главными силами, состоявшими из двухсот шестидесяти легионеров, готовых прийти на помощь там, где бы они понадобились.
Пока исполнялись все эти распоряжения, стало совсем темно. Гладиаторами овладело сильное волнение; они собирались группами во дворах и переулках, к ним присоединялись всё новые и новые гладиаторы, все они громко разговаривали между собой.
– Запирают склады оружия!
– Значит, нас предали!
– Им все известно!
– Мы пропали! Вот если бы с нами был Спартак!
– Ни он, ни Эномай не приехали – их, наверное, распяли в Риме!
– Беда! Беда!
– Да будут прокляты несправедливые боги!
– Запирают двери!
– A y нас нет оружия!
– Оружия!.. Оружия!..
– Кто даст нам оружие?..
Все возраставший гул голосов десяти тысяч человек, выкрикивавших слова проклятий и брани, вскоре уж напоминал раскаты грома или рев моря в грозу и бурю. Только благодаря трибунам и центурионам (Спартак мудро организовал десять тысяч своих товарищей по несчастью в легионы и когорты, назначив везде начальников) гладиаторы успокоились и разошлись по своим когортам. Когда мрак спустился на землю, в двадцати громадных дворах, где недавно царили беспорядок, шум и отчаяние, наступили тишина и спокойствие.
В каждом из дворов собралась когорта гладиаторов; из-за ограниченности места они построились походной сомкнутой колонной – по шестнадцати человек в глубину и тридцать два в ширину. Они стояли молча, с трепетом ожидая решения трибунов и центурионов, собравшихся на совет в одной из фехтовальных зал. Решалась судьба святого дела, во имя которого все объединились и дали торжественную клятву.
Все это происходило как раз в те минуты, когда Спартак и Эномай, преодолев столько препятствий и опасностей, добрались до школы Лентула. Им пришлось остановиться, так как неподалеку при свете факелов, зажженных неопытными легионерами, опасавшимися заблудиться в лабиринте переулков, вдруг блеснули пики, копья, мечи и шлемы.
– Это легионеры, – вполголоса сказал Эномай Спартаку.
– Да, – ответил рудиарий, у которого сердце сжалось при виде этой картины.
– Значит, опоздали… Школа окружена. Что нам делать?
– Подожди!
И Спартак, напрягая слух, пытался уловить, не донесется ли издали хоть малейший звук голоса или шум, и, широко раскрыв глаза, тревожно следил за движением факелов, которые перемещались по переулкам с востока на запад, постепенно удалялись и наконец совсем исчезли.
Тогда Спартак сказал Эномаю:
– Стой и молчи.
С величайшими предосторожностями, неслышно ступая, он двинулся по переулку к тому месту, где только что прошли римские легионеры; сделав шесть-семь шагов, фракиец остановился; его внимание привлек едва уловимый шорох; он приложил руку щитком ко лбу и, напрягая зрение, через минуту различил какую– то черную массу, двигавшуюся в конце переулка. Тогда наконец он вздохнул с облегчением, осторожно возвратился к Эномаю и, взяв его за руку, пошел вместе с ним вниз по переулку, повернул налево и, пройдя десять шагов по новой тропинке, остановился и тихо сказал германцу:
– Они еще только начали окружение школы. Сейчас они расставляют отряды солдат на всех перекрестках, но мы лучше их знаем здешние переулки и будем на десять минут раньше их у стены, окружающей школу. С этой стороны стена немного обвалилась, и высота ее не больше двадцати восьми футов. Отсюда мы проберемся в школу.
Так, со спокойствием, которое редко встретишь даже у храбрейших, этот необыкновенный человек отчаянно боролся с превратностями судьбы и каждую минуту черпал в своей мудрости и энергии всё новые и новые силы для спасения дела, которому угрожала такая большая опасность.
Все произошло так, как и предвидел фракиец. Быстро и неслышно пробираясь по темным извилистым переулкам, они с Эномаем достигли стены в намеченном месте. Здесь Эномай с ловкостью, которой трудно было ожидать от такого гиганта, стал взбираться по стене, пользуясь выступами и выбоинами в старой каменной кладке, лишенной штукатурки. Вскоре он добрался до ее гребня и начал спускаться по другой стороне стены, что оказалось труднее подъема. Как только германец скрылся из глаз, Спартак оперся правой рукой о выступающий из стены камень и стал подыматься по этому подобию лестницы. Он забыл о своей вывихнутой левой руке, оперся на нее и, вдруг вскрикнув от острой боли, упал навзничь на землю.
– Что случилось, Спартак? – спросил приглушенным голосом Эномай, уже соскочивший со стены во двор школы.
– Ничего, – ответил рудиарий, усилием воли заставил себя подняться и, не обращая внимания на сильнейшую боль в распухшей руке, снова с ловкостью дикой козы стал подыматься по стене. – Ничего… вывихнутая рука…
– Ах, клянусь всеми змеями ада! – воскликнул, с трудом приглушив свой голос, Эномай. – Ты прав… об этом мы не подумали… Подожди меня… Я сейчас подымусь наверх и помогу тебе.
И он стал уже подыматься, но услышал голос Спартака:
– Ничего… ничего… Говорю тебе, ничего не случилось!.. Не трогайся с места… Я сейчас доберусь к тебе сам… Мне помощь не нужна.
И действительно, едва смолкли эти слова, как над гребнем стены показалась фигура мужественного фракийца, а вслед за этим германец увидел, как Спартак спускается по щербатой стене, точно по лестнице. Наконец одним прыжком фракиец очутился на земле и подошел к Эномаю.
Эномай хотел было спросить у Спартака о руке, но, увидев, что лицо рудиария бледно до синевы, глаза точно остекленели и он скорее похож на привидение, чем на человека, – только произнес вполголоса:
– Спартак! Спартак! – В этом восклицании прозвучала такая нежность, на какую, казалось, не был способен этот гигант. – Спартак, ты так страдаешь!.. Это выше человеческих сил… Спартак… тебе плохо… сядь вот тут…
Ласково обняв Спартака, германец усадил его на большой камень и прислонил к стене.
Спартак действительно лишился сознания, его доконала жестокая боль в вывихнутой руке, прибавившаяся ко всем физическим и моральным мучениям, которые ему пришлось вынести за последние пять дней. Лицо у него было как у покойника, но холодный, словно мрамор, лоб покрылся каплями пота, побелевшие губы судорожно подергивались от боли, он бессознательно скрипел зубами. Едва лишь Эномай прислонил его к стене, он склонил на плечо голову и застыл неподвижно.
Эномай, суровый германец, волею случая превратившийся в заботливую сиделку, не знал, что делать, и растерянно смотрел на своего друга. Осторожным, мягким движением, не вязавшимся с его мощным торсом, он взял руку Спартака и, тихонько приподняв ее, откинул рукав туники. Оказалось, что рука сильно вздулась, опухла, и Эномай подумал, что сейчас нужно было бы подвесить кисть на перевязи. Он тотчас же приступил к делу и, опустив руку товарища, стал отрывать край своего коричневого плаща. Но, когда вывихнутая рука соскользнула с колена, Спартак, вздрогнув, застонал и открыл глаза; мало-помалу сознание вернулось к нему.
От боли он лишился чувств и от боли пришел в себя. И как только пришел в себя, он посмотрел вокруг и, собравшись с мыслями, насмешливо воскликнул:
– Ну и герой!.. Клянусь Юпитером Олимпийским, Спартак превратился в жалкую бабу! Наших братьев убивают, наше дело гибнет, а я, как трус, падаю в обморок!
С трудом Эномай убедил фракийца, что все вокруг спокойно и они придут вовремя, чтобы вооружить гладиаторов; обморок длился не больше двух минут, но рука была в плохом состоянии.
Крепко забинтовав руку Спартака, германец обвязал длинный конец повязки вокруг шеи фракийца и придал руке горизонтальное положение на уровне груди.
– Вот теперь тебе будет не так больно. А Спартаку хватит одной правой руки, чтобы быть непобедимым!
– Лишь бы нам удалось достать мечи! – ответил фракиец, быстро направляясь к ближайшему дому.
Вскоре оба гладиатора вошли туда: передний зал оказался пустым. Пройдя через него, они вышли во двор.
Там стояли молча, разделенные на когорты, пятьсот гладиаторов. При неожиданном появлении Спартака и Эномая раздался дружный крик радости и надежды.
– Тише! – крикнул Спартак своим могучим голосом.
– Тише! – повторил за ним Эномай.
– Молчите и стойте в порядке; сейчас не время для восторгов, – добавил фракиец.
И, как только настала тишина, он спросил:
– А где трибуны, центурионы, руководители?
– Рядом, в школе Авроры, совещаются, как действовать дальше, – ответил декан, выходя из рядов. – Школа окружена римскими когортами, а склады оружия охраняются многочисленными отрядами легионеров.
– Знаю, – ответил Спартак и, повернувшись к Эномаю, сказал: – Идем в школу Авроры.
Затем, обращаясь к пятистам гладиаторам, собравшимся во дворе, он произнес громко, так, чтобы все слышали:
– Ради всех богов неба и ада, приказываю вам соблюдать порядок и тишину!
Выйдя из Старой школы (так называлось здание, в котором они пробыли несколько минут), Спартак отправился в другую, носившую название «школа Авроры», налево от которой находилась школа Геркулеса; до школы Авроры он дошел очень скоро, по-прежнему в сопровождении Эномая.
Они вошли в фехтовальный зал, где собралось около двухсот предводителей гладиаторов, считая трибунов, центурионов и руководителей Союза угнетенных; при свете немногих факелов они обсуждали план действий, который следовало принять при таком опасном положении.
– Спартак! – воскликнули тридцать голосов при появлении бледного, измученного фракийца.
– Спартак! – повторили остальные, и в голосах их звучали изумление и радость.
– Мы погибли! – сказал председательствовавший на собрании гладиатор.
– Нет еще, – ответил Спартак, – если нам удастся захватить хотя бы один склад оружия.
– Да разве мы сможем?
– Мы безоружны!
– И скоро римские когорты нападут на нас!
– Изрубят всех в куски!
– Есть ли у вас факелы? – спросил Спартак.
– Есть триста пятьдесят или четыреста факелов.
– Вот наше оружие! – воскликнул Спартак, и глаза его засияли от радости.
Через минуту он добавил:
– Среди всех десяти тысяч гладиаторов, собранных в этой школе, вы, несомненно, самые смелые, доблестные воины, и ваши товарищи по несчастью не ошиблись, избрав вас начальниками. Сегодня вечером вы должны доказать это своей отвагой и мужеством. Готовы ли вы ко всему?
– Да, готовы, – единодушно и твердо ответили все двести гладиаторов.
– Готовы ли вы сражаться даже безоружными против вооруженных и пасть в сражении?
– Мы готовы ко всему, мы готовы на все, – повторили с еще большим подъемом гладиаторы.
– Тогда скорей… все факелы сюда. Удвоим, утроим их число, если это возможно. Зажжем их и вооружимся ими. Мы бросимся на стражу ближайшего склада оружия, обратим ее в бегство, подожжем дверь этого склада и получим столько оружия, сколько нам понадобится, чтобы одержать верную и окончательную победу. Нет, клянусь священными богами Олимпа, не все потеряно, когда остается вера; не все потеряно, пока есть мужество; напротив, победа обеспечена, если мы все решили победить или умереть!
И бледное лицо Спартака в этот момент как будто озарил сверхъестественный свет: так сверкали его глаза, так прекрасно было его лицо; вера и энтузиазм воодушевляли этого человека, чьи физические силы как будто уже истощились. Его энтузиазм, словно электрическая искра, проник в сердца собравшихся тут гладиаторов; в мгновение ока все бросились в комнатку, в которой предусмотрительный Спартак посоветовал собрать факелы, имевшиеся не только в школе Авроры, но и в остальных семи школах. Там были факелы из пакли, пропитанной смолой и салом, пучки смолистой драни, вставленные в трубки с воспламеняющимся веществом, факелы из скрученных веревок, пропитанных смолой, и восковые факелы. Гладиаторы размахивали этими факелами, как мечами, затем зажгли их и, полные ярости, решили при помощи такого, казалось бы, жалкого оружия добиться спасения.
А в это время центурион Попилий, усилив все сторожевые посты у ворот города, привел к школе гладиаторов триста легионеров и передал их под начало трибуна Тита Сервилиана. Одновременно к Фортунатским воротам подошло около семисот солдат капуанской городской стражи, находившихся под командой своих центурионов и непосредственно подчиненных префекту Меттию Либеону.
Меттий Либеон был высокий, тучный человек лет пятидесяти; на его свежем, румяном лице запечатлелось желание покоя и мира, стремление к непрерывным эпикурейским наслаждениям в триклинии за чашей и трапезой.
Уже много лет Меттий состоял префектом Капуи и широко пользовался привилегиями, предоставляемыми его высоким и завидным постом. В спокойное время круг его обязанностей был крайне ограничен и не доставлял ему особых хлопот. Гроза застигла префекта врасплох, поразила как человека, еще не вполне пробудившегося от приятнейшего сна: растерявшийся чиновник запутался в событиях, как цыпленок в куче пакли.
Но серьезность положения, чреватого опасностями, необходимость принять безотлагательные решения, страх перед наказанием, энергичные настояния жены, честолюбивой и решительной матроны Домиции, и, наконец, советы отважного трибуна Сервилиана взяли верх, и Меттий, еще не вполне сознавая, что происходит, решился наконец кое-что предпринять, сделать кое-какие распоряжения, совершенно не представляя себе, к чему все это может привести.
В конце концов непредвиденным последствием всех его действий было то, что спешно собравшиеся и плохо вооруженные семьсот солдат городской милиции Капуи потребовали, чтобы их повел в бой сам префект, которому они доверяют как высшему начальнику города. Перепуганный Меттий, обуреваемый страхом, энергично отказывался удовлетворить просьбу отряда, выдвигая различные извиняющие его обстоятельства и придумывая отговорки: твердил, что он человек тоги, а не меча, что он не был с детства обучен искусству владеть оружием и заниматься военным делом, уверял, что его присутствие необходимо во дворце префектуры, чтобы все предусмотреть, обо всем позаботиться и распорядиться. Но под давлением просьб капуанских сенаторов, требований солдат и упреков жены несчастный принужден был покориться, надеть шлем, латы, перевязь с мечом и двинуться с солдатами по направлению к гладиаторской школе, но не как военачальник, который, возглавляя войско, идет сразиться с неприятелем, а как жертва, влекомая на заклание.
Когда отряд капуанской стражи подошел к Фортунатским воротам, навстречу префекту вышел трибун Сервилиан в сопровождении Попилия, Лентула Батиата и другого центуриона, Гая Элпидия Солония, и заявил, что необходимо созвать совет и скорее обсудить план действий.
– Да… совещание, совещание… Легко сказать – совещание… Нужно заранее удостовериться, все ли знают… все ли могут, – бормотал, совсем запутавшись, Меттий; его смущение все больше возрастало от желания скрыть овладевший им страх.
– Потому что… в конце концов… – продолжал он после минутного молчания, делая вид, будто он что-то обдумывает. – Я знаю все законы республики и при случае сумею владеть и мечом… и, если родине понадобится… когда понадобится… могу отдать свою жизнь… но руководить солдатами… вот так… с места в карьер… не зная даже против кого… Как?.. Где?.. Потому что… если бы речь шла о враге, которого видишь… в открытом поле… я знал бы, что делать… я сумел бы сделать… но…
Тут его путаное красноречие иссякло, и, сколько Меттий ни старался, почесывая то ухо, то нос, подыскать слова, чтобы закончить фразу, он не сумел ничего придумать. Так, вопреки всем правилам грамматики, этим словом «но» бедный префект и завершил свою речь.
Трибун Сервилиан улыбнулся; он прекрасно знал характер префекта, видел, в какое затруднительное положение попал Меттий, и, чтобы выручить его и в то же время исполнить все, что наметил сам, сказал:
– Я считаю, что есть только одна возможность избавиться от опасности заговора этой черни, а именно: стеречь и защищать склады оружия; запереть все ворота школы и охранять их, чтобы помешать бегству гладиаторов; загородить все улицы и запереть все городские ворота. Обо всем этом я уже позаботился.
– Ты прекрасно сделал, доблестный Сервилиан, предусмотрев все это, – заметил с важным видом префект, очень довольный, что его избавили от хлопотной обязанности давать распоряжения, а также и от ответственности за них.
– Теперь, – добавил Сервилиан, – у меня остается около ста пятидесяти легионеров. Соединив их с твоими храбрыми солдатами, я мог бы решительно выступить против бунтовщиков, заставить их разойтись, рассеяться и вернуться в свои клетки.
– Прекрасно! Превосходно задумано! Именно это я и хотел предложить! – воскликнул Меттий Либеон, никак не ожидавший, что Сервилиан возьмет на себя руководство всей операцией.
– Что касается тебя, мудрый Либеон, то раз ты из усердия к службе желаешь принять прямое участие в действиях…
– О… когда ты здесь… человек храбрый, испытанный в боях… и еще хочешь, чтобы я домогался… о нет!.. Никогда не будет, чтобы я…
– Так как тебе это желательно, – продолжал трибун, прерывая префекта, – то можешь остаться с сотней капуанских солдат у ворот школы Геркулеса, она отсюда не дальше чем на два выстрела из лука. Вместе с уже поставленными там легионерами вы будете охранять выход…
– Но… ты же понимаешь, что… в общем, я ведь человек тоги… но тем не менее… если ты думаешь, что…
– A-а, понимаю: ты желал бы принять участие в схватке с этой чернью, с которой нам, может быть, придется столкнуться… но все же охрана ворот Геркулеса – дело очень важное, и поэтому я прошу тебя принять на себя выполнение этой задачи.
Затем вполголоса, скороговоркой сказал на ухо Либеону:
– Ты не подвергнешься ни малейшей опасности!
