Текст книги "Библиотека мировой литературы для детей, том 36"
Автор книги: Рафаэлло Джованьоли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 39 (всего у книги 40 страниц)
– Да будут прокляты эти подлые торговцы людьми… Да будет проклято рабство!.. Да будет проклята человеческая жестокость!..
Потом, вложив кинжал в ножны, он бросился к ногам Мирцы, схватил ее руки и, покрывая их поцелуями, в порыве великой любви воскликнул:
– О, любимая, не надо плакать… не плачь! Ну что ж? Разве из-за этого ты менее чиста, менее прекрасна в моих глазах, ты, жертва римского варварства? Они получили власть над твоим телом, но никто и ничто не могло запятнать чистоту твоей души.
– Оставь, оставь меня, дай мне спрятаться от себя самой… – бормотала Мирца, пытаясь снова закрыть руками свое лицо. – Теперь я должна избегать твоего взгляда, я не могу снести его.
И, убежав в отгороженный угол палатки, она бросилась в объятия Цетуль.
Арторикс с обожанием смотрел на полотнище, за которым скрылась девушка, потом вышел со вздохом удовлетворения: ведь то, что Мирца считала непреоборимым препятствием, Арториксу таким не казалось.
На следующий день, едва взошла заря, Марку Крассу, расположившемуся лагерем в Оппиде Мамертинском, на расстоянии одного перехода от лагеря гладиаторов, была подана дощечка, привезенная вражеским конником, гонцом Спартака. На дощечке было послание, написанное на греческом языке. Красс прочел следующее:
Марку Лицинию Крассу, императору, от Спартака привет.
Мне необходимо встретиться с тобой в десяти милях от твоего лагеря и в десяти от моего. На краю дороги от Oппида в Сильвий стоит небольшая вилла, принадлежащая патрицию из Венусии, Титу Оссилию. Я нахожусь на этой вилле с тремястами конников. Не соблаговолишь ли приехать сюда с таким же числом твоих всадников? Обращаюсь к тебе со всей искренностью, по чести, полагаясь также и на твою честность.
Спартак.
Красс принял предложение гладиатора. Он призвал к себе конника, доставившего дощечку, велел ему возвратиться к Спартаку и передать, что через четыре часа он, Марк Красс, прибудет на свидание в назначенное место со своими тремястами всадниками и так же, как Спартак положился на его честное слово, доверяет и он Спартаку.
В тот же день спустя три с половиной часа, то есть за два часа до полудня, Красс явился на виллу Тита Оссилия во главе отряда кавалерии. У решетки виллы его встретили начальник конницы гладиаторов Мамилий, сопровождавший Спартака, центурион и десять декурионов отряда.
Воздавая Крассу должные знаки почтения, они провели его через переднюю дворца, затем через атрий по коридору, который вел в небольшую картинную галерею. Услышав шум шагов, на пороге галереи показался Спартак. Он жестом приказал гладиаторам удалиться и, поднеся правую руку к губам в знак приветствия, сказал:
– Привет тебе, славный Марк Красс! – и с этими словами отступил в глубь галереи, давая дорогу римскому полководцу.
Тот учтиво ответил на поклон и сказал, входя в галерею:
– Привет и тебе, доблестный Спартак!
Оба полководца стояли друг против друга, молча разглядывая один другого.
Гладиатор был ростом на целую голову выше патриция; его шея, голова, стройные и мужественные формы атлетической фигуры были невыгодным контрастом для Марка Красса, человека среднего роста и несколько тучного.
Спартак внимательно рассматривал строгие и резкие линии костистого, смуглого, чисто римского лица Красса, его короткую шею, широкие плечи и крепкие, но кривые в коленях ноги, а Красс любовался величавой осанкой, ловкостью движений и совершенной красотой геркулесовского сложения Спартака, благородством его высокого лба, красотой глаз, в которых светились честность и прямота, как и во всех чертах его прекрасного лица.
Самым удивительным для Красса – и он сильно досадовал за это на самого себя – было то, что он никак не мог избавиться от чувства глубокого уважения, которое ему помимо воли внушал этот человек.
Первым нарушил молчание Спартак, мягким голосом спросив Красса:
– Скажи, Красс, не кажется ли тебе, что эта война слишком затянулась?
Римлянин замялся, медля с ответом, затем сказал:
– Да, она тянется слишком долго.
– Не кажется ли тебе, что мы могли бы положить ей конец? – снова спросил гладиатор.
Изжелта-серые глаза Красса с тяжелыми веками метнули яркую искру, и сейчас же он спросил:
– Но каким образом?
– Заключив мир.
– Мир? – удивленно переспросил Красс.
– А почему бы и нет?
– Да потому, что… Каким же образом можно было бы заключить этот мир?
– Во имя Геркулеса, таким же точно образом, каким всегда заключают мир воюющие стороны!
– А, – воскликнул Красс с насмешливой улыбкой, – так, как заключают мир с Ганнибалом, с Антиохом, с Митридатом?..
– А почему бы и не так? – с еле заметной иронией спросил фракиец.
– Потому что… потому что… – с оттенком презрения и вместе с тем смущения ответил римский полководец. – Потому что… Да разве вы воюющая сторона?
– У нас собралось много народов, воюющих против римской тирании.
– Вот как! Клянусь Марсом Карателем, – насмешливо воскликнул Красс, заложив левую руку за золотую перевязь, – я всегда считал вас наглой толпой подлых рабов, возмутившихся против своего законного властелина.
– Внесем поправку, – спокойно ответил Спартак. – Подлые, говорите вы? Нет, мы рабы вашего несправедливого и бессмысленного насилия, но мы не подлые… А что касается законности вашего права владеть нами, то лучше не будем об этом говорить.
– Итак, – сказал Красс, – ты хотел бы заключить мир с Римом так же точно, как если бы ты был Ганнибалом или Митридатом? Какие же провинции ты хочешь получить? Какое возмещение ты требуешь за военные издержки?
Глаза Спартака загорелись гневом. Он уже открыл было рог, чтобы должным образом ответить Крассу, но, поднеся левую руку к губам, сдержался. Несколько раз провел он правой рукой по лбу, а затем сказал:
– Я не собирался ни пререкаться с тобой, Красс, ни оскорблять тебя, ни выслушивать твои оскорбления.
– А тебе разве не кажется оскорблением величия народа римского договариваться о заключении мира с рабами и мятежными гладиаторами? Надо родиться на берегах Тибра, чтобы почувствовать весь позор такого предложения! Ты, к своему несчастью, не родился римлянином, хотя заслуживал бы это, Спартак, уверяю тебя, и не можешь полностью понять и оценить всю тяжесть великой обиды, которую ты мне нанес.
– А тебе твоя непомерная гордость, присущая от рождения латинской расе, не позволяет понять всю меру оскорбления, нанесенного не мне, не моим товарищам по оружию, а роду человеческому, великим богам: ведь ты считаешь все народы на земле низшими расами, скорее близкими к животным, чем к людям.
И снова в картинной галерее воцарилось молчание.
После нескольких минут размышления Красс поднял голову и сказал, глядя на Спартака:
– У тебя истощились силы, ты просишь мира, так как больше не можешь сопротивляться. Хорошо, каковы же твои условия?
– У меня шестьдесят тысяч человек, и тебе и Риму известна их храбрость… По всей Италии стонут миллионы рабов, закованных вами в цепи. Все они беспрерывно пополняют и будут пополнять мои легионы. Война длится вот уже три года и, возможно, продлится еще десять лет; она может превратиться в пламя, которое сожжет Рим. Я устал, но не обессилен.
– Ты забываешь, что Помпей идет уже из Самния[181]181
После подавления восстания Сертория в Испании Помпей вернулся в 71 году до н. э. через Галлию в Южную Италию.
[Закрыть] со своими легионами, победившими Сертория, и что со дня на день в Брундизии ожидают Лукулла с войсками, сражавшимися против Митридата.
– И Лукулл также! – воскликнул Спартак, побледнев при этих словах. – Клянусь богами, великую честь оказывает Рим гладиаторам! Вы вынуждены послать против них все войска римской державы и тем не менее не снисходите до заключения мира с ними!
И после минутного молчания Спартак добавил:
– Если я позабыл о Лукулле, то и ты, в свою очередь, позабыл, что когда Красс, Помпей и Лукулл с тремястами тысяч воинов одержат надо мною верх, то славу за это превосходное предприятие – если победа над гладиаторами может вообще принести славу – придется делить между Лукуллом, Помпеем и Крассом.
Римлянин кусал губы: фракиец поразил его в самое уязвимое место. Овладев собой, Красс спросил:
– Какие же ты предлагаешь условия? Я хочу узнать твои условия.
– Армия наша будет распущена, римский сенат торжественно пообещает пощадить всех моих товарищей по оружию, все они, как те, кто были прежде гладиаторами, так и те, кто гладиаторами не были, будут отправлены отдельными подразделениями во все школы и цирки Италии. Я и те немногие из моих товарищей, которые были до войны рудиариями, а также все офицеры, до центурионов включительно, будут считаться рудиариями.
– Я предпочитаю разделить славу с Лукуллом и Помпеем, чем принимать такие условия!
– А если бы ты пожелал заключить мир, каковы были бы твои условия?
– Ты и сто человек твоих, по твоему выбору, получаете свободу, а остальные должны будут сложить оружие и сдаться на волю победителя, их участь решит сенат.
– На таких… – начал было Спартак.
Но Красс, прервав его, продолжал:
– Или же, если ты устал, то оставь их; тебе предоставят свободу, гражданство, ты получишь чин квестора в одной из наших армий; войско гладиаторов без твоего умелого руководства придет в полное расстройство и через неделю будет разгромлено.
Лицо Спартака вспыхнуло пламенем. Нахмурив брови, он с угрожающим видом сделал два шага по направлению к Крассу, но, сдержавшись, произнес дрожащим от гнева голосом:
– Дезертирство… измена… Таким условиям я предпочитаю смерть со всеми моими товарищами на поле брани.
И, направившись к выходу, он сказал:
– Прощай, Марк Красс.
У порога Спартак остановился и, обратившись к римскому полководцу, спросил:
– Увижу ли я тебя в первом бою?
– Увидишь.
– Сразишься ли ты со мной?
– Я сражусь с тобой.
– Прощай же, Красс.
– Прощай.
Спартак вышел на площадку виллы и, велев своим спутникам следовать за ним, вскочил на коня и поскакал в лагерь.
Приехав туда, он тотчас же приказал сняться с лагеря и, перейдя вброд реку Брадан, держать путь по направлению к Петелии. Прибыв туда поздно ночью, он расположился там лагерем. На рассвете разведчики привели к нему взятого ими в плен римского декуриона, который во главе отряда кавалерии мчался к Крассу. Он был послан из Брундизия Лукуллом, войско которого уже прибыло в порт на кораблях, предназначенных для его перевозки. Гонец ехал к претору Сицилии известить его о скором выступлении Лукулла из Брундизия для встречи с гладиаторами.
Спартак потерял всякую надежду на спасение; отныне выход был только один: бой с Крассом и победа над ним; вся судьба дела гладиаторов зависела теперь от исхода этого сражения. Он ушел из Петилии, вернулся к берегам Брадана и, прибыв туда вечером, разбил палатки на расстоянии одной мили от левого берега и в восьми милях от того места на правом берегу реки, где стоял лагерем накануне и куда теперь стянулись войска Красса, пришедшие сюда за несколько часов до прибытия Спартака. Ночью Красс перебросил свое войско на левый берег реки и приказал разбить лагерь всего лишь в двух милях от лагеря гладиаторов.
На восходе солнца четыре римские когорты уже принялись было углублять ров вокруг своего лагеря, как вдруг три когорты гладиаторов, ходившие в лес за дровами, увидели римлян, занятых работами на укреплениях; гладиаторы бросили вязанки хвороста и дров, которые несли на спине, и отважно ринулись на римлян. Неожиданное их нападение и крики соратников заставили всех римских солдат, входивших в состав легионов, палатки которых были поблизости, выбежать за вал и броситься на врагов; гладиаторы же, находившиеся в своем лагере, услыхав звон и лязг оружия, взобрались на вал и, увидев, что их товарищи ведут бой с римлянами, выбежали из лагеря, кинулись на них, и началось жаркое сражение.
Спартак в эту минуту свертывал папирус с ответным письмом Валерии. Он запечатал свиток, приложив к воску подаренный ею медальон, который всегда висел у него на шее, передал папирус одному из трех ее гонцов, стоявших в палатке фракийца в ожидании его распоряжений, и взволнованно сказал:
– Поручаю тебе, всем вам вверяю это письмо к вашей госпоже, которую вы так любите…
– Мы так же любим и тебя, – прервал Спартака гладиатор, приняв от него письмо.
– Благодарю вас, дорогие мои братья, – ответил фракиец и продолжал – Поезжайте уединенными крутыми тропинками, соблюдая величайшую осторожность как ночью, так и днем, и передайте ей это письмо. Если с одним из вас случится какая-либо беда, пусть письмо возьмет другой, сделайте все зависящее от вас, чтобы оно непременно попало к ней в руки. Теперь ступайте, и да сопутствуют вам боги!
Гладиаторы ушли из палатки Спартака. Проводив их до самого выхода, фракиец сказал им на прощание:
– Запомните, что выйти из лагеря вам надо через декуманские ворота!
Как раз в этот момент до него донесся лязг оружия, шум завязавшейся схватки, и он поспешил узнать, что случилось.
То же самое сделал и Красс, принявший решение в последний раз помериться силами с врагом. Оба полководца приводили свои войска в боевую готовность. Спартак, обходя по фронту свои легионы, обратился к солдатам со следующими словами:
– Братья! Это сражение решит судьбу всей войны. В тылу у нас Лукулл: он высадился в Брундизии и теперь идет против нас; Помпей угрожает нам с правого фланга: он уже двинулся в Самний; перед нами стоит Красс. Сегодня нужно или победить, или умереть. Либо мы уничтожим войско Красса и вслед за этим разобьем Помпея, или же над нами одержат верх и все мы погибнем, как подобает храбрым воинам, столько раз побеждавшим римлян. Наше дело святое и правое, и оно не погибнет с нашей смертью. На пути к победе нам придется пролить немало крови. Только благодаря самоотверженности и жертвам торжествуют великие идеи. Лучше мужественная и почетная смерть, чем постыдная и позорная жизнь. Погибнув, мы оставим потомкам знамя свободы и равенства, обагренное нашей кровью, оставим им в наследство месть и победу. Братья, ни шагу назад! Победить или умереть!
Так он говорил. В эту минуту ему подвели его прекрасного вороного нумидийского коня; шерсть блестела на скакуне, как полированное черное дерево. На этом красавце Спартак ездил больше года и очень любил его. И вот, вынув из ножен меч, он вонзил его в грудь коня, воскликнув:
– Сегодня я не нуждаюсь в коне: если мы победим, я выберу себе любого скакуна среди вражеских коней, а если я буду побежден, то он не понадобится мне ни сегодня, ни когда бы то ни было.
Слова и поступок Спартака показали гладиаторам, что этот бой будет последним и решающим. Громкими криками приветствовали они своего вождя, прося его подать сигнал к атаке. По команде Спартака затрубили трубы и букцины, подавая сигнал к наступлению.
Подобно тому как поток, вздувшись от дождей и снега, бешено мчится с гор, заливая все вокруг, все опрокидывая и унося в своем водовороте, так и гладиаторы обрушились с неописуемой яростью на римлян, завязав с ними рукопашный бой.
Легионы Красса дрогнули под этим страшным напором, заколебались и вынуждены были отступить под непреодолимым ураганом ударов.
Спартак бился в первой линии, в центре сражения, и совершал чудеса отваги и мужества; каждый удар его меча поражал врагов. Как только Спартак увидел, что вражеские легионы дрогнули и стали отступать, он приказал фанфарам третьего легиона, в рядах которого он был, протрубить условный знак Мамилию, обозначавший, что тот должен немедленно напасть на левый или правый фланг вражеского войска.
Услыхав этот сигнал, Мамилий, находившийся в тылу пехоты со своими восемью тысячами конников, пустил их галопом, обогнул левое крыло гладиаторов, и, вырвавшись вперед больше чем на две стадии, развернул свои части, и, повернув их вправо, помчался во весь опор, намереваясь ударить римлянам во фланг.
Красс внимательно следил за ходом боя, подбадривая поколебавшиеся легионы; Квинтию он дал приказ идти навстречу вражеской коннице; в свою очередь десять из пятнадцати тысяч римских кавалеристов развернулись с поразительной быстротою, так что Мамилий, намеревавшийся кинуться на правый фланг Красса и застигнуть его врасплох, неожиданно сам наткнулся на неприятельскую кавалерию и вынужден был вступить с нею в кровопролитный бой.
В то же время Муммий подвел свои четыре легиона к правому флангу гладиаторов и начал яростную атаку. Граник в ответ на это вывел тотчас же два последних стоявших в резерве легиона и в свою очередь напал на римлян.
Численное превосходство римского войска, насчитывавшего девяносто тысяч человек, не могло не сказаться на исходе сражения против пятидесятитысячной армии гладиаторов. Римские легионы стали было в беспорядке отступать под отчаянным напором гладиаторов, но тогда Красс ввел в бой несколько своих последних резервных легионов и подал знак пришедшим в расстройство частям освободить поле битвы. За четверть часа, быстро расступившись направо и налево, они дали свободный проход новым когортам, которыми командовали сам Красс и трибун Мамерк. С лихорадочной поспешностью они кинулись на Спартака и его гладиаторов, ряды которых несколько расстроились во время преследования отступавших римлян.
Еще сильнее и ожесточеннее разгорелся бой в центре, и в это время остальные пять тысяч римских конников, растянувшись вдоль правого фланга тех десяти тысяч кавалеристов, которые бились против восьми тысяч конников Мамилия, обошли его с левого фланга и напали с тыла на конницу доблестно сражавшихся гладиаторов.
За короткое время правый фланг конницы гладиаторов был опрокинут и смят; несмотря на весь опыт и энергию Граника, на невиданное мужество и отвагу его воинов, Муммию все же удалось обойти противника.
Восставшие уже больше не питали надежды на спасение, их не воодушевляла больше мечта о победе, им осталось только одно: дорого продать свою жизнь, ими руководило теперь только желание мести и решимость людей, доведенных до крайности.
Это уже было не сражение, а кровавая бойня, лютая резня. Гладиаторы были почти полностью окружены, но бой длился еще добрых три часа.
На правом и левом флангах гладиаторы, преследуемые и окруженные, отступили; только центр, где храбро сражались Спартак и неподалеку от него Арторикс, еще оказывал сопротивление врагу.
Увидев, что его одолели, Граник бросился в самую гущу сражения, убил одного трибуна, двух деканов и восемь или десять солдат, но, весь израненный, пронзенный двадцатью мечами, истекая кровью, умер как герой, каким он был всю жизнь. Так же доблестно пал начальник девятого легиона македонянин Эростен.
В центре погиб молодой, красивый Теулопик, сражаясь с большой отвагой во главе своего легиона.
Разбитая наголову конница видела, как пал, пораженный десятью стрелами, ее доблестный командир Мамилий.
Наступил вечер, а сражение все продолжалось; изнуренные, раненные и истекающие кровью гладиаторы не прекращали сопротивления.
Спартак не отступил ни на шаг, он пробился вперед с тысячью воинов, окружавших его, клином врезался в ряды шестого римского легиона, который хотя и состоял из ветеранов, все же не мог противостоять натиску фракийца и призывал на помощь Красса, сражавшегося неподалеку от того места, где находился Спартак.
Трибун Мамерк, за которым следовало множество храбрых ветеранов Мария и Суллы, бросился на Спартака, но был тут же убит им. Сопротивляться фракийцу было невозможно: его меч разил с быстротой молнии, и в несколько минут пали два центуриона и восемь или десять деканов, пытавшихся показать солдатам, как следует отражать врага. Они не смогли подать им никакого иного примера, кроме своей собственной гибели.
Бок о бок со Спартаком бился нумидиец Висбальд, начальник одиннадцатого легиона, проявляя необычайное мужество и храбрость; вокруг этих двух доблестных и могучих людей громоздились сотни вражеских трупов.
Над полем сражения сгущались сумерки, и все же римляне, которые, казалось бы, могли уже считать себя победителями, вынуждены были продолжать бой. Вскоре взошла луна и осветила своими бледными лучами мрачную картину кровавого побоища.
Пало свыше тридцати тысяч гладиаторов; вперемежку с ними на обширном поле лежало восемнадцать тысяч римлян. Битва подошла к концу. Пятнадцать или шестнадцать тысяч гладиаторов, оставшихся в живых после боя, длившегося восемь часов, усталые и измученные, отходили подразделениями, манипулами и как попало, врассыпную, к близлежащим горам и холмам.
Только в одном месте все еще кипел яростный бой, все еще не была утолена жажда крови. Бой происходил в центре поля: тысяча воинов, окружавших Спартака, следуя его примеру, сражалась с такой силой, которая, казалось, никогда не истощится.
– Красс, где ты? – взывал время от времени Спартак прерывающимся голосом. – Ты обещал вступить в единоборство со мною!.. Где же ты, Красс?
Уже два часа назад Спартак приказал удалить с поля боя Мирцу, проливавшую горькие слезы. Ее пришлось увести силой.
Спартак знал, что ему суждено умереть, но ему было бы тяжко присутствовать при гибели сестры и точно так же не хотелось, чтобы она стала свидетельницей его смерти.
Прошел еще час. Щит Спартака изрешетило градом пущенных в него дротиков. На его глазах пали последние друзья его, дравшиеся рядом с ним, – Висбальд и Арторикс, который продолжал биться, хотя все тело его было покрыто ранами, а в грудь вонзилась стрела. Падая, он с несказанной нежностью крикнул своему другу:
– Спартак! В элисии… увижу тебя среди…
Спартак дрался один против семисот или восьмисот врагов, сомкнувшихся вокруг него живым кольцом. Покрытый ранами, он стоял посреди сотен трупов, нагроможденных вокруг него. Глаза его сверкали, голос был подобен грому; с быстротой молнии он вращал меч, наводя на всех ужас, поражая, нанося раны и убивая наповал всех тех, кто осмеливался напасть на него. Но вот брошенный в него с расстояния двенадцати шагов дротик тяжело ранил его в левое бедро. Он упал на левое колено и, обратив в сторону врагов свой щит, продолжал размахивать мечом и разил их с нечеловеческим мужеством, словно рыкающий лев, величием души и атлетической фигурой подобный Геркулесу, окруженному кентаврами.
Наконец, пораженный семью или восемью дротиками, брошенными в него с расстояния десяти шагов и вонзившихся ему в спину, он упал навзничь и успел произнести одно только слово: «Ва…ле…рия…» – и испустил дух. Охваченные удивлением, в безмолвии окружили его римляне, видевшие, как он сражался; от первой до последней минуты он бился, как подобает герою, и погиб смертью героя.
Так окончил свою жизнь этот необыкновенный человек, в котором сочетались высокие качества души, незаурядный ум, неукротимая отвага, необычайное мужество и глубокая мудрость, – все качества, необходимые для того, чтобы он мог стать одним из наиболее прославленных полководцев, деяния которого история передавала бы из поколения в поколение.
Два часа спустя римляне ушли в свой лагерь. Мрачная тишина, царившая на поле битвы, озаряемом печальным лунным светом, нарушалась только стонами раненых и умирающих, лежавших вперемежку с мертвецами.
По этому полю смерти бродила лишь одинокая фигурка, с трудом пробираясь среди бездыханных тел, которыми было усеяно поле. Медленно и осторожно продвигалась она к тому месту, где дольше всего шел ожесточенный бой.
Выйдя на освещенное луной место, она вдруг заблестела, словно серебряная, и тогда стало видно, что это воин, шлем и доспехи которого тускло сверкают в лучах луны.
То был, наверное, гладиатор или римлянин, движимый великодушным намерением посетить в такой поздний час это мрачное поле.
Воин долго бродил по полю, пока не дошел до того места, где было нагромождено больше всего трупов и где пал Спартак. Здесь воин остановился. Склонив голову, он рассматривал одно за другим бездыханные тела, пока не разыскал наконец труп вождя гладиаторов. Опустившись перед ним на колени, маленький воин не без труда поднял белокурую голову фракийца и прислонил ее, как к изголовью, к трупу одного из римских центурионов, которого поразил своей рукой Спартак.
Лунное сияние осветило покрытое смертной бледностью лицо гладиатора, такое же прекрасное, как и в жизни, и маленький воин, по лицу которого катились горячие слезы, с громкими рыданиями прильнув устами к этому безжизненному лицу, покрывал его нежными поцелуями.
Воином этим, как читатели могли уже догадаться, была Мирца. Когда гладиаторы были окончательно разгромлены и каждый, кто считал, что умирать бесцельно, думал только о собственном спасении, ища его в бегстве, Мирце удалось ускользнуть от тех, кому поручил ее Спартак. Она вернулась на поле боя, не надеясь застать в живых ни Спартака, ни Арторикса, но в печальной уверенности, что найдет хотя бы их бездыханные тела и простится с дорогими ей покойниками.
– О Спартак!.. Брат мой!.. – восклицала девушка слабым, дрожащим от рыдания голосом, целуя Спартака. – Каким довелось мне увидеть тебя! Какое горе! Что сделали они с твоим прекрасным телом! Сколько ран на тебе… сколько крови!..
Девушка умолкла. Вдруг раздался стон. Он был слышен отчетливее, чем другие стоны, которые в этой мрачной тишине время от времени доносились до нее.
– Неужели я не увижу больше твоего взгляда, так ласково смотревшего на меня! Не увижу больше, любимый брат мой, твоей прекрасной улыбки, сиянием доброты и нежности озарявшей твое благородное лицо? Не услышу больше твоего звучного голоса, дорогих мне слов благодарности за мои малые заботы о тебе!.. О брат мой… о брат мой… не увижу больше, не услышу! О Спартак, любимый брат мой!
И душераздирающий плач снова прервал речь Мирцы, которая все обнимала холодное тело брата.
В эту минуту до ее слуха снова донесся стон, может быть более слабый, но протяжнее первого.
Девушка не двигалась, она по-прежнему целовала лицо бездыханного Спартака.
В третий раз послышался стон, и теперь стонавший произнес какое-то слово.
Девушка поднялась, напрягая слух; она услышала, как кто– то медленно, с трудом произнес ее имя.
Тогда она вскочила, дрожь пробежала по всему ее телу, капли холодного пота выступили на лбу, глаза расширились от ужаса, и она громко спросила, сама не зная кого, как будто ее могли тут услышать:
– Во имя богов, кто это?.. Кто зовет меня?
Ответа не последовало.
Мирца замерла неподвижно, взор ее остановился, точно она окаменела.
– Мирца!.. Родная моя Мирца!.. – отчетливо произнес на этот раз умирающий.
– Ах! Что же это? – радостно вскрикнула девушка. – Неужели это ты, Арторикс?
Шагая через трупы, она приблизилась к тому месту, где лежал, утопая в крови, Арторикс. Лицо его было бледное и холодное, время от времени он медленно поднимал веки, уже отягощенные сном смерти.
Мирца упала перед ним на колени и, покрывая его лицо поцелуями, шептала прерывающимся голосом:
– О… ты жив, любимый мой, обожаемый Арторикс!.. Мне, может быть, удастся спасти тебя… и я согрею тебя своим дыханием… перевяжу твои раны… перенесу в безопасное место…
От прикосновения пылающих губ Мирцы умирающий очнулся и, чуть приоткрыв угасающие глаза, произнес слабым голосом:
– Уже… мы уже встретились? Так… скоро? Значит, мы в элисии, моя дорогая Мирца? Но почему… так холодно… в элисии?..
– Нет, – воскликнула в порыве горячей любви девушка, целуя его, – нет, мы не в элисии… Это я, я, твоя Мирца… Ты жив… будешь жить… потому что я хочу, чтобы ты остался жив… мне нужна твоя жизнь! Правда ведь, ты останешься жить, мой любимый?..
Галл закрыл глаза, как бы боясь, чтобы не исчезло это чудное видение. Но горячие поцелуи девушки заставили его очнуться, и, открыв глаза, на миг загоревшиеся живым огнем, он обнял ослабевшими руками шею Мирцы и прошептал:
– Значит, это правда?.. Я еще жив и мне дарована… перед смертью… невыразимая сладость твоих поцелуев?..
– Да, да, тебе, тебе, мой Арторикс… Но ты не должен умереть… я твоя… твоя… всем сердцем.
– О, я умираю счастливым!.. Гез… внял моим мольбам…
Голос Арторикса становился все глуше и слабее, усилие, которое он сделал над собой, волнение радости окончательно истощили его последние жизненные силы.
– Мирца!.. – воскликнул он, целуя девушку. – Я… умираю…
Девушка своими устами почувствовала, как задрожали его губы, и, услыхав тяжелое и хриплое дыхание, она поняла, что ее любимый угасает, и прошептала:
– Не умирай… подожди меня… умрем вместе и вместе уйдем в элисий!..
Она выхватила из ножен меч, висевший на поясе Арторикса, и, не дрогнув, твердой рукой вонзила его себе в сонную артерию.
– С тобой, – шептала она, крепко обнимая любимого, – я умираю, с тобой войду в обитель блаженных…
– Что… ты сделала? – еле слышно спросил умирающий.
– Я разделяю твою судьбу… любимый мой…
Но она говорила уже с трудом: удар клинка разрезал важнейшую для жизни артерию. Девушка еще теснее прижала юношу к своей груди, и, слив свои уста в поцелуе, они оба испустили дух после короткой агонии.
В эту минуту два гладиатора, осторожно шагая по полю, подошли к тому месту, где лежал Спартак, и, подняв его тело, завернули в широкое шерстяное покрывало темного цвета. Один из них держал ноги, другой поддерживал голову; не без труда вынесли они его с поля сражения. Пройдя свыше двух миль, гладиаторы вышли на дорогу, где их ждала телега, запряженная двумя волами, под присмотром старика крестьянина.
Положив на эту деревенскую телегу тело фракийца, они прикрыли его множеством мешков с зерном, лежавших около телеги, так что тело Спартака было скрыто от глаз.
После этого телега отъехала; солдаты молча шли следом за ней.
Эти солдаты были близнецы Ацилий и Аквилий, сыновья старого Либедия, управителя тускуланской виллы Валерии. Они везли останки погибшего вождя на виллу любившей его женщины, чтобы избавить от поругания, на которое обрекла бы их наглая дерзость победителей.
