Текст книги "Свинец в крови"

Автор книги: Рафаэль Кардетти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

3

Наталия направилась прямиком в VIP-сектор. Охранник Серж, стоящий на фейс-контроле, наградил ее восхищенным взглядом и посторонился, чтобы дать ей пройти. Он уже собирался накинуть на крючок красный бархатный шнур, когда его плечо сжала властная рука. Узнав хватку Томаса Кемпа, агента Наталии, Серж остановился.

Мне кое-как удалось пробиться поближе к лестнице. Конечно, я продвигался куда медленнее Наталии, ведь никому и в голову не приходило уступать мне дорогу. Мне пришлось поработать локтями и пару раз двинуть плечом, чтобы растолкать танцующих. Нормальным людям, тем, в которых не заключена некая сила, все дается с трудом.

Оказавшись в нескольких метрах от Наталии, я окликнул ее по имени. Мне нужно было выяснить или по меньшей мере поговорить с ней. Она задолжала мне объяснения.

Мой голос утонул в буре звуков «Chemical Вrоthers». Наталия не услышала меня и продолжала подниматься. Наверху ее встретил какой-то толстый тип в темно-сером двубортном пиджаке. Она взяла у него из рук бокал шампанского и, смеясь, села за его столик.

Раньше я никогда не видел этого человека. Он обладал всеми типичными признаками банкира или промышленника – от лысины до огромной сигары. Наталия времени не теряла. С моих губ сорвался новый крик, на сей раз – крик досады.

Кемп повернулся и узнал меня. По-прежнему бесстрастный, он нагнулся к Сержу и что-то сунул ему в карман пиджака. Я стоял слишком далеко и не мог увидеть, что именно, но наверняка это были деньги. Кемп умел быть убедительным.

Широко улыбаясь, я подошел к вышибале и, как обычно, протянул ему руку:

– Привет, Серж. Как сегодня дела?

– Извини, Алекс, – ответил он, не отвечая на мое приветствие, – но ты подняться не можешь.

Он положил руку на крючок, удерживающий шнур, загораживая мне проход. Я так и остался стоять перед ним, как оглушенный, с рукой, протянутой в пустоту. Через несколько секунд до меня дошло, насколько нелепа эта ситуация, и я, наконец, отреагировал.

Первое правило хорошего продавца: не позволять сбить себя с толку. Уметь принять удар, а потом, как можно скорее, нанести ответный. За три года меня научили контратаковать, каким бы сильным ни было сопротивление. Я превратился в настоящую военную машину.

– А можно узнать почему? – ответил я, не теряя спокойствия. – Происходит что-то необычное? Почему сегодня, а не неделю назад?

– Люди там, наверху, хотят посидеть одни. Тебя пускали, потому что ты был с Наталией. Ситуация изменилась, тебе больше не рады.

– Она меня бортанула, и я уже недостоин сидеть в ваших дерьмовых кожаных креслах и покупать виски по сто пятьдесят евро за бутылку, так?

Я очень гордился последней фразой. Она получилась блестяще отточенной, достаточно вульгарной, чтобы показать, что я не шучу. Подразумевавшаяся угроза ужасных экономических санкций в случае повторного отказа, судя по всему, не произвела впечатления на Сержа.

– Именно так, ты все правильно понял. Можешь быть догадливым, когда хочешь. Теперь вали отсюда.

Сержу хотелось, чтобы я начал нервничать и утратил ясность ума, – тогда он точно сможет послать меня в нокаут. А я решил нанести удар по ребрам, один короткий, но весьма чувствительный удар.

– И сколько Кемп тебе дал, чтобы ты меня не впустил? Твой хозяин знает, что ты занимаешься такими делишками?

– Алекс, не усложняй. Ты не поднимешься, и точка. Уйди, пока я не рассердился.

Серж тоже умел принимать удары. Конечно, на него играли и полтора центнера мышц. Не говоря уж о маленьком американском пистолете, лежавшем у него в кармане, и о бите, спрятанной за первым пролетом лестницы. Кроме того, за голенищем ковбойского сапога он держал нож.

Все это побуждало меня быть как можно более осторожным, поэтому в конце концов я отступил.

Это никак нельзя было назвать капитуляцией, речь шла именно о стратегическом отступлении.

– Ладно, ухожу.

– Отлично. И чтобы больше твоей ноги тут не было.

– Я подумаю на сей счет.

Что-то в глубине души, может быть, последние капли самолюбия, восставало против торжества беззакония.

– Последнее, Серж... – сказал я, отходя на безопасное расстояние. – Ну и мудак же ты.

Я ушел из «Инферно» в бешенстве.

Мерзавец Кемп не дал мне поговорить с Наталией. А ведь в его обязанности не входило наблюдение за ее личной жизнью. То, что подобная инициатива могла исходить от самой Наталии, у меня в голове не укладывалось. Я размышлял над тем, что все это могло означать.

Перед клубом я увидел фотографа, который в течение многих недель пытался поймать с поличным нас, Наталию и меня, в самом начале нашей связи. Из-за него Наталия чуть меня не бросила. Ее выводило из себя преследование днем и ночью, необходимость постоянно быть начеку. Все кончилось тем, что она рассказала об этом Кемпу, а тот снял трубку и вызвал нескольких приятелей.

На следующий день папарацци, выходя из дому, непонятным образом упал. Ему пришлось провести месяц с рукой в гипсе, еще две недели ушли на реабилитацию. Мы его больше не видели.

Фотограф охотился за «бомбой» недели. Он стоял со своим телевиком в руке и даже не удостоил меня взглядом. Несправедливо, моя история вполне заслуживала внимания.

Возьмите немного гламура, добавьте чуточку социального неравенства, потом хорошенько сдобрите все это разрывом, с которым так и не удалось смириться, и вы получите восхитительный коктейль из предательства и разочарования. Впрочем, мои страдания, судя по всему, его особо не волновали. Разумеется, в этом не было ничего личного. Вопрос денег, как обычно.

Журналы дорого платили за то, чтобы им досталась первая информация о самых горячих скандалах, тех, в которых были замешаны звезды с самой безупречной репутацией. Пару раз в год в них можно было наткнуться на не очень четкие фотографии некоей старлетки, застигнутой в разгар любовных забав с каким-нибудь героем телехроники в саду виллы в Сен-Тропе. Цена удваивалась, если девушка во всеуслышание заявляла о том, что все это подстроено, и клялась в вечной любви к престарелому продюсеру, с которым год назад она сочеталась браком. В том же случае, если на фотографии можно было хорошо рассмотреть ее накачанные силиконом груди, цена, в соответствии с возросшим интересом общественности, вырастала в пять раз.

Среднему читателю было наплевать на несчастного владельца картинной галереи, брошенного топ-моделью. В безжалостном мире пайеток и стразов меня попросту не существовало. Мое горе выглядело почти неприличным на фоне бешеной инфляции или ужасных африканских эпидемий.

Итак, я прошел мимо фотографа, и его палец, лежащий на спуске, даже не дрогнул. Чуть подальше, на улице за клубом, я узнал его машину, мощный внедорожник БМВ. Воспользовавшись темнотой, я нацарапал ключом несколько ругательств на кузове.

Этого оказалось недостаточно, чтобы успокоиться. А мне действительно требовалось снизить уровень адреналина в крови, чтобы придумать верный способ отомстить за оскорбление, нанесенное Кемпом.

Решение пришло само собой. Я широким шагом направился к ближайшему бару.

4

Остаток ночи я пил с какими-то незнакомцами и вернулся домой около половины седьмого утра. Меня преследовало чувство опустошенности и неясного отвращения.

Проходя мимо газетного киоска, я увидел рекламу женского журнала, на обложке которого красовалась Наталия. На ней была футболка с надписью «F*** me I am famous», которую я подарил ей за несколько дней до нашего разрыва. Вернее, следовало бы сказать, ее разрыва со мной.

Ничто не предвещало этого, не было ничего, что могло бы навести меня на мысль о ее решении. Как-то вечером она сказала, что нам лучше расстаться. Конечно, для нашего общего блага. Чтобы повседневная рутина не загасила пламя страсти. Но мы будем по-прежнему встречаться и даже останемся друзьями. Нам вместе было хорошо, это было настоящее, крепкое. И может быть, в один прекрасный день, в жизни всякое случается...

Ее аргументы звучали так фальшиво, что я почувствовал себя героем какого-то бразильского сериала. Она покидала в сумку немногочисленные предметы своего туалета, которые держала у меня в квартире, и ушла. Назавтра заехал шофер, чтобы забрать оставшееся.

Меня не удостоили даже настоящей романтической мелодрамой в духе старины. С тех пор мы не виделись. Стремительное возвращение к холостяцкому существованию.

Я купил журнал и поспешил домой, чтобы скорее закончить эту несчастную ночь. Первым лучам зари пока не удавалось пробиться сквозь тонкие занавески, и это было очень здорово. Сумерки отлично гармонировали с моим теперешним одиночеством.

Вдруг по стене гостиной пробежал бледный отсвет зеленой неоновой вывески аптеки на противоположной стороне улицы. Я посмотрел на измученное лицо, отражавшееся в зеркале у входа. До меня дошло, как сказалось на мне отсутствие Наталии.

Мое отчаяние проглядывало в каждой клеточке кожи. Маленькая морщинка на лбу, когда-то еле заметная, теперь стала глубже и длиннее. Жуткие тени легли черными разводами на пол-лица.

Моя внешность оставляла желать лучшего. Если и дальше пойдет в том же темпе, мне, как последней американской домохозяйке, придется прибегнуть к каким-то ухищрениям вроде ботокса. Я с ужасом представлял себе дальнейшее существование с регулярными посещениями хирурга, приемом стероидов и инъекциями токсинов.

Бертен был прав. Мне предстояло заново научиться жить без Наталии.

Ложиться уже не имело смысла. Я сварил себе кофе, устроился в кресле и стал рассеянно перелистывать журнал. Наталия была везде.

На первых страницах она делилась с читательницами своими секретами красоты, рецептами своих любимых блюд и перечисляла книги, которые читает на ночь. Вся середина журнала была посвящена ее повседневной жизни.

Фотограф сопровождал ее в один из «типичных дней». Вот она тренируется на механической дорожке в своей гостиной, вот потягивает, в компании нескольких подружек, энергетический напиток, достоинства которого обычно расхваливала в телероликах, а вот она в квартире Кемпа, обнимается со своим агентом.

Самые удачные фотографии представляли ее на примерке. Жан-Поль Готье, склонившись над ее плечом, делал вид, будто поправляет какую-то булавку. В действительности же на совершенном теле Наталии даже монашеская сутана выглядела бы как сшитая точно по мерке.

Потом я дошел до последней фотографии. Ее сделали в галерее. Наталия, снятая крупным планом, смотрела не в объектив, а куда-то вбок, на что-то, не попавшее в кадр. На заднем плане четко просматривался маленький портрет римского аристократа, закрывавший дверцу моего сейфа.

Лицо Наталии выражало беззаботность. В кои-то веки она не лгала. Фотографу удалось поймать ее такой, какой она была, такой, какой я ее знал. Икона уступила место женщине, в которую я был влюблен.

Эта фотография настолько выбивалась из всех прочих, что я заинтересовался ею. Подпись сообщала только, что Наталия коллекционирует произведения искусства и обожает посещать галереи в Сен-Жермен-де-Пре. На самом деле она могла бы находиться где угодно. Мое имя не упоминалось ни разу.

Правда хлестнула меня наотмашь, я почувствовал боль, как от апперкота в подбородок. Я знал эту фотографию. Как же я сразу не среагировал?

Я бросился в спальню. Возле кровати, на тумбочке, валялся большой конверт из грубой бумаги. В нем лежало с десяток фотографий. Наталия подарила мне их вскоре после фотосессии в галерее. Тогда я только взглянул на них и бросил на тумбочку. В то время я каждое утро просыпался рядом с оригиналом. Мне были не нужны скверные подобия на глянцевой бумаге.

Я взял нужную фотографию, а остальные швырнул на пол. Вернувшись в гостиную, я положил снимок на соседнюю страницу журнала, и мои опасения сразу же подтвердились. На исходной фотографии в кадр попало больше, и взгляд Наталии был устремлен не в пустоту.

Она смотрела на меня.

И сразу нахлынули воспоминания. Наталия выглядела восхитительно в перламутровом платье с большим декольте. Мы занимались любовью за несколько минут до съемки, перед тем, как выйти из ее квартиры. Она улыбалась, ей было хорошо, она настаивала, чтобы фотограф снял нас вместе, вдвоем, придав тем самым законность нашей связи.

Съемка оказалась очень короткой, честно говоря, короче и не бывает. Потом мы вернулись к ней в квартиру и снова занялись любовью на полу, прямо на ковре в ее гостиной.

Фотографию перекадрировали с одной-единственной целью – убрать меня. А между тем она вышла очень удачной, настолько, что ее купили многие журналы. Наталия с гордостью сообщила мне об этом, когда подарила отпечатки. В эту самую минуту читательницы чуть ли не двадцати стран имели перед глазами свидетельство моего любовного фиаско.

Констатация этого грустного факта окончательно лишила меня гордости. Я схватил телефон и лихорадочно набрал ее номер. Как и в прошлые разы, металлический голос сообщил мне, что вызываемого номера не существует. Наталия сменила его на следующий день после своего ухода.

Я подумал, что она сменила и замок в своей квартире и что мой ключ мне больше не понадобится. Все это действительно напоминало скверный телефильм.

Я положил трубку, а потом решил позвонить Кемпу. После семи или восьми гудков мне наконец ответил сонный голос:

– Мммм...

– Кемп?

– Кто это?

– Алекс Кантор.

–Ты мне надоел, Алекс. Ты знаешь, который час?

– Уже больше семи часов. Я думал, ты встаешь раньше, старина.

– Вчера вечером я работал допоздна. И не зови меня так. Ты прекрасно знаешь, что я ненавижу такую фамильярность.

Врал Кемп плохо. А вот злился он по-настоящему, в этом не могло быть никаких сомнений. От усталости его немецкий акцент становился более заметным.

– Чего ты хочешь?

– Поговорить с Наталией. Дай мне ее новый номер.

– Речи быть не может, она не желает с тобой общаться, даже по телефону. Оставь ее в покое. Вы уже не вместе, я тебе напоминаю об этом, если ты вдруг забыл.

– Будь душкой, Кемп, скажи хотя бы, где она.

– На сессии в Нью-Йорке. И вернется только на следующей неделе.

– Я видел ее сегодня ночью в «Инферно», – вздохнул я, немного раздосадованный тем, что Кемп считает меня таким идиотом.

– Ты, наверное, перепутал. Наталии сейчас в Париже нет.

– Значит, я могу зайти к ней и проверить? – спросил я, нарочно провоцируя его.

Мне совершенно не хотелось иметь дело с кодовым замком на двери Наталии, но этого Кемп знать не мог. Мой вопрос его только еще больше разозлил. Его досада переросла в явное раздражение.

– Ты невозможный человек, Алекс. Когда ты наконец перестанешь быть ребенком? Наталия решила, что, оставшись с тобой, повредит своей карьере. У нее есть дела и поинтересней, чем тратить свою жизнь на ничтожество вроде тебя. Между вами все кончено.

– Ей будет лучше убивать время с денежными мужиками, вроде того типа с сигарой, да? Сколько миллионов у него на счете? Ты хотя бы получаешь проценты, когда даешь ее напрокат на вечер?

Кемп, казалось, растерялся. Несколько секунд он молчал. Я слышал, как он дышит в трубку. Я нажал на болевую точку.

– Ну что, Кемп, даже не защищаешься? Не хочешь ли ты мне сказать, что...

Мои слова ушли в пустоту. Агент положил трубку, не сказав больше ни слова. В ухо мне ударил пронзительный гудок.

Я не узнал почти ничего нового, разве что убедился, что Кемп причастен к моим бедам. И еще этот тип в темно-сером костюме. Мне не верилось, что Наталия могла бросить меня из-за него.

Вдруг комната завертелась вокруг меня. Я еле успел добежать до туалета и нагнуться над унитазом. Я изрыгал не только излишки спиртного из желудка. Одновременно я освобождался от отвращения, которым наполняла меня вся эта история.

Когда наконец я нашел в себе силы выпрямиться, острая боль пронзила виски. Я бросился на кровать и забылся мертвым сном, молясь о том, чтобы проснуться как можно позже.

5

Сара Новак приехала на место преступления около одиннадцати утра. Она поставила машину на тротуаре прямо перед домом, в котором произошло убийство. Дав синей мигалке на крыше покрутиться чуть дольше, чем это действительно требовалось, она заглушила мотор. Как правило, ей доставляло удовольствие оповещать о своем приезде и резким торможением с оглушительным скрипом шин по асфальту.

Однако на сей раз она решила обойтись без дополнительных эффектов. Новое дело представлялось серьезным. В богатых кварталах полиция должна уметь оставаться незаметной. Поэтому Сара удовольствовалась таким, довольно сдержанным выходом на сцену.

За шнуром ограждения полицейский, назначенный на дежурство окружным комиссаром Лопесом, пытался сдержать натиск первых зевак, привлеченных запахом крови. Так бывало всегда, стоило распространиться новости о смерти какой-нибудь знаменитости. Каждая кумушка стремилась во что бы то ни стало раздобыть секретную информацию, чтобы поразить соседку по лестничной площадке. В чудесном мирке пенсионеров существовала жестокая конкуренция на рынке горячих еженедельных сплетен.

Сара изящно выбралась из машины и прислонилась к дверце попкой, обтянутой чуть тесноватыми джинсами. Она зажгла сигарету и с наслаждением затянулась. Прежде чем заняться новым делом, она всегда старалась погрузиться в его атмосферу. Опыт подсказывал ей, насколько важны внешние детали для понимания сценария преступлений. Этому в полицейской школе не учат. Сара поняла это за те годы, в течение которых она постоянно оказывалась рядом с трупами.

Вечно одна и та же история: ничтожества оставляли за собой вопиющие улики и в результате быстро попадались. Уйти удавалось только самым хитрым. Преступный мир отражал неравенство, царящее в обществе, и даже придавал ему особую остроту.

Республиканское государство, государство, основанное на равенстве, избрало Сару, чтобы она противостояла логике этого естественного отбора. Она играла роль песчинки в отлаженном механизме эволюции.

Она дорого заплатила за эту привилегию. Десятилетняя служба в уголовном розыске стоила ей нескольких возлюбленных, изрядного числа друзей и призвания матери семейства. Ей уже исполнилось тридцать шесть лет, и она в конце концов привыкла к мимолетным любовным связям, к тому, что любовникам надоедают телефонные звонки среди ночи, к пустой постели, куда она возвращалась поздним вечером.

Впрочем, она слишком ценила свою работу, чтобы оглядываться назад и оплакивать потерянное время. Ей нравились блики мигалки, разрывавшие ночь, нравилось ощущение холода от прикосновения револьвера к коже. Ей нравилось идти по следу неделями, до самого конца, и превращать каждую незначительную деталь в неоспоримое доказательство. И самое главное, она получала бесконечное удовольствие от сухого звука, с которым наручники защелкивались на запястьях преступника.

Единственное сомнение относилось к порядку, в котором выстроились различные элементы ее жизни. С самого ли начала, действуя в соответствии со своими вкусами и призванием, она свела свою жизнь к работе, или, наоборот, одержимость профессией постепенно сделала такими унылыми ее вечера и выходные?

Но в общем, порядок не имел особого значения. Сара была хорошим полицейским и знала это. Лопес часто говорил ей, что она обладает инстинктом, тем, что отличает профессионалов. Но ей самой казалось, что своими профессиональными успехами она обязана другому качеству, признаться в котором было гораздо труднее: с самого раннего детства она ненавидела проигрывать.

Жертва жила в доме из тесаного камня, стоявшем в глубине улицы. За застекленной парадной дверью виднелась широкая мраморная лестница, застланная красным ковром. На тротуаре перед зданием стояло несколько роскошных автомобилей, немецких и английских. Людей видно не было, за исключением многочисленных силуэтов в форме в окнах третьего этажа.

В коротком телефонном разговоре Лопес сказал ей, что признаков взлома не обнаружили. Значит, убийца был знаком с жертвой, иначе она не впустила бы его. У обитателей таких кварталов быстро развиваются параноидальные синдромы.

Удовлетворившись осмотром места, Сара бросила окурок на землю и раздавила его каблуком. Шуршание шин по асфальту заставило ее поднять голову. Красный «альфа-ромео» с глухим урчанием припарковался совсем рядом с ее машиной. Саре не нужно было ждать, пока водитель выберется из салона с тонированными стеклами – она и так знала, что это приехал Эрик Коплер, свободный журналист, специализировавшийся на политических скандалах.

Несмотря на простоватую внешность, Коплер обладал чутьем и выносливостью охотничьей собаки. Унюхав интересное дельце, он не останавливался, пока не доводил расследование до конца. Он никогда ничего не оставлял без внимания и мог месяцами идти по следу.

В своей области он считался мастером. По слухам, именно он обнаружил, что у бывшего президента имеется внебрачная дочь. Умный тип, прекрасно умеющий выживать в любых обстоятельствах. Несмотря на то, что Коплер и Сара выбрали разные пути, они были очень похожи друг на друга.

Она задалась вопросом, как это он сумел так быстро прибыть на место, если она сама толькотолько обо всем узнала. И дала себе слово, что скажет по этому поводу пару слов консьержке.

Хотя Сара с самого начала знала, о чем ее спросит журналист, услышав его голос, она напряглась.

– Привет, красавица, не уделишь мне минутку?

– Ты прекрасно знаешь, что пока я тебе ничего сказать не могу, Коплер. Если Лопес пронюхает, что я с тобой разговаривала, он может усадить меня за бумажки до самой пенсии.

– Не бери в голову. От тебя слишком много пользы, чтобы тратить твои таланты на заполнение бланков. И даже если нас увидят вместе, у твоего шефа ума не хватит связать это с расследованием. У него на такую сложную дедуктивную работу мозги не заточены.

Это замечание сразу исправило Саре настроение. Слышать гадости о начальстве было почти так же приятно, как говорить их.

Коплер поспешил закрепиться на достигнутом рубеже:

– Лопес прощает тебе скандальность и мерзкий характер, потому что он ценит тебя, Сара. Он никогда в жизни не отправит тебя на свалку. Так что не бойся подтвердить слухи. Значит, она действительно умерла?

– Как тебе удалось так быстро все узнать?

– У меня отличные информаторы. И, вопреки тому, что ты, безусловно, думаешь, консьержка мне ничего не сказала.

– А, так это кто-то из наших...

– Слушай, Сара, будь все твои коллеги так же неразговорчивы, как ты, у меня не было бы никаких шансов преуспеть в моей профессии. Ничто так не развязывает язык, как небольшой финансовый стимул. К тому же я отношу это на счет профессиональных расходов. Жизнь все-таки прекрасна!

Веселый смех Коплера нарушил строгую тишину улицы. Он закурил, предложил сигарету Саре, но та отрицательно помотала головой.

– Меня так и подмывает отвести тебя в комиссариат и задать тебе пару вопросов по поводу твоих информаторов, – пошутила она в свою очередь. – Мне надо идти. Извини, но больше я ничего сказать не могу.

Коплер решил попытать счастья в последний раз:

– Обещаю, что не упомяну твоего имени. Ты останешься традиционным «источником, близким к следствию». Не губи меня, Сара... Как же я смогу удовлетворить любопытство моих читателей, если основной следователь отказывается давать мне разъяснения?

– Этими сентенциями о свободе информации ты меня не проймешь. К тому же это не твоя любимая тема. Ты ведь обычно не интересуешься шоу-бизнесом. Чем же вызвано твое любопытство?

– У каждого есть свои маленькие секреты. В данный момент можно сказать, что сегодня утром некий инстинкт привел меня на эту улицу. И кого я тут увидел? Королеву убойного отдела, секс-бомбу уголовной полиции Сару Новак собственной персоной! Мой незаурядный ум сразу же подсказал мне, что тут произошло нечто интересное. Такое объяснение тебя устраивает?

– Избавь меня от своего бреда, пожалуйста... – вздохнула Сара. – Зачем ты здесь?

Коплер секунду колебался. Он знал, что его ответ не понравится следовательнице.

– Пока что я ничего не могу тебе сказать. Мне надо немного привести в порядок собственные мысли. Позже поговорим, обещаю. – Он посмотрел на часы и бросил недокуренную сигарету около тротуара. – Это не совсем то, чего я хотел, но мне еще надо кое-что проверить. До скорого, красавица. Созвонимся.

Он уселся за руль «альфа-ромео», включил зажигание и быстро подал машину назад. Проезжая мимо следовательницы, он помахал ей через тонированное стекло и резко выжал педаль газа.

Сара смотрела вслед автомобилю, пока тот не скрылся за углом. Судя по тому, как журналист заторопился уехать, ему хотелось поскорее закончить разговор. Никогда еще Коплер так явно не уходил от ответа. Наоборот, их отношения всегда были искренними, насколько это позволяли требования секретности, предъявляемые работой того и другой. Она лично сообщала ему выводы своих расследований. Он, со своей стороны, делился с ней информацией, полученной в таких кругах, куда обладателю журналистской карточки попасть было легче, чем сотруднику полиции.

Пытаясь ничем не выдать своего волнения, Сара вяло махнула рукой полицейскому в форме, охранявшему вход в здание. Тот бросил беглый взгляд на удостоверение – она позаботилась о том, чтобы оно выглядывало из кармана куртки.

Фотография, сделанная при поступлении на работу в полицию, запечатлела хрупкую женщину с правильными чертами лица. С тех пор Сара очень изменилась. Ее с трудом можно было узнать. Она нарастила мышцы и подстригла волосы. Она ожесточилась. Ее тело и ее разум приспособились к ужасам повседневной работы. И тем не менее она не сочла нужным заменить этот снимок на более поздний. Напротив, ей хотелось сохранить это свидетельство своей прошлой жизни.

Когда она пришла в полицию, в конце восьмидесятых, то сделала это по политическим соображениям. Она не принимала пассивности своих друзей, видевших, как нарастают неравенство и несправедливость, но не осмеливавшихся перейти к действиям. Сара хотела оказаться как можно ближе к проблемам человечества, к тому рубежу, за которым решалось будущее.

Со временем она поняла, насколько бесполезны все ее усилия. С каждым новым трупом она уходила все дальше от улыбающейся женщины с большими, полными надежды глазами. Она не позволяла себе погрузиться в отчаяние, но в конце концов пришла к признанию невозможности как-то повлиять на ход событий. Она отдалась на волю потока, и этого было достаточно.

В то время, когда была сделана эта фотография, она, без сомнения, возненавидела бы себя сегодняшнюю.