Текст книги "Неоседланные лошади"
Автор книги: Рафаэль Арамян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
Солнышки
Нынче весне чего-то не хватает. Может быть, неба, заполненного солнышками с детского рисунка. Одно солнце – как этого мало! И почему должно быть всего одно, если на рисунке малыша, лежащем передо мной на столе, одно солнышко всходит из-за домика, другое сияет в зените, третье зацепилось за балкон, а дети, вышедшие встречать весну, тянут за собой на ниточках разноцветные солнышки.
Смотрю на единственное Солнце Весны, всходящее из-за крыш домов, зажмуриваю глаза и говорю себе: вовсе одного и не мало!
Но вот уже два солнца сияют на носках моих до блеска начищенных туфель, два другие заставляют меня на миг еще плотнее зажмуриться, на пиджачной пуговице сверкает еще одно.
Вдруг я замечаю, что белые айсберги облаков медленно надвигаются друг на друга, стараясь заслонить собою единственное Солнце Весны.
Хватаю со стола разрисованный солнышками детский рисунок и стараюсь им преградить дорогу облакам…
И спешат нарисованные ребенком солнышки помочь тому одному-единственному Солнцу.
Перевели В. Власов и Н. Манукян
Самая веселая собачка
Очень веселая была собачка, вы не знаете, какая она была хорошая, никто не лаял звонче ее, никто не бегал быстрее ее и ничей хвост не торчал такой завитушкой.
– Ну и что же с ней случилось?
– Что случилось? Пропала.
– Где?
– Здесь.
Ребенок показал на кусты.
– Пойдем искать, – сказал я.
– Нет, она здесь.
– Хорошо, как же ее зовут? Будем звать.
– Жучка.
И мы вместе позвали:
– Жучка, Жучка…
Из кустов вышла собачка с черным, как спелый инжир, носом. Но она не успела спросить, что нам нужно, потому что, откуда ни возьмись, прилетела пчела и угрожающе зажужжала над ее головой. Собачка скосила глаза и застыла на месте, а когда пчела улетела, облегченно вздохнула, повернулась к нам и молвила – гав – то есть что вам нужно?
– Это Жучка? – спросил я.
– Этого не хватало, – обиженно ответил мальчик.
И мы снова вместе позвали:
– Жучка, Жучка…
На этот раз в конце аллеи показалась другая собачка, с кривыми ножками. Она сердито тявкнула – то есть почему вы мне мешаете? И побежала к поджидавшей ее поодаль дворняжке, у которой уши были обрезаны и голова, как заметил когда-то мой племянник, увидев подобную собаку, была похожа на болгарский перец.
В парке больше не было ни одной собаки, и я подумал, что непременно кто-то другой увел Жучку мальчика. Но я ничего об этом не сказал, потому что ребенок, опечаленный, продолжал смотреть вокруг и еле слышно умоляюще шептать:
– Жучка, Жучка, где же ты?
И вдруг глаза мальчика заблестели, он прыгнул в кусты и весело воскликнул:
– Вот ты где спряталась!
Я остолбенел от удивления: из кустов ребенок вытащил резиновую собачонку с хвостиком-завитушкой, крепко прижал ее к груди, потом вместо нее гавкнул несколько раз и помчался по аллее.
Я стоял и смотрел ему вслед, невольно думал: «И вправду, собачка мальчика самая веселая, самая быстроногая, лающая звонче всех, с самым красивым хвостиком-завитушкой».
– Гав, гав, гав… – бегал мальчик по аллее. – Гав, гав, гав… – бегал он, обняв резиновую Жучку.
Перевела С. Казарян
Скучный человек
В саду, возле скамейки, на которой сидел человек в кителе, играли дети.
– Знаете, почему шарики не поднимаются? – спросил один из мальчишек, ему никто не ответил «знаю», никто не спросил «почему», и он продолжал. – Мой дядя говорит, если шарики поднимутся, ребятишки вместе с ними улетят в небо, и наш город станет самым скучным городом.
– Ну и хорошо… – забормотал человек в кителе.
Дети с удивлением взглянули на него – непонятно, спит он или нет, – и продолжили игру. Сперва они у скамейки мелом нарисовали что-то, потом начертили классы. Но одна из девочек топнула ножкой и сказала:
– Я не играю. Плохо начертили.
На девочку никто не обратил внимания, и она топнула сильнее:
– Сказала, не буду играть.
Но опять на нее никто не обратил внимания, и девочка, недовольная, ушла.
Потом один из мальчишек сказал, что у него есть большая-пребольшая лошадка, больше автобуса, и она ест каждый день по три дерева травы.
Человек в кителе, который, казалось, дремал, приоткрыл глаза и буркнул:
– Таких лошадей не бывает.
Дети с удивлением посмотрели на него, но он тут же закрыл глаза, и они продолжили игру. Тот мальчик, который начал первый, снова сказал:
– Мой дядя говорит…
– Почему всегда говорит твой дядя, а не папа? – спросила одна из девочек.
Мальчик не ждал такого вопроса, на миг смутился, потом ответил:
– Потому что мой папа погиб на фронте. Дядя говорит, что он принесет мне воздушные шарики, я привяжу их к корзине, сяду в нее и поднимусь выше облаков, а потом проколю шарики по одному и спущусь на землю.
– Так не бывает, – не открывая глаз, забормотал человек в кителе.
И чтобы человек в кителе поверил, что так бывает, ребятишки сбились в кучу, пошептались и решили играть в самолет. Широко раскинув руки, они стали летать, жужжа носиться взад и вперед.
Глаза у человека в кителе были закрыты, и не увидел он, как пронеслись ребята над облаками, как поднялись ввысь и стали парить в небесной синеве.
Перевела С. Казарян
Волка нет
– Дед-мороз идет по лесу, а за ним твой папа, зайчик, белочка, лисичка и волк.
– Волка нет, – решительно отрезал мальчик.
– Как это?
– Нет, и все, его вчера убил дядя охотник.
– Кто тебе сказал?
Ребенок на мгновение задумался, вернее сделал вид, что думает, и таинственно шепнул:
– Собачка сказала.
На лестнице послышались шаги. Мать и сын прислушались. Кто-то подымался наверх.
– Кто это был? – спросил мальчик.
– Гарсеван, который живет в дымоходе, он пошел зажигать звезды.
– Папа, наверное, заблудился в лесу.
– Наверное, – сказала мама.
За окном кружились пушистые снежинки. Мальчик взял лист бумаги и мел и попробовал их нарисовать. На белой бумаге снежинки не получались. Мальчик огорченно прикусил губу.
Серебро вечера поблекло, сумерки сгустились. Темнота, подобно любопытному ребенку, прильнула к стеклу. Мальчик посмотрел в окно и увидел свое отражение, потом на стекле засияла огнями елка, и он обрадовался.
Там, за окном, сидел очень похожий на него мальчик со своей мамой и елкой.
Он встал и подбежал к окну, «тот» мальчик побежал ему навстречу. Они взглянули друг на друга, потом прильнули к стеклу, и тогда мальчик за окном исчез. Теперь он видел улицу и большие пушистые снежинки, которые медленно опускались на землю.
– Папа несомненно заблудился в лесу, а дед-мороз вернулся и ищет его. Из-за папы Новый год несомненно опоздает, – грустно сказал мальчик, не отрываясь от окна.
Мама засмеялась, конечно же она засмеялась над словом «несомненно».
– Откуда ты взял это «несомненно»?
– Так говорит Вага. Он говорит: мы несомненно будем кататься на Луне на велосипеде. Несомненно мы будем жить, где только захотим…
Мать обняла сына, мальчик увидел в окне отражение мамы, елку и сказал:
– За окном есть еще одна ты, я и наша елка. Несомненно теперь везде – я, ты и наша елка.
На лестнице послышались шаги.
– Кто там? – спросил мальчик. У двери послышался знакомый звонок: два коротких, один длинный.
– Это папа, – сказала мама и весело побежала в переднюю.
– Подожди. Я спрячусь, потом откроешь. А если спросит, где Ашотик, скажешь: пошел в лес искать тебя, несомненно скажешь.
– Хорошо.
Мать открыла дверь. Из-под стола Ашотик увидел, как вошел папа, стряхнул с шапки снег и спросил:
– Где Ашотик?
– Пошел в лес тебя искать.
– A-а, – многозначительно протянул папа, потом подошел к столу и стал совсем близко от Ашотика. От папиной одежды тянуло холодом. – Это веселая-превеселая девочка-кукла, – сказал отец и поставил одну игрушку на стол.
Ашотику очень хотелось увидеть веселую-превеселую девочку, но как? Ведь он в лесу и теперь зажигает спичку за спичкой, чтоб найти отца. Ашотик пожалел, что в кармане у него нет спичек. Он еще сильнее обнял колени, чтобы случайно не выскочить из-под стола.
Потом папа что-то еще достал из кармана.
– Что это? – спросила мама.
– Это тебе, любимая, без тебя я бы заблудился в пути.
«Наверное, коробка спичек, – подумал Ашотик, – несомненно папа принес коробку спичек, чтоб мама осветила лесную дорогу». Ашотик опечалился: ему не разрешают трогать спички.
– А это, – сказал папа, доставая из кармана еще одну игрушку, – волк.
Ашотик хотел крикнуть, что волка нет, но промолчал.
– Где Ашотик? – снова спросил отец.
У Ашотика сильно забилось сердце: неужели мама забыла?
– Я ведь уже сказала, – рассердилась мама, – ты опоздал, и он пошел в лес искать тебя.
– Зачем отпустила? А если на него нападет волк?
Ашотик больше не мог усидеть на месте, он выскочил из-под стола, обнял отца и изо всех сил крикнул:
– Волка нет.
– Как это? – удивился папа.
– Нету, его вчера убил дядя охотник.
На лестнице послышались шаги.
– Кто там? – спросил мальчик.
– Это Гарсеван пошел зажигать звезды, – сказал папа.
– Он уже зажег звезды, – возразил мальчик и показал на огни елки, дрожащие на стекле.
За окном, на черной канве ночи, четко вырисовывалось отражение этой маленькой счастливой семьи: сын, отец, мать и большая новогодняя елка. Изображение стало множиться, как будто много-много таких семей вот так сидят сейчас у елки, и в этом чудесном счастливом мире есть все, кроме волков.
Все трое смотрели на свое отражение в окне и весело смеялись. Вместе с ними смеялась веселая-превеселая девочка-кукла, но ее смех слышал один только маленький Ашотик, который понимал язык игрушек, а игрушки понимали его.
Перевела Е. Алексанян
Такси
– Я только что из командировки, – оправдываясь, сказал пассажир, проводя рукой по заросшему лицу, – боялся опоздать, но вот все-таки успел. У меня уже два сына, а у вас? – в его голосе чувствовалась гордость.
– Я развожу людей по домам.
Пассажир внимательно взглянул на водителя и удивился. Ему было едва сорок лет, а на голове уже густо серебрилась седина. «Он был на фронте», – решил пассажир.
До Нового года оставалось десять минут. Такси остановилось перед новым домом, потом вновь вспыхнул зеленый глазок, машина медленно заскользила по асфальту.
– Такси!
Водитель затормозил машину.
– Первый роддом, – запыхавшись сказал молодой человек.
У больницы водитель вышел из машины.
– Здесь работает ваша жена? – спросил юноша.
– Она могла бы здесь лежать, но… нет, я просто хочу увидеть того гражданина, которому в двухтысячном году будет столько же лет, сколько мне сейчас, и ни одного седого волоса.
Юноша не понял водителя и не удивился его рано поседевшим волосам, потому что сам был еще очень молод.
Перевела Е. Алексанян
Морские камушки
Это знают все – то, что живет на свете, рано или поздно умирает и больше не возрождается. Как-то прошлым летом случилось мне собрать морские камушки – яркие, разноцветные… Но когда я вынул их из воды и положил на горячий от солнца песок, они потускнели.
Я растерялся, огорчился… Эти камушки я принес домой, и они, мертвые, лежали на моем столе, пока один из друзей, который всегда собирал морские камушки, не сказал мне:
– Положи их в воду.
Я бросил камушки в стакан с водой. Они ожили, заиграли.
И теперь я не знаю, правда ли то, что знают все…
Смотрю на цветные камушки в моем стакане и думаю о том, что где-то обязательно должен быть стакан воды, оживляющий все. Я думаю о том, что жив каждый ушедший год, что все прошлые дни – это морские камушки, а время – море…
Так мне думается, и я не хочу никому говорить «прощай», а только– «до свиданья!».
«До свиданья» – всему прекрасному, что живет на свете.
Кто знает, где и когда мы сами снова заживем, возродимся?
Перевела К. Кафиева
Воробушки
Серые воробушки сидят на голой ветке дерева, и кажется, что на ветке – листья.
Если зима неизбежна, пусть она приходит так. Пусть взамен каждого опавшего листка на ветку сядет воробушек.
Пусть так и приходит зима, если уж ей непременно надо прийти.
Перевела К. Кафиева
Лес
Под моим окном разговаривают друг с другом два человека. У каждого из них на плече – елка. Ветви елок переплелись и тоже разговаривают друг с другом.
Мне не слышно, о чем беседуют люди.
Я не слышу, о чем беседуют елки. Но почему-то мне кажется, что одна елка говорит другой:
– В моих ветках еще слышен шум леса. Зимний лес, летний лес…
– Лес… – вздыхает вторая.
– Лес… – откликается первая ель.
И мне хочется, чтобы люди не расставались друг с другом, чтобы человек жил рядом с человеком, елка – с елкой, и чтобы никто не вздыхал в тоске: «Лес…»
Перевела К. Кафиева
Бумажный кораблик
В луже, оставшейся после дождя, плавает кораблик, сделанный ив тетрадного листка. Я был свидетелем многих крушений, и мне страшно за этот кораблик.
– На помощь, на помощь, на помощь, корабль перевозит матерей с детьми! – тревожно выкрикивает какой-то мальчишка. Остальные кидают в воду камни, вызывая волнение, шторм.
– Корабль заблудился в тумане, мне ничего не видно, прожектора уже не помогают, – отвечает один из мальчишек, и они начинают подкидывать в воздух зажженные спички. Спички падают в воду, гаснут, шипя, и плывут по воде. Кораблик накренился, и я вижу написанную на его боку и уже почти размытую арифметическую задачу, которую много лет назад я так и не смог решить.
Мне обидно и грустно – за кораблик и нерешенную задачу. Но стоящая рядом девчушка удивленно говорит мне:
– Дядя, вы не верьте – там никого нет, честное слово, никого нет.
И я улыбаюсь ребенку, который и не подозревает, как драгоценен груз бумажного кораблика, как дорог этот груз, который называется детством.
Перевела К. Кафиева
Сердце
Дети лепили снежную бабу, и, когда все было уже готово, мальчик с веснушками на лице сказал, шмыгнув носом:
– А сердце? Без сердца снежный человек не сможет жить.
Все с ним согласились, и оживленная работа приостановилась. Самые маленькие, которые подносили снег, беспомощно затоптались на месте.
– Нужно горячее сердце, а то ночью снежный человек замерзнет. И еще нужно, чтоб сердце было доброе, тогда он нас сразу полюбит и будет рассказывать нам сказки, – сказал мальчик, у которого только что прорезались два передних зуба, и все с ним тут же согласились, потому что он учился во втором классе.
– Ну, скорей принесите сердце, – сказал он детям.
Ребята рассыпались кто куда. Первой вернулась маленькая, очень маленькая Нуник. Она шла осторожно, крепко зажав что-то в кулачке. Нуник не ходила домой, постояла немного на лестнице в подъезде и вернулась.
– Что у тебя в руке? – спросил второклассник.
– Сердце.
– А ну-ка покажи.
Нуник разжала кулачок. На ладони ничего не было, но мальчик понял, что в этом маленьком кулаке действительно бьется самое красивое сердце, самое хорошее, самое горячее. Он бережно взял у Нуник сердце и вложил в грудь снежного человека. Нуник гордо встала рядом с второклассником, и они принялись вместе ждать.
Потом появилась Арпик с первого этажа.
– У тебя что? – спросил второклассник.
Арпик достала из кармана кусочек свинца и протянула мальчику.
– ???
– Во время войны это достали из папиного сердца.
– Хорошо, – понимающе кивнул мальчик, укладывая новое сердце рядом с Нуникниым.
Теперь они ждали втроем.
Из подъезда выскочил веснушчатый мальчик.
– Бери, – сказал он запыхавшись, протягивая сердце – подушечку для иголок. Пальцы у него были в крови.
– Почему на сердце кровь?
– Это иголки искололи сердце.
– Ничего, – успокоил его второклассник, и снежный человек получил еще одно сердце.
Последней пришла пятилетняя Арус. Ее пришлось дольше ждать, потому что она жила на четвертом этаже и спускалась по лестнице очень осторожно.
Она принесла маленькую гуттаперчевую куклу.
– Это Анаит, она мне рассказывает сказки и очень любит всех детей, – сказала она, отдавая куклу.
– Я ее знаю, – сказал второклассник, – она к нам вчера приходила.
Арус удивленно посмотрела на куклу:
– Когда это ты успела, шалунья? – Она приложила ухо к лицу куклы, чтоб услышать, что она ответит, и повторила за нее: – Говорит, что я в это время была в школе.
– Ты ведь еще не ходишь в школу, – возразил веснушчатый мальчик.
Арус чуть не заплакала от обиды.
– Хожу, наша школа около письменного стола моего папы.
– Конечно, ходит, – подтвердил второклассник, и Арус засияла от удовольствия.
Куклу положили рядом с другими сердцами, потом из двух угольков сделали глаза, вместо носа воткнули морковку, но, когда снежный человек был уже совсем готов, мать увела домой Арус, а мальчика с веснушками позвал вернувшийся с работы отец:
– Я купил тебе книжки, пошли домой.
Возле снежного человека остались маленькая, совсем маленькая Нуник, Арпик и второклассник.
Второклассник приложил ухо к груди снежного человека и стал слушать.
– Какое у него горячее сердце. Так сильно бьется, что в новогоднюю ночь он ни за что не замерзнет.
Нуник и Арпик тоже прислушались: как горячо бьется сердце снежного человека.
Вечером ребят уложили спать. Нуник закрыла глаза, и до нее отчетливо донесся стук сердца снежного человека, потом он начал рассказывать ей сказку, и она улыбнулась во сне.
– Почему она улыбается? – забеспокоилась мама и позвала отца. – У Нуник поднялась температура, – тревожно сказала она.
Отец приложил руку ко лбу девочки.
– Нет у нее температуры, просто Нуник снится какой-то сон.
А Нуник слушала, как бьется сердце снежного человека. Снежный человек рассказывал ей сказку.
Маленькая Арус тоже услышала стук сердца снежного человека. Стенные часы в спальне повторяли за ним: тик-так, тик-так. А гуттаперчевая кукла рассказывала сказки там, внутри снежного человека, потому он и не замерзал, потому у него было горячее сердце, а снежные рассказы совсем солнечные.
Все-все дети слышали, как бьется сердце снежного человека, не слышали только взрослые, они не знали, что во дворе живет снежный человек, а в его груди лежит исколотая иголками сердцевидная подушечка, маленькая гуттаперчевая кукла, осколок свинца и самое красивое, – сердце Нуник. Об этом знали только дети, и потому билось сердце снежного человека, а маленькие, мальчики и девочки в своих кроватках слушали его удивительные снежные рассказы.
Перевела Е. Алексанян
Девочка, которая хотела жить как подсолнух
Ей дедушка прочитал, что подсолнух всегда поворачивает голову к солнцу, потом у себя в саду она увидела это и решила жить как подсолнух – всегда лицом к солнцу.
Каждое утро девочка выходила на балкон и смотрела на восток. В глазах щекотало, между ресницами рождались радуги. Она закрывала глаза, и в сгустившейся под веками темноте вертелись красные, золотистые кружочки. Кружочки отдалялись, укатывались далеко-далеко, терялись и рождались снова. Удивлялась девочка, почему никто не живет как подсолнух. Потом она умывалась, повернув лицо к солнцу, и вода в ладонях казалась расплавленным золотом. А когда пила чай, садилась так, чтобы в стакане и на серебряной ложке играло солнце. Когда же шли с дедушкой гулять, она все время смотрела куда-то вверх и в сторону.
– Ты куда смотришь? – спрашивал дедушка.
– Я живу как подсолнух.
– Хорошо делаешь, – говорил дедушка и на переходе улицы брал внучку на руки, чтобы она могла все время смотреть на солнце.
В парке дедушка садился на скамейку, вынимал свежие газеты и читал, а девочка бежала на площадку и замирала в центре. Вокруг собирались удивленные дети, разглядывали ее, смеялись. Девочка не обращала на них внимания, но ждала, что кто-нибудь спросит, почему она все время смотрит на солнце. И однажды так случилось. Девочка поменьше ее, у которой в волосах торчал огромный бант, спросила:
– А почему ты так стоишь и не смотришь на нас?
– Я живу как подсолнух.
– А как живет подсолнух?
– Он всегда поворачивает голову к солнцу.
Но девочка не смогла долго жить как подсолнух: однажды дедушка заболел, и ее повели гулять мама и папа.
Девочка шла, повернув лицо к солнцу, и мама сказала:
– Куда ты смотришь?
– Я живу как подсолнух.
– Глупости, – сказал папа, – смотри под ноги, а то упадешь.
– Смотри направо, машины идут, смотри направо! – рассердилась мама, когда переходили улицу.
– Я хочу жить как подсолнух.
– Мало ли чего ты хочешь, – сказал папа, – ты должна глядеть туда, откуда ожидается опасность, а не поворачивать лицо к солнцу.
– А я хочу жить как подсолнух, – плача от обиды, сказала девочка, и в капельках слезинок под ее ресницами засверкали тысячи солнц.
Перевела С. Казарян
Оркестр прошел по нашей улице
У нас нет хорошего двора, попросту нет двора, поэтому дети играют на тротуаре. Впрочем, все равно, будь у нас двор, и тогда произошло бы то, что произошло с Арамиком, потому что стояло лето, и оркестр прошел по нашей улице. Пока этот оркестр добрался до нее, он прошел и по другим улицам, иначе откуда могло бы набраться так много идущих за ним ребят.
Рядом с барабанщиком шагал загорелый мальчуган. Был он бос и без рубашки. Конечно, у него нашлась бы дома пара башмаков, пусть даже старых. Но кто не знает, что дети быстро изнашивают обувь? Как видно, по этой причине мать Арамика и припрятала его башмаки.
Рядом с барабанщиком, задрав голову, шагал босой Арамик, именно тот Арамик, о котором я собираюсь рассказать. Он шагал и ударял в воображаемый барабан.
Впереди, у ног капельмейстера, прыгали в такт музыке девочка и ее брат. Я говорю брат, потому что именно так мне сказали дети. Другой мальчик, совсем крошка, тоже пытался шагать в такт музыке, но отставал и, сбиваясь с ноги, то и дело принимался бежать.
А мальчик с балкона, того балкона, с перил которого в праздничные дни свешивается великолепный ковер и портрет в цветочной раме, грустно смотрел вниз. Он никогда и никому не завидовал, но теперь завидовал босому Арамику, прыгающим впереди оркестра девочке и ее брату и тому крошке, который то отставал, то забегал вперед. Завидовал, но что он мог поделать, если ему запрещалось играть с детьми, бегать по улице, говорить на том языке, на котором папа с мамой почти не говорили. «Зато, – утешал себя мальчик с балкона, – в праздничные дни вся эта детвора завидует мне. В праздники красивее всех балконов разукрашен наш балкон, а папа везет меня на площадь – смотреть парад».
Что я говорю? Где это видано, чтобы дети могли так утешать себя?
Ребенок всегда остается ребенком. При виде чужой игрушки, пусть даже сломанной, он забывает о своих игрушках и, чтобы получить ее, готов уступить все свои.
Когда оркестр вышел на новую улицу, Арамик не повернул назад, хотя за оркестром теперь уже следовали незнакомые дети.
– Ра-ра-ра-ра, – выводил баритон, а барабанщик время от времени ударял сверкавшей на солнце тарелкой, которую он нес в одной руке, по такой же тарелке, прикрепленной к барабану.
Больше всего Арамику нравился звон тарелок. Ему казалось что асфальт усеян не солнечными бликами, а золотыми осколками этого звона. Арамик надувал щеки, повторяя вместе с тарелками: «цим-па-па, цим-па-па». Всякий раз, когда барабанщик поднимал тарелку, в глазах Арамика отражался ее блеск. Барабанщик бил, бил в барабан и чувствовал, как в маленьком сердце мальчика отдаются его гулкие удары. Никогда еще барабанщик не прислушивался с таким удовольствием к своему инструменту. Маленький мальчик открыл ему секрет золотого ликования тарелок, – оно было наполнено жизнью… И пусть трубачи смотрят на барабанщика с презрением, а бас и баритон не считают его музыкантом, – молодежи нужны барабан и тарелки. Барабанщик весело улыбнулся Арамику, а тот – ему. Они друг друга поняли.
– Ты любишь конфеты? – почти крича, спросил барабанщик и полез в карман. Вместо конфеты он извлек завалявшуюся пуговицу.
– Я… – громко крикнул Арамик, но умолк на полуслове: барабанщик ударил в медь. – Цим-па-па, цим-па-па, – откликнулся Арамик.
Барабанщик сунул руку в другой карман, вновь нащупал пуговицу и вспомнил, что эта пуговица от пальто. Было лето, жаркое лето, и пуговица напомнила ему холодок зимы. Наконец он нащупал в кармане конфету.
– На.
– Мама говорит, что сладкое портит зубы, – сказал Арамик, развернул бумажку и отправил конфету в рот, – у мальчика с балкона зубы потому и выпали.
«Недостаток сахара ослабляет организм» – вспомнил барабанщик фразу из какого-то учебника и взглянул на хрупкую фигуру Арамика.
Оркестр проходил по улицам города, и на каждой новой улице идущие за ним дети сменялись. Только Арамик прошагал до конца, но, когда оркестр остановился за городом, у заводских ворот, ему стало страшно. Мальчик был здесь впервые. Он оглянулся и понял, что обратной дороги ему не найти, и заплакал. Барабанщик удивленно взглянул на него:
– Почему ты плачешь?
– Хочу домой.
– Где ты живешь?
– В нашем доме, на нашей улице.
– Как называется ваша улица?
– Не знаю.
– Не расходитесь, – сказал барабанщик своим товарищам. – Мальчик потерял дорогу, надо проводить домой.
Арамик перестал плакать.
– У меня губы распухли, – отказался трубач.
– У меня щеки раздулись, – оправдывался бас.
– Пошел бы, но плечо болит, – заявил баритон.
Капельмейстер ничего не сказал, сунул в карман маленькую палочку и вошел в ворота.
Тогда барабанщик взял свой барабан и ударил в тарелки. Капли, повисшие на ресницах мальчика, отразили блеск меди и упали на землю.
– Пойдем, – решительно сказал барабанщик.
Они шагали по улицам города. Барабанщик ударял в тарелки, а босой мальчик бил в воображаемый барабан. Вслед за ними, вскидывая ноги и отбивая такт, маршировали малыши. Барабанщик шагал, забыв усталость. И вспомнил он прочитанный в детстве рассказ о барабанщике, который возглавил отступающую армию и повел ее в наступление. Он вспомнил этот рассказ, и ему показалось, что за ним идут не дети, что они уже повзрослели, а босой худенький мальчуган превратился в плечистого юношу и повторяет не свое цим-па-па, а мужественную песню, живущую во всех сердцах.
На нашей улице мать нашла Арамика. Она готовилась уже залепить ему пощечину, но барабанщик сказал:
– Не бейте, он будет барабанщиком.
Мальчик с балкона услышал эти слова и усмехнулся: «Велика важность!»
– У матери всегда дурные предчувствия, – сказала мать, обнимая сына.
Перевела М. Сагиян
