Текст книги "Воин кровавых времен"

Автор книги: Р. Скотт Бэккер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 42 страниц)

Безжизненные прибрежные холмы Кхемемы стеной окружали залив. Между линией прибоя и пологими склонами тянулась узкая полоса пляжа. Песок напоминал по цвету беленый холст, но повсюду, насколько хватало глаз, на нем виднелись черные пятна. Повсюду лежали корабли и обломки кораблей, и всех их поглотил огонь. Их были сотни, и на их осколках восседали легионы красношеих чаек.

Над палубой «Амортанеи» зазвучали крики. Капитан корабля, нансурец по имени Меумарас, приказал отдать якорь.

На некотором расстоянии от берега, на отмели чернело несколько полусгоревших остовов – судя по виду, трирем. За ними из воды торчало примерно с дюжину корабельных носов; их железные тараны порыжели от ржавчины, а яркие краски, которыми были нарисованы глаза, растрескались и облезли. Но большинство кораблей сгрудилось на берегу; очевидно их выбросило туда каким-то давним штормом, словно больных китов. От некоторых остались лишь черные ребра шпангоутов. От других – корпуса, лежащие на боку или вовсе перевернутые. Из портов торчали ряды сломанных весел. И повсюду, куда ни падал взгляд Ахкеймиона, он видел чаек: они кружили в небе, ссорились из-за мелких обломков и стаями сидели на изувеченных корпусах судов.

– Здесь кианцы уничтожили имперский флот, – объяснил Ахкеймион. – И едва не погубили Священное воинство…

Ему вспомнилось, как Ийок описывал это бедствие, когда он висел, беспомощный, в подвале резиденции Багряных Шпилей. С того момента он перестал бояться за себя и начал бояться за Эсменет.

«Келлхус. Келлхус должен был уберечь ее».

– Залив Трантис, – хмуро произнес Ксинем.

Теперь это название сделалось известно всему свету. Битва при Трантисе стала величайшим поражением на море за всю историю Нансурской империи. Заманив Людей Бивня поглубже в пустыню, падираджа атаковал их единственный источник воды, имперский флот. Хотя никто точно не знал, что именно произошло, в целом считалось, что Каскамандри как-то удалось спрятать на своих кораблях большое количество кишаурим. По слухам, кианцы потеряли всего две галеры, да и то из-за внезапного шквала.

– Что ты видишь? – не унимался Ксинем. – Как это выглядит?

– Кишаурим сожгли все, – ответил Ахкеймион.

Он умолк, почти поддавшись идущему из глубины души нежеланию говорить что бы то ни было еще. Это казалось богохульством – передавать подобную картину словами. Кощунством. Но так происходит всегда, когда один пытается описать потери другого. Но иного способа, помимо слов, не было.

– Здесь повсюду лежат обугленные корабли… Они напоминают тюленей, которые выбрались на берег погреться на солнце. И чайки – тысячи чаек… У нас в Нроне таких чаек называют гопас. Ну, ты их знаешь – у них такой вид, будто у них горло перерезано. Гнусные твари, всегда отвратительно себя ведут.

Капитан «Амортанеи», Меумарас, покинул своих людей и подошел к стоящим у поручней Ахкеймиону с Ксинемом. Ахкеймиону нравился этот человек, с самой их первой встречи, еще в Иотии. Он принадлежал к числу тесперариев: так нансурцы называли командиров военных галер, ушедших в отставку и занявшихся коммерческими перевозками. Коротко подстриженные волосы Меумараса серебрились благородной сединой, а лицо, хоть и было выдублено морем, отличалось задумчивым изяществом. Конечно, капитан был чисто выбрит, и это придавало ему мальчишеский вид. Впрочем, то же можно сказать обо всех нансурцах.

– Я сделал крюк, вместо того чтобы идти по кратчайшему пути, – объяснил капитан. – Но мне нужно было самому взглянуть на это.

– Вы кого-то потеряли здесь, – сказал Ахкеймион, заметив припухшие веки Меумараса.

Капитан кивнул и нервно взглянул на обугленные корпуса, что валялись вдоль берега.

– Брата.

– Вы точно уверены, что он мертв?

Над головами у них с визгливыми криками пронеслась стая чаек.

– Мои знакомые, сходившие на берег, рассказывали, что кости и иссохшие трупы усеивают пустыню на несколько миль окрест, к северу и к югу. Какой бы катастрофой ни стало нападение кианцев, тысячи человек – если не десятки тысяч – выжили благодаря тому, что генерал Сассотиан тогда поставил флот на якорь рядом с берегом… Вы не чувствуете запаха? – спросил он, взглянув на Ксинема. – Пыль… похоже на сильный запах мела. Мы стоим у границы Великого Каратая.

Капитан повернулся к Ахкеймиону, и твердый взгляд его карих глаз встретился со взглядом колдуна.

– Там погибло слишком много людей.

Ахкеймион напрягся; его душу вновь охватил страх, уже успевший сделаться привычным.

– Священное воинство выжило, – возразил он.

Капитан нахмурился, как будто тон Ахкеймиона чем-то задел его. Он уже открыл было рот для ответной реплики, но передумал; в глазах промелькнуло понимание.

– Вы боитесь, что тоже кого-то потеряли.

Он снова взглянул на Ксинема……

– Нет, – отозвался Ахкеймион.

«Она жива! Келлхус должен был спасти ее!»

Меумарас вздохнул и отвел глаза, с жалостью и смущением.

– Желаю удачи, – сказал он, глядя на волны, тихо плескавшиеся о борт корабля. – От всего сердца. Но это Священное воинство…

И он погрузился в загадочное молчание.

– А что – Священное воинство? – спросил Ахкеймион.

– Я старый моряк. Я видел достаточно кораблей, сбившихся с курса и даже пошедших ко дну. Поэтому я знаю – Бог не дает никаких гарантий, невзирая на то, кто капитан и какой груз он везет.

Он снова взглянул на Ахкеймиона.

– А насчет Священного воинства точно можно сказать лишь одно: свет еще не видел большего кровопролития.

Ахкеймион знал, что это не так, но предпочел воздержаться. Он вновь принялся разглядывать уничтоженный флот; присутствие капитана внезапно стало напрягать его.

– Почему вы так говорите? – спросил Ксинем.

Как всегда, говоря, он вертел головой, поворачивая лицо из стороны в сторону. Отчего-то Ахкеймиону становилось все труднее выносить это зрелище.

– Что вы слышали?

Меумарас пожал плечами.

– По большей части, всякие ужасы. Все эти разговоры про гемофлексию, про чудовищные поражения, про то, что падираджа собирает все оставшиеся у него силы.

Ксинем фыркнул с несвойственной ему горечью.

– Ха! Это всем известно.

Теперь в каждом слове Ксинема Ахкеймиону слышатся страх. Казалось, будто в темноте таится нечто ужасное, и Ксинем боится, что это нечто может узнать его по голосу. За прошедшие недели это становилось все более явным: Багряные Шпили отняли у него не только глаза. Они отняли свет, напористость, боевой дух, что некогда наполняли Ксинема до краев. Своими Напевами Принуждения Ийок загнал его душу на извращенные пути, вынудил его предать и достоинство, и любовь. Ахкеймион пытался объяснить Ксинему, что не он думал эти мысли, не он произносил эти слова, – но ничего не помогало. Как сказал Келлхус, люди не способны разглядеть, что ими движет. Слабости, которые Ксинем засвидетельствовал, были его слабостями. Столкнувшись с истинным размахом злобы, Ксинем решил, что всему виной его собственная нестойкость.

– А кроме того, – продолжал капитан, которого, по всей видимости, не задела вспышка Ксинема, – еще и эти истории о новом пророке.

Ахкеймион резко вскинул голову.

– А что за истории? – осторожно спросил он. – Кто вам рассказывал их?

Это мог быть только Келлхус. А если Келлхус выжил… «Пожалуйста, Эсми! Пожалуйста, уцелей!»

– Каракка, рядом с которой мы стояли в Иотии, – сказал Меумарас. – Ее капитан как раз вернулся из Джокты. Он сказал, что у Людей Бивня сейчас только и разговоров, что о каком-то Келахе, чудотворце, способном выжать воду из песков пустыни.

Ахкеймион сам не заметил, когда прижал руку к груди. Сердце его бешено колотилось.

– Акка? – пробормотал Ксинем.

– Это он, Ксин… Это должен быть он.

– Вы его знаете? – со скептической улыбкой поинтересовался Меумарас.

Среди моряков слухи ценились на вес золота.

Но Ахкеймион не мог говорить. Он лишь вцепился в поручни: от радости у него закружилась голова.

Эсменет, наверное, жива. «Она жива!»

Но облегчение было даже более глубоким… При мысли о том, что с Келлхусом все в порядке, его сердце забилось быстрее.

– Спокойнее, спокойнее! – пробормотал капитан, обхватив Ахкеймиона за плечи.

Ахкеймион смотрел на него, ничего не соображая. Он едва не потерял сознание…

Келлхус. Чем он так взволновал его? Тем, что при нем он становился больше, чем есть на самом деле? Но кому, как не колдуну, знать вкус тех вещей, что выходят за пределы человеческих возможностей? Если колдуны и насмехались над людьми религиозными, то потому, что верующие относились к ним как к изгоям, потому что они, как казалось колдунам, ничего не понимали в той самой трансцендентности, которая якобы принадлежала исключительно им. А зачем повиноваться, когда можешь запрячь другого в ярмо?

– Да вы присядьте! – продолжал говорить Меумарас. Ахкеймион отстранил отечески заботливые руки капитана.

– Все нормально, – выдохнул он.

Эсменет и Келлхус. Они живы! Женщина, которая может спасти его сердце, и мужчина, который может спасти мир…

Он почувствовал на своем плече другую, более сильную руку. Ксинем.

– Оставьте его, – услышал он голос маршала. – Это плавание – лишь малая часть нашего путешествия.

– Ксин! – воскликнул Ахкеймион.

Ему хотелось рассмеяться, но помешала боль в горле. Капитан отошел; Ахкеймион так и не понял – то ли он сделал это из сострадания, то ли от смущения.

– Она жива, – сказал Ксинем. – Подумай только, как она обрадуется!

Отчего-то от его слов у Ахкеймиона перехватило дыхание. Ксинем, страдавший больше, чем он в состоянии был вообразить, позабыл о своей боли, чтобы…

О своей боли. Ахкеймион сглотнул, пытаясь изгнать возникшую в памяти картину: Ийок, стоящий перед ним, и в глазах с красными радужками – вялое сожаление.

Ахкеймион ухватился за друга. Их руки крепко сжались – в меру их безумия.

– Когда я вернусь, Ксин, там будет огонь.

Он окинул взглядом разбитые корабли имперского флота. Внезапно они показались ему скорее переходным периодом, чем концом, – словно надкрылья исполинских жуков.

Красногорлые чайки продолжали нести свою стражу.

– Огонь, – произнес Ахкеймион.

ГЛАВА 22
КАРАСКАНД

«Ибо все здесь – дань. Мы платим каждым вздохом, и вскоре кошелек наш опустеет».

Хроники Бивня, Книга Песней, глава 57, стих 3

«Подобно многим старым тиранам, я души не чаю в своих внуках. Я восхищаюсь их вспышками раздражения, их визгливым смехом, их странными капризами. Я злонамеренно балую их медовыми палочками. И я ловлю себя на том, что восхищаюсь их блаженным неведенем мира и миллиона его оскаленных зубов. Следует ли мне, как это сделал мой дедушка, выбить из них эту ребячливость? Или же мне следует снисходительно отнестись к их иллюзиям? Даже теперь, когда смерть стягивает вокруг меня свои призрачные заставы, я спрашиваю: „Почему невинность должна держать ответ перед миром?“ Быть может, это мир должен держать ответ перед невинностью…

Да, я скорее склоняюсь к этому. Я устал нести ответственность…»

Стаджанас II, «Размышления»

4111 год Бивня, зима, Карасканд

На следующее утро над Караскандом висела пелена дыма. Город был испятнан пустошами пожаров, на которых то тут, то там виднелись огромные выпотрошенные постройки. Мертвые были повсюду: они грудами лежали перед дымящимися храмами, валялись в разграбленных дворцах и на площадях прославленных караскандских базаров. Коты лакали кровь из луж. Вороны выклевывали незрячие глаза.

Пение одинокой трубы скорбным эхом разнеслось над крышами. Все еще хмельные после вчерашнего, Люди Бивня зашевелились, предвидя день покаяния и мрачного празднования. Но из разных районов города стали доноситься голоса других труб – призыв к оружию. Рыцари в железных доспехах затопали по улицам, выкрикивая: «Тревога! Тревога!»

Те, кто взобрался на южные стены, увидели огромные отряды всадников в разноцветных одеждах, что перехлестнули через гребень холма и теперь скатывались вниз по склонам, поросшим редким лесом. Каскамандри I, падиражда Киана, наконец-то лично повел военные действия против айнрити.

Великие Имена отчаянно пытались собрать своих танов и баронов, но это было безнадежно, ибо люди рассеялись но всему городу. Готьелк все еще был не в себе после гибели младшего сына, Гурньяу, и от него ничего нельзя было добиться. А тидонцы отказались покидать город без своего возлюбленного графа Агансанорского. Длинноволосые туньеры после недавней смерти принца Скайельта распались на плохо организованные отряды и теперь безответственно вернулись к грабежу. А айнонские палатины, когда Чеферамунни оказался на смертном ложе, принялись враждовать между собой. Трубы звали и звали, но мало было тех, кто откликнулся на их зов, слишком мало.

Фанимские кавалеристы спустились с холмов так быстро, что большую часть осадных лагерей Священного воинства пришлось бросить, вместе с военными машинами и съестными припасами. Отступавшие рыцари подожгли несколько лагерей, чтобы добро не попало в руки язычников. Сотни больных, неспособных спасаться бегством, были брошены на произвол судьбы. Отряды рыцарей-айнрити, пытавшихся противиться продвижению падираджи, быстро оттеснили или обратили в бегство, а по их следам катились волны улюлюкающих всадников. На протяжении утра Великие Имена лихорадочно собирали тех, кто остался за пределами Карасканда, и прилагали все усилия, чтобы организовать оборону городских стен.

Победа обернулось ловушкой. Они оказались заточены в городе, который уже на протяжении нескольких недель пребывал в осаде. Великие Имена приказали быстро обследовать продовольственные запасы. Когда они узнали, что Имбейян, поняв, что потерял Карасканд, сжег городские амбары, они впали в отчаяние. И конечно же, огромные кладовые последнего оплота города, Цитадели Пса, были уничтожены Багряными Шпилями. Разрушенная крепость все еще горела, маяком возвышаясь над самым восточным из холмов Карасканда.

Восседая на роскошном канапе, окруженный советниками и многочисленными детьми, Каскамандри аб Теферокар наблюдал с террасы брошенной виллы, расположенной на склоне холма, как огромные крылья его армии неумолимо смыкаются вокруг Карасканда. Прижавшись к его огромному, словно у кита, животу, очаровательные дочки падираджи засыпали отца вопросами о том, что здесь произошло. На протяжении нескольких месяцев он наблюдал за Священным воинством из роскошных святилищ Кораши, из возвышенного дворца «Белое солнце» в Ненсифоне. Он положился на проницательность и талант своих полководцев. Он презирал идолопоклонников-айнрити, считая их варварами, ничего не смыслящими в войне.

Но с этим было покончено.

Чтобы возместить ущерб, причиненный его недосмотром, падираджа собрал воинство, достойное его предков, некогда ведших джихад. В него входили те, кто выжил при Анвурате, – около шестидесяти тысяч сильных воинов, под командованием несравненного Кинганьехои, отказавшегося от вражды с падираждой; гранды Чианадини, родины кианцев, и с ними около сорока тысяч кавалеристов под командованием блестящего и безжалостного Фанайяла, сына Каскамандри; и давний данник Каскамандри, Пиласаканда, король Гиргаша, чей вассал Хетмен вел с собой тридцать тысяч чернокожих фаним и сто мастодонтов из языческого Нильнамеша. Эти последние вызывали у падираджи особенную гордость, в то время как его дочери при виде неуклюжих гигантов ахали и хихикали.

Когда спустился вечер, падираджа приказал штурмовать стены города, в надежде воспользоваться тем смятением, что охватило идолопоклонников при виде его преимущества. Принесли лестницы, сделанные еще плотниками-айнрити, и прикатили единственную осадную башню, захваченную в целости и сохранности, и вдоль стен, примыкающих к Вратам Слоновой Кости, вспыхнул яростный бой. Мастодонтов впрягли в огромный таран, окованный железом, – тоже сделанный Людьми Бивня, – и вскоре раскатистый рокот барабанов и трубные вопли слонов перекрыли крики дерущихся. Но железные люди отказывались сдавать стены, и кианцы с гиргашцами понесли ужасающие потери – в том числе четырнадцать мастодонотов, сожженных заживо кипящей смолой. Младшая из дочерей Каскамандри, прекрасная Сироль, расплакалась.

Когда солнце наконец зашло, Люди Бивня встретили темноту с облегчением и ужасом. С облегчением – потому что сегодня сумели спастись. А с ужасом – потому что все равно были обречены.

Низкое стаккато барабанной дроби.

Пройас – рядом с ним стоял Найюр – прислонился к известняковому парапету на вершине Роговых Врат, глядя через бойницу на грязную равнину внизу. Окрестности кишели кианцами, которые стаскивали вещи и палатки айнрити на огромные костры, устанавливали яркие шатры, подновляли частоколы и земляные валы. Отряды всадников в серебристых шлемах патрулировали холмы.

Айнрити пришлось занять те же самые места, чтобы обстреливать нападающих; обгоревшая махина осадной башни стояла на расстоянии броска камня от того места, где устроился Пройас. Принц крепко зажмурился; глаза жгло, словно огнем. «Этого не может быть! Только не это!»

Сперва эйфория – полный экстаз! – вызванная падением Карасканда. Затем падираджа, который так долго оставался не более чем слухом об огромных силах, скапливающихся на юге, материализовался на холмах у города. Сперва в голове у Пройаса билась одна-единственная мысль: кто-то совершил чудовищную ошибку; все уладится само собой, как только прекратится хаос грабежей. Эти отряды всадников в шелковых одеяниях – они не могут быть кианской кавалерией… Язычники были смертельно ранены под Анвуратом – уничтожены! Священное воинство взяло могучий Карасканд, великие врата Ксераша и Амотеу, и уже готово было вступить в Священные земли! Они были так близко!..

Так близко, что в Шайме – Пройас был в этом уверен – видели на горизонте дымы Карасканда.

Но кавалеристы действительно были кианцами. Они охватили город огромным кольцом, и над ними реял Белый Лев падираджи. Они жгли оставшиеся без защиты лагеря айнрити, убивали больных и гнали прочь безумцев, которым хватало глупости препятствовать их продвижению. Каскамандри пришел. И Бог, и надежда покинули их.

– Сколько их, на твой взгляд? – спросил Пройас у скюльвенда, который стоял, скрестив покрытые шрамами руки поверх чешуйчатого доспеха.

– А какая разница? – отозвался варвар.

Его бирюзовый взгляд нервировал Пройаса, и принц снова принялся осматривать затянутые серым дымом окрестности. Вчера, когда масштабы бедствия постепенно прояснились, Пройас раз за разом спрашивал себя: почему? Почему? Его мысли, словно обиженный ребенок, топтались вокруг его благочестия. Кто из Великих Имен трудился столько, сколько он? Кто совершил больше жертвоприношений, вознес больше молитв? Но теперь Пройас не смел задаваться этим вопросом.

К нему вернулись мысли об Ахкеймионе и Ксинеме.

«Это ты, – сказал тогда маршал Аттремпа, – все предал..»

«Но это же во имя Бога! Ради славы Господней!»

– Большая разница! – прошипел Пройас.

Он знал, что скюльвенд ощетинится, заслышав подобный тон, но его это не волновало.

– Нам нужно найти способ выбраться отсюда!

– Вот именно, – отозвался Найюр, внешне совершенно невозмутимый. – Нам нужно найти способ выбраться отсюда… А насколько велико воинство падираджи – неважно.

Нахмурившись, Пройас снова повернулся к бойнице. Он был не в том настроении, чтобы выслушивать замечания.

Пройас поднес руки к лицу, провел ногтями по щекам. «Этого не может быть! Что-то… Я что-то упустил!»

– Мы прокляты, – пробормотал он. – Они правы… Бог наказывает нас!

– Ты о чем?

– О том, что Конфас и прочие, возможно, правы насчет него!

Грубое лицо превратилось в каменную маску.

– Него?

—Келлхуса! – воскликнул Пройас.

Он крепко сцепил дрожащие руки.

«Я дрогнул! Я потерпел неудачу!»

Пройас читал множество трактатов о том, как другие люди совершали ошибки в критических ситуациях, и вдруг осознал, что сейчас – сейчас! – егомомент слабости. Но вопреки ожиданиям, это знание не придало ему сил. Скорее уж осознание того, что он потерпел неудачу, грозило ускорить его крах. Он был слишком болен… Слишком устал.

– Они бранятся из-за него, – резко произнес принц. – Сперва Конфас, а теперь даже Готьелк и Готиан.

Пройас судорожно вздохнул.

– Они утверждают, что он – лжепророк.

– Это не слухи? Они сами сказали тебе об этом? Пройас кивнул.

– Они думают, что при моей поддержке смогут открыто выступить против него.

– Ты рискнешь развязать войну? Войну айнрити против айнрити?

Пройас сглотнул, пытаясь придать взгляду определенную строгость.

—Да, если этого потребует Бог.

– А откуда вам знать, чего именно требует ваш Бог? Пройас в ужасе уставился на скюльвенда.

– Я просто…

К горлу подступила острая боль, по щекам потекли горячие слезы. Пройас мысленно выругался, открыл было рот, но вместо слов у него вырвался всхлип…

– А как насчет Конфаса? – спросил принц. – Есть ли шанс, что он солгал насчет запасов еды?

Варвар пожал могучими плечами.

– Нансурцы умеют считать.

– А еще они умеют лгать! – сорвался Пройас.

Ну почему этот человек не может нормально отвечать на вопросы?

– Ты думаешь, Конфас сказал правду?

Найюр сплюнул за край древней каменной стены.

– Придется подождать… Посмотрим, останется ли он жирным, когда мы отощаем.

Чума на голову скюльвенда! Как он может дразнить его сейчас, в таких тяжелых обстоятельствах?

– Ты оказался осажден, – продолжал скюльвендский воин, – в городе, который уже несколько недель голодал. Даже если Конфас и припрятал сколько-то еды, это не имеет значения. У тебя всего один выход, один-единственный. Нужно пустить в дело Багряных Шпилей – и немедленно, пока падираджа не успел собрать кишаурим. Священное воинство должно выйти в поле.

– Ты что, думаешь, я с этим не согласен? – воскликнул Пройас. – Я уже обращался к Элеазару – и знаешь, что он мне ответил? Он сказал: «Багряные Шпили уже понесли слишком много ненужных потерь…» Ненужные потери! Каково, а? Дюжина погибших при Анвурате, если не меньше! Чуть больше в пустыне – не так уж плохо по сравнению с сотней тысяч правоверных!И что? Человек пять сражены вчера хорами, – небо, спаси и помилуй! – убиты при уничтожении последних остававшихся в Карасканде запасов еды… Всем бы нам такие потери!

Пройас умолк, осознав, что начинает задыхаться. Мысли путались, как будто он по-прежнему страдал от лихорадки. Огромные, потрепанные временем камни башни словно кружились вокруг него. Если бы Триамис построил эти стены из хлеба! – мелькнула у него бредовая мысль.

Скюльвенд бесстрастно наблюдал за ним.

– Тогда вы обречены, – сказал он.

«О Господи!»

Все это длилось слишком долго. Ноша была слишком велика. Все – каждый день, каждое слово! – все было битвой. А жертвы – они оставляли слишком глубокие раны. Пустыня, даже гемофлексия – это все пустяки. Но Ахкеймион – о, это уже серьезно! И Ксинем, от которого он отказался. Два человека, которых он уважал, как никого другого, – и он отрекся от них ради Священного воинства… Но этого все равно недостаточно!

«Ничего… Ничего не достаточно!»

– Скажи мне, Найюр, – прохрипел принц. Странная улыбка, похожая больше на оскал, проступила на его лице, и он снова всхлипнул. Пройас закрыл лицо руками и осел на парапет.

– Пожалуйста! – крикнул он камню. – Найюр… Ты должен сказать мне, что делать!

Теперь, похоже, ужаснулся скюльвенд.

– Иди к Келлхусу, – сказал варвар. – Но я тебя предупреждаю, – он вскинул могучий, покрытый боевыми шрамами кулак, – береги свое сердце. Накрепко закрой его!

Он опустил голову и взглянул исподлобья – так мог бы глядеть волк…

– Иди, Пройас. Иди и сам спроси этого человека.

Кровать стояла из черном помосте, устроенном в центре спальни, словно постамент, вырезанный из каменной глыбы. Легкие покрывала, которые обычно натягивались между столбиками кровати, здесь были прикреплены к изумрудно-золотому балдахину. Закинув одну ногу поверх простыней, Келлхус нежно погладил Эсменет по щеке. Глядя на ее зардевшуюся кожу, он видел, как кровь питает бьющееся сердце, а затем разливается по всему телу.

«Наша кровь, отец…» В мире неискусных и тупых душ ничто не могло быть драгоценнее.

«Дом Анасуримборов».

Дуниане не только видели глубоко – они еще видели далеко. Даже если Священное воинство выживет в Карасканде, даже если удастся захватить Шайме, война все равно только начинается… Этому его научил Ахкеймион.

И в конечном итоге лишь сыновья смогут победить смерть.

«Ты поэтому вызвал меня? Из-за того, что умираешь?»

– Что это? – спросила Эсменет, подтягивая простыню к подбородку.

Келлхус резким движением подался вперед и уселся, поджав ноги. Он принялся вглядываться в освещенный свечами полумрак, прислушиваясь к приглушенному шуму возни за дверью. «Что он…»

Внезапно двустворчатая дверь распахнулась, и Келлхус увидел Пройаса, все еще слабого после болезни, – он скандалил с двумя из Сотни Столпов.

– Келлхус! – прорычал конрийский принц. – Отгони своих псов, или, клянусь богом, сейчас прольется кровь!

Повинуясь короткому приказу, телохранители отпустили Пройаса и вернулись на свои места. Принц остался стоять. Грудь его тяжело вздымалась, взгляд блуждал по роскошной полутемной спальне. Келлхус охватил его своими чувствами… Этот человек прямо-таки излучал безрассудство, но буйство его страсти создавало определенные трудности, в которых тяжело было разобраться. Он боялся, что Священное воинство погибло – как и все его люди, и что Келлхус каким-то образом послужил этому причиной.

«Ему нужно знать, что я такое».

– Что случилось, Пройас? Что это на тебя нашло, раз ты так возмутительно себя ведешь?

Но тут взгляд принца наткнулся на Эсменет, оцепеневшую от потрясения. Келлхус мгновенно распознал опасность.

«Он ищет повод».

У дверей была устроена внутренняя терраса; Пройас, пошатываясь, попятился к ограждению.

– Что она здесь делает?

Он в замешательстве смотрел на женщину.

– Почему она в твоей постели?

«Он не хочет понимать».

– Она моя жена… Так что случилось?

– Жена?! – воскликнул Пройас и поднес ладонь ко лбу. – Она твоя жена?

«До него доходили слухи…» -Пустыня, Пройас. Пустыня оставила след на всех нас. Принц покачал головой.

– К черту пустыню, – пробормотал он, потом, охваченный внезапной яростью, поднял взгляд. – К черту пустыню! Она же… она… Акка любил ее! Акка! Ты что, забыл? Твой друг…

Келлхус опустил глаза, с печалью и раскаянием.

– Мы подумали, что он хотел бы этого.

– Хотел? Хотел, чтобы его лучший друг трахал шлю…

– Да кто ты такой, чтобы говорить об Акке со мной! – выкрикнула Эсменет.

– Ты о чем? – спросил Пройас, бледнея. – Что ты имеешь в виду?

Он поджал губы; глаза его потухли, правая рука поднялась к груди. Ужас открыл новую точку в бурлении его страстей – возможность…

– Но ты же сам знаешь, – сказал Келлхус. – Изо всех людей ты менее всего имеешь право судить.

Конрийский принц вздрогнул.

– Что ты имеешь в виду?

«Давай… Предложи ему перемирие. Продемонстрируй понимание. Покажи бессмысленность его вторжения…»

– Послушай, – сказал Келлхус, потянувшись к собеседнику словами, тоном и каждым оттенком выражения. – Ты позволил своему отчаянию править собой… А я повелся на дурные манеры. Пройас! Ты – один из лучших моих друзей…

Он отбросил простыни, спустил ноги на пол.

– Давай выпьем и поговорим.

Но Пройас зацепился за его предыдущее замечание – как того и желал Келлхус.

– Я желаю знать, почему не имею права судить .Что это означает, «лучший друг»?

Келлхус с болью поджал губы.

– Это означает, что именно ты, Пройас, – ты, а не мы – предал Ахкеймиона.

Красивое лицо оцепенело от ужаса. Сердце лихорадочно заколотилось.

«Мне следует действовать осторожно».

– Нет, – отрезал Пройас.

Келлхус разочарованно прикрыл глаза.

– Да. Ты обвиняешь нас, хотя на самом деле считаешь, что сам должен нести ответ.

– Ответ? За что? – Принц фыркнул, словно испуганный юнец. – Я ничего не сделал.

– Ты сделал все, Пройас. Тебе нужны были Багряные Шпили, а Багряным Шпилям был нужен Ахкеймион.

– Никто не знает, что случилось с Ахкеймионом!

– Ты знаешь… Я вижу это знание в тебе. Конрийский принц отшатнулся.

– Ты ничего не видишь! «Так близко…»

– Конечно вижу, Пройас. Как ты можешь до сих пор сомневаться во мне, после всего, что было?

Но прямо у него на глазах что-то произошло: непредвиденная вспышка осознания, каскад противоречий, слишком сильных, чтобы их можно было заглушить. «Какое слово…»

– Сомневаться? – выкрикнул Пройас. – А как я могу не сомневаться? Священное воинство стоит на краю пропасти, Келлхус!

Келлхус улыбнулся, как прежде улыбался Ксинем над тем, что казалось ему одновременно и трогательным, и глупым.

– Бог испытывает нас, Пройас. Он еще не вынес приговор. Скажи, как может быть испытание без сомнений?

– Он испытывает нас… – с непроницаемым лицом повторил Пройас.

– Конечно, – печально произнес Келлхус. – Просто открой свое сердце, и ты сам все увидишь!

Открыть свое…

Пройас оборвал фразу; глаза его до краев наполнились недоверием и страхом.

– Он говорил мне! – внезапно прошептал он. – Так вот что он имел в виду!

Острая тоска во взоре, боль, сражавшаяся с дурными предчувствиями, – все это внезапно рухнуло, сменившись подозрительностью и недоверием.

«Кто-то предупредил его… Но кто? Скюльвенд? Неужели он зашел так далеко?»

– Пройас…

«Мне следовало убить его».

– А как насчет тебя, Келлхус? – бросил Пройас. – Ты сам-то сомневаешься? Великий Воин-Пророк боится будущего?

Келлхус взглянул на Эсменет и увидел, что она плачет. Он сжал ее холодные руки.

– Нет.

«Я не боюсь».

Пройас уже отступал, пятясь, через двустворчатую дверь, в ярко освещенную прихожую.

– Ну так будешь.

Свыше тысячи лет огромные известняковые стены Карасканда смотрели на холмистые просторы Энатпанеи. Когда Триамис I – возможно, величайший из аспект-императоров – возвел их, его хулители в Кенейской империи потешались над такой тратой сил и средств, заявляя, что он, победивший всех врагов, не нуждается в стенах. Триамис же, как писали летописцы, отмахнулся от их замечаний, сказав: «Никто не может победить будущее». И действительно, за последующие века Триамисовы стены, как их прозвали, не раз сдерживали ход истории, если не направляли его в иную сторону.

День за днем трубы айнрити пели на высоких башнях, созывая Людей Бивня на крепостные валы, ибо падираджа с безрассудной яростью гнал людей на приступ могучих укреплений, будучи убежден, что силы голодающих идолопоклонников на исходе. Изможденные галеоты, конрийцы, тидонцы становились к военным машинам, оставшимся от прежних защитников Карасканда, стреляли из катапульт горшками с кипящей смолой, а из баллист – огромными железными стрелами. Туньеры, нансурцы и айноны собирались на стенах, под парапетом с бойницами, и прикрывались щитами от ливня стрел, что временами заслонял солнце. И день за днем отбрасывали язычников.

Даже проклиная врагов, кианцы не могли не изумляться их отчаянной ярости. Дважды молодой граф Атьеаури устраивал дерзкие вылазки на изрытую следами подков равнину; один раз он захватил окопы саперов и обрушил проложенные ими туннели, а второй – прорвался за сделанные кое-как земляные валы и разграбил стоящий на отшибе лагерь. Всем было очевидно, что айнрити обречены, и однако же они продолжали сражаться, как будто не знали этого.