Текст книги "Падение Святого города"

Автор книги: Р. Скотт Бэккер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 35 страниц)

Эсменет попятилась и съежилась, услышав в его голосе приказ. Она прижалась спиной к раздвоенному молодому стволу.

– О чем ты, Акка?

– Я не могу этого допустить, Эсми. У Конфаса целая армия. Подумай, что может случиться!

– Именно об этом я и думаю, дурак!

– Прошу тебя, Эсми. Ты – жена Келлхуса. Вспомни, что случилось с Серве!

Перед глазами Эсменет встала эта девочка, зажимающая рукой рот, словно так можно остановить кровь, хлещущую из перерезанного горла.

– Акка! – всхлипнула она.

– Я люблю тебя, Эсменет. Любовь дурака.– Он помолчал, сморгнул слезы,– Это все, что я сумел тебе дать.

Внезапно он выпрямился и, прежде чем Эсменет успела что-то сказать, вышел из развалин. В его движениях была кошмарная, не свойственная ему настойчивость. Эсменет рассмеялась бы, если бы не знала его.

Ахкеймион подошел к всадникам. Окликнул их.

Глаза его полыхали. Голос был подобен грому.

Император Икурей Конфас пребывал в необычно радостном настроении.

– Святой Шайме горит,– сказал он своим мрачным офицерам.– Войска сошлись в битве.– Он обернулся к старому великому магистру, обмякшему в седле: – Кемемкетри! Ведь твои адепты считают себя мудрыми? Скажи мне: если такое зрелище кажется нам прекрасным, как это говорит о природе людей?

Чародей в черных одеждах заморгал, пытаясь прояснить взор.

– Это значит, мы рождены для войны, о Бог Людей.

– Нет,– ответил Конфас игриво и непререкаемо.– Война – это ум, а люди тупы. Мы рождены для жестокости, но не для войны.

Не сходя с коня, император разглядывал лагерь айнрити и Шайме, полный дыма и огня. Кроме дряхлого великого магистра рядом с Конфасом на гребне холма стояли генерал Ареамантерас, несколько обожженных солнцем офицеров и члены корпуса гонцов. Ниже по склону возле развалин, которые они не удосужились осмотреть, развернулись кидрухили. Войско приближалось сзади, уже выстроившись в ало-золотом боевом порядке. Время было выбрано безупречно. Они высадились вчера ночью в чудесной маленькой бухте в нескольких милях выше по берегу. Даже ветра помогали им. И как...

Он захихикал, глядя на то, что творилось внизу. Багряные Шпили мелькали в тени Ютерума. Половина Священного воинства бежала без всякого порядка по дымящимся улицам. Фанайял ударил с юга от города, пытаясь опрокинуть упрямых тидонцев с фланга. Все точно так, как донесли разведчики.

Люди Бивня не знали о его прибытии. Это значит, что Сомпас, где бы он сейчас ни был, сумел перехватить скюльвенда. Целых четыре колонны! Копье в спину Священного воинства!

«И к кому же теперь благоволят боги, а, пророк?»

Порок, полученный во чреве матери... Вот и посмотрим.

Он снова рассмеялся, не обращая внимания на бледные лица своих офицеров. Внезапно ему показалось, что он способен провидеть будущее. Нет, здесь все не кончится. Нет! Война продлится, пойдет на юг до Селеукары, на Ненсифон, затем на запад, на Инвиши – и до самого Аувангшея и легендарных врат Зеума! Он, Икурей Конфас I, станет новым Триамисом, новым аспект-императором Трех Морей!

Нахмурившись, Конфас посмотрел на свиту. Как они могут этого не понимать? Все так очевидно. Но они смотрят сквозь дымку смертности. Они сейчас видят одно – их драгоценный Святой город. Но время покажет. А пока нужно просто...

– Кто это? – внезапно пробормотал генерал Ареамантерас. Конфас немедленно узнал этого человека. Друз Ахкеймион

шел по травам к ним, его глаза и рот пылали... Вцепившись в хору, император крикнул:

– Кемемкет...

Но жар высосал воздух из его легких. Икурей слышал крики, и они растворялись, как соль в горячей похлебке. Он упал.

– Ко мне, император! – послышался старческий голос– Ко мне!

Он оказался на земле и покатился по траве, почерневшей как сажа. Великий магистр Сайка стоял над ним, его белые волосы трепетали в завихрениях воздуха, а колдовской голос был сильным, хотя Кемемкетри шатался. Прозрачные стены искажали облик колдуна Завета, который обернулся к дрогнувшим рядам кид-рухилей. Полосы света рассекали шеренги воинов точнее любого приказа, сверкая в ближайших рядах имперской кавалерии. Всадники падали, но не мертвыми телами, а какими-то влажными частицами, катившимися по траве между бугорками.

Ослепительный свет перечертил все тени, и Конфас сквозь пальцы увидел солнце – оно светило сквозь черные тучи, вращавшиеся над головой адепта Завета. Огни хлестали со всех сторон полосами, изгибались арками. Конфас слышал свой воодушевленный и восторженный крик...

Но когда его глаза привыкли, пламя уже гасло и смыкалось вокруг незримой сферы. Теперь Конфас видел так же ясно, как в ночь в Андиаминских Высотах или во дворце сапатираджи в Ка-расканде: Друз Ахкеймион, невредимый, смеялся и пел.

Из ниоткуда раздался страшный удар. Воздух затрещал.

Кемемкетри упал на колено, смешно всхлипывая. Параболы света рассекли его полуразрушенную защиту. Послышался скрежет железных зубов, вгрызающихся в кости мира... Голос великого магистра дрожал от старческой паники, слова перемежались стонами.

Еще один удар, и Конфас упал лицом в пепел. В ушах стоял визг, но он еще слышал хриплый старческий вой.

– Беги!

Император с воплем бросился прочь.

Кровь великого магистра Сайка дождем плеснула ему на спину.

Одинокий страж у полотняного и шелкового входа в Умбили-ку с проклятием вскочил на ноги. Заморгал, глядя на приближающуюся фигуру: она шла... неправильно. Она казалась то чело-

веком, то чем-то вроде личинки мухи или тряпичного свертка. И воздух потрескивал, словно где-то рядом горели снопы папируса.

Стражник замер, затаив дыхание. Внутри его, в самом сердце, все кричало: беги!

Но он был одним из Сотни Столпов. Позорно уже то, что он остался здесь, и как же он может покинуть свой пост? Стражник выхватил меч и приказал, скорее всего, от страха:

– Стой!

И приближавшееся существо, словно по волшебству, остановилось.

Но оно протянулось вперед, словно вывернулось изнутри наружу, навстречу игольчатому небу.

Лицо, подобное летнему солнцу. Конечности охвачены пламенем.

Тварь схватила голову стражника и выдавила ее из кожи, как виноградину.

«Где,– прогрохотал голос в дымящемся черепе,– где Друз Ахкеймион?»

Огонь, обжигавший брюхо черных вращавшихся облаков, сделал колонны Первого храма ослепительно белыми на фоне непроглядной тьмы.

Услышав грохочущий голос своего великого магистра, отряды Багряных Шпилей попятились перед хлещущими молниями и встали в круг посреди большой площадки, которую они расчистили у основания Священных высот. Кишаурим с новыми силами пошли в атаку, змеи, обвивавшиеся вокруг их шей, тянули головы вперед. Самые слабые быстро мелькали среди руин, исси-ня-белое пламя потоком извергалось с их лбов. Более сильные плыли вперед, распространяя вокруг себя страшные всепожирающие бури. Повсюду на развалинах домов вспыхивали ослепительные огни стычек, где чистый свет бился с призраками потрескивающих камней.

Между Напевами и восстановлением защит высокопоставленные колдуны отдавали приказы и воодушевляли своих джаврегов и щитоносцев. То и дело солдаты-рабы оступались, споты-

кались, и сразу же из тьмы и пламени жужжали хоры. Ими был сражен Хем-Аркиду, но он так владел собой, что остался стоять соляным столпом посреди руин, даже когда пламенеющие бичи рассекли его защиту.

Круг сомкнулся. Адепты начали укреплять пространство не круговыми, а более грубыми направленными защитами – наскоро наговоренными решетками, сложными, но могучими «твердынями Ура».

Затем они произвели ответный удар.

Шайме сотрясла нечестивая дрожь. Страшное величие Драконьих Голов. Обжигающий ужас Мемкотических Фурий. Грохот Водопада Меппы, высасывающий воздух из легких. Десятки младших кишаурим исчезли в кипении золотых струй. Другие ушли дымом в небо. Румкары, прославленные лучники с хорами, тихо оставили свои позиции, выбрались вперед и принялись метать стрелы в тех немногих, кто оказался неуязвимым для колдовских огней. Они прицеливались в мелькание лиц и змеиных голов, черных на белом.

Но тут лучники услышали крики сверху, с небес, и увидели кишаурим – те прыгали из дыма и приземлялись прямо в центр круга. За считанные секунды, пока не успели осесть летучие стены пыли и обломков, румкары убили больше десятка врагов. Но кишаурим не сдались и не отступили. Они были Водоносы Инда-ры, первенцы Единого Бога, и, в отличие от своих нечестивых врагов, жизнью не дорожили.

В гуще врагов они излили свою Воду.

Это была большая резня.

Фаним смеялись и осыпали Священное войско стрелами, когда айнрити отступали от берегов Йешимали. Отступление быстро перешло в бегство. Вскоре отряды тидонцев уже мчались врассыпную но полям к обвалившимся аркам древнего кенейского акведука. Всадники останавливались, чтобы подобрать своих пеших танов, и кавалерия противника обрушивалась на них волной. К колдовскому грохоту добавились рокот кианских барабанов и вопли преследователей.

Но стойкие пехотинцы Се Тидонна под командованием Го-тераса, старшего сына Готьелка, уже собирались под акведуком. С каждой секундой увеличивалось количество копий и разноцветных щитов между ветхими пилонами. Севернее, где акведук переходил в насыпь у стен Татокара, айноны строились в оборонительную позицию. Палатин Ураньянка кричал мозеротам, чтобы те закрыли брешь между ними и тидонцами с помощью нан-гаэльцев под началом графа Ийенгара. Лорд Сотер бросил своих кровожадных кишьяти в отчаянную атаку с севера.

Поднимая пыль, рыцари Се Тидонна на скаку влетали в строй. Многие пробирались в тыл, потому что нуждались в передышке. Другие же следовали примеру Вериджена Великодушного: он развернул своих рыцарей, издал боевой клич и приготовился встретить натиск язычников под градом стрел.

– Стоять! – кричал Готьелк Ангасанорский.– Ни с места!

Но фаним осыпали их стрелами и расступались. Рыцари Кишь-ята с выбеленными для боя лицами и заплетенными бородами несли огромные потери. К тому же Кинганьехои хорошо помнил упорство идолопоклонников, ступивших на чужую землю. Еще не вся армия фаним переправилась через Йешималь.

Скоро здесь будет Фанайял аб Каскамандри, владыка Чистых земель, падираджа Святого Киана.

За рынком Эшарса, среди трущоб и путаных переулков, кон-рийцы преследовали и убивали фаним. Они остановились, лишь когда добрались до широких тростниковых болот, некогда бывших огромной гаванью Шайме. Пройас давно оставил попытки навести порядок или удержать своих людей. Воинами овладело безумие битвы, и он, как это ни печально, понимал их: когда жизнь поставлена на кон, в качестве награды человек получает право на зверские поступки.

В Шайме все шло как обычно.

«Это было не...»

Пройас отстал от конрийцев и вдруг оказался один на темных улицах. Он наткнулся на небольшую рыночную площадь, где рухнувшие стены и карнизы открывали вид на Ютерум. Хетеринские стены темнели среди мерцающих огней, высокие колонны Пер-

вого храма вырисовывались в неподвижной синеве. Дым поднимался от подножия холма и тянулся на запад. Его огромное рваное полотно ползло так, как перемещается песок, высыпанный в прозрачную воду. Дым клубами восходил к небесам и смешивался с чародейскими облаками, так что сами небеса казались дымом, растекающимся по плоскости огромного потолка. «Это было не...»

Он глянул на брошенные хозяевами торговые палатки, пристроенные к нижним этажам домов, и увидел нечто вроде изображения бивня внутри одной из них. Пройас нахмурился и, не поднимая тяжелого забрала, перешагнул порог.

Он прошел мимо крючков, где висели горшки, и полок, уставленных деревянными чашками и блюдами. Бивень, начертанный углем на жалкой двери, был величиной с руку. Грубая простота рисунка так поразила Пройаса, что у него перехватило горло. Что-то вроде страха или предчувствия повергло его в смятение. Как в тот раз, когда в детстве мать впервые привела его в храм.

Пройас поднял руку в кольчужной рукавице и дотронулся до деревянной двери. Затаил дыхание, когда она распахнулась.

Кроме подстилок, в комнате не было никакой мебели. Наверное, тут жили проданные в рабство должники. К стене привалилось обмякшее тело – на вид типичный амотеец. Похоже, он истек кровью, не дотянувшись до рукояти валявшегося на полу кинжала. Другой мертвец, кианец, лежал ничком. Пол шел под уклон к дальней стене, на нем блестели потеки пролитой крови, вязко застывая в трещинах между досками и вытягивая тонкие коготки вдоль залитых цементом Щвов. В дальнем углу жались почти невидимые во мраке женщина и девочка, ее дочь. Они глядели на Пройаса округлившимися от ужаса глазами.

Он вспомнил про свой шлем, прикрывавший лицо, и снял его. Ощутить прохладный воздух на коже было сладостно. Женщина с дочерью не перестали дрожать, хотя Пройас надеялся успокоить их. Он посмотрел вниз и словно впервые увидел кровь на своем бело-голубом одеянии. Поднял руку. Рукавицы тоже были в крови.

Он вспомнил резню, дикое исступление, отчаянные проклятия. Вспомнил Сумну, где он прижал лоб к колену Майтанета и зарыдал, чувствуя себя возрожденным. До чего же он дошел теперь?

Несмотря на грохот барабанов и далекий звук рогов, его шаги звучали четко, как в полной тишине. Шаг. Еще шаг. Женщина заскулила и заметалась, когда он приблизился, начала что-то бормотать... бормотать...

– Мерутта к-аль алькареета! Мерутта! Мерутта!

Она вымазала палец в крови со своей нижней губы и начертила знак на полу, у его ног.

Бивень?

– Мерутта! – выла женщина.

Что это значило, «бивень» или «пощади», он не знал.

Они обе завизжали и съежились, когда Пройас потянулся к ним. Он поставил девочку на ноги. Ее хрупкость возбуждала и пугала. Она безуспешно отбивалась, затем застыла у него в руках, словно в пасти хищника. Мать выла и молила, рисовала бивень за бивнем на грязном полу...

«Нет, Пройси...»

Не так это должно было быть... Не так. Но этого ведь и не было.

Сквозь гарь и кровавый смрад Пройас ощутил запах девочки. Аромат острый и чистый, аромат юности. Он повернул ее к свету. Стриженые черные волосы. Окаймленные черным глаза. Пухлые щеки. Боги, она прелестна, эта дочь его врагов! Узкие бедра. Длинные ноги...

Если он пронзит ее, ощутит ли он смерть в своих объятиях? Если он распалится...

Страшный треск сотряс воздух, здание содрогнулось до основания.

– Беги,– прошептал Пройас, хотя знал, что девочка ничего не поймет. Он отпустил ее, протянул окровавленную руку матери, помог женщине подняться.– Найдите укрытие получше.

Это Шайме.

– В этом мире,– говорил Моэнгхус,– нет ничего драгоценнее нашей крови, как ты, без сомнений, уже понял. Но у детей, рожденных мирскими женщинами, нет наших способностей. Майтанет не дунианин. Он может лишь подготовить путь.

Ее имя донеслось до него из тьмы, как укол: «Эсменет».

– Только истинный сын Ишуали способен добиться успеха,– продолжал отец.– Несмотря на бесчисленные выводы Тысячекратной Мысли, несмотря на элегантность ее формулы, остается несчетное количество переменных величин, которые невозможно предусмотреть. Лабиринт катастрофических вероятностей: большая часть их скрыта, остальные почти ясны. Я давно бросил бы все, если бы последствия бездействия не были столь абсолютны. Только Подготовленный может идти этой тропой. Только ты, мой сын.

Трудно поверить, но в его голосе слышался отзвук печали. Келлхус отвернулся от подвешенных шпионов-оборотней и снова обратил все внимание на отца.

– Ты говоришь так, словно эта Мысль – живое существо. На безглазом лице не отразилось ничего.

– Так оно и есть.– Моэнгхус встал между подвешенными. Несмотря на слепоту, он уверенно взялся за одну из цепей.– Ты никогда не слышал об одной игре из Южного Нильнамеша? Она называется «вирамсата», или «мцого воздуха».

– Нет.

– На равнинах, окружающих город Инвиши, знатные люди живут уединенно и изнеженно. Наркотик, который там выращивают, обеспечивает им покорность подданных. Многие сотни лет они разрабатывали джнан, и в итоге он заменил их старые верования. Они тратят целую жизнь на изучение того, что мы назвали бы слухами. Но вирамсата совсем не похожа на придворные сплетни или пересуды гаремных евнухов. Она гораздо сложнее. Игроки лгут о том, кто и что кому сказал, кто с кем спит и так далее. Они делают это постоянно, и более того: они изо всех сил стараются воплощать чужую ложь, особенно если она остроумна. Так они превращают ее в истину, и она переходит из уст в уста, пока не исчезает различие между правдой и ложью. В конце проводится величественная церемония и провозглашается самая часто повторяемая байка. Ее называют «пирвирсут» – «воздух – это основа» на древнем вапарсийском. Слабые, неизящные слухи умерли, зато другие стали сильнее, подчиняясь только пирвирсут, воздуху-основе. Видишь? Вирамсата оживают, а мы – их поле битвы.

Келлхус кивнул.

– Как айнритизм или фанимство.

– Точно. Ложь завоевывала позиции и воспроизводила себя веками. Непостоянный мир ценит то, что его разделяет. Фаним и айнрити – близнецы-вирамсата, они воюют в телах и голосах людей. Два огромных бессмысленных зверя, бьющихся за людские души.

– А Тысячекратная Мысль?

Моэнгхус обернулся к нему, словно мог видеть.

– Это стрекало подстегивает их, бьет до крови прямо сейчас, пока мы говорим. Формула событий, по которой перепишут всю их историю. Великое правило развития, ведущее к преображению и айнритизма, и фанимства. Тысячекратная Мысль включает в себя все вместе. Вера порождает действия, Келлхус. Если людям суждено пережить грядущие темные века, они должны действовать заодно. Пока существуют айнрити и фаним, это невозможно. Они должны отступить перед новым обманом, новым воздухом-основой. Все души будут переписаны... Другого пути нет.

– А Истина? – спросил Келлхус– Как же Истина?

– Для рожденных в мире нет Истины. Они жрут и плодятся, обманывают свои сердца ложью и лестью, облегчают свой ум убогими упрощениями. Логос для них – лишь орудие похоти, не более того. Они оправдывают себя и проклинают других. Они превозносят собственный народ, ставят его выше всех остальных. Они терроризируют невинных. И когда они слышат слова, подобные этим, они соглашаются, но считают, что такие изъяны присущи другим людям, не им самим. Они как дети, научившиеся скрывать свое раздражение от родителей, друзей и прежде всего – от себя. Ни один человек никогда не скажет: «Они избраны, а мы прокляты». Ни один рожденный в мире. Их сердце закрыто для Истины.

Моэнгхус встал между пленными оборотнями и придвинулся к Келлхусу. Лицо его было бесстрастным, как слепая каменная маска. Он протянул руку, чтобы схватить сына за запястье или локоть, но остановился, когда тот отпрянул.

– Но зачем, дитя мое? Зачем спрашивать меня о том, что ты уже знаешь?

Она наблюдала, цепляясь за обломки стены и пригибаясь за ветвями сумаха.

Темные облака, бросавшие тень на Шайме, сдвинулись – наверное, от сильного порыва ветра. Солнце выглянуло над их краями, как золотая корона, озарило высоты над лагерем Священного воинства и развалины древних мавзолеев амотейских царей. Но даже в свете солнечных лучей чародей полыхал нестерпимым сиянием. Глаза его горели, как огненные шары. Изо рта вместе со словами лилась ослепительная белизна.

В глазах Эсменет он был уже не Ахкеймионом, а кем-то совершенно другим, богоподобным и всепобеждающим. Многочисленные световые сферы окружали его, пересекаясь друг с другом и образуя щит из сверкающих дисков. Лучи с блестящими гранями пронизывали окружающие склоны и разбивали все, кроме самых плотных тел и самой твердой стали. Абстракции Гнозиса. Боевые Напевы Древнего Севера.

Голос Ахкеймиона (он казался неестественным, но все равно оставался его собственным голосом) превратился в распевное бормотание, струящееся со всех сторон. От этих звуков пальцы Эсменет зудели, когда прикасались к камню. Несмотря на ужас и смятение, она понимала, что видит сейчас другого Ахкеймиона – того, чья длинная тень вечно выстуживала их надежды, омрачала их любовь.

Адепта Завета.

Нансурцы были в полном смятении. Кидрухили разбежались, но далеко тянущиеся лучи Гнозиса настигали их. В воздухе гудели отчаяние и тревога/

Эсменет хватало ума, чтобы понять: у них есть хоры, и лучники рано или поздно проберутся сюда сквозь хаос. Это вопрос времени. Сколько же им потребуется времени? Долго ли он еще продержится?

Значит, ей придется увидеть его смерть. Смерть единственного мужчины, любившего ее по-настоящему.

Словно из воздуха, из ниоткуда, на Ахкеймиона покатились золотые шары. Они спекали землю вокруг его защит до стеклянной пленки. Ударила молния, ее сверкающие линии поползли по горящей земле. Эсменет споткнулась и потеряла опору внутри

развалин, отчаянно попыталась удержать равновесие, затем потянулась, чтобы взглянуть на запад.

Ее сердце застыло при виде имперских полков, выстроившихся в отдалении. Затем она увидела их: на хребте, на уровне кроны дерева, над землей парили четверо колдунов в черных одеждах, окруженные радужной каменной стеной. Они пели драконов. Они пели молнии, лаву и солнце. Земля дважды содрогнулась, сбивая Эсменет с ног.

Адепт Завета точно и быстро поразил всех четырех – одного за другим.

Святая вода Индара-Кишаурим наклонными потоками низвергалась на вздыбленную землю, водоворотом била из душ, ставших расщелинами. Десятки Багряных адептов, слишком занятых или испуганных, чтобы напеть себе защиты, вопили в испепеляющем свете. Целые отряды смывало блистающим потопом. Нарш-теба. Инрумми...

Смерть кругами спускалась на землю.

Кишаурим поражали хорами – быстрые беззвучные вспышки, словно ткань бросают в костер,– но и адепты тоже гибли под выстрелами тесджийских лучников, выскочивших из дымящихся руин. За несколько мгновений круг был разорван, и организованное сражение превратилось в колдовскую рукопашную. Теперь каждый адепт вместе со своим ошеломленным отрядом дрался за собственную жизнь. Крики заглушал смертельный грохот. Кишаурим были повсюду, они появлялись среди руин на грудах обломков, подобно ослепительно белым сигнальным огням. Между покосившихся кирпичных стен били гейзеры, оставляя глубокие рытвины, откуда летели пыль и каменная крошка. Кирпичи осыпались, как сухая штукатурка. Множество кишаурим, секондариев и терциариев, были уничтожены простыми Драконьими Головами. Но когда адепты обращались против старших кишаурим, раз за разом нанося удары поодиночке или вместе, они не добивались ничего, а лишь падали на колени и в отчаянии выкрикивали один защитный Напев за другим.

Багряные Шпили слышали о Девяти Раскаленных – старших кишаурим, несших на себе наибольшую силу Воды,– но понятия

не имели об их мощи. Теперь же на них наступали величайшие из адептов Псухе: Сеоакти, Инкорот, Хаб-нара, Фанфарокар, Сарт-мандри... И справиться с ними Багряные Шпили не могли.

Через мгновение после начала стычки с Инкоротом Саротен уже пел лишь защитные Напевы. Вокруг них полыхал ослепительный свет, сопровождавшийся таким грохотом, будто трещали кости мира. Джаврегские щитоносцы Саротена выли и пытались встать на ноги. Призрачная стена треснула и разлетелась, как листы бумаги. Напев стих, и все превратилось в сверкающую огнями агонию.

Элеазар оказался ближе всех к неожиданно появившимся кишаурим. Теснимый Фанфарокаром и Сеоакти, самим великим ересиархом, он тоже мог петь лишь защиты, одну за другой. Ересиарх парил над обрушенным оконным проемом прямо перед Элеазаром: его змеи изгибали шеи, осматривая окрестные руины, а силуэт полыхал белым пламенем от невероятных выбросов силы. Фанфарокар наступал справа, прикрытый обломками разрушенного храма. Слова. Слова! Великий магистр перековывал все свои умения и знания в слова, безмолвные и сказанные вслух. Мир за границей его обороны шатался и плавился в грохочущем огне. Он пел, чтобы защитить этот узкий пятачок.

Он не мог позволить себе роскошь отчаяния.

Затем произошло чудо. Мгновение передышки. Мир потемнел, лишь колдовской огонь продолжал пылать. Сквозь шипение и треск Элеазар услышал над руинами рог, одинокий и хриплый. Все, включая кишаурим, в смятении повернулись на звук. И Элеазар увидел их: подобно красным демонам во мраке, они выстраивались длинной цепью на искореженной земле – туньеры в черных окровавленных доспехах. Их жесткие бороды вздыбились от горячего ветра пожаров. Он увидел Кругораспятие, черное на алом фоне. Штандарт князя Хулвагры.

Люди Бивня пришли им на помощь.

Толпы кианских всадников заполнили равнину. Они рысью шли в сторону разрушенного акведука. Люди Бивня ждали их, прикрывшись щитами и приготовив пики. Они различали знакомые штандарты врагов. Племена кхиргви, жаждущие доделать

то, что не успела свершить с айнрити пустыня. Гранды Ненсифо-на и Чианадини, претерпевшие столько мук у стен Карасканда. Гиргаши царя Пиласаканды с двумя десятками своих чудовищных мастодонтов. Остатки выживших при Гедее и Шайгеке под командованием Ансакера. Закаленные всадники Эумарны и Джу-рисады под началом Кинганьехои, без устали преследовавшего айнрити. И под собственным стягом падираджи – бесстрашные койяури, сверкавшие золотом кольчуг в пробивавшихся сквозь дым лучах солнца.

Все, что осталось от гордого и отважного народа. Все явились на последнюю битву.

Слева от айнрити, в самом сердце города, как кисея в воде, поднимался дым. Он закрывал Первый храм и Священные высоты. Изнутри сверкали молнии, ослепительное сияние прорывалось сквозь клочья черноты. Грохот и раскаты грома рокотали вдалеке и казались страшнее языческих барабанов.

Нангаэльцы с заплетенными в косы волосами запели первыми, к ним присоединились нумайнериши. Они затянули мистический гимн Воина-Пророка. Вскоре все войско айнрити пело глубокими голосами:

 
Мы – сыны былых печалей,
Мы – сыны отцовской веры,
Мы – грядущее восславим,
Яростью сей день измерив...
 

Ритм кианских кимвалов ускорился, ряды их прочертили поле и пастбища черными полосами. Затем все когорты вдруг разом ринулись вперед. Скачущие впереди сапатишахи воздели к небу сабли и громко закричали. Гранды и самые яростные их родичи подхватили боевой клич, полный ярости и боли, а за ними и все войско.

Столько выстрадано. Столько смертей не отомщено.

Земля выскальзывала из-под копыт. Еще быстрее. Еще быстрее.

Люди рыдали от благоговения и ненависти. И казалось, что сам Единый Бог слышит их...

Перед ними протянулся Скилурский акведук, прямой линией уходящий от города к горизонту. Длинный ряд уцелевших и пол-

ностью обвалившихся арок. Айнрити столпились между обрушенными сваями и грудами щебня, окружили основание стеной щитов и отчаянных воинов. Расстояние сокращалось. Время распалось на мельчайшие мгновения. Какой-то миг песня звучала на фоне слитного шума боя...

 
Грядущее восславим!
 

Затем мир взорвался.

Ломались копья. Трещали щиты. Лошади пугались и пятились или проталкивались вперед. Люди кололи и рубили. Боевой клич и песня угасли, вместо них к небу поднимались вопли. С высот акведука айнритийские лучники непрерывно осыпали врагов стрелами. Другие воины отламывали камни и сбрасывали их на врага. То и дело язычники прорывались на дальней стороне, где их встречали тидонцы и айнонские рыцари. По всему фронту лилась кровь и шла рукопашная битва.

– Даже дуниане,– говорил Моэнгхус,– не до конца избавились от слабостей. Даже у меня они есть. Даже у тебя, сын мой.

Намек был ясен: «Испытания сломали тебя».

Это ли сдучилось под черными ветвями Умиаки? Келлхус помнил, как его сняли с тела Серве, как забинтовали руки льняными повязками. Он помнил, как жмурился от солнечного света, пробивавшегося сквозь листву. Он помнил, как шел, восставший из смерти, и видел тысячи Людей Бивня: они плакали от изумления, облегчения и восторга, от благоговения...

– Есть нечто большее, отец. Ты должен знать. Ты – кишаурим. Он помнил голос.

ЧТО ТЫ ВИДИШЬ?

Его слепой отец, казалось, внимательно рассматривал его.

– Ты говоришь о видениях, о голосе из ниоткуда. Но скажи мне, где твои доказательства? Почему ты считаешь, что это не безумие?

СКАЖИ МНЕ.

Доказательства? Какие у него есть доказательства? При настоящем наказании душа закрывается. Он видел это столько раз, в стольких глазах... Так почему же он так уверен?

– Но на равнине Менгедды,– сказал он,– шрайские рыцари... То, что я предрек, свершилось.

Для рожденного в мире эти слова прозвучали бы невыразительно, без тревоги и смущения. Но для дунианина... «Пусть думает, что я дрогнул».

– Счастливое стечение обстоятельств,– ответил Моэнгхус,– и ничего более. Прошлое определяет будущее. Как иначе ты достиг бы того, чего достиг?

Он был прав. Пророчества могло и не быть. Если конец определяет начало, если то, что приходит после, управляет тем, что происходит до, как ему удалось управлять столькими душами? И как Тысячекратная Мысль подчинила себе Три Моря? Принцип причины и следствия просто обязан быть верным, если его допущения дают на это право...

Отец должен быть прав.

Но что тогда означает эта уверенность, эта несгибаемая убежденность в том, что отец не прав? «Я безумен?»

– Дуниане,– продолжал Моэнгхус,– считают мир замкнутым. Они полагают, что все земное находится здесь, и тут они сильно ошибаются. Этот мир открыт, наши души стоят по обе стороны границы. Но то, что лежит по Ту сторону, Келлхус, есть лишь искаженное отображение того, что внутри. Я посвятил изысканиям почти столько же времени, сколько ты успел прожить, и не нашел ничего, что противоречило бы этому принципу. Люди не могут видеть из-за врожденной неспособности. Они слышат только то, что подтверждает их страхи и желания, а все остальное отвергают или не замечают. Они привязаны к доказательствам. Одни события поражают их, другие они пропускают. Сын мой, многие годы я наблюдал. Я подсчитывал, и мир не давал мне форы. Он абсолютно безразличен к людским страстям. Бог спит... Так было всегда. Только наше стремление к Абсолюту может пробудить Его. Значение. Цель. Эти слова не означают чего-то данного нам. Нет, они означают нашу задачу.

Келлхус стоял неподвижно.

– Оставь свою убежденность – говорил Моэнгхус– Ибо ощущение уверенности обозначает истину не более, чем ощущение во-

ли – свободу. Обманутый человек всегда чувствует себя уверенным, как люди всегда считают себя свободными. Это говорит лишь о том, как можно заблуждаться.

Келлхус посмотрел на ореол вокруг своих рук, удивился тому, что этот свет не освещает и не отбрасывает тени... Свет самообмана.

– Но мы, сын мой, не можем позволить себе роскошь ошибаться. Пустота... пустота пришла в мир. Она упала с небес тысячи лет назад. Дважды она поднималась из пепла своего падения. То, что было в первый раз, Завет называет куно-инхоройскими войнами, второй раз – Первым Армагеддоном. И она готова подняться в третий раз.

– Да,– прошептал Келлхус– Он говорит мне то же самое. ЧТО Я ЕСТЬ?