Текст книги "В смертельном трансе. Роман"

Автор книги: Р. Зиммерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

ГЛАВА 13

Под утро я потихоньку встал, нашел одеяло, чтобы укрыть Тони. Затем…

– Все это хорошо, но пора передохнуть.

Что? Что такое? Кто там еще?

– Это я, Алекс. Надо сделать передышку.

Я заворочался в кресле. Кто-то говорит со мной, выталкивает меня из этого времени. Но я хочу остаться здесь. Кроме того, мне надо кое-что выяснить.

– Успеешь, Алекс. Поверь мне, успеешь. Нам надо передохнуть и съесть что-нибудь. Я голодна, а ты? Не волнуйся, перерыв будет короткий.

Я чувствовал себя так, будто меня будят силком, когда я этого абсолютно не желаю. Какая еще еда? Нет, я вернусь на диван. Там спит Тони. Лягу, обниму ее, засну и буду с ней и со снами, которые нам приснятся.

– Алекс, начинаем.

Но я только хотел… Только хотел… Чего? Выяснить, что я не был дураком? Не сделал ничего дурного?

– Ничего дурного ты не делал, Алекс. Ничего.

Нет, одну глупость сделал. Слишком долго Тони была для меня светом в окошке. Давным-давно надо было ее забыть.

– Обратный счет от десяти до одного, и, когда я скажу «один», ты будешь…

Это обязательно?

– Да. У меня живот подвело.

И она начала считать, моя сестра-колдунья, и я неохотно поплыл на поверхность, уходя от того вечера, от времени, когда я узнал правду о Тони и о наших с ней отношениях. Мэдди считала, и я постепенно перемещался из своей квартиры в Миннеаполисе на остров, принадлежащий моей сестре Мадлен. При счете «три» открыл один глаз, увидел яркие закатные краски и понял, насколько я подавлен. Не потому, что потерял Тони, а потому, что желанное никогда не сбудется. И никто в этом не виноват.

Мэдди глубоко вздохнула и прошептала:

– И – один.

Оба глаза открылись, я лежал совсем тихо, точно придавленный чугунным одеялом реальности. Именно так я себя и чувствовал. Мне было немного стыдно – до этого дня никто не знал, почему у нас с Тони ничего не получилось.

Я услышал, что Мэдди зашевелилась, взглянул на нее – она тянулась к своей каталке, нашарила ее и теперь пыталась пересесть в нее с кресла. Невыносимо было на это смотреть, и я вскочил и помог ей.

– Спасибо, – сказала Мэдди, вежливая, как всегда.

Она нагнулась, ощупала свои ноги от бедер до ступней и убедилась, что они аккуратно уложены в каталку. Затем взялась за колеса, развернулась и поехала наружу. Ни слова, ни замечания об услышанном. Глупо было думать, что у нее нет своего мнения. Я хорошо знал сестру – есть у нее мнение, и, скорее всего, категорическое. Она пока держит его при себе. Вопрос – как долго она будет молчать. Готов поспорить, не больше получаса.

Она покатила быстро, и я сказал:

– А ты и правда голодна.

– А ты – нет? Поторопись.

Она проехала, не сбавляя скорости, по огромному пустому чердаку, под его парящим потолком, а я рысцой поспевал за ней. Остался позади купол Тиффани над лестницей; я успел взглянуть вверх и сквозь окно в крыше над куполом увидеть густую, темную синеву неба. Ночь будет ясная. Я чуть не спросил Мэдди, не видела ли она здесь северного сияния, но вовремя прикусил язык. Она пересекла зал быстрее любого зрячего, проехала сквозь двери в заднюю часть чердака, и тут я понял, каких усилий это стоило – так ловко притворяться самостоятельной – и как здорово у нее получается.

Мы умылись и сходили в уборную – сестре немного помогала Соланж – и минут через двадцать расположились за здоровенным столом желтого дуба. Мэдди во главе стола, я по левую руку от нее; сидели как в пустыне – вдвоем за столом, рассчитанным на шестнадцать персон. Потолок высотой в двенадцать футов или больше, огромный дубовый буфет, в котором некогда красовался бесценный фарфор. Сейчас он был первозданно пуст.

– Ты когда-нибудь чувствуешь себя здесь одинокой? – спросил я.

– Никогда. – Мэдди повернулась ко мне. – Как тебе суп?

Соланж налила нам по здоровенной чашке холодного летнего варева с помидорами и свежими травами. Еще был хлеб и холодный чай со льдом и лимоном.

– Суп хорош, – сказал я.

Как раз в этот момент я пытался ощутить вкус еды; до того только притворялся, что ем, вроде бы играл. Оказалось, вкусно. Суп был свежий и душистый – здоровая пища. Так что на деле я не соврал. Однако невозможно было поверить в то, что Мэдди не врет, что она действительно не ощущает одиночества – и, если подумать, во многое другое. Это открытие меня ошарашило. Всю жизнь я безоговорочно верил старшей сестре, поклонялся ей и только теперь начал понимать, как часто она лжет, хотя бы своим молчанием. Она желает все делать сама, она вслепую ездит по дорожкам этого острова и по гигантскому дому, так что вы забываете об ее слепоте и парализованных ногах. Попросту говоря, трудится изо всех сил, пытаясь казаться кем-то другим, не самой собой.

– Ты жутко молчалив, – сказала Мэдди.

– Я думаю.

– О чем?

– Не знаю.

Мэдди пошарила по своей тарелке, отыскивая хлеб. Нашла его и сказала:

– «Не знаю» обычно означает «не хочу говорить».

– Наверно, ты права, – сказал я, помешивая суп. – Подначиваешь?

– Пожалуй. Мне бы знать, что у тебя в голове.

– Я думаю, что жалел тебя, когда ты ослепла, и как было ужасно, когда тебя сбил автобус. Жалел все время и чувствовал себя виноватым. Но… Но не жалел тебя по-настоящему до этого дня.

– Вот как? – Мэдди спокойно поднесла ложку ко рту.

– Ты так много скрываешь, Мэдди. Поэтому я тебя жалею. Ты всегда понимаешь, что у кого болит, ты и вылечишь, и утешишь. Ты потрясающе умеешь слушать. Но ты ужасно скрытная. Как странно, думал я, видеть в старшей сестре не магическую сибиллу, а нормального человека, простягу – вроде меня самого. – Я вот о чем. Почему ты не рассказывала мне об этом парне, в которого ты втрескалась? Тебе же было дьявольски плохо, когда он дал тебе пинка.

– Я не могу выглядеть слабой, Алекс. Это не для меня. Я – полный инвалид и потому должна держаться и вкалывать, чтобы люди знали, что я сильный человек.

– Это называется гиперкомпенсация.

– Наверное, ты прав. Наверное, я скрываю то, что не нужно скрывать.

Вот так так… Ничего такого не замышляя, я привел ее туда, куда нужно.

– Ну тогда скажи, что ты думаешь о Тони. О ней, обо мне и наших отношениях. Ты сидела себе тихо, но ты психолог, и у тебя, конечно, есть свое мнение. Я псих?

– Ты уверен, что хочешь это услышать?

– Ага, и напрямую.

– Но это может тебя задеть. И взбесить.

– Ни за что, – ответил я, думая при этом: «Давай-давай, суди меня».

– Ну, если так… На деле-то я давно хотела поговорить с тобой. – Мэдди повернулась ко мне. – Во-первых, ты не псих. А во-вторых, я знала.

– Знала что?

– Что Тони – лесбиянка.

Я был совершенно ошарашен.

– Значит, ты так все и угадываешь?

– Нет. – Мэдди помолчала, и, когда она заговорила опять, ее голос был мягче и спокойней. – Это значит, что я хороший друг.

– Что ты имеешь в виду?

– Что мы с Тони были друзьями. Даже близкими друзьями, и она рассказала мне о себе и Лоре.

Это казалось невозможным; правда, обе они жили в Чикаго. Я переспросил:

– Что ты говоришь?

– Что некоторое время назад…

– Это когда?

– Лет, наверное, шесть…

– Шесть? – Я потерял дар речи.

– Да, примерно тогда мы случайно встретились. Я шла мимо «Уотер тауэр плейс»[8]8
  Один из чикагских небоскребов.


[Закрыть], нащупывая дорогу тростью, и вдруг буквально врезалась в кого-то, и это как раз была Тони. Мы, понятно, сразу узнали друг друга, потому что тысячу раз встречались, когда вы были вместе, ну и…

Я ошалело пробормотал:

– О, черт, Мэдди!

Подбородок у нее задрожал, она прикусила нижнюю губу. Отвернулась, сняла эти свои очки «беверли-хиллз», скрывавшие ее незрячие глаза, взяла салфетку и промокнула слезы.

– Ну… ну, понимаешь, мы пошли выпить кофе, – продолжила Мэдди глубоким, низким голосом; слезы текли по ее щекам. – Но мы были втроем. С Тони была Лора. Было ясно, что они вместе. По некоторым обмолвкам и умолчаниям я через пять минут поняла что к чему. А потом я показала, что понимаю – не помню, что сказала, вроде бы насчет их совместной жизни, – а Тони подтвердила, вполне откровенно… – Мэдди замолчала, потом пересилила себя и продолжала тем же глубоким, низким голосом: – После этого мы подружились, все трое. Они были очень добры ко мне, мы собирались раз пять или шесть в году. После несчастного случая, пока я еще жила в Чикаго, они навещали меня, брали с собой, возили обедать и… Ох, Алекс, прости меня, пожалуйста.

Потрясающе!

– Но почему, ради всего святого, ты мне ничего не рассказывала?

– Потому что она взяла с меня слово не говорить! – Мэдди повернула ко мне сморщенное, красное, мокрое лицо, потянулась через стол, задела свою чашку, расплескав суп, и схватила меня за руку.

– Прости меня. Тони взяла с меня слово. Она говорила, что сама должна сказать тебе о себе и Лоре, это ее долг. Поэтому я молчала. Раз в год Тони ездила в Миннеаполис повидать Лиз, и каждый раз я спрашивала: «Ты видела Алекса? Он мечтает повидать тебя. Ты должна ему позвонить», а она так и не позвонила. Ох, Алекс, она была очень, очень к тебе привязана.

Я сжал ее руку, подтянул к себе ее кресло, поставил рядом с собой, потому что тоже стал плакать. Обнял. Мэдди, она прижалась ко мне. Я любил Тони как любовник, Мэдди любила ее как друг, и теперь Тони была мертва.

– Я это понял, – пробормотал я.

– Почему кому-то понадобилось ее убивать? – спросила сестра. – Почему? Она была такая прелесть, такая талантливая и… и добрая.

– Не знаю.

Я вспомнил похороны Тони в Чикаго. Ее родители оба были иссиня-бледные и не вымолвили ни слова. Потерять обеих дочерей! Отец выглядел и вел себя как человек, оглушенный лекарствами. Народу пришло много, церковь была переполнена. Но Лоры Коул не было. Я искал ее в толпе, даже спросил о ней – впустую.

– Хотел бы я знать, что случилось с Лорой? – сказал я. – Через месяц после смерти Тони я ей написал, и никакого ответа. Спустя пару месяцев опять написал, – письмо вернулось нераспечатанным.

Мэдди молчала – она думала. Теперь я понимал, почему она так настойчиво звала меня сюда и так хотела устроить этот сеанс. Так же, как я, она решила найти убийцу Тони – для суда и кары, для отмщения. Лора исчезла, и если расследованием не займемся мы, никто им не займется.

– Ты говорила с Тони потом? – спросил я. – После смерти Лиз ты говорила Тони, чтобы она ко мне зашла?

– По правде говоря – нет. – Мэдди немного отодвинулась, кашлянула и вытерла глаза. – Лиз хоронили в Чикаго. Я была на похоронах. И решила, что должна сказать тебе о дружбе с Тони и насчет Лиз, конечно. Но после похорон были поминки, вроде небольшого приема – как это называется? Тони подошла ко мне. Она была одна, у нее с Лорой были какие-то проблемы, и она сказала, что едет в Миннеаполис, чтобы вывезти вещи из квартиры Лиз. И обещала зайти к тебе. Я думаю, ей было тяжело тебя видеть, ты для нее олицетворял ту жизнь, которой она могла бы жить.

Да, верно, но теперь я понял, что это было невозможно.

– Вот она и зашла, – сказал я и снова вспомнил роковой день, когда внезапно завизжал звонок и она была тут как тут – женщина, которую я потерял так много лет назад.

В эту минуту распахнулась дверь буфетной и вошла Соланж; увидела, что мы держимся за руки, увидела наши мокрые глаза и едва тронутый суп. Замерла в растерянности, не зная, надо ли потихоньку уйти или притвориться, что ничего не заметила.

– Все в порядке, Соланж, – сказала Мэдди своим обычным высоким голосом и последний раз вытерла глаза. – Хочешь что-нибудь еще, Алекс? Еще супу?

– Спасибо, ничего не хочу.

Я съел всего пару ложек.

Прежде я не замечал, что у моей сестры два голоса: высокий, напряженный, которым она только что говорила с Соланж, и глубокий, неторопливый – так она говорила о Тони. В первом голосе слышалась сила, он как бы пытался воздействовать на окружающих, поднимался над ними и внушал, что все идет хорошо. Второй – внутренний голос Мэдди, истинный – как бы голос ее души; он показывал, что она чувствует на самом деле. К сожалению, я слишком хорошо знал, что ее каждодневным, нормальным голосом был первый; так она говорила почти всегда.

– Позовите, если что, – сказала Соланж и быстро выскользнула из столовой.

Когда она исчезла в глубинах кухни, буфетной или чего там еще, Мэдди продолжала говорить своим высоким голосом, обращаясь уже ко мне:

– Алекс, не возражаешь, если я дам Соланж и Альфреду выходной на завтра? Им никогда не удается съездить на материк вместе; один всегда остается со мной. Раз ты здесь, пусть они хоть один вечер проведут где-нибудь еще. Они могут поехать в Петоски или на остров Макинак, хотя, наверно, им хочется на материк и они выберут Петоски.

Конечно, нам будет чудесно – мне и Мэдди. Что здесь может случиться? Однако, услышав этот высокий голос, деланный, ненатуральный, я малость раздражился. Почему она так говорит со мной, своим братом? Может, по самой простой причине: пообещала им свободные сутки, не спросив у меня, и потому нервничает?

– Это будет прекрасно, – сказал я. – Ты же знаешь, я никуда не собираюсь.

– Ты прелесть.

Мэдди потянулась ко мне и чмокнула в щеку, но я уже знал – понял по высокой ноте в ее голосе, что дорогая сестра что-то утаивает от меня. Но что? И зачем?

– Ты поел как следует? – спросила она. – Хочешь еще что-нибудь?

– Не хочу, сыт, – легко соврал я, зная, что Мэдди не видит, как мало я съел. – Пойдем? У нас еще есть час-другой.

– Если ты готов к гипнозу, идем. Чем скорее доберемся до конца, тем лучше.

– Точно.

Так что мы оставили еду и двинулись к лифту, чтобы подняться в магический зал, к новому путешествию в прошлое. Я мог только гадать, о чем Мэдди умалчивает. Меня ждет что-то весьма неприятное, вроде падения с лестницы – башкой по ступенькам. Что еще Мэдди знает о Тони? Или, может быть, о Лиз? Может быть, она что-то вызнала на похоронах Лиз и держит в секрете, потому что я сам должен это раскрыть?

Да, это вполне возможно.

ГЛАВА 14

Транс накрыл меня быстро; наверно, потому, что я рвался в прошлое. Стоило мне лечь в кресло, глубоко вдохнуть и закатить глаза, как он пришел. Накатился. Скорее бы уйти от рассказа Мэдди о ее дружбе с Тони и вернуться к самой Тони. Мэдди продолжала свои гипнотические игры, свои песни-заклинания насчет дыхания, легкости и считала до десяти. Но мне это было не нужно. Не требовалось никакой взлетной площадки. Я был уже там и сказал об этом Мэдди – прервал ее, попросил замолчать; мне было чем заняться и что узнать.

– Превосходно, – проговорила она из своего маленького, печального, самодостаточного мирка. – Продолжаем. Было раннее утро…

Да, я знаю. Это моя история. Поздней ночью, или под самое утро, я тихонько встал, нашел одеяло, чтобы укрыть Тони, укрыл, пробрался в спальню и заполз на кровать. Я был совсем подавлен, даже тогда, среди ночи.

Утром, на кухне, я рассказал об этом Тони. Стоя к ней спиной, я готовил кофе.

– Я все думаю и думаю, как было бы хорошо, если бы ты мне тогда все объяснила, – сказал я, заливая воду в кофеварку.

– Должна была, верно, но мне самой было так трудно, что я подумала, ты этого не вынесешь.

Я посмотрел на нее – сидит на табурете, грива откинута назад, лицо светится надеждой, нежный рот улыбается. Красивая, теплая, как всегда. Злиться на нее невозможно.

– Может, и не вынес бы. Но это были бы мои проблемы.

– Ты прав. Но дело еще в том… – Тони отвела от меня взгляд, посмотрела на белую стену и опять повернулась ко мне. – Я пыталась понять, кто я такая, пыталась преодолеть отвращение к себе, и мне было легче отвергнуть тебя, чем быть отвергнутой. Может, это звучит глупо, но твоя любовь много для меня значила.

Я схватил губку и стал вытирать совершенно чистую стойку. Хотя нет – крошки у тостера, несколько капель воды у кофеварки и еще одно пятно, которое можно уничтожить, если долго и усердно тереть.

– Алекс, – сказала за моей спиной Тони, – мне надо вернуться в гостиницу и потом опять к Лиз. – Тягостная пауза. – Было очень приятно тебя повидать.

– Черт возьми, Тони, не уходи от меня второй раз. Еще не все кончено. – Я повернулся к ней, лицо у меня покраснело. – Все эти годы я думал о тебе, пытаясь разобраться, что случилось. Ты понятия не имеешь, сколько я о тебе думал. Ни малейшего. Я думал, что мне никогда не забыть тебя, и теперь… теперь… – Я помотал головой. Теперь ничего не поделаешь. Все, конец. – Черт, я все это время думал о тебе и вот не помню, какой кофе ты пьешь, черный или с молоком.

Она выжидательно посмотрела на меня.

– Вообще-то черный.

– Верно, черный.

Я открыл шкафчик, вынул кружку, набрал в грудь побольше воздуха и сказал:

– Ты можешь вернуться в гостиницу за вещами, Тони, но я хотел бы, чтобы ты до отъезда пожила у меня. Мне будет дерьмово, если ты не останешься. В гостевой спальне у меня велосипеды и всякие примочки, но ты можешь положить там свое снаряжение, а спать на диване в гостиной. Мне кажется, нам обоим будет полезно побыть вместе. – Я налил в кружку кофе и передал ей. – Идет, доктор Доминго?

Принимая от меня кружку, она коснулась моей руки и сказала просто:

– Идет.

* * *

Так началась наша новая дружба, основанная на реальном раскладе карт, а не на желаемом. Я сварил яйца всмятку – помнил, что Тони их любила. Все шло прекрасно, даже беззаботно, пока я не заговорил о Лоре. По голосу Тони я сразу догадался, что они все еще вместе.

– Как она? – спросил я. – Такая же веселая?

– Если всерьез, – Тони опустила глаза, вздохнула, – последний год было очень трудно. У Лоры развилась М3; с этим много проблем.

– Что это такое?

– Медикаментозная зависимость. Обычное дело у сестер – по крайней мере, так говорят. Понимаешь, наркотики под рукой, и все эти нагрузки… Последние два года она работала в отделении СПИДа, и ее это доконало.

Я чувствовал – здесь только верхушка айсберга, и спросил:

– И что случилось? Вы еще вместе?

– Нет, сейчас – нет. – Она нахмурилась, посмотрела на меня. – Тебе действительно это интересно?

– Конечно. – Мне все интересно, подумал я. Хватит с меня белых пятен.

– Ну ладно. – Тони вздохнула. – Неприятности начались года два назад. Лора всегда крепко поддавала, а тогда она стала работать с больными СПИДом. Они умирают. С этим она не справилась. Да и кто бы справился? Начала тянуть транквилизаторы, не знаю какие, и покатилось. Я думаю, здесь психология: все эти дела со СПИДом заставили ее крепко подумать о своих сексуальных делах. Год назад я попробовала ей помочь, но она меня послала. Я стала сатанеть от этого, она была совсем плохая – приходила домой пьяная или под кайфом почти каждый вечер. Это и раньше случалось, но тут она развернулась – ужас что такое. И однажды…

– Ну?

– Я пришла из больницы пораньше и вижу – она сидит в гостиной, готовится вкатить себе героин. Я чуть крышу не пробила – выхватила шприц, сломала, а она бросилась на меня. Началось настоящее побоище, с кулаками и все такое. Омерзительно. – Тони опустила голову. – Злоба так и перла из нее. Ярость. Она меня сшибла с ног.

– Да ты что?!

– Такой у меня был год. Моя милая подружка исчезла – распад личности, сущее исчадье ада, я ее выгнала, и тут погибла маленькая Лиз. О Господи!

– Понимаю…

– Хорошо, что ты рядом, Алекс. – Она улыбнулась, протянула мне руку. – Я всегда тебя помнила, ты был мне настоящим другом.

Я взял ее руку, сжал, выпустил.

– Значит, вы с Лорой разбежались?

– Наверное, так – пока что. Надеюсь, это временно. Я все еще ее люблю, но ей надо прийти в себя. Она действительно развалилась. Мне, конечно, пришлось сообщить в больницу, где она работала, ее тут же уволили. Она уехала к своей родне. Сейчас она здесь, в Миннесоте, в Северном Центре. В часе езды отсюда. Месяц назад родители поместили ее туда лечиться от МЗ.

– Миннесота, – засмеялся я. – Страна десяти тысяч оздоровительных центров.

– Да, вы, ребятки, этим знамениты. Пока Лора еще не выкарабкалась, но надеюсь, ей помогут.

– Ты в этот приезд ее видела?

– Нет. Она написала мне после смерти Лиз – маленькую открытку, но мы не виделись, она не хочет меня видеть. Она так решила. Она зла на меня за то, что я настучала на работу, и потом, думаю, в моем лице ненавидит все человечество. Она и себя ненавидит, и я за все это в ответе. Я говорила с ее психотерапевтом, она обещала спросить Лору, можно ли ее навестить. Я очень хочу ее видеть. Завтра позвоню и узнаю приговор. Если Лора согласится, поеду туда.

– Удачи тебе.

– Боже, какая тяжелая штука жизнь… Я к тому, что Лора – замечательный человек. Ее все любили в отделении СПИДа, она умела всех развеселить. Можешь себе представить, там не до веселья, а при ней было чистое кино. Осенью один больной так хохотал, что умер, – Богом клянусь.

– Ты шутишь?

– Ну, парень одной ногой стоял в могиле, но все-таки.

Я покачал головой и, не зная, что сказать, спросил:

– А твоя сестра знала про тебя и Лору?

– Да. И относилась к этому прекрасно. Она радовалась, что я не скрытничаю, – ты ее помнишь, она любила, чтобы все напрямик.

Мы молча допили кофе. Прежде чем принять душ, я позвонил на работу, сказал, что я еще не совсем в порядке и мне надо остаток недели побыть дома, чтобы оправиться от падения с велосипеда. Я мог говорить со своим боссом и остальными о программах, которые делает фирма, и об открывалках для гаражных дверей. Даже об автоответчиках. Но, подозреваю, никогда не заговорю с ними о своем – о Тони, например. Безнадежно. Хотя, может, здесь-то я и не прав.

Немного погодя я отвез Тони в гостиницу. Она забрала вещи и рассчиталась, сказав портье, что, если ее будут искать, пусть звонят по этому телефону. Она написала на листке бумаги мой телефон и фамилию, повернулась ко мне, сделала круглые глаза и сказала:

– Если вы – врач, вы всегда должны быть в пределах досягаемости.

– А, никуда не денешься, – сказал я со смехом.

Она села в свой автомобиль, я – в свой, и мы поехали. Это было хорошо – какое-то время побыть врозь. На душе у меня было черно, я поглядывал на Тони за рулем в зеркало заднего вида, твердо зная, что меня всегда будет тянуть к ее красоте и уверенности в себе.

Мы словно бы забавлялись. Забросили вещи ко мне и направились на квартиру Лиз, как бы вернувшись на старую дорожку, словно между нами ничего не происходило, не было наших объятий и остального. Мы просто перестали говорить о наших сексуальных предпочтениях. Радостно бросили все это и начали болтать о докторских делишках, о моей сестре, которую сбил автобус, о захватывающей профессий составителя технических инструкций. О моей велосипедной мании. Словом, о всякой всячине – как судачат соседи, когда есть время посплетничать.

– Будем надеяться, сегодня шторма не будет, – сказал я, ставя машину напротив дома Лиз.

Мы вошли в темную квартиру, и Тони сказала:

– О Господи! Как ты думаешь, что все-таки с ней случилось?

– Не знаю, но без сожалений выбрасываю этот бутерброд, – ответил я и пошел в кухню.

Он все еще покоился на раковине. Кофе я тоже вылил. Тут-то я и заметил на холодильнике несколько фотографий, прилепленных магнитиками, в лучшей провинциальной манере. Там был и снимок Тони среди других женщин.

– С подругами Лиз ты говорила? – крикнул я Тони.

– Нет еще. Наверно, стоит, но у нее их почти не было.

Я увидел, что к холодильнику прилеплена еще и визитная карточка доктора Эдуарда Доусона. На ней были два телефона; один номер отпечатанный – телефон в центре города; другой, написанный от руки, начинался с тех же цифр, что и мой. Значит, Доусон тоже живет в Кенвуде. Я стоял, смотрел на карточку и думал, как это было важно для Лиз – ее психотерапевт, его карточка, его телефон, прописанные им лекарства. Кроме того, к Доусону легко попасть на прием, так что помощь была всегда под рукой. Я не мог не задаться вопросом: если Лиз была в такой депрессии, что собралась покончить с собой, почему она не позвонила ему, не поговорила – только послала записку?

Я повернулся и прошагал по коридору в спальню, где меня колотили лампой – она все еще валялась на полу вместе с разными другими ценностями. Я поднял жалюзи, открыл окно и вернулся в гостиную, где Тони делала то же самое: впускала в комнату свет и воздух. Затем она встала посреди гостиной, огляделась и простонала:

– Что мне делать со всем этим барахлом?

Действительно, мебель в основном была жуткая, но, очевидно, были и вещи, которые Тони и родные захотят сохранить. Фото, семейные реликвии. На кофейном столике стояла серебряная шкатулка – фамильный утиль, подумал я.

– Возьми, что хочешь, а остальное отдай Армии Спасения, – дал я очевидный совет.

– Да зачем мне лишнее барахло.

Тони подошла к полкам из кирпичей и досок, на которых были книги, несколько компакт-дисков, фотокамера. На одном краю – стопка бумаг. Счета? Нет, они меньше размером.

– Что это? – спросил я, кивнув в сторону стопки.

Тони взяла оттуда блокнот.

– Рукописи ее стихов.

Я подошел к ней, заглянул через плечо.

– Если Лиз собиралась писать статью про эту секту, она, возможно, успела что-то наработать, а?

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, например, план, какие-то наброски. Может, даже начала писать.

Тони взглянула на меня, подняв брови.

– Возможно. Да, вполне возможно. Собрала материал и начала писать. Но она не стала бы писать на таких штуках, рядом со стихами. Журналисты так не делают. Может быть, в дневнике, но и это вряд ли.

– Ладно, у нее был компьютер?

– Нет.

– Тогда это должно быть где-то здесь… Может быть, даже напечатанное на машинке.

Я обшаривал глазами комнату. Журналистский блокнот? Папка?

– Алекс, – позвал отдаленный голос, – а как насчет грабителя? Парня, которого ты застал накануне в спальне?

Как я сам о нем не подумал?!

– Значит, вот что этот парень взял. Не стихи Лиз, а ее записи.

Правильно. Мой приятель, что врезал мне лампой. Роб Тайлер или кто другой – что вряд ли – проник сюда и рылся в вещах Лиз не в поисках денег или ценностей. Ему нужны были ее заметки о секте. Конечно! Он стремился уничтожить сведения о секте и, возможно – только возможно, – что-то, касающееся ее причастности к смерти Лиз.

– Ты прав, Алекс. Наверняка прав. Ты видел, как он взял блокнот с ее записями, и больше ничего не пропало. Во всяком случае, ценного. – Тони говорила и перебирала бумаги на полке. – Но он мог что-то оставить. Я просмотрю эти бумаги, а ты бы поискал в спальне. По-моему, там есть рабочий стол.

– Конечно…

Я направился было в спальню, но услыхал тяжелый стук в дверь. Мы посмотрели друг на друга, Тони пожала плечами. Мы никому не говорили, куда едем. Мне стало немного не по себе, хотя было сомнительно, что кто-нибудь вроде Роба Тайлера станет стучать в дверь.

– Кто там? – спросил я.

– Домовый смотритель, – ответил низкий голос. – Кто вы, черт побери?

Тони со своими бумагами поспешила к двери.

– Привет, Джон! Это я, сестра Лиз!

На лестнице стоял парень, который помог Тони выбить дверь в спальню. Вид у него был не так чтобы счастливый, и он вроде с тех пор не переоделся. Синяя рубаха из шотландки – грязная и мятая, старые джинсы сползли ниже талии, на ногах те же потрескавшиеся башмаки. Рыжеватые волосы торчат во все стороны.

– Привет, – повторила Тони. – Я здесь со своим другом Алексом. Разбираю вещи Лиз и…

– A-а, хорошо, я услыхал шум, понимаете, и решил проверить, не влез ли опять кто-нибудь.

– Спасибо, это можно только приветствовать, – сказала Тони.

Не спрашивая разрешения, он протопал внутрь.

– Как, э-э, все в порядке?

Тони взглянула на меня, пожала плечами и ответила:

– Все в порядке.

– А что полиция? Что они говорят?

– Они этим занимаются.

– А-а, – Джон откашлялся. – Вы им сказали насчет меня – что я тоже здесь был?

– Нет, по-моему, не говорили.

– Не говорили, – повторил я, удивляясь, какое это может иметь значение.

– Хорошо, хорошо. Это я из-за хозяйки. Она говорит, с нее хватит неприятностей. Говорит, надо по-быстрому сдать эту квартиру. – Он смотрел на компакт-диски. – Когда думаете забрать отсюда это барахло?

– К первому числу, не беспокойтесь.

Джон опять повернулся к Тони.

– Так, ага, вы из Чикаго, верно? Я тоже – вырос в одном из этих кирпичных домов – знаете, через улицу от «Ригли-Филд». Любил сидеть на крыше и смотреть, как играют. Это было здорово. Как вы думаете, «Медведи» их уделают?

Тони вздохнула, пальцами расчесала волосы.

– Слушайте, Джон, у меня столько дел.

– А! Да, конечно. – Он показал на дальнюю стену комнаты. – Стереосистему будете продавать? – Он засмеялся. – Я знаю, что она работает, потому что ваша сестра… Понимаете, у нее она так орала…

Дверь через площадку открылась. Я выглянул наружу – маленькая женщина запирала дверь квартиры напротив. Джон спросил еще что-то, повернулся и стал смотреть, как она идет к нам. Она нерешительно постучала в неприкрытую дверь и проговорила:

– Привет, я Крис, а вы… вы сестра Лиз, да? Врач?

– Да, – ответила Тони. – Кажется, мы познакомились, когда я приезжала в прошлом году.

Крис была маленькая, бледная, чуть за тридцать. С виду книжный червь. Мышиного цвета волосы, очки, маленький неуверенный ротик. Голубая майка, штаны цвета хаки. Вполне заурядная внешность. Одинокий солдатик. Она стеснительно взглянула на смотрителя.

– Привет, Джон. Мне… мне бы хотелось немножко поговорить с Тони.

Секунду все неловко молчали, и стало более чем ясно, что Джон ничего не понял и уходить отсюда не собирается. Тони взяла инициативу в свои руки.

– Входите, Крис. Джон уже уходит. Спасибо за заботу, Джон. Вы приглядываете за квартирой, это замечательно. Я дам вам знать насчет стерео.

Джон посмотрел на Тони, потом на Крис и наконец двинулся к выходу. Лицо у него было обеспокоенное, даже сердитое. Тони не обратила на это внимания и помахала ему рукой.

– Порядок, – промямлил Джон. – Понял, надо отсюда шлепать.

– Пока! – Тони закрыла за ним дверь и пробурчала: – О Господи!

– Не осуждайте его, – прошептала Крис. – В своем деле он человек неглупый, он телефонист-ремонтник, но немного тугодум. – Крис опустила глаза, переступила с ноги на ногу, собралась с духом и выговорила: – Я просто хотела сказать, что мне очень жаль вашу сестру. Мы с ней подружились.

– Спасибо, Крис.

– Она всегда была со мной очень мила. Иногда встретимся на площадке и говорим, говорим – прошлой зимой однажды проговорили час. Мне нравились ее стихи, она давала мне читать пару раз. Мы и о них говорили. Она хорошо писала. Это была настоящая потеря для меня.

– Мне тоже ее страшно не хватает, – сказала Тони.

Вдруг стало жутковато, словно что-то проплыло по комнате мимо нас. Словно призрак Лиз объявился. Я кашлянул и спросил:

– Вам не случалось видеть Лиз незадолго до ее смерти? Скажем, в течение недели?

– Э-э… – Крис переступила с ноги на ногу. – Разве в полиции вам не сказали? Я как будто говорила этому мужчине, детективу, что видела ее вечером накануне смерти.

Тони быстро взглянула на меня и тихонько охнула.

– Но мы с ней не говорили, было уже поздно. Я возвращалась домой, ставила машину, а она мне помахала рукой.