Текст книги "В смертельном трансе. Роман"

Автор книги: Р. Зиммерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

ГЛАВА 7

Мы позвонили по 911 и стали ждать полицию. Зажгли пару ламп, подняли жалюзи и сели в гостиной. Джон, высокий, бледный, с изрядным брюшком, стоял в двери на лестницу. Я рассмотрел его: здоровый парень с широким лицом и редеющими рыжеватыми волосами. Я был рад, что он здесь. Он был в синей вельветовой рубахе, джинсах и старых коричневых башмаках, изрядно рваных, словно явился сюда с состязания лесорубов.

– Не знаю, что и делать. Звонить хозяйке или не надо? – сказал он и потрогал нижнюю губу.

– Если не позвоните, – сказала Тони, – позвонит полиция.

– Вы думаете?

– Уверена.

– Да, наверное. – Он помолчал и прибавил: – Так вы, значит, сестра Лиз?

Тони, гляди в пол, кивнула.

– Она была хорошенькая. Крутила свой проигрыватель слишком громко, но все было в порядке, потому что я… – Он услышал вой полицейской сирены, грузно шагнул к окну и прибавил: – Полиция. Вам не обязательно говорить им, что я был здесь, правда?

Тони повернулась к нему и спросила:

– Что вы хотели сказать про Лиз?

– Нет, ничего. Слушайте, я опаздываю на работу, а вы знаете, телефонные компании не любят, когда их ремонтники сачкуют.

– Но…

– Я правда бегу. В северном Миннеаполисе отключились несколько телефонных линий. Серьезная неприятность. Еще свидимся, – пробормотал Джон, покусывая нижнюю губу.

Я смотрел на этого молодца с всклокоченными рыжеватыми волосами и думал – интересно, когда он видел Лиз последний раз, и позаботилась ли полиция его допросить? Может, он поэтому хочет избежать встречи с полицейскими? Может, в тот раз они его прижали? Но прежде чем я успел с просить, он был таков.

Через минуту примчались полицейские и забарабанили в дверь. Тони впустила их, провела в комнаты. Их было двое – высокий, стройный блондин скандинавского типа и женщина – черная, с круглым лицом и большими внимательными глазами. Я показал, где спальня, и объяснил, что человек убежал через окно, в которое, по всей видимости, и влез.

– Высокий, – описывал я его.

– Цвет кожи? – спросил скандинав.

– Белый.

– Одежда? – спросила черная женщина.

– М-м… Черная футболка, джинсы тоже черные.

– Волосы?

– Не знаю, – растерянно сказал я.

– Лысый? – спросил белый полицейский.

– Да, может быть.

Двигались они быстро: женщина выбежала во двор через заднюю дверь, ее напарник рванул к их мигающей машине и пролаял по радио описание преступника. Тони с такой же быстротой схватила свою белую сумку, вытащила записную книжку, перебежала к телефону и сказала:

– Детектива Тома Дженкинса.

Голос в трубке что застрекотал – Тони это не остановило.

– Вам придется его отвлечь, – настойчиво сказала она. – Скажите, звонит Тони Доминго. Скажите, что в квартиру моей сестры вломились и напали на нас.

Это подействовало – Тони заполучила Дженкинса, рассказала ему, что случилось, и повесила трубку. Мне она объяснила:

– Это детектив, который занимался смертью сестры. Сказал, что сейчас будет здесь

Я начал успокаиваться, но зато ощутил жгучую боль. Последний раз я дрался еще в школе, с чокнутым дураком – давно забыл, как его звали. Меня это, если честно, мало интересовало. С годами мне все меньше и меньше нравилась американская склонность к грубой силе.

– По-моему, рука в порядке, – сказала Тони, ощупывая меня своими докторскими пальцами. Их прикосновение меня возбуждало, несмотря на боль.

– А как голова? – спросил я.

Тони запустила пальцы в мои густые кудрявые волосы, нащупала дьявольски болезненную шишку величиной с яйцо и сказала:

– Череп у тебя еще крепче, чем прежде.

Она вдруг обняла меня, попросила прощения, поцеловала, и это почти заглушило боль. Но я видел, что мысли ее далеко: конечно, она думала о Лиз, о сегодняшнем происшествии и о том, не связано ли оно со смертью сестры.

Хотя полиция очень скоро получила подкрепление, толку никакого не вышло. Бандит исчез. Конечно, он был напуган и не терял время даром, так что через четверть часа полицейские вернулись с пустыми руками. Тони сказала, что позвонила еще одному их коллеге, детективу, и он едет сюда: возможно, это дело связано с убийством ее сестры. Тони уверенно сказала «с убийством». Полицейские удивленно подняли брови и стали задавать вопросы. Не очень много, ровно столько, сколько нужно было для рапорта, – понимали, что это дело детектива.

Он за него и взялся. Том Дженкинс приехал минут через двадцать пять после звонка Тони – приятный такой парень, белый, сорока лет с чем-то, темноволосый, с проседью. Он походил на бывшего спортсмена – наверно, был когда-то широкоплеч и с узкой талией. Теперь все было малость наоборот: талия пошире, чем плечи. Он был похож на одного из моих школьных учителей, которого тоже звали Том. Такие же густые брови и карие глаза, такой же улыбчивый. Дженкинс вел себя так, словно он может разрешить наши проблемы так же легко, как учитель решает математические задачки.

Представившись Тони, он сказал:

– Очень приятно наконец увидеть вас воочию.

Тони пожала плечами, встряхнула головой и сказала, намекая, что это не та встреча, на которую она рассчитывала:

– Да, однако…

Из первых же их слов я понял, что до того они говорили только по телефону, а встреча была назначена на завтра и что смерть Лиз расследовал именно он. И еще мне стало ясно, что Тони не вполне довольна Томом или сердится на него. Что-то в том роде. Он как будто склонялся к версии самоубийства.

Детектив несколько минут занимался с полицейскими; они рассказали, что им удалось обнаружить – фактически ничего, – и предложили пару своих версий. Я уловил слово «убийство»; черная дама глазами показала на Тони как на источник этой информации, а Дженкинс слегка пожал плечами, давая понять, что это – всего лишь версия. Я посмотрел на Тони – она с недобрым интересом следила за каждым словом и движением.

Дженкинс закончил разговор и сел напротив рваной кушетки, на которой устроились мы с Тони.

– Это может иметь отношение к делу вашей сестры, Тони, – начал он, – но запросто может и не иметь. Это мог быть обыкновенный домушник. Не забывайте, квартира стоит пустой несколько недель. Это могли заметить.

– Да, но… – вставила Тони.

– Опущенные жалюзи и задернутые шторы – значит, путь открыт, входите, – быстро закончил он.

Не говоря уже, подумал я, о набитом почтовом ящике. Но ничего не сказал – решил, что на сто процентов буду на стороне Тони.

Дженкинс вынул казенный желтый блокнот.

– Ну, расскажите, что произошло.

– Я тут напугал одного дебила, – доложил я, потирая шишку на голове. – Вернее, он меня пуганул и малость попортил, прежде чем удрать.

– Давайте с начала. С момента, когда вы сюда вошли.

Вмешалась Тони и рассказала, как она пришла сюда несколькими часами раньше и сейчас же ушла. Меня она представила как старого друга и объяснила, что зашла за мной и попросила составить ей компанию. Что я, понятно, и сделал. Мы приехали сюда и…

– А как дверь? – спросил он. – Не заметили следов взлома?

– Нет, – я покачал головой. – Я сам ее отпирал. На вид была в порядке.

– Вы уверены?

– Закрой глаза и просмотри все заново.

Я сделал глубокий вдох и будто поставил нужный слайд: в моем воображении возникла дверь. Я видел все. Бронзовую ручку. Замочную скважину. Даже деревянную дверную раму.

– Убежден. Дверь была закрыта и заперта, – я показал в ту сторону. – Никаких признаков, что ее открывали силой. На краске и дереве никаких царапин пойдите и проверьте.

Детектив это пока отложил, и мы продолжили свое повествование. Тони сказала, что не смогла двинуться дальше гостиной, а я пошел в задние комнаты. Я объяснил, что мне послышался шум и я направился вглубь квартиры, добрался до спальни и увидел, что окно открыто.

– Как высоко была поднята рама? – спросил Дженкинс.

– А, не знаю.

– Замедли время, посмотри на жалюзи, как они качаются. Заметь, где оконная ручка. Окунись в это целиком.

Я думал. Вспомнил, что видел край рамы сквозь жалюзи, гуляющие туда-сюда под ветром, и сказал:

– Примерно на шесть – восемь дюймов, не больше.

– Если он влез в окно, – рассуждал Дженкинс, – он мог затем приспустить раму, чтобы не привлекать внимания. Наружная рама, затянутая сеткой, тоже была поднята?

Я потряс головой. Этого я не видел наверняка, потому что жалюзи были опущены и закрывали окно.

Затем я рассказал, как за мной захлопнули и заперли дверь, как я обернулся и увидел этого бандита. Рассказал о его внешности. Зажмурился, вдохнул-выдохнул и прокрутил сцену замедленно, так что мог описать мелкие детали. Дженкинс записывал все: одежду, рост и то, что грабитель, мог быть лысым. Я рассказал все вплоть до его бегства через окно и до момента, когда Тони и Джон вышибли дверь.

– Ладно, – сказал Дженкинс. – Пока не ясно. Поищем отпечатки пальцев, возможно, что-то получим. Скажите-ка, ничего не пропало?

Мы осмотрелись. Телевизор стоит, проигрыватель тут, компакт-диски на месте. Даже фотоаппарат цел, маленькая черная штуковина. Лежит на книжной полке из досок на кирпичах.

– Ничего не пропало, – сказала Тони, явно не понимая, куда клонит Дженкинс. – Возможно, это был вовсе не грабитель. Может, он вовсе не искал, что украсть.

– Или, возможно, не успел добраться до гостиной? – предположил Дженкинс.

– Но у бандита что-то было в руке. Что это было, Алекс?

Меня как стукнуло: бумаги или папка. Верно. Наш гость что-то держал и руках.

– Подождите, – сказал я. – У него в руках что-то было. Бумаги… Папка или… или большой блокнот.

Я закрыл глаза. Сосредоточься. Думай, вспоминай. Вернись назад, приказывал я себе, и останови эту сцену, чтобы изучить ее.

– Вот что у него было, – сказал я, представив себе это с полной ясностью. – Белый Блокнот, возможно, на спирали, и из него торчали какие-то бумаги. Вот что у него было.

Тони и Дженкинс смотрели на меня во все глаза. Мы все молчали и думали об одном. Блокнот? Какой болван полезет в квартиру, чтобы тяпнуть блокнот?

– Вы уверены? – спросил Дженкинс.

– На сто процентов.

Тони сказала:

– О Господи. Нельзя же думать, что это были стихи Лиз, правда? Она всегда носила с собой блокнот на спирали – записывать стихи.

– Я слышал о вещах поудивительней. – Дженкинс спрятал ручку и поднялся. – Пойду проверю спальню, погляжу насчет отпечатков пальцев на раме. И поищу этот… этот блокнот. Не беспокойтесь. Я сделаю все возможное, чтобы прояснить это дело.

Тони потянулась за своей сумкой и сказала:

– Когда освободитесь, я покажу вам письмо Лиз, о котором я говорила.

– Хорошо, – Дженкинс вздохнул. – Тогда я бы хотел, чтобы вы завтра известили ее психотерапевта.

– Я все еще думаю, что ее убили, – твердо сказала Тони.

– Не сомневайтесь, помню. Но, как я говорил вам по телефону, собранные нами факты говорят о самоубийстве.

Мне не давала покоя одна мысль, и я спросил:

– Как насчет заключения медицинской экспертизы? Я о том, что было вскрытие, так ведь?

– Да, но… – пробормотал Дженкинс.

Тони опустила голову, прошлась пальцами по волосам.

– Расскажите ему.

Дженкинс посмотрел на Тони и отрапортовал:

– Тело выловлено на одном из шлюзов на Миссисипи. Оно было внизу, зацепилось за петлю и висело почти четыре, дня, пока не стали открывать ворота. Когда труп обнаружили, он был серьезно изуродован. Из результатов вскрытия нельзя сделать никаких выводов.

Я охнул.

Тони смотрела перед собой невидящими глазами.

– Мы узнали, что сестра пропала, – сказала она, – и я приехала сюда. Когда нашли тело, я опознала ее по обрывку одежды. На ней была моя блузка, которая мне не подошла. Голубая в полоску. Опознать окончательно удалось только по зубной карте.

Я сидел молча, жалея, что задал этот вопрос, и не мог отделаться от картины: тело, изжеванное челюстями огромных ворот. Гигантская мясорубка, способная выдержать напор могучей Миссисипи.

– Ладно. – Дженкинс встал и направился в спальню. – В нашей округе квартирных краж много. Так что учтите, это мог быть сосед из панков, который пролез через незапертое окно.

Я прокашлялся, посмотрел на Тони и предположил:

– Или какой-нибудь знакомый Лиз, который искал что-то определенное. – Я повернулся к Дженкинсу. – Некто знакомый с Лиз так хорошо, что ему не надо было лезть в окно.

– Что ты хочешь сказать? – спросила Тони.

– Ну, мы-то думаем, он вломился, но что, если у придурка был ключ и он просто вошел?

По тому, как Дженкинс посмотрел на меня, как вытянулось его лицо и сверкнули глаза, я понял, что привез на его мельницу как раз то зерно, которое она молоть не желала.

ГЛАВА 8

Когда полицейские ушли, когда Дженкинс снял отпечатки пальцев и тоже удалился, когда мы заперли квартиру Лиз, я решил, что нам надо поехать куда-нибудь, выпить кофе или вина – и вообще посидеть и, может быть, поддать. Вспомнить прежние времена.

– Мы так давно не виделись, – начал я, когда мы сели в «хонду». – Нам бы надо чего-нибудь хлебнуть.

Но очень скоро я понял, что об этом нечего и думать. Пока что, во всяком случае. Тони сидела, отодвинувшись от меня, прижавшись к дверце. Положила руку на лоб и смотрела наружу, вдаль. Ладно, общая картина понятна.

– Послушай, Алекс, – сказала Тони. – Я понимаю, нам есть о чем поговорить, но я не могу. Сегодня не могу. – Она повернулась ко мне и коснулась моей руки. – Прости меня, я правда сегодня не могу. Ты ведь понимаешь?

– Конечно.

– К тому же тебе надо отдохнуть. Как ты себя чувствуешь?

Боль была уже терпимой – скорее ныло, чем болело, и я сказал:

– Неплохо.

– Ну и чудесно. – Тони улыбнулась мне. Один зубик у нее был с обломанным уголком. Я больше ни у кого не видел такого зуба, с обломанным уголком, и стоило мне взглянуть на него, как на меня повеяло прошлым – сильнее, чем от прикосновения ее ладони. Прошлое! Тони умела целоваться. Я умел целоваться. Вдвоем у нас это здорово получалось. И не только это.

– Прости, ты из-за меня пострадал, – продолжала она. – Ты такой замечательный, ты все бросил и убил на меня весь вечер.

Вечер. Воскресный вечер. Я же должен был быть где-то еще… Я поглядел на часы и охнул:

– Черт! – Часы показывали десять.

– Что, что?

– Да так, ничего.

Эта Карен, с которой я собирался в тайский ресторан, опять перестанет со мной разговаривать. Наверняка – первый раз назначил ей свидание и оставил с носом. С другой стороны, теперь здесь Тони – проиграл я или выиграл? Я решил разобраться что к чему.

– Послушай, – начал я, – последнее время я работал как проклятый, у меня куча отгулов. Я бы хотел завтра погулять и побыть с тобой.

– Это было бы замечательно, но у меня масса дел. Я попробую встретиться с психотерапевтом Лиз – надеюсь, это будет утром. Потом вернусь в квартиру и начну разбирать вещи.

– Прекрасно. Позволь мне быть твоим шофером. Я буду тебя ждать где надо, могу помочь в квартире.

– Ну, не знаю…

– Тони, мы так долго не виделись. Слишком долго. – Мне так хотелось коснуться ее, погладить ее колено или руку, но я чувствовал: надо сдерживать себя, не путать настоящее и прошлое. – Понимаешь, я знаю, как это ужасно – заниматься такими вещами, – сказал я, изо всех сил стараясь не походить на торговца подержанными машинами. – Почему бы тебе не побыть в старой, испытанной компании? Все равно завтра я буду хорош из-за этой драки – какая там работа…

Тони ушла в свои мысли. Она сидела, наклонив голову, длинные волосы упали на лицо. Она как ушла под воду, спряталась, и я знать не знал, каков будет ответ. Но вот она выплыла, чтобы вдохнуть воздуха, откинула и заколола волосы, улыбнулась. И я опять увидел этот щербатый зубик.

– Да, это будет славно, – сказала она.

Мы в молчании подъехали к моему дому, где Тони пересела в свой автомобиль, взятый напрокат, и поехала в гостиницу – «Холидэй инн», конечно, что на Семи углах. Я смотрел вслед новенькой, без пятнышка, белой машине, пока красные задние огни не скрылись в дали обсаженной деревьями улицы. И жалел, что у меня не хватило пороху предложить ей комнату у себя. Ее собственную, ясное дело. Но вряд ли я бы это выдержал, ворочался бы всю ночь, думая, что вот Тони так близко и вместе с тем так далеко, и сколько понадобилось лет, чтобы я успокоился. А может, не успокоился? Просто отупел?

Но с другой стороны, пригласи я ее, она бы отказалась. В этом я не сомневался. В определенном смысле Тони всегда была сильнее меня.

Так что я все равно ворочался и не мог уснуть всю ночь, как будто провел вечер с привидением.

* * *

Утром боль чувствовалась только в ребрах. Голова была свежая, на руке – обыкновенный синяк, и она малость ныла. Я прихватил свою первую утреннюю чашку кофе в душ и потягивал обжигающее питье, пока горячая вода текла по спине.

Первым пунктом в моем расписании был звонок на работу – я сказал, что вчера на велосипеде влетел в кучу мокрых листьев и здорово грохнулся. Так что день-другой, лгал я, не смогу сочинять инструкции. Этот разговор, ясное дело, очень развлек меня, и в восемь утра я явился к Тони, улыбаясь во весь рот. Доктор Доминго первым делом осведомилась о моих ранениях. Я ответил, что более чем в порядке, потому что свободен от работы.

Мы позавтракали в «Элз брекфест», крошечной штуке вроде кегельбана – с одним рядом табуретов вдоль бара, – знаменитой в Динкитауне, университетском городке. Я хотел побаловать Тони, и мне это удалось. Вафли с грецкими орехами были потрясающие.

У Тони уже была назначена встреча, и около одиннадцати мы были в центре, поставили машину в платный гараж и прошлись по Николет-молл[5]5
  Торговая улица в Миннеаполисе.


[Закрыть] – в общем, побалдели. Наступал сияющий весенний денек. Долго слоняться не пришлось, мы шли на свидание с психотерапевтом Лиз. Доктор Эдуард Доусон – вот как его звали. Кабинет его помещался в Доме медицины, там же, где принимал мой зубной врач, кудесник с крошечными ручками, который ни разу не разодрал мне рот. Интересно, думал я, может, этот Доусон – психиатр, а вовсе не психолог? И держал Лиз на лекарствах?

– Что ты знаешь об этом парне? – спросил я, когда мы поднимались на шестой этаж в неправдоподобно медлительном лифте.

Тони пожала плечами, откинула назад волосы – я увидел серебряную сережку колечком – и сказала:

– У него колоссальная репутация, он – член исполнительного совета Американской психиатрической ассоциации, его знают по всей стране. Лиз стала к нему ходить года два назад, она на нем просто помешалась. Все время о нем говорила: доктор Доусон сказал то, доктор Доусон сделал это. И ей действительно становилось лучше. Понимаешь, она стала ровней, ее не швыряло туда-сюда. Поэтому не верю этим байкам о самоубийстве. Она последние полгода была в порядке, она выбралась из ямы.

Заведение доктора Доусона оказалось совсем маленьким. Он работал без напарника, даже без медсестры. Но было очевидно, что он процветает: мебель в приемной – тип-топ: черный кожаный диван, кресло, кофейный столик орехового дерева, на котором лежали номера «Аркитекчурал дайджест», «Харперс», «Атлантик мансли» и так далее. В углу – торшер не из дешевых; свет от него мягкий и приятный. И не какая-нибудь рукописная бумажонка висела на стене, а печатное объявление: доктор сию минуту будет с вами, сейчас у него прием, а пока, пожалуйста, посидите. Мы сели, и я стал изучать пару литографий, висевших на стенах, – они оказались авторскими оттисками. Не в моем вкусе, но хорошего вкуса. Тоже дорогие. Осмотревшись, я обнаружил на стене суперобложку какой-то книга – тоже в рамочке и под стеклом. Сборник статей под редакцией Доусона. Деловой парень.

Доусон был точен. Чуть раньше одиннадцати в кабинете послышался звук отворяемой двери, негромкие голоса, кто-то пробормотал: «Спасибо, доктор». Открылась и мягко захлопнулась другая дверь. Так, подумал я, у хорошего врача должен быть второй выход, задняя дверь для пациентов. Заплаканный или ликующий клиент может ускользнуть незамеченным. Хорошо придумано.

В дверях, покашливая, появился Доусон. Я только взглянул на него и сразу понял, почему сестре Тони здесь было уютно. Не коротышка, но и не длинный. Примерно пять футов восемь дюймов. Лет, пожалуй, под пятьдесят, узкое лицо, узкий череп, лысина в венчике седеющих каштановых волос. Выражение лица мягкое, располагающее. Синие, глубоко сидящие глаза; рот, казалось, может выражать и мудрость, и веселое добродушие. На нем были мешковатые брюки цвета хаки и белая широкая рубаха с синим галстуком – как полагается, под цвет глаз. При нем была желтоватая папка – тоже как полагается.

– Должно быть, вы Тони Доминго, – сказал он, входя в свою спокойную приемную, которая казалась продолжением его личности. – Здравствуйте, я – Эд Доусон. Очень рад познакомиться с вами. По счастью, один из клиентов отменил свой визит.

Тони протянула руку, приподнялась.

– Нет, нет, пожалуйста, сидите, – сказал Доусон.

Он чуть тряхнул руку Тони и сел в кресло, стоящее под прямым углом к дивану. Я уставился на его папку – он держал ее на коленях. История болезни. Изрядно толстая. Интересно чья – Лиз или неизвестного пациента, который только что удалился?

Доусон открыл было рот, остановился, потом проговорил:

– Не знаю, с чего начать. Лиз была замечательным человеком, и… и…

Я кашлянул – неприятно было ощущать себя третьим лишним. Я думал, что они пойдут в кабинет, а меня оставят здесь – с трепаными журналами. Очевидно, нет. Это не прием, а просто беседа, и она будет проходить здесь, а не в кабинете. Я сказал:

– Тони, ты хочешь, чтобы я подождал снаружи?

Она чуть вздрогнула, словно вспомнив о моем присутствии.

– Ах, Алекс! Я… я… – Она взглянула на Доусона. – Это Алекс Филлипс, мой старый друг. Он живет здесь и…

Не знает, как меня представить, подумал я. Спасем-ка ее от неловкости. Я привстал, подался вперед, не зная, надо ли вставать, – ох уж эти формальности! – и пожал руку доктору.

– Рад с вами познакомиться, – сказал я и повернулся к Тони. – Здесь внизу есть кофейня. Я бы там и обождал, а?

– Нет, все в порядке.

Доусон предложил:

– Мы можем пройти в кабинет. Где вам будет удобнее?

– Нет, действительно все в порядке.

Тони легонько прижала мою руку к кожаному дивану. Глаза у нее были тревожные. Она хотела, чтобы я остался. Я ей нужен. Предстояло трудное дело – ничего приятного здесь не услышишь. Доусон, конечно, глубоко проник в душу Лиз, мог знать о ней всю правду, и, разумеется, для Тони это было важно. Понятно, что ей не хотелось слушать все это в одиночестве. Слушать такое – все равно что заглянуть в гроб. И Тони хотела, чтобы кто-то, все равно кто, был рядом, когда Доусон откроет гробовую крышку.

Доусон посмотрел вниз, сцепил пальцы, посмотрел вверх.

– Прежде всего должен сказать, что смерть Лиз меня ужасно потрясла. Я полагал, что она отлично продвигается, идет точно по расписанию. Все шло так хорошо; казалось, ее дела очень поправились. Последнее время было несколько скверных дней, но я действительно не замечал суицидных настроений.

Тони пошевелилась. Я чувствовал, как она подобралась.

– Возможно, вы знаете, – продолжал Доусон, – последние два года Лиз посещала меня два раза в неделю. Когда она пришла ко мне первый раз, ее беспокоила тревожная депрессия, и потому я назначил ей лекарственный курс.

– Вот как? Я не знала, что она принимала лекарства.

– Да, и они очень хорошо ей помогали. Ее настроения стали поддаваться контролю, и тогда лечение пошло интенсивней и – могу утверждать – успешней. Мы обсуждали в основном проблемы, связанные с ее наследственностью, уровень ее самооценки и отношения с ее молодым человеком.

– С Робом Тайлером?

– Верно. Студент Колледжа живописи и дизайна.

– Но, по-моему, они расстались?

– Ну, знаете, отношения между людьми рвутся не так легко. Мы не можем просто щелкнуть выключателем.

Аминь, подумал я.

– Она больше его не видела, – продолжал Доусон. – Во всяком случае, насколько мне известно. Он, однако же, звонил ей, может быть, раз в неделю. Лиз не знала, как поступить, она его побаивалась, и это было темой одной из последних наших бесед.

Тони покачала головой.

– Этот парень – просто кретин. Я однажды его видела. Лиз повела меня в бар, это было невыносимо. Обыкновенный бритоголовый. Что она, черт его возьми, в нем нашла?

– Честность. По крайней мере, так она объясняла.

– Что-о? Говорю вам, он был обрит наголо, весь в этой их черной коже и так далее. На кого он не был похож, хоть умрите, так это на бойскаута.

– Ну, все возможно, но Лиз чувствовала, что он честно излагал свой взгляд на вещи. Для него наш мир – мерзкое, темное место, где все не так, как надо, и сам он – отражение этого мира. Ей нравилось, что он не притворяется, будто мир прекрасен и удивителен.

Я оглянулся – Тони качала головой. К сожалению, все сходилось, было похоже на правду – даже для меня. Я не слишком хорошо знал Лиз и не видел ее несколько лет, но мог предположить: ее угнетала и приводила в ярость разница между ее восприятием мира и правдой о нем. Без сомнения, из-за этого она пыталась покончить с собой первый раз, это был акт отчаяния и протеста против ее семьи, против алкоголиков, считающих себя святыми.

– Могу добавить, – продолжал Доусон, – что то же стремление к честности привело ее к разрыву с Робом.

– Что вы имеете в виду?

– Он вступил в какую-то банду. Она пыталась его удержать, не смогла и в конце концов порвала с ним.

Тони покачала головой.

– Бедняжка Лиз…

Доусон вещал уверенно, по-отцовски – явно входил во вкус.

– Лиз любила вас очень сильно. Обожала вас, я бы, сказал. Вам надо это знать. Из всех ее рассказов было видно, что вы ей очень близки. Она всегда, всегда говорила о вас в превосходной степени.

Слабым, тихим, даже прерывистым голосом Тони задала свой главный вопрос:

– Значит, вы тоже считаете, что это самоубийство?

– Боюсь, что да.

Он глубоко вздохнул и открыл лежащую на коленях папку. Вот как, значит, думал я, глядя на эту пачку бумаг. Значит, все это – информация о Лиз. Все, что она говорила. Все, чего боялась. Страховые документы там же и все официальные бумажонки. И из этого набора Доусон извлек нечто знакомое. Листок бумаги – плотный, четырехугольный, тонированный. Точно… Лиз написала свое письмо Тони на таком листке.

– Я получил это на другой день после того, как Лиз покончила с собой, – начал Доусон. – Я немедленно попытался ее найти. Она и прежде говорила о самоубийстве, но только при личном контакте, не в письмах. Поэтому, получив письмо, я чрезвычайно встревожился. Я первым обратился в полицию. Ее тело нашли еще через четыре дня.

Дрожащими пальцами Тони схватила письмо, держала его и перечитывала, не веря своим глазам. Я тоже прочел его. Заглянул через плечо Тони. Увидел три короткие строчки, написанные от руки. Там сжато и ясно, как мне показалось, говорилось о самоубийстве.

«Дорогой доктор Доусон,

С меня хватит. Хватит всего этого. Не могу больше, не могу так продолжать. Так что прощаюсь. Видите ли, в конце концов я хозяйка своей судьбы.

С любовью.

Лиз»

Я быстро читал, перечитывал – даже тогда, когда Тони отвернулась. Даже когда Тони согнулась и закрыла лицо руками. Я вынул листок из ее пальцев и еще раз прочитал письмо – что-то меня в нем беспокоило.

– Что именно? Что ты заметил?

Я поднял голову и вопрошающе посмотрел на Доусона.

– Здесь нет даты.

– Что? – слабым голосом спросила Тони. Глаза у нее были красные.

– Письмо без даты.

Доусон взял записку, просмотрел, и лицо его вспыхнуло.

– Ну и ну – нету! Смешно, что я раньше не заметил. У меня есть конверт от этого письма, он где-то здесь.

Его пальцы, как десять червяков, влезли в кипу бумаг. Он внимательно и умело проверял содержимое папки. Этот парень явно привык к порядку и сильно досадовал, что не может найти конверта.

– Экспертиза установила, – сказал он, продолжая поиски, – что Лиз умерла во вторник. Я получил письмо в среду. Уверен в этом.

Тони открыла свою сумку, покопалась и нашла то, что искала. Письмо Лиз. Такая же бумага. Тот же почерк.

– Я получила это от Лиз, тоже в среду, – сказала Тони, показывая письмо, которое, как она надеялась, обеляло ее сестру.

Три пары глаз смотрели на верхнюю часть листка; там четко и ясно стояло – «понедельник». Все правильно. Написано и отправлено в понедельник, дошло до Чикаго и попало в почтовый ящик Тони в среду. Доставили из Двух Городов[6]6
  Twin Cities (англ.) – принятое общее название для Миннеаполиса и Сент-Пола, столицы штата Миннесота. Фактически это один город, разделенный условной границей.


[Закрыть] в Иллинойс очень быстро – но такое бывает. Затем я стал думать о письме Доусона. Написано и отправлено во вторник, доставлено Доусону на другой день, в среду. Правильно. Письма по городу идут сутки. Обычный срок.

– Так что же произошло? – спросил я. – В понедельник, когда она писала Тони, все было хорошо, даже прекрасно. А во вторник она вдруг сорвалась, написала вам и покончила с собой. Возможно такое?

– Проклятье, – буркнул Доусон; он почти панически рылся в своей папке. – Должно быть, конверт в кабинете. – Он почесал переносицу – Говорите, возможно ли? Боюсь, что да. Что произошло на самом деле? Думаю, этого мы уже не узнаем. Может быть, она перестала принимать лекарство. Я выписывал ей препараты, но не мог, разумеется, заставить ее принимать их. Можно предположить и что-то другое – спор с подругой, ссору с бывшим приятелем.

– Говоря откровенно, – сказала Тони, – я не поклонница психотропных средств. Лиз это знала и не говорила мне, что она их принимает. Вы же психиатр? На чем вы ее вели?

Доусон не мог скрыть, что он расстроен. Закрыл папку, переспросил:

– Прошу прощения?

– Что вы прописывали моей сестре?

– Казорп. – Доусон взглянул на меня, снова на Тони и, как бы защищаясь, прибавил: – Отличное средство. У меня его получают многие пациенты.

– Я врач-терапевт, – сказала Тони, – я знаю, что масса людей сидит на казорпе. Но не думаю, что это такой замечательный препарат, как говорят некоторые. У меня было много пациентов с побочными эффектами – понос, возбудимость, сухость во рту. Вы, конечно, видели недавнее сообщение: длительное употребление казорпа может внезапно вызвать сильную депрессию.

– Результаты этой проверки абсолютно неубедительны.

– Да, но… моя сестра не слишком любила подчиняться. Вы уверены, что она регулярно принимала лекарства?

– Она говорила, что принимает, и у меня были основания ей верить. Но, конечно, за этим можно проследить только в больнице. Я могу предъявить вам даты моих назначений и дозировки, если хотите. Вы убедитесь, что все было в порядке. Я прописываю лечение взвешенно, а не раздаю рецепты направо и налево.

– Нет, конечно же, нет, – ответила Тони. – У меня и в мыслях такого не было.

Мне, однако, не понравились все эти дела с лекарствами – Лиз могла принять слишком много или слишком мало. Какая-нибудь ошибка в рецепте – тоже бывает. Но с другой стороны, возможно, Лиз надо было выправить лекарством вроде казорпа, прежде чем перевести на рядовое средство. Может, она погибла бы годы назад, если бы не эти лекарства. Так или иначе, Тони и ее семья должны обдумать эту возможность – что какая-то химия выбросила Лиз из жизни. И если было что-то подобное, семья получит отпущение грехов, некое утешение: не она была причиной гибели Лиз, а хитрое зелье, продукт психотропной индустрии.