Текст книги "В смертельном трансе. Роман"

Автор книги: Р. Зиммерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Р. Д. Зиммерман
В смертельном трансе

© 1992 by R. D. Zimmerman

All rights reserved

© WILLIAM MORROW AND COMPANY, INC. NEW YORK, 1992

© Перевод. М. Литвинова, 1995

© Издание на русском языке «Текст», 1995

ПРOЛOГ

Я стоял на берегу озера Кэлхаун, прячась в густом кустарнике, и моя первая мысль была, что я никогда в жизни не видел, как убивают человека – да еще знакомого человека, как Тони, моя подружка с университетских времен. Был вечер, весь Миннеаполис тихо сидел по домам, а она была здесь, на краю пляжа, и разговаривала с этим ублюдком, и тут раздался первый выстрел. И я подумал – кто бы мог предположить, что наши трудные отношения закончатся через двадцать лег именно так. Не заключительной ссорой. Не последним любовным свиданием. Смертью.

Хотя они не кончились. В тот момент еще не кончились.

Некогда ее мать считала свою Антуанет тихой, рассудительной девочкой, но теперешняя Тони – среднего роста, с длинными темными волосами – была совсем другой. Врач, фотограф-любитель, участница несчетных марафонов. Да, красивая. Да, изящная. Но при этом – мускулистая и решительная.

Парень уцелел – он скрючился и пополз, пытаясь укрыться.

– Тони! – вскрикнул я. Дыхание вырывалось паром в холодную апрельскую ночь. – Тони! Берегись!

Я закричал, потому что увидел: кто-то мчался к ним сквозь ночь по краю озера, с пистолетом в вытянутой руке, – несся, чтобы убивать. Я бросил все – фотоаппарат с инфракрасной пленкой, радиотелефон, – все, что должно было охранить ее, уберечь от несчастья. Побежал к ней, не думая, что сделать, как помочь. И сейчас же этот парень – с которым у нее была здесь встреча – рванул к кустам. Почему? Мы были уверены, что предусмотрели все, – почему тогда он мчался, словно спасая свою жизнь? Или он обманул нас и его банда решила убить нас обоих меня и Тони – здесь и сейчас?

– Тони!

Не надо было кричать. Второй раз уж точно – она резко обернулась, посмотрела в мою сторону – и не заметила подбегавшего к ней человека, я не разглядел, мужчина это или женщина. Господи, нет, нет! Она еще могла укрыться за скамьей, за деревом, но тут ударило второй раз. Я мчался по парку со всех ног – по траве, гравию, песку – когда красноватым огнем пыхнул этот роковой выстрел. В нее попали – я понял это мгновенно.

– Нет! – закричал я.

Ответь мне, думал я: «Не волнуйся, Алекс. Я в порядке!» Но она не откликнулась. Пошатнулась, упала. Нет, рухнула, и я понял, что случилось худшее, и я помчался еще быстрее, пересек пляж, упал на колени, проехал по траве и оказался рядом с ней.

– Тони, что с тобой? – взмолился я, боясь прикоснуться к ней. – Тони, ты слышишь меня? Тони!

Ничего. Ни слова, ни стона. Ни малейшего движения. Я дотронулся до нее и мгновенно все понял – будто меня током ударило. Кровь, темная и густая, текла из ее головы, заливая землю. И меня.

Я вскинулся, я искал помощи, но увидел только его, этого мерзавца, убегающего в кустарник к жизни и свободе. Повернулся в другую сторону, увидел черное озеро, распростертое в ночи. И еще одного человека – убившего Тони, теперь он искал меня. Это было ясно. Я хорошо видел пистолет.

Стоя на коленях, обхватив тело моей бывшей подружки, я думал: Тони, если я останусь в живых, если меня сейчас не убьют, я разберусь с ними. Я отомщу. И за смерть твоей сестры, и за твою.

ГЛАВА 1

Ее руки поднялись с кресла-качалки к моему лицу, испытующе коснулись его и затем уверенно пробежали по щекам, векам, сдвинутым бровям. Удивительно, как много могли прочесть ее пальцы. Я никогда не мог ничего скрыть от нее, великой ведуньи.

– Алекс, давно пора было приехать, сказала Мадлен, моя сестра. Она – вылитая Одри Хепберн.

Мы стояли на длинном причале. Вернее, стоял я, а сестра – красивая, мудрая, любящая, удивительная – сидела в кресле-каталке. На коленях – светло-коричневый плед, половину лица скрывали большие темные очки. Она сидела в кресле, потому что была парализована, ощупывала мое лицо и волосы длинными нежными пальцами, потому что была слепа.

– Дай мне руку, – приказала она.

Еще стоял август, но ветер был холодный – он дул с озера Мичиган, несся над нами и вокруг нас. Я поддернул рукав своей выпендрежной черной водолазки, выглядевшей как надо в Нью-Йорке или Миннеаполисе, но не здесь – на острове, в добрых десяти милях от моста Маккинак. Яркая зелень, аквамариновая вода, белый песок. По виду не отличишь от Карибских островов, только без соли в воздухе, зато здесь смолистый запах сосен. И конечно, длится это недолго, всего несколько месяцев, но следующим летом снова будет так, и следующим – и так далее. Преходящая благодать. Награда за суровую зиму.

Мэдди взяла мое запястье, погладила густые волосы на руке, словно мы были любовниками. Мы с ней не виделись с прошлой весны

– А ты поправился, – сказала она.

– Я совсем забросил велосипед этим летом.

Я вообще ничего не делал эти пять месяцев после того, как Тони умерла. Ее смерть меня пришибла; это был то ли поворотный момент в моей жизни, то ли волчья яма – что-то держало меня за глотку, и я никак не мог освободиться.

– Ну, двинули. – Мэдди отпустила меня и сложила руки на коленях. – Поедем и дом. Все получится, вот увидишь. Доверься мне.

– Да, доктор Нет.

– Перестань. – Она рассмеялась.

Так я ее дразнил – доктором Нет из знаменитого романа о Джеймсе Бонде. Она жила такой же невероятной жизнью и тоже на собственном острове. Но в моей Мэдди нет ни капли зла. Она – просто чудо, а не «доктор Нет» и, может быть, даже не доктор Мадлен Филлипс, клинический психолог и биржевой игрок, – а доктор Да. Я улыбнулся во весь рот.

– Помоги мне съехать с пирса, пожалуйста. Подтолкни кресло. Вещи можешь оставить здесь, Альфред принесет.

– Что у меня с собой? – спросил я, чтобы ее проверить.

– Большой твердый чемодан. Ты закряхтел, когда поднимал его из лодки, и он грохнулся на пирс. И еще что-то маленькое, ты поставил это бесшумно. Что-то хрупкое, наверное, твой портативный компьютер. – Мэдди помедлила. – И…

– И?..

– Черный кожаный портфель. Он висит у тебя на плече. Я чувствую его запах.

– А откуда ты знаешь, что он черный?

– Оттуда же, откуда знаю, что ты в черной рубахе. Ты всегда старался быть изысканным парнем.

– Ты неисправима, – сказал я и взялся за кресло.

– Вся в тебя, Маленький Братец.

Я смеялся, выкатывая кресло – дощечка за дощечкой – с длинного причала. Вода и Огонь – две опасности, которые Мэдди не смогла бы увидеть и избежать, – больше она ничего не боялась. Не сомневаюсь, я бы тоже их боялся, если бы в юности ослеп из-за врожденного дефекта сетчатки retinitis pigmentosa, а в тридцать пять меня бы сшиб огромный дизельный автобус компании «Чикаго транзит», въехавший среди бела дня на тротуар. Так-то. Я выкатил ее с пристани на асфальтовую дорожку, ведущую к дому.

Ее пристань. Ее дорожка. Ее дом. И ее катер – огромная штуковина фаллическом формы из стеклопластика. На нем Альфред, слуга Мэдди – родом с Ямайки, – примчал меня с семерного побережья Мичигана на этот остров. Ее остров. Целиком. «Чикаго транзит» выплатил ей восемь с половиной миллионов долларов в компенсацию за увечье, а Мэдди увеличила эту сумму во много раз. Такая она умница. Наняла лучшего финансового советника, но вела дело своим умом – вторглась на фондовую биржу перед Большим Бумом и поплыла на гребнях ее волн, как чемпион серфинга. Слепая, парализованная женщина побеждала раз за разом – купила акции «Тайм» по двадцать долларов на три миллиона, а продала по сто сорок. Затем еще сто пятьдесят тысяч акций – эта операция принесла на каждые пятнадцать долларов сто двадцать пять. Последнее, что я слышал, – Мэдди пятикратно умножила то, что ей заплатили за перебитый спинной мозг. Водитель автобуса был пьян, до того его трижды предупреждали. Эта ужасная трагедия обернулась для нее выигрышем – хотя бы финансовым. В этом была вся Мэдди.

Было слышно, как Альфред завел мотор и погнал катер по легкой волне. Я обернулся – длинный кремовый катер, сияя на солнце, круто заворачивал к лодочному ангару; темно-кофейный ямаец стоял у руля.

Я глубоко вздохнул, набрал полные легкие настоянного на зелени воздуха. Холодный озерный ветер не доставал нас наверху, под укрытием дубов, кленов и плакучих берез.

Из кресла Мэдди выдвинулось что-то вроде посоха или палки слепого.

– Дальше я поеду сама.

– Электрический привод не для тебя, а?

– Когда я кручу эти колеса, я трачу кучу калорий. Сяду в моторное кресло – все атрофируется. Не могу себе этого позволить. Не могу позволить себе развалиться. И тебе не советую.

– Спасибо за напоминание.

Наверно, это больше походило на удочку – штуковина, пристроенная сбоку кресла и ощупывающая дорогу. Не знаю, как она называется, – Мэдди сама ее выдумала. Сейчас Мэдди опустила ее так, что она коснулась асфальта и теперь легко скользила по дорожке перед креслом. Так Мэдди могла ездить, не рискуя разбиться. Так она могла гулять сама по себе, пилить по узким полоскам асфальта, которыми она, как кружевом, оплела остров. Это давало ей ощущение независимости от Альфреда, или его жены Соланж, или от любой защиты, которую она могла купить на свои миллионы.

Поехали. Руки Мэдди напряглись, и ее как ветром сдуло. Господи, она и вправду может носиться на этой штуке!

– Эй, подожди, – крикнул я, вприпрыжку догоняя ее. – У меня всего пара ног.

– Пошевеливайся, пузан, тебе полезно побегать.

– Эй, калечка, будь повежливей.

– Я просто не хочу, чтобы такой красавчик, как ты, в сорок лет развалился.

– Мне еще нет сорока, а ты почти как мама, комплиментщица навыворот.

– У-ух! – взвизгнула она и скрылась за гребнем берега.

Сестричка-лисичка! Я поспешал за ней, как и подобает верному брату, каким был и буду всегда. Я восхищался ею издавна, еще до несчастного случая и даже до слепоты. Она была так грациозна. Она была как светлячок, особенно в детстве она была как светлячок, и всех детей она покоряла, и мальчишек, и девчонок. Мы с ней похожи, но мы разные. Я тешил себя мыслью что мы одинаково умны, но я не был так заметен и не пользовался таким успехом. Волосы у нас были одного цвета – каштановые, но у меня – длинные и кудрявые, у нее – короткие и волнистые. Мы оба высокие, только я кряжистый, как отец.

У Мэдди лебединая шея, как у кинозвезды. Да, наверное, из-за этого я смотрю, какая у женщины шея. У Тони она была почти так же хороша, да не совсем. Не такая изящная и длинная.

– Боже, как здесь красиво! – сказал я.

– Правда? Деревья, и вода, и все такое. Это радует душу.

Я трусцой поспевал за ней – сквозь прибрежную рощу. Вечно бегу за ней трусцой. Слепая студентка целеустремленно получила докторскую степень по психологии, тут же стала практиковать, и с большим успехом, – она как раз шла в клинику, когда ее сшиб этот идиотский автобус. Я же все припухал в колледже. Изучал языки – целую кучу. Французский, итальянский, русский. Неплохо учился. И еще немецкий, его тоже можно считать. Я хотел стать переводчиком в ООН, но, разобравшись как следует, почувствовал, что слаб для этого, и почему-то стал писать технические инструкции. Поэтому я и покинул родной Чикаго. Перебрался на Средний Запад, в Миннеаполис – эту Мекку высоких технологий. Пишу инструкции к самым быстрым компьютерам в мире. Платят-то хорошо, но после моей учебы и заграничных странствий это все невыносимо скучно. Мало кто из сослуживцев ездил дальше Чикаго, и наши самые интересные разговоры – о том, кто купил самый хороший дистанционный открыватель для дверей гаража.

Я поднялся по дорожке и за поворотом увидел Мэдди. Она была на верху дюны – сидела, ухмыляясь, – а рядом с ней расположились два огромных зверя. Я застыл.

– Вот это блеск, – сказал я с отменным миннесотским выговором. – Кто это?

– Собаки, глупыш.

Они были палевые, с черными головами, и такие здоровенные, что их холки были вровень с глазами Мэдди. У той, что побольше, изо рта висели слюни. Мне послышалось тихое рычание.

– По-моему, Мэдди, я им не нравлюсь.

– Чепуха. Просто они отличные защитники. Протяни им руку – ладонью вниз, конечно. Они тебя обнюхают. И не шевелись.

– Они уже завтракали?

– Эту зовут Фрэн, – сказала она, поглаживая меньшую собаку. – А это Олли. Умница. Большая умница.

– Умней не бывает, держу пари. Сколько они весят? Фунтов по двести?

– Малость побольше. И скомандовала своим тварям: – Это мой брат. Будьте с ним добры. Добры, Олли. Добры, Фрэн.

Собаки подбежали ко мне легким галопом, навострив уши и задрав носы. Если кто и поджал хвост, то это я, конечно, – стоял не шевелясь, пока они обнюхивали мою кисть, локоть и ягодицы.

– Мэдди, мне это не нравится, Олли тычет мне носом в зад.

– О, извини. – Мэдди дважды хлопнула в ладоши и крикнула: – Фу!

В тот же миг они исчезли среди деревьев, умчались, как олени. Уверен – никакому оленю от них не уйти. Площадь острова – тридцать с чем-то акров; достаточно велик для таких тварей.

– Понимаешь, здесь только Альфред, Соланж и я. А собаки – замечательная охрана.

Мэдди развернула свое кресло, и мы двинулись по дорожке к старому дому, поставленному на южной оконечности острова. Она ехала теперь медленнее, и я положил руку ей на плечо. Может быть, я пробуду здесь долго. Может быть, брошу работу. Мэдди всегда хотела, чтобы – как она выражается – я околачивался поблизости.

– Я так рада, что ты приехал, – сказала Мэдди и, будто прочитав мои мысли, прибавила: – Обещай, что побудешь здесь столько, сколько сможешь, а потом еще немного.

– Обещаю. До сих пор непонятно, что произошло. Полиция – да, она хорошо поработала, я полагаю. Но потом выдохлась. Никаких идей.

– Я тебе сказала, не беспокойся. Соланж приготовила ленч, и после него сразу к делу, если хочешь.

– Конечно, – ответил я, а сам подумал, что вся затея достаточно нелепа, но терять-то нам было нечего.

Мэдди мне говорила, что эти дорожки – которые она заасфальтировала – разметил Фредрик Олмстид из знаменитого Центрального Парка. Мы жали по ним, въезжали под деревья, выезжали – вверх и вниз по откосам, через песчаные шелковистые дюны, и величественное озеро Мичиган то сверкало перед глазами, то исчезало. Бу-у-ум – огромное полотно синей-синей воды. У-ш-ш – прохладная стена зелени.

– Мои собачки – мастифы, – сказала Мэдди. – Я их завела потому, что в северную часть острова заглядывают туристы. И браконьеры.

И вот, наконец, справа появился дом; это было как фейерверк – он парил над верхушкой холма.

– Боже, вот красота! Смотрится, как на картинке.

– Правда? Его еще надо покрасить.

– Черт, верно, краска везде лупится.

Это было здоровенное викторианское сооружение, с налетом колониального стиля. Построил его в 1893 году один чикагский пивовар как летнюю резиденцию. Белый, высокий дощатый дом под зеленой крышей – с трех сторон веранда с многочисленными колоннами. Стоит высоко и смотрит на пресное море. В нем двадцать пять комнат; когда Мэдди два года назад купила его у наследников, пропивавших отцовские капиталы, дом был кандидатом в покойники – не более того.

– Живая изгородь обихожена, окна починены. Отсюда, конечно, не видно, – горделиво трещала Мэдди, – но я сменила и трубы, и всю проводку. Жилье вышло отличное. А еще – новые котлы, три штуки. Все готово к зиме. Можешь себе представить, только крыло для прислуги отапливалось. Они нанимали сторожа, он один жил в доме круглый год.

– Ты правда хочешь остаться здесь на зиму? – спросил я.

– Конечно. Не думаю, что когда-нибудь уеду.

Я разглядывал величественный особняк, некогда славный своими приемами в духе Гэтсби[1]1
  Герой романа Ф.С.Фицджеральда «Великий Гетсби» (Здесь и далее примечания редактора.)


[Закрыть]; на них съезжались Ригли, Мэйтагзы, Сиерсы и другие известные семьи Чикаго, и меня вдруг пронзила жалость к Мэдди – редко посещавшее меня чувство. Да, теперь остров – совершенство. Она его создала. Каждый гвоздь, я не сомневался, вбит на свое место. Асфальтовые дорожки, которые она помнит наизусть – каждый изгиб. Все изучено и освоено. Это ее мир, созданный ею так, чтобы он не преподносил сюрпризов. Никаких неожиданных поворотов, незаметных уступов. И никаких автобусов. Деньги создали этот подвластный ей мир; в кои-то веки они сослужили добрую службу. Но как ограничен этот мир. Словно большая тюрьма.

– Я здесь счастлива, – сказала Мэдди и глубоко, удовлетворенно вздохнула. – Правда, правда.

Но с другой стороны, подумал я, – что хорошего было у меня вне этих вод и этого клочка суши? Штрафы за превышение скорости да бесконечные споры – у кого лучше открывалка для гаражных дверей. И разумеется – то убийство. Я повернулся и посмотрел на мою Мэдди, на ее лицо с высокими скулами и узким подбородком, на тонкие губы и очаровательный носик. И кое-что понял. В мире тьмы и угнетающей неподвижности ей пришлось искать другие ценности, и она нашла нечто такое, чего мне никогда не найти.

– Погоди, увидишь третий этаж, – сказала Мэдди с воодушевлением. – Мы там будем работать. Распахнем двери на балкон и… И нас нет.

– Надеюсь, я не забыл, как это делается.

– Чепуха, Алекс. Когда я практиковала, ты был лучше всех моих клиентов. Ты входишь в гипнотический транс вот так, – она щелкнула пальцами.

Потому-то я и оказался здесь. Настоящий, глубокий транс – вот что мне надо. А Мэдди это умеет. Настоящий, глубокий транс, который, может быть, раскроет проклятую тайну: кто убил Тони, мою возлюбленную студенческих времен. Кто и почему.

ГЛАВА 2

Внутри дома Мэдди обустроила все еще гениальнее – начиная с главной лестницы, которая спиралью уходила вверх, под витражный купол работы Тиффани[2]2
  Известнейшая художественная фирма США, особенно знаменитая очень дорогими изделиям» из цветного стекла (витражи, абажуры, вазы)


[Закрыть] эдак в сорока футах над входным холлом. И до бильярдной, декорированной выцветшими оленьими головами, столовой со столом на шестнадцать персон и, наконец, просторной гостиной с видом на склоны холма и сверкающее озеро. Большая часть прежней мебели осталась на месте: бильярдный стол, обеденный, несколько диванов – наверно, из-за чудовищных размеров. Для такого грандиозного дома эта мебель подходила как нельзя лучше.

– Я могла бы все сделать сразу, – сказала Мэдди, когда мы вошли в дом после ленча на веранде (на ленч был сиг). – Но мне захотелось продлить удовольствие. Оборудование теперь в порядке, и я занимаюсь комнатами. Представь себе, обои не переклеивались со времен Великой депрессии.

Что уж говорить о драной мебели, рваных шторах, изъеденных молью персидских коврах и прочем, подумал я и рассудительно сказал:

– Ясное дело.

– Но я делаю это с удовольствием.

Мэдди сама катила кресло, она провела меня через гостиную, холл, бильярдную в задние комнаты. Я почти забыл, что она слепая, – в любой момент она знала, где мы. Скрипнула половица – значит, мы выходим из гостиной, коврик на полу – въезжаем в бильярдную. У нее, как у зрячих, были свои ориентиры, но мне они были недоступны.

– Я люблю здешние запахи, – говорила она. – История дома в запахах. Здесь пласты запахов, слышишь?

Конечно, я их ощущал. В доме стоял аромат прошлого – ничего подобного я раньше не испытывал. При входе ударило сладким запахом дерева – здесь кругом деревянные панели, затем – запахом плесени от обоев, одеколонным и чуть гнилостным. Запах был пыльный, как от талька, но промытый и постоянно промываемый свежими озерными ветрами.

Через заднюю дверь мы вышли в коридор, миновали еще лестницу – одну из двух лестниц для прислуги.

– Когда-то здесь держали семерых слуг для дома да еще армию садовников, – смеясь сообщила Мэдди.

Она говорила, а я рассматривал все это: древние гардеробы орехового дерева, сосланные сюда много лет назад: сейчас они набиты банками с красками. Интересно, ценится ли это в антикварных лавках? Две раковины – для чистки рыбы? Два холодильника и на них – еще один, совсем старый, со змеевиком. Охладители для воды. Сапоги. Швабры, щетки.

– У нас свой порядок, – сказала Мэдди. – Задние комнаты отданы Альфреду и Соланж. Кухня, их гостиная, спальня прислуги – запретная для нас территория. Дальше этого холла, пожалуйста, не ходи. Они для меня – находка. Я хочу, чтобы их не тревожили. Я хочу, чтобы они были здесь счастливы.

– Да, конечно, – ответил я. Значит, на этот раз я не буду обследовать дом, как в прошлый приезд.

За растресканной дверью бренчали кастрюли.

– Соланж, – крикнула Мэдди, – мы идем наверх. Не знаю, когда спустимся; пожалуйста, не беспокойте нас. Может быть, устроим поздний обед, хорошо?

– Конечно, – ответил приятный грудной голос.

Мы подошли к двойной двери, и Мэдди взялась за ручку.

– А эта штука надежна?

– Не беспокойся. Веревки заменили тросами.

Лифт. Его построили в 1910 году, когда у хозяина дома отнялись ноги. Здоровенная деревянная кабина, добрых шесть на шесть футов, движется в здоровенной башне, пристроенной сзади дома – снизу до третьего этажа. Когда-то кабину перемещали вручную, на канатах. Двое слуг возили хозяина по дому, и они же тянули за веревки, поднимая его наверх.

– Помнишь, в прошлом году, в твой первый приезд, что было в этом лифте? – спросила Мэдди, когда мы въехали внутрь и опустили обе двери. – Сорок лет его использовали как шкаф для метел. Теперь все переделано, есть электромотор, кнопки, и я могу ездить одна.

Мягко вздрогнув, лифт пошел вверх, мимо окон со свинцовыми рамами, потом мимо холла второго этажа. Первая часть нашего путешествия.

– Если хочешь, сегодня только попробуем, – сказала Мэдди.

– Посмотрим.

Я вдруг занервничал. Что это будет – работа или цирковой фокус? И главное – хочу ли я пережить все заново?

Когда уже казалось, что мы вот-вот пробьем крышу, машина скрипнула и остановилась. Я поднял двери-шторы из деревянных планок – одну в кабине, другую наружную, предохраняющую от падения в шахту, и Мэдди выехала в малый холл. Я огляделся – слева и справа комнаты для слуг, забитые старой мебелью. Старые бальные платья на вешалках, куча зеркал, комоды.

– Смотри-ка! – Мэдди остановилась у бочки и сунула в нее руку. – Старинные мыльные хлопья.

– Почему они так поступили, прежние хозяева? Все бросили…

– Человек столько дерьма скапливает за жизнь…

– Верно, – сказал я.

Здесь, как и на первом этаже, тоже гостиная для слуг. Но эта набита барахлом, скопленным поколениями семьи, некогда богатой, но просвиставшей свое богатство.

– Нашли богатство в пиве, потеряли в пьянстве, – задумчиво сказала Мэдди.

Ящики с венецианским стеклом и хрустальными бокалами, стулья, поставленные в три четыре яруса, детская бронзовая кровать, плетеная детская коляска и груды изъеденных мышами матрасов. Это ошеломляло. Вгоняло в тоску – не меньше, чем изумляло.

Мэдди проехала сквозь завалы, нигде не притормозив. Толкнула дверь, и мы оказались в огромном, вроде гимнастического, зале, занимающем почти весь чердак.

– Ого! – воскликнул я.

Наконец-то мы на ее территории. Отсюда все было вынесено, пол выкрашен белым, стены – голые, деревянные. Огромное дворцовое пространство, подымающееся на добрые тридцать футов. Оно занимало всю переднюю часть дома – бóльших зал в нем не было. Обеими руками Мэдди послала кресло вперед, притормозила одной рукой и закружилась посередине, весело восклицая:

– Чудесно, правда?

Простор – и ничего больше. Ощущение свободы. Я подошел к Мэдди, обернулся и увидел купол Тиффани, венчающий лестничный колодец, над ним – световое окно в крыше, двадцать футов на двадцать Колонна света прошивала купол и упиралась в центр зала.

– Иди сюда, – позвала меня Мэдди. Она ничуть не потеряла ориентировку, пока кружилась. – Смотри.

Две большие стеклянные двери, здоровенная стереосистема на стене. Мэдди проехала мимо двух раскладных кожаных кресел – единственной мебели и распахнула обе двери. Выехала на узкий балкон, врезанный в откос крыши. Порыв озерного ветра развеял ей волосы. Я вышел следом за ней и ахнул. Тепло, и холодный ветер, и синева внизу, густая колыхающаяся синева. Повернувшись влево, увидел край изумрудной зелени – берег. Вверху – светлая голубизна. Небесная синева. Волшебная синева.

– Поэтому я купила дом. Из-за этого насеста.

– Да. – Только теперь я по-настоящему это понял.

– Поднимаюсь сюда и ощущаю ветер и запах воды. Часами могу здесь сидеть. Будто летаешь.

– Словно стоишь на самой верхушке Хэнкоковского небоскреба. Снаружи и на верхушке.

Она схватила меня за руку и сказала:

– Точно, но в то же время вдалеке от всего и вся. – Она рассмеялась. – У меня есть друзья на Востоке, они не могут понять, как эго я решилась поселиться здесь. Они думают, озеро Мичиган жутко загрязнено.

Какой-то миг мы молчали, потом она попросила принести дистанционный регулятор. Я принес, и потекла музыка – смесь рока и «новой волны». И еще в ней было что-то григорианское. Я слушал поющие голоса. Закрыл глаза. Верно, это был полет.

– Теперь можно поразвлечься, – сказала Мэдди.

– Развлечение? Думаешь, это будет развлечение?

– Ну, сначала – не всерьез. Сегодня не обязательно, если ты не хочешь Мы просто войдем. Это магическое место, Алекс. Увидишь. Этот остров и высота… – Она повернулась. – Пошли внутрь. Видишь кресла? Твое слева.

Я знал, что она купила его для меня, и подозревал, что доставка была срочная. Красивое кресло. Темное дерево. Темная кожа. Под пару к ее креслу. Я помог ей перебраться в него из каталки и сел в свое.

– Слева рычаг, нашел? – сказала Мэдди. – Просто потяни.

Я потянул, ноги поехали вверх, голова откинулась. Солнце, стоявшее уже на юге, заливало нас светом, грело, заряжало энергией; с озера прилетал ветер, омывая и очищая нас. Вдали слышался плеск волн.

– Дыши. Вдох… выдох. Вдох… выдох.

Начало гипноза.

– Мне малость страшновато, – проговорил я, перекрывая успокоительные звуки музыки и прибоя.

– Старшая сестра когда-нибудь делала тебе плохо?

– Нет, но…

– Ш-ш. Просто войдем туда и вынесем это наружу.

До несчастного случая, пока у нее не отнялись ноги, Мэдди была очень хорошим психотерапевтом. Сильная интуиция. Видела людей насквозь. И полна сочувствия к ним, разумеется. Уверен, что именно слепота развила это в ней. От пациенток отбоя не было, работала она с группой преуспевающих психологов неподалеку от Мичиган-авеню.

– Ты создан для этого, Алекс, – успокоительно сказала Старшая Сестра. – Тебе бы романы писать, а не инструкции. У тебя блестящее воображение. Поэтому ты так легко поддаешься гипнозу. Я – хороший практик, но ты… Ты просто все можешь.

– Чепуха.

– Нет, не чепуха. Я серьезно.

Мэдди научилась гипнозу от своей коллеги Алисии, женщины лет на десять – пятнадцать старше нее. Алисия была их обшей дуэньей. Она была известный гипнотизер, нас познакомили, и я нашел ее потрясной женщиной – уверен, что ее пациенты тоже так считали. Позже я узнал от Мэдди, что Алисия вышла замуж за своего пациента. В те годы это иногда случалось, а сейчас за это отнимают лицензию. Она вышла за парня, который все время торчал на телеэкране, день за днем. Реклама – вот чем он занимался. Этим и прославился. Мэдди как-то проговорилась, что Алисия помогла этому парню, Уиллу, разобраться с убийством его матери. Я спросил: значит ли это, что нашли убийцу? Мэдди просто и коротко ответила: «Да». Бабушкины сказки, сказал я тогда себе. Психотерапевт выходит замуж за своего пациента. В семье происходит убийство. Оч-чень интересно…

– Вдох – выдох, – тянула нараспев Мэдди. – Лежи свободно. Голова пустая, легкая… Вдох – выдох.

Мэдди рассказывала мне о своих сеансах, но они мало меня интересовали, пока этот мудак-шофер не наехал на нее своим автобусом. Я занялся гипнозом, чтобы избавлять ее от боли. Она учила меня, как помогать ей забыться, уходить в транс и сопровождать ее в тишину, туда, где нет мучительной боли. Туда, где ничто не ранит. Вот что я делал. Скоро мы оба стали мастерами. Мы погружались в транс вместе – брат и сестра – и уходили от всех. Отправлялись в Альпы, и Мэдди ощущала себя лыжницей на крутом горном склоне. Мы загорали на средиземноморских пляжах – море, солнце, песок. Ныряли у берегов Ямайки, и ноги ее били по воде, и она плыла. Это были целенаправленные фантазии. И они отлично удавались.

– Я веду, – сказала она. – Транс твой, но веду я.

– Ты полегче, ладно?

– Непременно. Я не буду нажимать, вернемся, когда захочешь.

Сейчас мы, конечно, будем опять погружаться вместе. Эффективный способ гипнотерапии. Терапевт, гипнотизируя пациента, сам погружается в транс. При этом ведущий следит за глубиной транса и у себя, и у ведомого и приводит его в сознание, если что-нибудь не так.

Музыка смолкла. Да, Мэдди повела нас и выключила звук, готовя меня к вылету.

– Хорошо, Алекс, – сказала она. – Тебе надо держать глаза открытыми и в то же время их закатить. Вверх, смотри вверх, так высоко, как можешь. Итак: один…

Я сделал, как было велено, и ощутил ее волю, она обволакивала меня, затягивала. Я завел вверх свои карие глазки как мог далеко. Таращился вверх – высоко, как мог. Вверх, вверх, вверх. Повторил про себя: один…

– Глаза смотрят вверх. Вдох. Вдохни глубоко и не выдыхай. Хорошо. Не дыши. Не дыши и, пока глаза заведены, опусти веки. Давай, опускай веки. Два! – произнесла она с силой.

Теперь я ощутил это.

Начало транса, в который она меня вводила. Он наступал, как всегда, быстро, возникая у основания шеи и поднимаясь к затылку. Чувство оцепенения. Все в порядке, подумал я. Я решил это сделать. Сделаю. И я пропел про себя – два.

– Расслабься, Алекс. Отпусти глаза. Ты падаешь… падаешь… – Затем приказ: – А теперь дышать. Три!

Когда меня в первым раз гипнотизировали, ничего не вышло. И во второй, и в третий. Ощущал обрывки, крупицы транса так, словно я учился кататься на одноколесном велосипеде, мог проехать полметра, и все, конец. Вплоть до четвертой попытки не мог погрузиться, но уж тогда прошел весь путь. Упал туда. Целиком. Было чудесно.

– Я еще не весь там, – сказал я. – Малость разучился, понимаешь.

– Просто позволь себе падать, валиться во тьму.

Транс. Он приходит. Ползет в череп, и мозг. И в руки, и в ноги. Я чувствую его, он пожирает меня. Я знаю, это будет настоящий транс. Внутренняя гармония. Гипноз. Это может стать дурной привычкой, подумал я.

– Ты погружаешься, – поет сестра, она слышит мои мысли, волны моего мозга. – И вдруг – у-ух! – огромная сеть ловит тебя. Теперь ты чувствуешь, что летишь вверх. Тебя поднимает.

Мощный вихрь ворвался в открытую дверь, охватил меня и поднял. Да. Вверх. Лечу в воздухе. Во тьме. Оторвавшись от кожаного кресла, которое моя дорогая сестра привезла из Чикаго. Поднимаюсь, подумал я. Вверх. Еще выше. Я легко лечу к свету. Да, вот оно: три!

Мощная жгучая волна поднялась во мне. Это хорошо. Нет, грандиозно. Я вижу себя – плыву в пространстве – магически и восхитительно. Теперь я опять в солнечном сиянии. Теперь я ушел. Совсем ушел.