Текст книги "В смертельном трансе. Роман"

Автор книги: Р. Зиммерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

ГЛАВА 3

– Чертовщина! – выкрикнул я из своего транса.

– Это уж верно…

– И какая еще!

Я вроде как на ковре самолете, вылетел из балконных дверей, с третьего этажа, лечу над домом, над озером. Синее озеро. Синее облако. Это было здорово. Мне давным-давно не было так легко. Воздушная зыбь. Вихрь, несущий меня. Ласкающий меня. Успокаивающий.

– Отбрось все, Алекс. Расслабься, – взывала Мэдди оттуда, с той стороны.

– Я уже ушел.

– Не волнуйся, все будет хорошо. Я позабочусь.

– А кто волнуется?

У меня было ощущение, что я вижу сон, которым могу управлять. Сон, вот на что похож гипноз. Сон, который можно направить, сон, в котором можно говорить. Я был в трансе, глубоком, как самый глубокий сон, но в то же время бодрствовал и все сознавал. Я был внутри него, но мог сообщаться с миром, с Мэдди. Чрезвычайно странное ощущение, как будто я отпер волшебную дверцу в своем мозгу и исчез в скрытой части собственного бытия.

Я был в трансе, чувствовал, что сижу и поворачиваюсь туда-сюда, но внутренним оком видел себя летящим вверх в небо. Посмотрел назад. Виден дом со всеми его колоннами. Такой большой и белый. На самом верху, на балконе, стоит моя сестра Мэдди. Стоит и машет мне. Глядит на меня. Нет инвалидного кресла. Нет темных очков. Вот почему она так любит гипноз, каждый день к нему прибегает: она путешествует, куда хочет, и все видит.

– Дай этому волю, – командует она и машет мне с балкона.

Вихрь эмоций поднялся во мне. Это гипноз. Он выпустил на свободу мои слова и мысли.

– Мэдди, я рад, что я здесь. Я скучаю без тебя. Нам не надо жить порознь. Нам было так весело, когда мы росли в Чикаго, правда?

– Да-да. Лучше не бывает.

– Понимаешь, я беспокоюсь о тебе, – сказал я; гипноз, как «сыворотка правды», вытолкнул мои чувства на поверхность. – Причины для беспокойства? Их куча. – Особенно с тех пор, подумал я, как умер отец и маму пришлось отправить в дом инвалидов. – И я чувствую себя виноватым.

– Алекс, пожалуйста, не надо.

– Почему? Я спрашиваю себя, почему я не ослеп или… Почему не меня сбил автобус. Я о том, почему ничего не случилось со мной?

– Господи, хороши бы мы тогда были. Слепой брат и увечная сестра или наоборот. – Мэдди засмеялась. – Нет, Алекс. Ты предназначен для другого. Не беспокойся. Я больше не сержусь на судьбу и даже в некотором роде счастлива. До неприличия богата. И собираюсь сделать кое-что очень серьезное с помощью этих денег. Да, есть такая цель. Может быть, и для тебя будет работа – да, да, – если тебе это интересно. И есть еще одно дело, в нем мне действительно нужна твоя помощь. Но давай все по порядку. Это твой транс.

– О, Да.

Мой транс. За тем я и приехал на остров моей сестры. Коснуться основ и улететь. Я люблю летать, а не копать вглубь. Некоторым нравится уходить в транс все глубже и глубже. Погрузить себя во тьму и копать до центра Земли – это не для меня. Конечно, я начинаю во тьме, но затем поднимаюсь и лечу – выше, выше, Я люблю эту часть пути. Подъем, подъем… Вот я и в облаках. Холодных, белых, пушистых облаках. Я приехал к Мэдди, она послала меня вверх, так что я могу…

– Вот зачем мне гипноз, – проговорил я печально, – Тони. Ты помнишь ее? Она из Чикаго, она приехала в Миннеаполис, и ее убили.

– Знаю. Ты любил ее.

– Это было страшно, – слова стали комом в горле. – Полиция… она до сих пор в тупике, а мне все кажется, я что-то знаю. Что-то важное. Я там был, ты же помнишь. В тот вечер, когда ее убили. Я пытался спасти ее, но…

– Так вот о чем ты думаешь: не известно ли тебе нечто такое, что поможет найти ее убийцу? Нечто, скрытое в твоем подсознании?

Для меня-то это было ясно как день.

– Да.

– Так что же ты знаешь?

– Не знаю точно. Но это во мне. Ключ. Я хожу вокруг него. Вокруг ключа. Будто он валяется в траве под ногами, и, если я его найду, разгадаю тайну гибели Тони.

– Конечно. Значит, ты готов повернуть время? Согласен вернуться назад, а прошлое?

– Да, готов. – Я вдруг стал жаловаться: – Надо было много лет назад забыть Тони. Она не хотела быть со мной. Я делал все, чтобы выкинуть ее из себя, – не выходило, а теперь не могу забыть о ее смерти. И не забуду, пока не разберусь во всем.

– Пока не осмыслишь.

– Верно.

Мы уже говорили об этом по телефону. Я рассказал Мэдди, как я терзаюсь из-за Тони, как истязаю себя за то, что не сделал в ночь ее убийства все возможное, колочу себя за то, что я мог сделать и не сделал. Рассказал о своей идее: я видел что-то важное. Ключевое.

Тогда Мэдди и предложила мне вернуться в прошлое. Не на десятки лет назад – в юность или в одну из прошлых жизней. На несколько месяцев назад, в апрель. В ту неделю, когда Тони приехала из Чикаго. Звонок в дверь – и вот она. Тони, с которой мы не виделись почти десять лег.

– Путешествие в прошлое, – объясняла Мэдди. – Ты возвращаешься и снова видишь все, как было. Все равно, что еще раз посмотреть фильм. Можно ускорить действие. Можно замедлить и внимательно просмотреть то, что могло быть упущено в первый раз.

Конечно, вот что я должен сделать. Заново прокрутить ту неделю, нащупать в памяти то, что я неведомо для самого себя знаю об убийстве Тони.

– Значит, надо идти туда. С чего начнем?

– Просто дай истории начаться.

– Ну, это началось с появления Тони на моем пороге.

– Прекрасно, – сестра глубоко вдохнула, выдохнула. – Это случилось ни так давно. Несколько месяцев. Все это еще у тебя в памяти. Так что просто позволь себе вернуться назад. Вообрази, что ты на верху эскалатора.

Я-то был на верху облаков, но внезапно услыхал громкое шипение, прямо передо мной открылась дверь, и вот он – эскалатор. Удивительно. В небесах – эскалатор. Идущий вниз. Но он, однако, здесь и весь сияет. Я посмотрел вдоль него, вниз.

– Ты видишь эскалатор, Алекс?

– Да, прямо передо мной.

– Прекрасно. Ступи на него. Я считаю до десяти. Когда скажу «десять», ты очутишься там. В прошлом.

До меня дошло. Этот эскалатор ведет вовсе не вниз. Он переносит в прошлое.

– Один. Ты ступаешь на эскалатор.

Я шагнул. Счет начался. Возвращаюсь. Я был там вчера, стирал белье, складывал вещи. Думал о Мэдди. Беспокоился о ней. Выйдет ли она замуж? Найдет ли кого-нибудь? Наверное, нет. Наверное, у нашей матери не будет внуков, я ведь тоже не спешу обзавестись потомством. Внуки… Мама вряд ли помнит собственных детей, так что, пожалуй, «дети ее детей» для нее непосильное понятие.

– Два. Дай времени идти вспять и сам иди с ним.

– Говорю же, все началось, когда Тони объявилась в Миннеаполисе, – пробормотал я.

– Просто дай сцене ожить. Три. Это в твоей власти, Алекс!

Мэдди считала плавно, ровно, уводя меня все глубже в транс, перенося в прошлое. Все началось вскоре после смерти Лиз. Из-за нее Тони приехала из Чикаго в Миннеаполис. Тело ее младшей сестры нашли в Миссисипи.

Мэдди досчитала до семи; при счете восемь» послышался слабый звонок.

– Вот оно. Ты слышишь это, Мэдди, – звонок? – спросил я.

– Рассказывай, Алекс. Плыви по времени, и все. Ты почти в самом низу эскалатора. Девять. И…

– Выло воскресенье, полдень, и я собрался на велосипедную прогулку, и…

– Продолжай, Алекс. Восстанови эту сцену. Тебе это под силу. Сделать это и понять, что произошло с Тони. – Глубокий вдох. Сжимаю губы. Выдох. – Ты собирался выйти из дому, позвонили в дверь… и тогда… Десять!

ГЛАВА 4

«Дз-з-з-з-з!» – звенела эта штука. И опять – душераздирающе – «дз-з-з-з-з-з-з!».

Я ненавидел этот домофон – звонили снизу, от парадной. Он визжал, как дьявол, и первая мысль была – не отвечать. Наверное, дети продают сласти, нужны деньги на каникулы; мне вовсе не жалко, просто… Или кто-то собирает подписи: требуем убрать отсюда мусоросжигатель. Я был в обтягивающих велосипедных шортах и голубой футболке – готов к выходу. Велосипедная прогулка. Вокруг трех озер. Десять и четыре десятых мили. Первое теплое воскресенье в году, пора ехать. Снег сошел, дорожки просохли, сухие листья убраны и вот-вот задымятся. Разве мог такой велосипедный фанат, как я (вторая спальня в моей квартире превращена в гараж для трех велосипедов), усидеть в такую погоду дома?

Поросячий визг домофона опять оглушил меня: дз-з-з-з-з-з-з! Я стоял в прихожей и думал, не удрать ли по черной лестнице. Убежать. По какой-то причине я мог думать только об этом. В голове стучало: нельзя отпирать эту дурацкую дверь.

– Но ты, кажется, отпер ее, Алекс?

Да. Взял себя в руки. Вероятно, там друг. Наверняка даже. Скорее всего, один из Ларсов – только в Миннесоте у вас может оказаться двое друзей с одинаковой скандинавской фамилией. Отправился погонять на велосипеде и решил заехать за мной. Вот почему я подошел к ящичку домофона и нажал на кнопку – хотел убедиться, что это один из Ларсов, – но чувствовал себя так, словно включил электрический стул.

– Привет, кто там? – крикнул я в ящик на стене.

Внизу помолчали. Потом я услышал: «Тони».

Я вытаращил глаза. Тони? Конечно, это та самая Тони. С другими не знаком. И, конечно, она возвращается в мою жизнь. Но разве я не знал, что так будет? Разве не ждал все эти десять, или двенадцать, или сколько там лет?

Я не мог слова вымолвить, понятия не имел, что делать. В голове промелькнула старая история. Это было в Нью-Йорке, мы с подружкой обедали в ресторане, и кто, как вы думаете, сидел с нами рядом? Кумир моей подруги, идол из идолов, рок-звезда Стинг. Пэтти, годами мечтавшая встретить Стинга на нью-йоркских улицах, разучившая поздравительную речь (дорогой Стинг, поздравляю с новорожденным), Пэтти, которая за словом в карман не лезла, вдруг потеряла дар речи, как будто язык у нее отсох, не могла ни говорить, ни есть, так что мне пришлось минут двадцать толковать о дистанционных открывалках для гаражных дверей, пока Стинг не поднялся и не ушел. Тогда Пэтти схватила с его тарелки булочку, запихала в рот вместе с бумажной розеткой и, жуя эту дьявольскую смесь из отрубей, зерна и бумаги, выговорила набитым ртом: «Я просто не знала, что сказать, ребенок-то уж давно не новорожденный!»

Сейчас так было со мной. Правда, Пэтти отлично понимала, что ее будущее не изменится от встречи со Стингом, а я сердцем чуял, что Тони возвращается в мою жизнь. Но так же, как у Пэтти, давным-давно устарел мой заготовленный и затверженный вопрос: «Ну как твоя интернатура?» Так я намеревался спросить, потому что из-за медицины она со мной порвала. Из-за своей карьеры. Так она утверждала, но я ей не верил. Это был предлог. Что-то за этим скрывалось. Любовная история с другим медиком?

Но спрашивать ее сейчас об интернатуре было смешно и нелепо, ведь Тони давно стала доктором медицины и работала терапевтом в чикагском госпитале самое меньшее восемь лет. Так что я никак не мог сказать в домофон: «Приветик, Тони, как твоя интернатура?»

В голове моей было пусто, словно после лечения электрошоком; не оставалось ничего иного, как нажать кнопку «дверь». Я это сделал и еще раз впустил Антуанет Доминго в свою жизнь.

Я знал, что совершаю ошибку.

Шесть лет назад, после гибели отца в авиационной катастрофе, я обратился к психотерапевту – никак не мог оправиться, все еще сердился на отца, сильно не ладил с матерью. Психотерапевт сказал мне: прежде всего забудь Тони, освободись. Но я все равно рвался к ней, к Тони. И вот теперь нажал на кнопку домофона и впустил доктора Доминго в свою жизнь. Я понимал, что совершаю ошибку. Знал, что это принесет беду нам обоим.

Я стоял в длинной узкой прихожей своей кооперативной квартиры. Чуть-чуть приоткрыл дверь и прислонился к стене. Все стены квартиры были обшиты панелями темного дуба – за это пришлом заплатить особо. Какая ошибка – не дубовые панели, а решение открыть дверь и впустить ее. Сердце лупило, как насос. Тони. Проклятье! Надо захлопнуть дверь – и вниз по черной лестнице, на велосипед и закрутить педали. Да, думал я, я должен, обязан это сделать. Я знал, знал, что одному из нас не быть в живых. Такие у нас с Тони были отношения.

– Мы можем остановиться в любую минуту, Алекс. Ты только скажи, – произнес заботливый голос.

Конечно же, я не мог себя удержать. Мне необходимо увидеть Тони. Взглянуть еще раз. Всего одна встреча. Не увижу сейчас – не увижу больше никогда. В этом я был уверен.

Я бессильно потянулся к двери и услышал спокойные шаги на лестнице. Ступеньки деревянные, выстланные зеленой дорожкой. Лифта нет. Тони поднимается на третий этаж, под ее легкими шагами некоторые половицы поскрипывают. Я был готов, едва услыхал звук ее шагов. Я стоял, прислонясь к стене, и сквозь стук своего сердца слышал этот звук – он приближался. Я опустил голову. Посмотрел на паркет – будто в нем была разгадка. Чертовщина! Дурацкая ошибка. Эта глава кончена. Или не кончена?

Вдруг я ощутил ее присутствие – звук шагов смолк. Я поднял голову, попытался заговорить. Прошептал: «Тони».

Через приоткрытую дверь была видна только часть ее фигурки – узкой полосой, – но я уже охватил ее взглядом. Она почти не изменилась с тех пор, как мы виделись последний раз. Тогда она вместе со своей подругой Лорой, медсестрой, вихрем прошлась по нашей квартире и упаковала свои вещи за какой-то час. Те же узкие плечи, тонкая талия, широкие бедра. Она не слишком высокая, а ноги кажутся очень длинными. Я сразу все это узнал. Да. Темные волосы – густые, длинные, подстриженные с нарочитой небрежностью. Те же, что раньше, только тронуты хной. Смуглая кожа, которая загорает и в облачный день. Широкие брови – красивые, темные, в тон ее карим глазам; нежный, изящно очерченный рот и заостренный подбородок. На ней была белая майка и поверх нее свободная светло-коричневая рубаха, завязанная над восхитительными бедрами, выцветшие джинсы, ботинки – вроде ковбойских сапог с отрезанным верхом. И белая сумка.

Но глаза… совсем красные. Мокрые от слез?

– Тони?

Она сильным толчком распахнула дверь и упала в мои объятия, а я обхватил ее – так дерево принимает на себя порыв ветра. Столь же естественно. Столь же мгновенно. Мы идеально подходит друг другу – я чуть повыше, чем она, – ее голова прижалась к моей шее. Как будто нас не разделяли десять лет и пятьсот миль – по Девяносто четвертому шоссе. Как будто она прибежала из дома напротив. Тони вся дрожала, я обнял ее крепко, ощутил пальцами ее ребра, ее волосы; как я любил, когда они рассыпались на моей груди и животе. Тони… Тони… Почему это кончилось? И кончилось ли это? Мы стояли, обхватив друг друга, и казалось, так было всегда. Время сместилось. Вот так у нас было, и так сеть.

Вдруг она всхлипнула, громко и взахлеб, и я ощутил на шее влагу. Господи, это слезы. Она плачет. Из-за меня? Нет, я не был так самоуверен и туп. Слезы радости не льются потоком. Я поцеловал ее в лоб, ощутив губами прядки волос. Она подняла голову, прижалась ко мне, вцепилась в меня. Я поцеловал ее в мокрую щеку, потом в другую. Губы наши встретились, прижались, но дальше это не пошло – Тони отвернулась и снова спрятала лицо.

– Не отпускай меня, Алекс, – сказала она.

Так она и сказала своему старому дружку, и я обнял ее сильнее. Это было здорово, это было как в прежние прекрасные времена. Я бы всегда так стоял, но Тони стало трясти, и она разрыдалась. Я гладил ее по спине, вдыхал нежный, сладкий запах ее кожи и волос. Тони… Тони…

– Что С тобой? Что случилось? – спрашивал я.

Она всхлипнула, попыталась что-то сказать. Не вышло. Попробовала опять – без толку. Боже, да что такое? Наконец она пробормотала:

– Моя сестра, Лиз… Она… она умерла.

Лиз? Последнее, что я помню, – младшая сестра Тони училась в последнем классе школы и собиралась учиться дальше, на Северо-Западе. И эта Лиз умерла. Какой ужас. Умненькая девочка. Суматошная, но умненькая и приветливая, такой она мне запомнилась. Однако при чем здесь Миннеаполис, почему, черт побери, это бросило Тони ко мне? Почему, черт побери, она все это обрушила именно на меня. На растяпу, – она же мне сказала, что никогда не захочет меня видеть?

Слегка отстранившись, пытаясь разглядеть ее залитое слезами лицо, я спросил:

– Умерла? Да что ты говоришь?

– Утонула… в Миссисипи.

Мне смутно припомнилось, что неделю или две назад в газете что-то было о найденной в реке молодой женщине. Однако, дойдя до описания изуродованного трупа, я перестал читать. Я в это время завтракал вот и не прочел имени погибшей, иначе я бы его не пропустил. Любая фамилия, похожая на фамилию Тони – Доминго, Д’Амико, – буквально ударяла меня по глазам. Должно быть, я всегда буду искать вторую Доминго.

– Господи, – сказал я. – Пошли. Давай сядем.

Квартира моя – вроде пульмановского вагона. Длинная и узкая, во всю длину дома. Застекленная веранда, гостиная, две спальни с общей ванной, затем столовая и кухня. Я провел Тони по коридору мимо спальни для гостей, обращенной в велосипедный гараж, и посадил на диван в гостиной. Я не хотел ускорять события и потому сел рядом на стул. Без колебаний положил ее руку себе на колено. Та же ладонь, такая же мягкая, только малость больше морщинок. И в уголках глаз разбегаются лучики. Да, та же Тони, – конечно, она постарела. Мы оба не помолодели – я надеялся, хотя и не очень твердо, что сохранился не хуже, чем она.

Тони глубоко, протяжно вздохнула.

– Прости ради Бога, Алекс.

– Что за глупости. – Я немного удивился, потому что никогда не видел, чтобы она плакала.

– Такие вот дела. – Она вынула свою руку из-под моей, откинулась на диване и, подняв голову, уставилась в потолок. – Моя маленькая сестра утонула две недели назад, Алекс.

Это я уже знал.

– Она жила здесь почти пять лет.

А вот это была новость, и по ее тону и по тому, что она не глядела на меня, я понял: она сюда наезжала за эти пять лет. Может быть, много раз. Я промолчал, я был подавлен и даже обозлен. Могла бы хоть раз позвонить…

– Похороны были на прошлой неделе. У родителей все валится из рук – постарели, – и я вчера приехала освободить ее квартиру. Остановилась в гостинице рядом с «У».

«У» здесь называют университет, так что я больше не сомневался.

– Ты не первый раз здесь?

Она кивнула, и я оставил эту тему. Но почему она сегодня пришла ко мне? Почему сегодня, не раньше и не позже? Почему смерть Лиз заставила Тони встретиться со мной?

– Я только что была в квартире Лиз, Алекс. – У нее перехватило дыхание, она помолчала. – Я не знала, что будет так тяжело видеть ее квартиру. Мне стало жутко, понимаешь? Словно она сейчас придет. На кухне чашка кофе и недоеденный бутерброд. Проклятый бутерброд с ореховым маслом лежит на столе, ждет, чтобы его доели. Несколько раз откушенный.

Я слушал молча и вспоминал газетную заметку. Всплыл заголовок – не весь, только выделенное слово «самоубийство». И я начал думать о прошлом. Лиз… У нее были проблемы и школе. Не то бросила учиться, не то… Ах да, пыталась покончить с собой. Но неудачно – это обнаружили, промыли желудок. Она выпила целый пузырек снотворных пилюль. Точно так и было.

Лиз. По-моему, она была лет на пять младше Тони, у нее такие же густые каштановые волосы, но внешностью она была похуже – круглее лицом, ниже ростом. И еще она была несдержанней, чем Тони. Намного. И болтушка. Такой ребенок – что придет в голову, то и ляпнет. Но без грубостей. Я вспоминал дальше. Похоже, в семье к ней относились как к маленькой девочке, которая никогда не повзрослеет. Да, но на деле все было иначе, верно? Их мать была алкоголичка, жить не могла без вина – из тех, кто не напивается до безобразия, но всегда в пьяном оживлении, как на сцене. Тони человек добрый и заботливый; убежден, и из-за этого она пошла в медицину. Лиз, напротив, была бойцовского склада – вечно сражалась за правду. Может, это ее и погубило? Потерпела поражение и покончила с собой?

– Я вошла в ее квартиру, Алекс, но не смогла там остаться. Это было чересчур. Я сказала родителям, что выдержу, но теперь… Не знаю. Я вошла, увидела этот бутерброд, и меня вынесло оттуда. Мне нужен кто-нибудь. Кто знал меня и Лиз. Прости меня. Может быть, ты не против. Я нашла твой адрес в телефонной книге и кинулась сюда. Мне… мне сейчас нужен кто-то из прошлого.

– Мне очень жалко Лиз, но я рад, что ты здесь. – Это была правда, что там ни говори. – Я помню, что читал – кто-то утонул в реке; это было в центре города?

Тони кивнула.

– Но я не знал, что это Лиз. Я бы позвонил тебе, или пришел на похороны, или…

Тони набычилась и яростно замотала головой

– Все было не так! Они думают, Алекс, что это самоубийство, – полиция, ее друзья, даже ее психотерапевт. Но это не так, Алекс. Я знаю Лиз. Я знаю, у нее были неприятности, но она не прыгала ни к какого моста.

Чего она ждала от меня? Что я мог сказать?

Я пробормотал:

– Да-а?

Доктор Тони Доминго стала тылом ладони вытирать со щек слезы, потом принялась за нос. Без особого успеха и вопреки требованиям гигиены.

– Подожди, я принесу клинекс, – сказал я и бросился по коридору и через спальню, набитую велосипедами, в ванную. Отмотал длинный кусок туалетной бумаги. Тони здесь, у меня. Невероятно! И чего я предложил ей клинекс, думал я на бегу, ведь я всегда пользуюсь старой доброй туалетной бумагой.

Тони не обратила на это внимания. Взяла бумажную ленту, вытерла лицо. Высморкалась. Она думала о вещах, несомненно и несравнимо более важных, чем правила хорошего тона.

– Я уверена, что Лиз не покончила с собой, вот почему. – Она потрясла перед моими глазами конвертом.

Это был маленьким конверт, разорванный сверху, немного запачканным и сложенный вдвое. Письмо. Сколько раз его читали и перечитывали?

– От Лиз? – спросил я.

Тони вздохнула – так вздыхают во сне.

– Я получила его на другой день после – после – предполагаемого самоубийства.

– О Господи…

– Мы еще не знали, что она умерла, ее нашли на следующий день. Так… вот… она звала меня приехать и сделать несколько снимков и…

– Ты все еще этим занимаешься? – спросил я, вспомнив, что Тони всегда ходила с чем-то на шее – либо со стетоскопом, либо с камерой.

– Когда удается. Чтобы отдохнуть от медицины… Так вот… Лиз хотела, чтобы я приехала. Она всю жизнь писала стихи и вдруг решила стать свободной журналисткой. Она собиралась написать потрясающую статью, а я чтобы сделала фотографии. Это будет сенсация, написала она, и… и…

Я отвернулся, мне не хотелось больше слышать об этом.

– Продолжай, Алекс. Не уходи от этого, дай себе дослушать разговор с Тони. Что ты уже узнал важное?

– Дата на письме есть? – спросил я.

Кивок, вздох.

– День накануне смерти, – сказала Тони, вынув письмо и пробежав глазами несколько строчек. – Похоже, написано тем вечером. Не знаю. – И повторила: – Не знаю…

Я тоже не знал. Мы сидели в тягостном молчании. Тони еще раз высморкалась, довольно громко. Я знал, что будет дальше. Ощутил это ясно. Вот зачем Тони пришла. Теперь я понял – я ошибался. Вся проклятая история была ошибкой. Но это ничего не меняет. Тони все равно об этом попросит, и я все равно поступлю так, как поступлю.

– Алекс, можно тебя кое о чем попросить?

Я не шевельнулся.

– Пойди со мной к Лиз, а? Как… как подумаю, что я там опять одна, я… Мне очень стыдно – явилась столько лет спустя и пристаю.

– Чепуха.

Я могу отменить сегодняшний ужин. Дама, которую я пригласил в тайский ресторан, не простит мне этого. Не имеет значения. Ужин отменяется, решено.

– Позволь мне позвонить, это быстро, – сказал я, вставая.

Это я, по крайней мере, обязан сделать: назначено-то было первое свидание. Вот уж точно – цветок увянет, не успев распуститься. Что я скажу? Моя былая подружка вломилась в мою жизнь и всем вам до нее далеко? Смогу я быть настолько честен?

Я остановился – рука еще на спинке дивана – и задал неизбежный вопрос:

– Еще одно: если Лиз не покончила с собой, что тогда было? Несчастный случай?

Тони затрясла своей шевелюрой.

– Нет. Никто со мной не согласен, но я думаю – это убийство. На деле, Алекс, я в этом уверена.

Я опять уставился в пол. Этой зимой – в холода, когда преступность в Миннеаполисе обычно самая низкая, – были зверски убиты четверо или пятеро молодых женщин, их искромсанные трупы нашли под снегом в лесах и полях. Все читали об этом, было много разговоров. Не могла ли быть сестра Тони очередной жертвой?

– Ты пойдешь со мной к Лиз, а?

У меня замерло сердце. Все мои внутренние сигналы опасности заработали – вопили посильнее, чем звонок домофона. Я как будто знал, что должно произойти, знал, что идти туда – именно сейчас – не только глупо, но и опасно, что это шаг по дороге, ведущей к гибели. Но разве я не ждал все годы именно этой возможности – доказать Тони свою любовь, и преданность?

И я с готовностью ответил:

– Конечно. Только натяну какие-нибудь штаны.

Я был так взволнован, что бросился одеваться, забыв про тайскую кухню и телефонный звонок.