Текст книги "История Парижской Коммуны 1871 года (ЛП)"

Автор книги: Проспер Оливье Лиссагарэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 35 страниц)

XXVI

Бельгийская буржуазная газета «Эрод», одна из наиболее яростных противниц Коммуны, позволила привести на своих страницах следующее признание.

Большинство встретило смерть как арабы после битвы. Равнодушно, без выражения презрения, ненависти, гнева и оскорблений в адрес палачей.

Все солдаты, принимавшие участие в казнях, когда их расспрашивали, были единодушны в своих оценках.

Один из них рассказывал мне: – Мы расстреляли в Пасси около сорока этих каналий. Они все умирали как воины. Некоторые стояли, выпрямившись, скрестив руки на груди. Другие обнажали грудь и кричали нам: – Стреляйте! Мы не боимся смерти!

Ни один из тех, кого мы расстреливали, не испытывал дрожи. Особенно, запомнился один артиллерист, который один нанес нам больше потерь, чем целый батальон. Он один обслуживал орудие. Три четверти часа он осыпал нас шрапнелью, убил и ранил несколько моих товарищей. Наконец, мы одолели его. Мы окружили баррикаду.

Я еще могу представить его. Это был человек крепкого сложения. В течение трех четвертей часа, которые он провел за стрельбой из орудия, с него градом катился пот. – Теперь пришла ваша очередь, – говорил он нам. – Я заслужил расстрел, но я умру достойно.

Другой солдат из корпуса генерала Клиншана рассказывал, как его рота вела на крепостной вал восемьдесят четыре мятежника, захваченных при оружии.

Они все выстроились так, словно собрались на зарядку.

Ни один не дрогнул. Один из них, красавец, в брюках из добротной ткани, заправленных в сапоги, и поясом зуава вокруг талии, спокойно говорил нам: – Цельтесь мне в грудь, старайтесь не попасть в голову. – Мы сделали залп, который снес, однако, бедняге полчерепа. Функционер из Версаля сообщил мне следующее:

Воскресенье я посвятил экскурсии по Парижу. Проходил мимо театра «Шателе» к дымящимся руинам ратуши, когда меня окружил и понес поток толпы, следовавшей за конвоем пленных. Я обнаружил в них тех самых людей, которых видел в батальонах во время осады Парижа. Почти все они казались мне рабочими.

Их лица не выдавали ни отчаяния, ни упадка духа, ни эмоций. Они шли твердым, решительным шагом и казались настолько равнодушными к своей судьбе, что мне показалось, их освободят. Я ошибался. Этих людей схватили утром в Менилмонтане, они знали, куда их ведут. Прибыв в казармы Лобау, кавалерийские офицеры, возглавлявшие эскорт, образовали полукруг и воспрепятствовали любопытным войти.

XXVII

Один из наиболее подлых крикунов Версаля, Франциск Сарси, писал в «Голуа» от 13‑го июня:

Люди, весьма здравомыслящие, в суждениях и словах которых я не могу усомниться, рассказывали мне с изумлением, смешанным с ужасом, о сценах, которые они видели собственными глазами. Их рассказы заставили меня призадуматься.

Молодые привлекательные женщины, одетые в шелковые платья, выглядывали на улицу с револьверами в руках, беспорядочно стреляя. Потом они говорили с горделивым видом, на повышенных тонах и с глазами, полными ненависти: – Застрелите нас сразу! – Одну из них, застигнутую в доме, из окон которого они стреляли, собрались было связать для отправки в Версаль и суда.

– Давайте, – сказала она, – избавьте меня от неприятностей поездки! – Став напротив стены с распростертыми руками и обнаженной грудью, она делала вид, что молит о смерти.

Все те, кого расстреливали скопом обозленные солдаты, умирали, выкрикивая оскорбления с презрительным смехом, подобно мученицам, жертвующим собой ради выполнения священного долга.

XXVIII

Во время рассмотрения в дела против Распайя (сына) в 1876 году в связи с его памфлетом за амнистию, в суде зачитали следующее письмо сенатора Эрве де Сэси.

По мотивам, затрагивающим личные интересы разных людей, я не могу пересказывать в этом письме то, что сообщил вам устно в обстоятельствах, о которых вы мне напомнили. Однако хочу откликнуться на ваше любезное приглашение тем, что повторю в письме слова, которые послужили поводом для несправедливого приказа, поставившего под угрозу жизнь господина Сернуши в тот день, когда войска овладели тюрьмами Сент‑Пелажи и Жарден де Плант.

Эти слова произнес дивизионный генерал, отдавший приказ о массовых казнях. Узнав о том, что Сернуши препровожден в тюрьму, у дверей которых я видел его карету, он сказал одному лицу, имя которого я не могу назвать: – Ба! Да это Сернуши, внесший 100 000 франков против плебисцита. Возвращайтесь в тюрьму, и пусть его расстреляют в течение пяти минут.

Пять минут было бы достаточно, чтобы курьер с приказом вошел в тюрьму со стороны Седр дю Жюссе, откуда генерал наблюдал течение боя.

Сначала я не понял смысл этой фразы, но через несколько мгновений осознал, что они выражали политическую месть, от которой Сернуши должен был погибнуть в ближайшее время за то, что внес 100 000 франков на пропаганду оппозиции во время последнего плебисцита Империи.

В крайнем возмущении тем, что слышал, мне удалось по счастливой случайности предать огласке инцидент, чему обреченная жертва обязана своим спасением.

Таковы подробности, которые я могу вам сообщить.

Подпись: Эрве де Сэси.

XXIX

Выдержка из «Эхо де ла Дордонь» от 19‑го июня 1871 года.

Некоторые газеты Парижа подхватили версию о том, будто Тони Муалена приговорили к смерти и расстреляли за то, что обнаружили с оружием в руках 27‑го мая. Это сообщение не вполне корректно.

Единственное, что вменили в вину Тони Муалену, это захват мэрии своего округа 18‑го марта, что, отчасти, послужило сигналом к мятежу. Ему предъявили подобие приказа об увольнении, который он передал в тот день господину Эриссону, смещенному мэру. Никакие свидетели не заслушивались.

Муален признал этот факт. Затем он добавил, что выполнял функции мэра едва ли два дня, что по истечении этого короткого времени, почти вопреки обыкновению коммунаров, он добровольно прекратил посещения мэрии, где его немедленно заменили.

Трибунал попросил Муалена рассказать, что он делал со времени вступления в Париж версальских войск. Он сообщил, что прятался у своего друга с утра в понедельник до вечера в субботу, поскольку был известен долгое время, особенно, благодаря суду в Блуа и своим статьям, как один из лидеров Социалистической партии, и не желал пострадать за захват мэрии восьмого округа 18‑го марта из опасений скорой расправы в обстановке ожесточения первых дней. Далее он сказал, что в субботу вечером 27‑го мая друг попросил своего гостя покинуть убежище, и он, обескураженный, не желая больше защищать свою свободу и саму жизнь, оставил негостеприимное жилище и вернулся домой. Там его немедленно арестовали по доносу привратника и соседей, а затем доставили на суд военного трибунала во дворце Люксембург.

Этим завершилась защитительная речь Тони Муалена, которого немедленно приговорили к смерти. Трибунал снизошел до разъяснения того, что захват мэрии, единственное обвинение, которое ему можно было предъявить, не заслуживал смертного приговора, но то, что он был одним из лидеров Социалистической партии, представляло угрозу ввиду его способностей, характера и влияния на массы. От таких людей благоразумное и мудрое правительство должно стремиться избавляться, когда для этого находится легитимное основание.

Тони Муален мог лишь удовольствоваться любезностью (sic) членов суда. Ему охотно предоставили отсрочку казни на двенадцать часов для составления завещания, написания нескольких прощальных слов отцу и, наконец, передачи своего имени женщине, которая доказала свою верность ему в ходе суда в Блуа и после него. По выполнении последнего долга Тони Муалена вывели утром 28‑го мая в сад, расположенный в нескольких шагах от дворца, и расстреляли. В выдаче его тела вдове, сначала пообещав, отказали.

XXX

Это убийство также должно быть записано на счет Гарсена. Предоставим ему слово.

Бийорэ вначале пытался скрыть свою идентичность. Он хотел ошеломить солдата, был недюжинным атлетом…. Защищался, кипел яростью. Время для его допроса почти не было. Он стал рассказывать что–то о деньгах, место хранения которых мог указать. Говорил о 150 000 франках. Затем он осекся, чтобы сказать мне: – Вижу, вы собираетесь меня расстрелять. Бесполезно продолжать наш разговор. – Я спросил: – Вы настаиваете? – Да. – Его расстреляли. (Расследование событий 18‑го марта, т. 2, стр.234.)

XXXI

Рассказ военврача, опубликованный в «Голуа».

Событие произошло в четверг 25‑го мая, в седьмом часу вечера, на маленькой улице Претр—Сен‑Жермен л’Осеруа. Валлес выходил из театра Шателе. Его выводил расстрельный взвод. На нем было черное пальто и светлые брюки с желтым отливом. Шляпы не было, на подбородке, который он недавно брил, выросла кроткая бородка с проседью.

При входе на аллею, где должен был исполниться зловещий приговор, чувство самосохранения вернуло ему силы, которые, казалось, покинули его. Он рванулся вперед, но был остановлен солдатами. Он яростно закричал: – Убийцы! – вырываясь, хватая палачей за горло, кусая их, одним словом, отчаянно сопротивляясь.

Солдаты стали проявлять нерешительность при виде столь яростной борьбы. Тогда один из них нанес Валлесу сзади столь сильный удар в поясницу прикладом ружья, что несчастный упал с глухим стоном.

Несомненно, ему сломали позвоночник. Затем в него выстрелили в упор из нескольких револьверов и проткнули тело штыками. Так как он все еще дышал, один из палачей приблизился и разрядил ему в ухо свое ружье. Часть его черепа была снесена. Тело Валлеса сбросили в канаву, чтобы оно лежало там, пока его кто–нибудь не подберет.

Только после этого подошли созерцатели этой сцены и, несмотря на обезобразившие его увечья, смогли установить его личность.

XXXII

«Радикал» от 30 мая 1872 года опубликовал следующее письмо служителя церкви Сен‑Томас д’Аквин, который во время Коммуны оказал версальцам услуги тем, что предотвратил их обстрел 80‑ммиллиметровыми орудиями.

Господину, графу Дарю,

Председателю Комиссии по расследованию мятежа 18‑го марта.

Версаль.

Господин председатель.

Я только что прочел в книге под названием «Парламентское расследование мятежа 18‑го марта» под заголовком «Свидетельства очевидцев» следующее показание штабс–капитана Гарсена.

«Все те, которые быи арестованы с оружием в руках, расстреливались в первое время, так сказать, в пылу боя. Но когда мы овладели левым берегом, больше расстрелов не было».

В сообщении маршала Макмагона об операциях версальской армии против мятежников в Париже я нашел следующее заявление.

«Вечером 25‑го мая весь левый берег был наш, также как мосты через Сену».

Свидетельство капитана Гарсена, к сожалению, противоречит истине. Через четыре дня после 25‑го мая в казармах Дюпликс, расположенных на левом берегу возле Военной школы, умертвили моего сына и четырнадцать других несчастных жертв.

31‑го августа я направил министру юстиции жалобу по этому поводу, точную копию которой предлагаю вам. Сообщив о фактах, касавшихся моего сына, я потребовал розыска и наказания преступников.

До настоящего времени закон остается глухим к моему требованию, несмотря на широкую его огласку в связи с исчезновением моего ребенка.

Если все происходило так, как заявляет капитан Гарсен, то генерал, командовавший войсками на левом берегу, отдал бы приказы прекратить казни по окончании вечернего времени 25‑го мая. Если бы маршал Макмагон, действительно, приказал депешей от 28‑го мая приостановить все казни, как об этом объявил полковник, председательствовавший в военном трибунале, судившем членов Коммуны, то жандармский офицер по имени Ронколь, который распорядился о казнях в казармах Дюпликс, и его сообщники были бы привлечены к ответственности. Они понесли бы наказание за то, что, в нарушение приказов командования, убивали несчастных людей, не принимавших участия в уличных боях.

Но произошло ужасное событие. Утром 29‑го мая, когда я сдавал пушку у церкви Сен‑Томас д’Аквин, которую мы с сыном поклялись честью сохранить для государства, и ради чего рисковали жизнями, моего сына убили рядом с конюшней те, которые были обязаны его защищать.

Вследствие того, что я только что изложил, прошу вас, господин председатель, взять на себя труд опровергнуть свидетельство капитана Гарсена, которое в вопросе о казнях полностью противоречит истине.

С уважением, господин председатель и т. д.

Подпись: Ж. Лоде

Точная копия письма от 28‑го марта 1872 года за номером 158 направлена графу Дарю, который подтвердил его получение.

Подпись: Ж Лоде.

Париж, 23‑го мая 1872 года.

XXXIII

Осужденные военным трибуналом на смерть люди впоследствии расстреливались в Булонском лесу. В случаях, когда число осужденных превышало десять человек, расстрельные взводы заменялись пулеметными расчетами. (Газета «Париж» от 9‑го июня.)

Прогулки в Булонском лесу были запрещены.

Запрещалось входить туда без сопровождения взвода солдат, и тем более выходить оттуда. (Газета «Париж» от 15‑го июня.)

XXXIV

Один смуглый, дородный парень с копной черных волос на голове, сел на углу улицы Мира и отказался идти дальше, грозя людям кулаком и скрипя зубами. После нескольких попыток заставить его идти один из солдат потерял терпение и дважды ткнул парня штыком, требуя подняться и продолжать движение вместе со всеми. Как и ожидалось, это не возымело действия, тогда парня схватили и посадили на лошадь, с которой он быстро свалился и затем был привязан к ее хвосту и протащен по земле, подобно Брунхильде. Вскоре он ослаб от потери крови, перестал двигаться, был брошен в санитарный фургон, который повез его под крики и враждебные возгласы толпы. («Таймс» от 31‑го мая.)

Другого пленника, который отказывался идти, потащили по дороге за руки и волосы. («Таймс» от 30‑го мая.)

Близ парка Монсо схватили мужа и жену, приказав двигаться к Вандомской площади, до которой было полторы мили. Супруги были инвалидами и не могли идти так далеко. Женщина села на край тротуара и отказывалась сделать, хотя бы один шаг, несмотря на мольбы мужа. Она не двигалась с места, и они оба сели на колени возле друг друга, упрашивая сопровождавших жандармов пристрелить их сразу, если это должно было случиться. В них выстрелили двадцать револьверов, но они продолжали дышать. Тогда револьверы разрядили повторно, и они умерли. Жандармы поехали дальше, оставив тела убитых. («Таймс» от 29‑го мая.)

XXXV

31‑го мая консервативная газета «Триколор» писала:

Воскресным утром 24‑го мая в канавах Пасси было расстреляно сто одиннадцать из двух тысяч федералов. И это случилось при обстоятельствах, которые свидетельствуют о том, что (заключительные слова этой бестолковой фразы следует дать в оригинале) победа (etait entree dans toute la maturite de la situation) вступила в зрелую фазу ситуации.

– Пусть седые выйдут из строя, – скомандовал генерал Галифе, который руководил казнью. Число вышедших седоволосых федералов равнялось ста одиннадцати!

Их положение отягчало то, что они были современниками июня 1848 года.

Существует новая ретро–синоптическая теория, которая уводит нас в далекое прошлое.

Брюссельская газета «Либерте» опубликовала следующее заявление, подписанное очевидцами событий, которые происходили в Ла Муэтте 26‑го мая 1871 года:

«26‑го мая мы составили часть колонны пленников, которая покинула в 8 утра бульвар Малешерб и отправилась в Версаль. У замка Ла Муэтте была сделана остановка, где генерал Галифе, спустившись с лошади, прошел мимо наших рядов и отобрал часть пленников. Он указал солдатам на 83 мужчин и трех женщин. Их отвели к насыпи укреплений и расстреляли на наших глазах. После этого генерал сказал нам: – Меня зовут Галифе. Ваши газеты в Париже меня достаточно ославили. Теперь я беру реванш.

Оттуда мы пошли в Версаль. Во время этого перехода нам пришлось снова наблюдать ужасающие казни двух женщин и трех мужчин, которые, упав от истощения, не могли поспеть за колонной, и были заколоты штыками городовыми, сопровождавшими колонну».

Под заявлением стояли подписи двенадцати человек с указанием профессий и адресов.

Колонна пленников остановилась на авеню Урик и выстроилась по четыре–пять человек в шеренги на тротуаре у дороги. Генерал, маркиз де Галифе и члены его штаба спешились и стали производить осмотр строй пленников слева и вблизи от того места, где стоял я. Медленно двигаясь вдоль рядов, словно инспектируя их, генерал периодически останавливался и хлопал человека по плечу или вызывал его из заднего ряда. В большинстве случаев, без дальнейших разговоров, отобранного пленника отводили в центр дороги, где вскоре сформировалась отдельная небольшая колонна…. Эти пленники, очевидно, знали, что настал их последний час, и было ужасно интересно наблюдать различие в их поведении. Один, уже имевший ранение, в рубашке, пропитанной кровью, опустился на дорогу и стонал от боли, другие беззвучно плакали. Два солдата, предполагаемые дезертиры, бледные, но сохранявшие присутствие духа, общались с другими пленниками, как будто были знакомы с ними раньше. Некоторые вызывающе улыбались…. Ужасно было наблюдать, как один человек отбирает группу себе подобных, чтобы предать ее через несколько минут насильственной смерти без всякого суда…. В несколько шагах от меня офицер, верхом на коне, указал генералу Галифе на женщину и мужчину, как особо опасных преступников. Женщина, вырвавшись из строя, бросилась на колени и распростерла руки, вымаливая пощады и доказывая свою невиновность в эмоциональных выражениях. Генерал выдержал паузу, и затем с непроницаемым лицом, в бесстрастной манере сказал: – Мадам, я побывал во всех театрах Парижа, ваша игра меня не впечатляет (ce n’est la peine de jouer la comedie)…. Я последовал за генералом вдоль строя, все еще оставаясь пленником, но удостоенный специального эскорта виде двух верховых стрелков, и попытался определить, что руководило им в выборе жертв. В результате наблюдений я пришел к выводу, что в этот день не везло тем пленникам, которые были заметно выше ростом, неряшливее, чище, старше или некрасивее, чем соседи по строю. Один пленник, особенно, поразил меня тем, что был обязан своим скорым освобождением от этого бренного мира своему сломанному носу. Не будь этого, он располагал бы обыкновенным лицом, а рост не позволял ему скрыть свое увечье. К отобранным пленникам вызвали расстрельную команду, а колонна возобновила движение, оставив жертвы позади. Через несколько минут позади нас началась беспорядочная стрельба, продолжавшаяся около четверти часа. Так осуществлялась казнь скопом этих бедняг, приговоренных к смерти. («Дейли ньюс» от 8‑го июня 1871 года).

Вчера (в воскресенье 28‑го мая) около часа появился генерал галифе во главе колонны пленников из 6 000 человек. В их измученных лицах и потупленных взглядах нельзя было заметить не искорки надежды. Они явно приготовились к худшему и равнодушно тащились, словно не стоило идти в Версаль только для того, чтобы быть расстрелянным, в то время как немедленная казнь избавила бы их от страданий. Казалось, Галифе придерживался того же мнения, и остановил колонну чуть дальше Триумфальной колонны. Он отобрал 82 человека и немедленно расстрелял их. Вскоре после этого в парк Монсо привели группу из двадцати пожарных и расстреляли. («Таймс» от 31‑го мая 1871 года).

XXXVI

Вот копия письма, присланного мне из версальского генштаба, которое, вероятно, еще хранится там под номером 28.

Начальнику генштаба.

Генерал, меня ошибочно приняли за господина Бофона, и это раздражает меня, тем более что его небрежение приписывают мне.

Разумеется, я не терял времени в течение этих пятнадцати дней. Я организовал целый легион бойцов. Им приказано разбежаться при приближении войск, и, таким образом, внести беспорядок в ряды федералов.

Средства, рекомендованные Комитетом А, вероятно, осуществимы. Я воспользуюсь ими. Можно сделать очень многое всего лишь с тысячью пьяниц.

XXXVII

Вот, согласно весьма приблизительному отчету генерала Апперта, контингент, обеспеченный за счет различных профессий.

528 ювелиров, 128 производителей картона, 210 шляпников, 328 плотников, 1 065 служащих, 1 491 сапожник, 206 портных, 172 позолотчика, 636 мебельщиков, 1 598 торговых служащих, 98 инструментальщиков, 227 жестянщиков, 224 литейщика, 182 гравировщика, 179 часовщиков, 819 наборщиков, 159 печатников по цветной бумаге, 106 учителей, 2 901 поденщик, 2 293 каменщика, 1 659 столяров, 193 кружевниц, 863 маляра, 106 переплетчиков, 283 скульптора, 2 664 кузнеца и механика, 861 закройщиков, 347 кожевников, 157 формовщиков, 766 каменотесов.

Примечательно дело шпиона из От—Бруйер, из–за которого уже осудили несколько человек. Шпион – юноша двадцатилетнего возраста, уже не дитя, как утверждали реакционеры, – производил корректировку обстрела противником позиций федералов. Представ перед военным трибуналом, состоявшим из командующего армейским корпусом Ла Сесилии, делегата от Коммуны Жоаннара и командиров всех батальонов, он признал, что получил от версальцев план позиций федералов и получил за услуги двадцать франков в вознаграждение. Его приговорили к смерти единогласно. Во время казни Жоаннар и Грандье, адъютант Ла Сесилии, разъяснил осужденному, что его могут простить, если он сообщит имя сообщника, проживавшего в Монруже. Тот ответил: – Вы разбойники. Je vous emm… – Этот факт, в одиозном искажении, вменили несправедливо в вину как Жоаннару, так и Серизи, одному из пленных, расстрелянных в Сатори. Великий поэт обязан непризнанием самому себе.