Текст книги "История Парижской Коммуны 1871 года (ЛП)"

Автор книги: Проспер Оливье Лиссагарэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 35 страниц)

Сейчас всего лишь 9 часов вечера, и у нас есть еще время побывать на концерте в Тюильри. У входа граждане в сопровождении членов комиссии делают сборы средств в пользу вдов и сирот Коммуны. Огромные комнаты оживлены толчеей веселых и прилично одетых людей. Впервые импозантно одетые женщины рассаживаются на скамьях во дворе. В галереях играют три оркестра, но душой праздника является Маршальский зал, где мадмуазель Агар читает отрывки «Возмездия» Гюго в том самом месте, где десять месяцев раньше были свергнуты Бонапарт и его шайка. Моцарт, Мейербер, Россини, великие произведения искусства третировались в Империи как музыкальные непристойности. Из большого центрального окна мелодичная музыка разносится по саду, веселые огни сияют как звезды на зеленом газоне, мелькают между деревьев и окрашивают игру фонтанов. В беседках люди смеются, но величественные Елисейские поля, темные и пустынные, кажется, протестуют против этих популярных маэстро, которых не признавали. Версаль тоже протестует пожарищем, слабый отблеск которого освещает Триумфальную арку. Ее зловещая масса нависает над гражданской войной.

В 11 часов, когда люди расходятся, мы слышим шум со стороны часовни. Только что арестовали Шелшера. Его отвели в префектуру, откуда через несколько часов он был выпущен на свободу прокурором Риго.

На бульварах толпятся люди, возвращающиеся из театров. В кафе «Питерс» скандальное сборище штабных офицеров и проституток. Внезапно показываются национальные гвардейцы и разгоняют их. Мы следуем за гвардейцами до ратуши, где Ранвир, находившийся при исполнении служебных обязанностей, встречает их. Проводится короткая воспитательная беседа: женщины из Сен‑Лазара, офицеры, с лопатами и мотыгами, отправляются к траншеям.

1 час ночи. Париж мирно спит. Такова, мой друг, парижская вольница. Ты видел этот Париж размышляющим, плачущим, сражающимся, работающим, воодушевленным, приверженным братству, строгим в отношении порока. Его улицы, вольные в течение дня, неужто, менее безопасные в ночной тиши? Хотя бы потому, что его полиция ушла с улиц (177). Каждый парижанин представлен своим инстинктам, и где вы видите торжествующих дебоширов? Эти федералы, которые могли бы владеть миллиардами франков, живут на смехотворную плату в сравнении с их обычной зарплатой. Признаете ли вы, наконец, этот Париж, расстреливавшийся с 1789 года семь раз, и всегда готовый восстать ради спасения Франции? Вы спрашиваете, где его Программа? Ищите ее перед собой, а не в колеблющейся ратуше. А эти дымящиеся бастионы, взрывной героизм, женщины, объединившиеся мужчины разных профессий, рабочие всей земли, аплодирующие нашей битве, все монархи, все буржуа, ополчившиеся против нас, разве они не выражают достаточно громко нашу идею, а также то, что все мы сражаемся за равенство, право на труд, создание социального общества? Жаль Францию, если она не осознает этого! Немедленно иди и расскажи о том, что представляет собой Париж в действительности. Если он падет, какая жизнь тебя ожидает? Кто еще, кроме Парижа, имеет достаточно сил продолжать Революцию? Кто, кроме Парижа, одолеет клерикального монстра? Иди, расскажи об этом республиканским провинциям. «Эти пролетарии сражаются также и за того тебя, который завтра, возможно, станет ссыльным. Что касается представителей класса, угождающего верховной власти, которая воображает, что может править посредством периодических боен, то или и скажи им достаточно громко, чтобы они расстались со своими претензиями. «Кровь народа удобряет революционную ниву. Идея революционного Парижа поднимется из его горящего нутра и воодушевит сыновей убиенных на новую борьбу.

XXVI. Враг входит в Париж

«Ворота Сен‑Клу только что прорваны. Генерал Дуэ взял их штурмом».

(Обращение Тьера к префектам от 21 мая.)

Подошло время главного наступления. Ассамблея выстроилась в боевой порядок. 16‑го мая она отказалась признать республиканскую форму правления Франции и проголосовала за публичный молебен 417 из 420 голосами. 17‑го мая армия установила свои осадные орудия против ворот Ла Мюетта, Отей, Сен‑Клу, Пуан дю Жур, Исси. Батареи в тылу продолжали обстреливать крепостную ограду Пуан дю Жура и разрушать Пасси. Орудия Шато де Брекона разгромили кладбище Монмартра и доставали огнем площади Сен‑Пьер. Под обстрелом оказались пять округов.

18‑го мая вечером версальцы застали врасплох федералов Кашана, набросившись на них с криками «Да здравствует Коммуна!» Однако нам удалось остановить их продвижение на От—Бруйер. Доминиканские монахи, подававшие сигналы врагу из монастыря, были арестованы и отправлены в Форт де Бисетр.

19‑го мая. – Несмотря на приближение версальцев, наша оборона не стала более активной. 72‑й и 73‑й бастионы дали несколько беспорядочных залпов по деревне и форту Исси. От Пуан дю Жур до Порт—Майо у нас было единственное орудие у ворот Дофин с целью противостоять сотне версальских орудий и их фортификационным работам в Булонском лесу. Несколько баррикад у ворот Бино и Асниер, а также у Итальянского бульвара, два редута на площади Согласия и улице Катильон, ров на улице Рояль и другой на Трокадеро – это все, что сделал Совет за семь недель для обороны внутреннего пространства города. Не производилось никаких фортификационных работ у вокзала Монпарнас, Пантеона, холмов Монмартра, где два или три орудия вели 14‑го мая огонь лишь с теми последствиями, что убили наших собственных людей в Лаваллуа. На газоне Тюильри около двенадцати моряков уныло рыли дальше бесполезную траншею. Комитет общественного спасения, говорили они, не может найти рабочих, имея в своем распоряжении 1 500 бездельников в казармах Принц Эжен, 100 000 отсиживавшихся охранников и миллионы франков. Железная воля и сильное руководство могли еще все спасти, но мы находились в коме ужасной апатии. Состязания, ссоры и интриги поглощали всю энергию. Совет занимался мелочами и пустяками. Комитет общественного спасения множил романтические прокламации, которые никого не трогали. ЦК думал только о захвате власти, которую не был способен удержать, и 19‑го мая провозгласил себя управляющим военным министерством. Его члены настолько уверили себя в прочности своей власти, что один из них распоряжением, опубликованном в «Офисиель», приказал жителям Парижа «оставаться в своих домах в течение сорока восьми часов» под угрозой «сожжения их документов на право владения рентой». Они прилагались к удостоверениям личности.

Наши лучшие батальоны, сильно поредевшие и предоставленные самим себе, представляли собой остатки разгромленной армии. С начала апреля мы потеряли убитыми и ранеными 4 000 человек, 3 500 человек попали в плен. Теперь на позициях от Асниера до Нейи осталось 2 000 человек, и, возможно, 4 000 человек на позициях от Ла Муэтты до Пти—Ванва. Батальоны, предназначенные для обороны в Пасси, на позициях отсутствовали и располагались в домах, находившихся вдали от бастионов. Многие из их офицеров разбежались. На 36‑м и 70‑м бастионах, буквально накануне штурма, не было и двадцати артиллеристов. Не было и часовых.

Было ли это результатом измены? Заговорщики хвастали этим через несколько дней после захвата этих бастионов. Но ужасной бомбардировки достаточно, чтобы объяснить эти провалы. Кроме того, имела место преступная беспечность. Домбровский, уставший от борьбы с инертностью военного ведомства, был обескуражен, слишком часто отлучался в свою ставку на Вандомской площади, в то время как Комитет общественной безопасности, получив известие об оставлении бастионов, удовлетворился предостережением военному ведомству, вместо того чтобы поспешить на помощь и взять ситуацию под контроль.

В субботу, 20‑го мая, проявили себя штурмовые батареи. 300 морских пушек и осадных орудий, объединив свою огневую мощь, провозгласили начало конца.

В тот же день Де Бофон, которого не испугал арест Ласниера, послал обычного курьера сообщить начальнику генштаба версальских войск о том, что ворота Монруж, Ванв, Вожирар, Пуан–дю–Жур и Дофин полностью лишены сил обороны. Были немедленно отданы приказы сосредоточить войска. 21‑го мая версальцы были готовы наступать, так же как 3‑го и 12‑го мая, но в этот раз успех выглядел несомненным. Ворота Сен‑Клу были разнесены на обломки.

В течение нескольких дней Совет указывал на эту брешь начальнику генштаба Анри Продомму. Тот отвечал на манер Клюзере, дескать, меры приняты, что он даже ездил соорудить начиненную железом баррикаду перед этими воротами. Но, на самом деле, не пошевелил и пальцем. В воскресенье утром Лефрансэ, пересекая ров в месте разрушенного подъемного моста, примерно на расстоянии пятнадцати метров наткнулся на траншеи версальцев. Ошеломленный непосредственностью угрозы, он послал записку Делеклюзу, которая была потеряна.

В пол третьего дня под сенью Тюильри давали большой концерт для вдов и сирот Коммуны. Пришли тысячи людей. В зеленых аллеях мелькали яркие весенние платья женщин. Люди жадно вдыхали свежий аромат больших деревьев. В стороне, в двухстах метрах, на площади Согласия, рвались снаряды версальцев, внося диссонанс в бодрые звуки оркестров и бодрящее дыхание весны.

По окончании концерта штабной офицер поднялся на платформу дирижера оркестра. – Граждане, – сказал он, – Тьер пообещал вчера войти в Париж. Он не вошел, и никогда не войдет. Приглашаю вас придти сюда в следующее воскресенье, на это самое место, на второй концерт для вдов и сирот.

В тот самый час, в ту самую минуту, в момент орудийного выстрела, версальцы входили в Париж.

Ожидавшийся сигнал был подан, наконец, от ворот Сен‑Клу, но он исходил не от платных заговорщиков. Шпион–любитель Дюкатель проходил по этим кварталам, заметив, что все – ворота и бастионы – совершенно безлюдны. Тогда он взобрался на 64-ый бастион и, помахивая белым платком, стал кричать солдатам в траншеях. – Можете входить, здесь никого нет. – Подошел морской офицер, допросил Дюкателя, прошел развалины подъемного моста и смог сам убедиться, что бастионы и соседние дома брошены. Вернувшись в свои траншеи, офицер сообщил эту весть по телеграфу командующим соседних войсковых частей. Осадные батареи прекратили огонь, и солдаты из ближайших траншей просочились небольшими подразделениями за крепостную стену. Тьер, Макмагон и адмирал Потуан, которые находились тогда в Мон—Валерьене, телеграфировали в Версаль приказ привести в действие все дивизии.

Домбровский, отлучившийся на несколько часов из штаба в Ла—Муэтте, прибыл туда в четыре часа. Командир бастиона встретил его и сообщил о вступлении в город версальцев. Домбровский дал время офицеру закончить доклад, затем, повернувшись к одному из адъютантов, сказал с излишним хладнокровием для критической обстановки: – Отправляйтесь в морское министерство за батареей из семи пушек, предупредите такой–то и такой–то батальоны. Я сам буду командовать здесь. – Затем он также отправил депешу в Комитет общественной безопасности и военное министерство, а также послал батальон волонтеров занять ворота Отей.

В пять часов национальные гвардейцы без кепи, без оружия подняли тревогу на улицах Пасси. Некоторые офицеры с саблями наголо пытались остановить их. Федералы оставили свои дома, некоторые заряжали свои ружья, другие утверждали, что тревога ложная. Командир волонтеров собрал, сколько мог людей, и призвал их следовать за ним.

Эти волонтеры представляли собой войска, умевшие сражаться. Возле вокзала они увидели красные мундиры и встретили их залпом. Версальский офицер, сидевший верхом на коне и обнаживший саблю, хотел повести солдат в наступление, но пал от наших пуль. Его солдаты отступили. Федералы прочно закрепились на виадуке и в начале бульвара Мюрата, а также на набережной возле Йены. Мост перегородили баррикадой.

Депешу Домбровского доставили в Комитет общественной безопасности. Бийорэ, дежуривший в это время, немедленно проследовал в Совет. Участники собрания как раз судили Клюзере, и выступал Верморель. Бывший делегат Совета сидел в кресле и с безучастием, которое наивные люди принимали за талант, слушал оратора. Бийорэ, очень бледный, вошел и на мгновенье присел. Затем, поскольку Верморель продолжал, он крикнул ему: – Заканчивай! Заканчивай! У меня для собрания телеграмма большой важности. Я требую секретного заседания.

Верморель: – Пусть говорит гражданин Бийорэ.

Бийорэ поднялся и прочел депешу, которая слегка дрожала в его руке.

«Домбровский Военному министерству и Комитету общественной безопасности. Версальцы вошли в город через ворота Сен‑Клу. Принимаю меры, чтобы отбросить их. Если можете, пришлите подкрепления. Я отвечу за все» (178).

Сначала воцарилось тягостное молчание, нарушенное вскоре вопросами. – Часть батальонов вышла, – ответил Бийорэ. – Комитет общественной безопасности начеку.

Вскоре обсуждение возобновилось, и естественно, быстро закончилось. Совет оправдал Клюзере. Смехотворное наказание, предложенное Мио, вызвало только перешептывание. Пренебрегли единственным обличающим фактом – бездействием Клюзере во время его депутации. Затем участники собрания разбились по группам и стали комментировать депешу. Уверенность Домбровского, гарантии Бийорэ показались вполне достаточными для романтиков. Что касается общей уверенности, прочности бастионов, бессмертия дела, что касается ответственности Комитета общественной безопасности, то эти вопросы не обсуждались. Пусть каждый позаботится о получении информации сам, и в случае необходимости отправляется в свой округ.

Время растрачивалось на болтовню. Не было ни предложений, ни дебатов. Пробило восемь часов, и председатель закрыл заседание. Последнее заседание Совета! Никто не потребовал образования постоянного комитета, не призвал коллег дожидаться новостей здесь, вызвать для отчета Совету Комитет общественной безопасности. Никто не настаивал на том, чтобы в этот критический момент неопределенности, когда, возможно, следовало немедленно сымпровизировать план обороны или принять важное решение на случай катастрофы, пост защитников Парижа оставался в центре города, в ратуше, а не в соответствующих округах.

Так, Совет Коммуны устранился из истории и ратуши в момент величайшей опасности, когда версальцы вошли в Париж.

Такое же состояние прострации господствовало в военном ведомстве, где новость была получена в пять часов. Представители ЦК отправились к Делеклюзу, который выглядел спокойным и сказал то, во что многие поверили, будто уличные бои будут выгодны Коммуне. Когда пришел командир сектора Пуан–дю–Жур и доложил, что ничего серьезного не произошло, депутат принял его заявление без проверки. Начальник генштаба не счел необходимым даже сходить и лично провести рекогносцировку. К восьми часам он выдал невероятную депешу: «Наблюдательный пункт на Триумфальной арке отрицает вступление версальцев в город. По крайней мере, оттуда не видно что–либо подобное. Командир сектора (Рено) только что покинул мой кабинет. Он заявляет, что была только паника. Ворота Отей не прорваны. Если несколько версальцев и вошли, то они были отброшены назад. Я послал в качестве подкреплений одиннадцать батальонов и столько же офицеров генштаба, которые не оставят их, пока не доведут до позиций».

В то же время Тьер телеграфировал своим префектам: – Ворота Сен‑Клу пали под обстрелом наших пушек. Генерал Дуэ ворвался в город. – Двойная ложь. Ворота Сен‑Клу были открыты три дня, в течение которых версальцы не смели в них войти, а генерал Дуэ прошел через них очень робко, «гуськом», благодаря изменнику.

Ночью военное министерство несколько оживилось. Там толпились офицеры, спрашивая приказов. Генштаб не позволил бить в набат под предлогом того, что не следует пугать население. Некоторые члены Совета задумались, наконец, над планом обороны Парижа, обращая внимание на те стратегические пункты, о которых не вспоминали шесть недель. Когда возникла необходимость быстро сформулировать идею, метод и выдать точные инструкции, депутаты закрылись в своих кабинетах, чтобы составить прокламацию.

В то время как посреди Парижа, уверенного в своих попечителях, несколько человек без солдат, без информации готовились к сопротивлению, версальцы продолжали проникать в город сквозь бреши в обороне. Входя шеренга за шеренгой, они увеличивали свою численность, молча, под покровом сумерек. Постепенно они накопили силы между железной дорогой и оборонительными укреплениями. В 8 часов скопилось достаточно много солдат, чтобы разделить их на две колонны, одна из которых повернула налево, овладела бастионами 66 и 67, в то время как другая колонна пошла направо по дороге в Версаль. Первая колонна закрепилась в центре Пасси, заняв приют Сен‑Перин, церковь и площадь Отей. Другая колонна, разметав примитивную баррикаду, сооруженную на набережной в начале улицы Гийо, к часу ночи по улице Ренуара поднялась на площадь Трокадеро, не имевшую с этой стороны ни укреплений, ни защитников, и сразу же заняла ее.

В ратуше, наконец, собрались члены Комитета общественной безопасности. Пропал только Бийорэ, и не появился снова. Собравшиеся ничего не знали о численности и позиции неприятельских войск, но знали, что под покровом темноты враг вступил в Пасси. Штабные офицеры, посланные в Ла Муэтту разведать обстановку, вернулись с ободряющими вестями. Вслед за этим в 11 часов член Совета Осси вступил на улицу Бетховена, где были потушены огни. Вскоре его конь отказался двигаться вперед. Он поскользнулся и рухнул в большую лужу крови. Национальные гвардейцы, казалось, спали вдоль стен. Внезапно появились люди. Это были версальцы, сидевшие в засаде. Спящие были убитыми федералами.

Версальцы убивали федералов по эту сторону от стен Парижа, а Париж ничего не знал. Ночное небо было чистым, сияли звезды. Теплая ночь, благоухавшая ароматами. Театры заполнила публика, на бульварах царило оживленье и веселье, в освещенных кафе толпились посетители и повсюду молчали пушки. Такой тишины не знали три недели. Если бы «лучшая армия, которой Франция когда–либо владела», прошла по набережным и бульварам беспрепятственно, одним махом, без единого выстрела, если бы она сокрушила Коммуну Парижа.

Добровольцы удерживали железнодорожное полотно до полуночи, затем измученные, оставшиеся без подкреплений, отступили на Ла Муэтту. За ними последовал генерал Клиншан, занял ворота Отей, прошел ворота Пасси и далее двинулся к штабу Домбровского. 50 добровольцев некоторое время держались в Шато, но обойденные с востока, под угрозой быть отрезанными от Трокадеро, в пол первого ночи, они отступили на Елисейские поля.

На левом берегу генерал Сисси весь вечер концентрировал войска в двухстах метрах от крепостной стены. В полночь его саперы перебрались через ров, взобрались на бастионы, не встретив даже часового, и открыли Севрские и Версальские ворота.

В три часа ночи версальцы наводнили Париж через пять зияющих ран – ворот Пасси, Отей, Сен‑Клу, Севрских и Версальских. Большая часть пятнадцатого округа была оккупирована. Захвачены Муэтта, все Пасси и холмы Трокадеро, а также пороховой погреб на улице Бетховена, огромные катакомбы под шестнадцатым округом, которые были набиты 3 000 бочек пороха, миллионами патронов, тысячами снарядов. В пять часов первый версальский снаряд упал на дворец Почетного легиона. Как и в утро 2‑го декабря Париж спал.

XXVII. Нашествие продолжается

Генералы, командовавшие вступлением в Париж, великие полководцы.

(Выступление Тьера на Национальной Ассамблее 22 мая 1871 г.)

В 2 часа Домбровский прибыл в ратушу, бледный и удрученный. Его грудь была посечена осколками камней, разлетевшихся после выстрела. Он сообщил Комитету общественной безопасности о вступлении версальцев в город, о захвате неожиданным ударом Пасси, о своих бесполезных попытках собрать людей. Так как от него требовали новостей, так как их удивило столь быстрое вторжение, значит, настолько мало Комитет знал военную ситуацию, Домбровский, неверно их понявший, воскликнул: – Что! Комитет общественной безопасности принимает меня за предателя! Моя жизнь принадлежит Коммуне. – Его жестикуляция и голос свидетельствовали о глубоком отчаянии.

Утро было теплым и светлым, как предыдущим днем. На призыв к оружию, набат, откликнулись три–четыре тысячи человек, поспешивших к Тюильри, ратуше и военному ведомству. Но сотни других в этот момент бросили свои посты, покинули Пасси и оставили пятнадцатый округ. Федералы Пти—Ванв вернулись в Париж в пять часов и, увидев, что Трокадеро занят версальцами, отказались держаться до конца. На левом берегу, на площади Св. Клотильды, некоторые офицеры пытались остановить национальных гвардейцев, но те не подчинились. – Сейчас настало время войны баррикад, – утверждали они, – каждый должен быть в своем квартале. – Они пробились на площадь Почетного легиона. К ним была обращена прокламация Делеклюза.

Роковая прокламация, расклеенная на стенах, начиналась так:

«Довольно военщины! Никаких больше штабных офицеров в мундирах, расшитых золотом! Уступите место народу, безоружным бойцам! Пробил час революционной войны! Народ ничего не знает об учебных маневрах. Но когда у людей оружие в руках, под их ногами мостовая, они не боятся стратегов монархической школы!»

Когда военный министр клеймит дисциплину, кто будет подчиняться? Когда он отвергает любой метод, кто прислушается к разумным доводам? Так, мы видим сотни человек, отказывающихся уйти с мостовых улиц, не обращающих никакого внимания на агонизирующие соседние кварталы, остающихся неподвижными до последнего часа, ожидающих, когда придет армия и одолеет их.

В 5 часов утра началось официальное отступление. Начальник генштаба Анри Продомм поспешно эвакуировал военное ведомство, без выноса или уничтожения документов. На следующий день они попали в руки версальцев и послужили основанием для привлечения к суду военных трибуналов тысяч жертв.

Покидая военное министерство, Делеклюз встретился с Брюнелем, которого выпустили на свободу лишь предыдущим вечером. Он сразу же собрал легион и предложил свои услуги, поскольку был одним из тех убежденных людей, которых нельзя было потрясти даже самым несправедливым судебным решением. Делеклюз приказал ему защищать площадь Согласия. Брюнель туда направился и расположил 150 стрелков, три 40‑миллиметровых орудия, одно 12‑миллиметровое орудие и два 7‑миллиметровых на террасе Тюильри и по берегу реки. Он обеспечил редут Сен‑Флорентен пулеметом и 4‑милиметровым орудием, редут на улице Рояль, и у входа на площадь Согласия двумя 12‑миллиметровыми орудиями.

В зоне, расположенной перед позициями Брюнеля, на площади Бован, некоторые бойцы 8‑го легиона предприняли тщетные усилия остановить беглецов из Пасси и Отея, а затем занялись приведением собственного квартала в надлежащее состояние обороны. В Сен‑Оноре Фобурга соорудили баррикады до Английской набережной, а также на улице Сюрезн и в Вий—Левеке. Воздвигли заграждения на площади Св. Августина, в начале бульвара Усмана, перед бульваром Малешерб, когда показались версальцы.

Рано утром они начали наступление. В 5.30 Дуэ, Клешан и Ладмиро, пройдя вдоль редутов, вступили на авеню Великой армии. Артиллеристы Порт—Мэйо, обернувшись, увидели в тылу версальцев, с которыми соседствовали около десяти часов. Ни один часовой не предупредил их. Монтере провел своих бойцов через Терн. Он один с мальчишкой зарядил пушку в Порт—Мэйо, выстрелил последний снаряд по врагу и сумел уйти через Батиньоль.

Колонна Дуэ вновь поднялась по авеню до баррикады перед Триумфальной аркой, которую они заняли без боя. Федералы едва успели эвакуировать пушку, которую должны были установить на Триумфальной арке. Солдаты прошли по набережной и вошли на молчаливую площадь Согласия. Неожиданно открыли огонь с террасы Тюильри. Встретив залп в упор, версальцы бежали до дворца Промышленности, понеся большие потери убитыми.

Слева солдаты заняли брошенные Елисейские поля, и, пройдя по улицам Морни и Абатуччи, появились на площади Св. Августина, где баррикады, едва начавшие строиться, не могли оказать сопротивления, а к 7.30 версальцы закрепились в казармах Пепиньер. Федералы создали вторую линию обороны, закрыв вход на бульвар Малешерб в начале улицы Буасси д’Англэ.

Слева от Дуэ, Клешан и Ладмиро продолжили движение вдоль редутов. Важные работы у ворот Бино, Курсей, Асниер и Клиши, направленные против укреплений версальцев, стали бесполезными, а также Терн, были заняты без серьезного штурма. В то же время одна из частей Клешана прошла мимо внешних редутов. Батальоны федералов в Нейи, Леваллуа—Перре и Сен‑Ке подверглись обстрелу ядрами с тыла – (это было их первым соприкосновением с вошедшими в Париж версальцами) – и многие федералы попали в плен. Другим удалось вернуться в Париж через ворота Бино, Асниер и Клиши, сея панику и слухи об измене в семнадцатом округе.

В Батиньоле всю ночь отбивали военный сбор, звали сторожей и молодежь. Батальон саперов бросился в бой с солдатами Клешана и открл пальбу перед парком Монсеро и Ваграмской площадью. В это время национальные гвардейцы, которых обманули красные штаны саперов, открыли по ним губительный огонь. Саперы отступили и оставили парк беззащитным. Версальцы его заняли и двинулись на Батиньоль.

Там их остановили баррикады, воздвигнутые со всех сторон. Слева, от площади Клиши до улицы Леви. В центре на улицах Лебуте, Ла—Кондамин и Ди Дам. Справа укрепили Фурш, равноценный позиции на площади Клиши. Вскоре Батиньоль стал серьезным внешним укреплением для Монмартра, нашей главной крепости.

Последний в течение семнадцати часов (179), молчаливо наблюдал вторжение войск версальцев. Утром колонны Дуэ и Ладмиро, их артиллерия и повозки встретились и перемешались на площади Трокадеро. Несколько снарядов, выпущенных с Монмартра (180), превратили эту сумятицу в беспорядочное бегство. Малейшее сопротивление вступившим войскам означало бы для Парижа второе 18 марта, но пушки Баттеса молчали.

Ужасная безалаберность, ее одной достаточно, чтобы порицать Совет, военное ведомство и делегатов Монмартра. 85 орудий и около двадцати пулеметов лежали там нечищеные и в беспорядке, и за эти восемь недель никто не удосужился их почистить. В изобилии имелись 70‑мм снаряды, но не было патронов. В Мулен де ла Галет имелись три 240‑мм пушки с лафетами, но отсутствовали брустверы, блиндажи и даже платформы. В 9 часов утра они еще не стреляли. После первого выстрела лафеты перевернулись в результате отдачи, и на установку этих орудий ушло много времени. Эти три орудия не были обеспечены достаточным количеством боеприпасов. Не было наземных и земляных фортификаций. Лишь несколько баррикад у внешних бульваров находились в начальной стадии строительства. В 9 часов Ла Сесилья послал адъютанта на Монмартр и выяснил, что оборона района находится в таком плачевном состоянии. Он немедленно отправил депеши в ратушу, убеждая членов Совета прибыть самим или, по крайней мере, прислать подкрепления людьми и боеприпасами.

То же происходило в это время на левом берегу в Военной школе. На виду ее артиллерийского парка версальцы маневрировали в Трокадеро с часа ночи, и ни одно орудие не послало в них снаряд. Кто же, в таком случае командовал школой?

С рассветом бригада Лангурьяна атаковала казармы на Марсовом поле. Федералы сопротивлялись несколько часов, и были выбиты только снарядами с Трокадеро, которые произвели пожары (181). Тогда они отошли к Военной школе и долго сдерживали натиск неприятельских сил, дав время Семнадцатому округу мобилизоваться. Забаррикадировали набережную до площади Почетного легиона, до улиц Лилля, Университетской, а бульвар Сен‑Жермен вплоть до улицы Сольферино. Полдюжины заговорщиков с нарукавными повязками во главе с Дурушо и Вригно быстро прошли по улице Бак, однако член Совета Сискар арестовал их перед малым Сен‑Томасом. В Дурушо попала пуля, помощники унесли его и воспользовались этой неудачей, чтобы не появляться снова. Улицы Бон, Верней и Сен‑Пер были оснащены в оборонительном отношении, воздвигнута баррикада на улице Севр у Аббэй–о–Буа.

Справа, солдаты Сисси беспрепятственно спустились по улице Вогирар до авеню Мэн. Другая колонна двигалась вдоль железной дороги и в 6.30 достигла вокзала Монпарнас. Эту позицию, чрезвычайно важную, совершенно проигнорировали. Ее защищали около двадцати человек, которые вскоре ощутили недостаток патронов. Они были вынуждены отступить к улице Ренн, где под огнем версальских войск соорудили баррикаду в начале улицы Вье Коломбье. На крайне правом фланге Сисси занял ворота Ванв и расположился вдоль всей железной дороге на западе.

Париж поднялся на грохот канонады и заявление Делеклюза. Магазины снова сразу закрылись, бульвары опустели и Париж, бывалый инсургент, вновь приобрел боевой вид. По улицам понеслись верховые курьеры и оставшиеся батальоны пришли к ратуше, где собрались члены ЦК, Артиллерийского комитета и других военных служб.

В 9 часов собрались на заседание двадцать членов Совета. И, о, чудо! Там оказался Феликс Пиа, который в то же утро призвал в своей газете «К оружию!» Он принял свой патриархальный вид. – Да, друзья, настал наш последний час. Что это значит для меня! Я сед, моя карьера кончилась. На какой более славный конец могу я надеяться, кроме как на баррикаде. Когда я вижу вокруг себя так много молодых людей, то опасаюсь за будущее Революции! – Затем он потребовал, чтобы записали имена присутствующих членов Совета, чтобы четко себе представлять, кто ответственно относится к своему долгу. Записав свое имя, старый комедиант со слезами на глазах удалился в убежище, превзойдя своим последним трусливым поступком все свои прежние подлости.

Эта бесплодная встреча проходила в обсуждении новостей дня, без всякого побуждения к действию, без предложения системы обороны. Федералы были предоставлены собственной энергии воодушевления, предоставлены самим себе. В течение всей последней ночи ни Домбровский, ни военное ведомство, ни ратуша не подумали о батальонах, оставшихся вне города. Отсюда каждый корпус не должен был ни от кого ожидать помощи, кроме как от собственной инициативности, собственных ресурсов, которые мог добыть, от сообразительности своих командиров.

При отсутствии ориентации множились прокламации. «Настоящие граждане, давайте восстанем! На баррикады! Враг внутри стен города. Никаких колебаний. Вперед, за Коммуну и свободу. К оружию!»

«Пусть Париж ощетинится баррикадами, и из–за этих импровизированных бастионов пусть обрушиваются на врагов боевые, гордые, смелые и победные кличи, ибо Париж в баррикадах нельзя уничтожить».