Текст книги "История Парижской Коммуны 1871 года (ЛП)"

Автор книги: Проспер Оливье Лиссагарэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 35 страниц)

XXXI. Последняя позиция Коммуны

Майор Сегойе был схвачен негодяями, оборонявшими Бастилию, и немедленно расстрелян без всякого уважения к законам войны.

(Из обращения Тьера к префектам 27‑го мая).

Солдаты, привыкшие к ночным сюрпризам, овладели брошенными баррикадами на улице Обервийе и бульваре Шапей. Со стороны Бастилии они заняли баррикаду на улице Сент‑Антуан на угловой улице Кастекс, Лионский вокзал и тюрьму Мазас. В третьем округе захватили все покинутые позиции на рынках и на площади Темпл. Версальцы добрались до первых домов бульвара Вольтера и обосновались в универмаге.

В темноте наши передовые дозоры у Бастилии захватили врасплох версальского офицера и расстреляли его «без всякого уважения к законам войны», заявил Тьер на следующий день. Как будто в течение четырех дней безжалостного расстрела тысяч пленников, – стариков, женщин и детей, – Тьер соблюдал какой–либо иной закон, кроме звериного.

С рассветом наступление возобновилось. В Ла Вийет версальцы, преодолев улицу Обервийе, сделали поворот и заняли брошенный газовый завод. В центре они дошли до цирка Наполеона. Справа, в двенадцатом округе, они ворвались на бастионы, расположенные ближе к реке, не встретив сопротивления. Один отряд вышел на набережную железной дороги на Винсеннес и занял вокзал, в то время как другой отряд овладел бульваром Мазас, авеню Лакюэ и просочился в Сент‑Антуанское предместье. Таким образом, оборону Бастилии сильно потеснили на правом фланге, в то время как войска с площади Роял атаковали ее с левого фланга через бульвар Бомаршэ.

Солнце не было способно посылать свои лучи. Пять дней артиллерийской канонады вызвали дождь, который часто сопровождает великие сражения. Огонь пушек утратил свой резкий, отрывистый голос, звучал приглушенными тонами. Люди, загнанные, промокшие до нитки, плохо различали позицию, с которой велась атака. Снаряды версальской батареи, установленной у Орлеанского вокзала, рвались у Сент‑Антуанского предместья. В 7 часов обозначилось присутствие солдат в начале предместья. Туда поспешили федералы с пушками. Если они не удержатся на этой позиции, Бастилия падет.

Они удержались. Улица д’Алигре соревновалась с авеню Лакюэ в самоотверженности. Сражаясь за каждый дом, федералы погибли, но не уступили и не отступили. Благодаря их самопожертвованию, полуразрушенные баррикады и дома Бастилии еще шесть часов выдерживали натиск версальцев. Каждый камень этого оплота Революции овеян легендой. Здесь вмонтирована в стену пуля, выпущенная в 1789 году в крепость. Упираясь в ту же стену, сыновья бойцов Июня защищали ту же улицу, что и их отцы. Здесь консерваторы 1848 года дали выход своему гневу. Но их гнев не шел ни в какое сравнение с яростью 1871 года. Дом на углу улицы Рокетт и угол улицы Шерантон исчезли, словно декорации на театральной сцене. И посреди этих руин, опаленные пожарами люди били из свой пушки, двадцать раз поднимали красный флаг, часто сбиваемый снарядами версальцев. Не рассчитывая победить целую армию, старый славный бастион, по крайней мере, пал с честью.

Сколько их было там в полдень? Сотни. Ибо к ночи сотни трупов лежали вокруг главной баррикады. Они погибли в бою или после боя на улице Крозатье, на улице д’Алигре. И как погибли! На улице Крозатье были окружен армейский артиллерист, перешедший на сторону народа 18‑го марта. – Мы расстреляем тебя, – кричали солдаты. Он, пожав плевами, ответил: – Умираем один раз! – Далее, сражался старик. Офицер с изощренной жестокостью захотел расстрелять его на куче мусора. – Я дрался бесстрашно, – сказал старик. – Имею право погибнуть более достойно.

И в самом деле, они повсюду умирали достойно. В тот же день Мильера, захваченного на левом берегу Сены, доставили в штаб Кисси. Имперский генерал, подпортивший себе репутацию безобразным дебошем и закончивший министерскую карьеру предательством (194), превратил свою штаб–квартиру в Люксембургском дворце в бойню на левом берегу. Во время Коммуны Мильер играл роль миротворца, его полемика в прессе носила доктринерский характер, но против него была обращена ненависть офицеров к каждому социалисту, ненависть Жюль Фавра. Убийца, штаб–капитан Гарсен (195), рассказал о своем преступлении с гордостью (196). Надо дать ему высказаться перед лицом истории.

«Мильера ввели, когда мы завтракали с генералом в ресторане «Де Турмон» близ Люксембургского дворца. Мы услышали шум и вышли. – Это Мильер, – сказали мне. Я позаботился о том, чтобы толпа не совершила самосуд. Он не вошел в Люксембург, остановился в воротах. Я спросил: – Вы Мильер? – Да, вы знаете, что я депутат. – Возможно, но я думаю, вы утратили свое депутатство. Кроме того, среди нас есть один депутат, месье де Кинсона, который опознает вас.

Затем я сказал Мильеру, что по приказу генерала, он будет расстрелян. Он спросил: – Почему?

Я ответил: – Мне известно ваше имя. Я читал ваши статьи, которые меня возмущали. (Вероятно, статьи о Жюль Фавре). Вы – змея, которую нужно раздавить ногами. Вы ненавидите общество. – Он остановился и сказал с величавым видом: – О, да! Я, действительно, ненавижу это общество. – Ну, вот, оно исторгнет вас, вы будете расстреляны. – Это судилище – варварство, жестокость. – А жестокости, которые вы совершали – думаете, они сойдут вам с рук? Во всяком случае, раз вы назвались Мильером, ничего изменить нельзя.

Генерал приказал, чтобы его расстреляли в Пантеоне на коленях, чтобы он попросил прощения у общества за весь вред, который ему нанес. Он отказался от расстрела на коленях. Я сказал: – Таков порядок. Вы будете расстреляны на коленях, и никак иначе. – Он разыграл короткую сцену, распахнув пальто и обнажив грудь перед расстрельным взводом. Я сказал: – Вы разыгрываете театр, хотите продемонстрировать, как вы умираете. Умрите спокойно, это будет самым лучшим. – Я свободен в своих предпочтениях и в служении своему Делу так, как хочу. – Пусть так, становитесь на колени. – Тогда он сказал: – Я сделаю это только в том случае, если вы заставите меня это сделать насильно. – Я приказал солдатам сделать это, и казнь свершилась. – Он воскликнул: – Да здравствует, человечество! – Он что–то еще говорил в агонии, когда упал на землю» (197).

Офицер поднялся по ступенькам, приблизился к трупу и выстрелил ему в левый висок из своего ружья. Голова Мильера отпрянула и вернулась на прежнее место. Развороченная, черная от пороха, она, казалось, смотрела на фронтон памятника.

– Да здравствует человечество! – Слова подразумевают два смысла. – Меня волнует свобода других народов столь же, как и свобода народа Франции, – говорил федерал реакционеру (198). В 1871 году, как и в 1793, Париж сражался за всех угнетенных.

Бастилия пала около двух часов, Ла Вийет еще сражалась. Утром баррикада на углу бульвара и улицы Фландр была сдана ее командиром. Федералы сосредоточились в тылу вдоль канала и забаррикадировали Крымскую улицу. Ротонда, призванная выдержать главный удар, была укреплена баррикадой на набережной Луары. 269-ый батальон, который участвовал в боях с врагом в течение двух дней, возобновил их, укрываясь за новыми позициями. Когда укрепленную линию от Ла Вийет сделали довольно протяженной, Ранвир и Пасседуэ отправились в двенадцатый округ за подкреплениями, где укрылись остатки всех батальонов.

Они толпились вокруг мэрии, которая распределяла жилье и разнарядки на продукты. У церкви располагалось шумное стойло лошадей и фургонов. Штабы и разные службы были учреждены на улице Гаксо в Сите Винсеннес, в ряде сооружений, перемежавшихся садиками.

Многочисленные баррикады в лабиринте улиц Менилмонтана были почти все обращены к бульвару. Стратегическая дорога, которая в этом районе выходит на Пер‑Лашез, холмы Шомона и внешний бульвар, даже не охранялась.

С высот крепостного вала различались вооруженные пруссаки. По условиям соглашения, ранее заключенного между Версалем и принцем Саксонским, немецкая армия с понедельника окружила Париж с севера и востока. Она перерезала Северную железную дорогу, заполнила набережную канала от Сен‑Дени солдатами, выставила часовых от Сен‑Дени до Шарантона, воздвигла укрепления на всех дорогах. С пяти часов вечера в четверг прошли строем от Фонтанэ, Ножена и Шарантона 5 000 баварцев, образовавших непреодолимый кордон от Марны до Монтрея. Вечером другой корпус из 5 000 человек с восьмьюдесятью орудиями занял Винсеннес. В 9 часов они окружили форт и разоружили федералов, которые пожелали вернуться в Париж. Ради версальцев они совершали более искусные обманные маневры. Уже во время осады пруссаки оказывали косвенную поддержку версальской армии. Их циничный сговор с французскими консерваторами вскрылся в течение восьми дней мая. Из всех преступлений Тьера самым одиозным было, несомненно, вовлечение захватчиков Франции в гражданский конфликт и обращение к ним за помощью в целях сокрушения Парижа.

К полудню разгорелся пожар в западной часть доков Ла—Вийет, обстрелы с обеих сторон воспламенили огромные хранилища бензина, нефти и горючих материалов. Пожары заставили нас оставить баррикады на улицах Фландр и Рике. Версальцев, пытавшихся форсировать канал на лодках, остановили баррикады Крымской улицы и Ротонды.

Виной, оставив в Бастилии несколько тысяч человек для обысков и расстрелов, продолжил наступление в двенадцатом округе. Баррикада на улице Рейи, на углу предместья Сен‑Антуан, несколько часов сдерживала солдат, обстреливавших ее с бульвара Мазас. В то же время версальцы, двигавшиеся строем по бульвару Мазас и улице Пикю, направлялись на площадь Трона, которую пытались обойти с фланга у крепостного вала. Артподготовка предваряла и прикрывала их на каждом шагу. Как правило, они заряжали пушки за углом дороги, которой хотели овладеть, выдвигали их, стреляли и тащили снова в укрытие. Федералы могли накрыть этого невидимого противника только с высот. Но координировать огонь артиллерии Коммуны было невозможно, ведь каждая баррикада стремилась обзавестись своим орудием, не заботясь о том, куда оно стреляет.

Никакой власти больше не существовало. В штабах господствовала полная неразбериха. О приближении врага узнавали только по прибытии выживших бойцов батальонов. Сумятица была так велика, что в этом месте, гибельном для предателей, можно было увидеть Дю Биссона в генеральской форме, появившегося из Ла Вийетты. Можно было встретить нескольких членов Совета, бродивших наугад в двенадцатом округе в полном неведении. Их абсолютно игнорировали. В пятницу их было двенадцать человек на улице Гаксо, когда прибыли представители ЦК и потребовали диктаторских полномочий. Им их предоставили, несмотря на некоторые протесты, добавили к ним Варлена. О Комитете общественной безопасности больше не слышали.

Единственный из членов Комитета, кто играл какую–то роль, был Ранвир, проявлявший в боях недюжинную энергию. В эти дни он был душой сопротивления Ла Вийетты и Бельвиля, воодушевляя бойцов, все замечая. 26‑го мая он выпустил прокламацию: «Граждане двенадцатого округа! Если вы сдадитесь, то знаете, какая вас ждет судьба. К оружию! Будьте бдительны по ночам. Прошу вас неукоснительно выполнять все наши приказы. Окажите поддержку девятнадцатому округу. Помогите отбросить врага. В этом ваша безопасность. Не ждите, когда атакуют Бельвиль. Вперед. Да здравствует Республика!»

Но очень мало людей читали это воззвание и внимали ему. Обстрелы с Монмартра, которые днем раньше крушили Бельвиль и Менилмонтан, крики, вид раненых, тащившихся от дома к дому в поисках спасения, слишком очевидные признаки приближавшегося конца, представляли собой обычное явление разгрома. Люди ожесточились и стали подозрительными. Любой человек, не в военном мундире, рисковал быть расстрелянным без поручительства хорошо известного деятеля. Вести, приходившие из разных районов Парижа, прибавляли боль и страдания. Все знали, что солдаты не щадили никого. Они расстреливали раненых, убивали даже врачей (199). Каждый человек в форме национального гвардейца, носивший военные сапоги, или чья одежда выдавала следы недавно отпоротых нашивок, расстреливался прямо на улице или во внутреннем дворике дома. Сдавшиеся бойцы, поверившие обещаниям сохранения жизни, убивались. Тысячи мужчин, женщин и детей, а также людей пожилого возраста гнали босиком в Версаль и часто убивали в пути. Достаточно было быть родственником бойца или предоставить ему убежище, чтобы разделить его судьбу. Производились бесчисленные казни так называемых «поджигателей».

Примерно в 6 часов сорок восемь жандармов, священнослужителей и гражданских лиц прошли по улице Гаксо мимо отряда федералов. Сначала полагали, что это солдаты, недавно взятые в плен. Они шли в полной тишине. Однако распространился слух, будто это были заложники из тюрьмы Ла Рокет, и что их ведут на расстрел. Вокруг них росла толпа, она следовала за ними, поругивала их, но воздерживалась от насилия. В 6.30 это шествие достигло Сите Винсеннес. Ворота закрылись и толпа рассеялась вокруг стен.

Заложников энергично подогнали к краю некоего подобия траншеи у стены. Конвойные взяли ружья наперевес. В это время один член Совета воскликнул: – Что вы делаете? Здесь пороховой погреб. Вы взорветесь. – Так он хотел отсрочить казнь. Другие федералы, несколько обескураженные, ходили от одной группы вооруженных людей к другой, пытаясь завязать разговор, погасить ярость. С ними отказывались говорить, им угрожали. Известности этих людей было недостаточно, чтобы спасти заложников от смерти.

Ружья стреляли со всех сторон. Заложники поочередно падали. Толпа за стенами тюрьмы аплодировала. И все же два дня солдаты, захваченные в плен, проходили через Бельвиль, не вызывая никакого ропота. Но те жандармы, шпионы и попы, которые целые двадцать лет попирали Париж, представляли собой Империю, буржуазию, расправы в самых отвратительных формах.

Тем же утром был расстрелян Жекер, сообщник Морни. Совет не знал, какой ему вынести приговор. Его покарал народ. За ним послали в тюрьму Ла Ракетт группу из четырех федералов. Он выглядел спокойным, даже разговаривал по пути. – Вы ошибаетесь, – говорил Жекер, – если думаете, что я преследовал выгоду. Те люди обманули меня. – Его расстреляли на пустыре, примыкавшем к Пер‑Лашез со стороны Шаронны.

В этот день войска версальцев не совершали больших передвижений. Корпуса Дуэ и Клиншана закрепились на бульваре Ришар—Ленуар. Двойная баррикада в тылу Батаклана остановила наступление на бульвар Вольтера. На улице Св. Себастьяна убили версальского генерала. Площадь Трона еще удерживалась федералами, благодаря баррикаде Филипп—Августы. Ротонда и доки Ла Вийетты тоже продолжали сопротивление. К концу дня пожары распространились на часть доков близ мэрии.

Вечером армия завершила окружение этих укреплений изогнутой линией, которая протянулась от боен Ла Вийетты к воротам Винсеннеса, пройдя через канал Св. Мартина, бульвар Ришар—Ленуар и улицу предместья Сент‑Антуан. Ладмиро и Виной заняли фланги, Дуэ и Клиншан – центр.

Ночь с пятницу на субботу была в Менилмонтане и Бельвиле, подвергавшихся обстрелам, темной и нервной. На углу каждой улицы часовые требовали пароля (Бушотт—Бельвиль). Часто этого не хватало. Следовало доказывать, что тебя послали с поручением. Каждый командир баррикады претендовал на право задерживать вас. Остатки батальонов продолжали прибывать в беспорядке. Они обременяли все дома. Большинство же, не находя укрытия, располагалось прямо под открытым небом среди разрывов снарядов. Эти люди всегда приветствовали криками: – Да здравствует Коммуна!

На проспекте Бельвиля несколько национальных гвардейцев несли гробы на своих перекрещенных мушкетах. Перед ними шли люди с факелами и отбивающими дробь барабанами. Эти бойцы, молчаливо хоронившие во время обстрела товарищей, представляли собой трогательное грандиозное зрелище. Они сами находились на пороге смерти.

Ночью оставили баррикады на Германской улице. Максимум тысяча человек сдерживала здесь 25 тысяч солдат Ладмиро. Почти все эти храбрые люди были резервистами или детьми.

Сырой рассвет субботнего утра предвещал зловещую перспективу. Стоял густой, пронизывающий туман. Земля пропиталась влагой. В дождевую погоду медленно поднимались клубы белого дыма. Обстрел продолжался. Федералы дрожали от холода и сырости в своей промокшей одежде.

С наступлением дня баррикады на стратегической дороге, у ворот Монтрея и Багноле были заняты версальцами, которые вошли в Шаронну, не встретив сопротивления. В 7 часов они захватили площадь Трона, оборонительные позиции на которой были брошены. У входа на бульвар Вольтера версальцы установили батарею из шести пушек напротив мэрии одиннадцатого округа. Отсюда офицеры, уверенные в победе, рассчитывали добиться громкого триумфа. Баррикада, которую они обстреливали весь день 27‑го мая, владела всего двумя пушками весьма неудачной конструкции. Многие снаряды версальцев разрывались у подножья статуи Вольтера, который, с сардонической усмешкой, казалось, напоминал буржуазным потомкам о славной заварухе, которую обещал им.

В Ла Вийетте солдаты, рассредоточившиеся по всем направлениям, прошли через укрепления и атаковали улицы Пуэбла и Крымскую. Их левый фланг, все еще увязший в боях на территории верхней части десятого округа, попытался овладеть всеми улицами, ведущими к бульвару Ла Вийетты. Батареи версальцев на улице Фландр, бастионах и в Ротонде сосредоточили свой огонь на батарее Монмартра и превзошли своей мощью холмы Шомона. Баррикада на улице Пуэбла пала к 10 часам. Матрос, остававшийся в одиночестве за ограждением из булыжников, поджидал версальцев. Он разрядил в них свой револьвер, а затем, с резаком в руке, бросился в гущу солдат. Наши стрелки упорно сдерживали противника, расположившегося во всех соседних улицах вплоть до улицы Меандье. На площади Фете два наших орудия держали под прицелом Крымскую улицу и поддерживали наш правый фланг.

В 11 часов 9–10 членов Совета встретились на улице Гаксо. Один из них, Жюль Аликс, которого его коллеги были вынуждены одергивать за экспансивность в период существования Коммуны, излучал оптимизм. Он полагал, что все идет к лучшему. В центре кварталы сравнялись с землей. Им надо только спуститься туда. Другие считали, что нужно сдаться пруссакам, которые передадут их версальцам. Так версальцы могли бы прекратить бойню. Один или два члена Совета доказывали абсурдность таких надежд и что, кроме того, федералы не позволят никому покинуть Париж. Их не слушали. Настроились всерьез реализовать свои планы, когда Ранвир, бродивший по всем углам с целью мобилизации людей на оборону холмов Шомон, вмешался в дискуссию, воскликнув: – Почему вы не воюете вместо разговоров! – Члены Совета рассеялись в разные стороны. Это была последняя встреча, когда эти люди вели бесплодные разговоры.

В это время версальцы заняли бастион 16. В полдень распространились слухи, что войска версальцев движутся через улицу Париж и бастионы. Толпа мужчин и женщин, изгнанных из домов обстрелами, устроилась у ворот Ромэнвиля, громко требуя разрешения убежать на соседние территории. В час ночи был опущен подъемный мост, чтобы дать проход беженцам. Толпа устремилась по мосту и рассеялась между домами деревни Лила. Когда несколько женщин и детей попытались пройти дальше и перебраться через баррикаду, перегораживавшую дорогу, сержант жандармерии Ромэнвилля бросился на них, крича пруссакам: – Стреляйте! Стреляйте в этих каналий! – Один прусский солдат выстрелил и ранил женщину.

Между тем подняли подъемный мост. Около четырех часов полковник Паран, верхом на коне, с трубачом перед собой, взял на себя инициативу съездить и попросить у пруссаков разрешения пройти. Бесполезное унижение. Прусский офицер сказал, что не может разрешить без приказа и что запросит Сен‑Дени.

В тот же день член Совета Арнольд, еще веривший в американское посредничество, подошел к немецкому аванпосту с письмом для мистера Вошберна. Его водили от одного офицера к другому, обращались довольно грубо и отправили назад с обещанием, что передадут письмо послу.

Около двух часов несколько версальских батальонов, захватили стратегическую дорогу, достигли Крымской улицы по улице Лила и вышли на подступы к укреплениям. Их остановили на улице Бельвиль. С площади Марше ударили три орудия в унисон с пушками, бившими с площади Фете для прикрытия холмов Шомон. Эти орудия в течение всего дня обслуживались всего лишь пятью артиллеристами, которые действовали, засучив рукава, без свидетелей, без командира и приказов. В пять часов пушки холмов замолчали, исчерпав боеприпасы. Артиллеристы присоединились к пехотинцам на улицах Меандье, Фессар и Дес Аннеле.

В пять часов Ферре привел на улицу Гаксо шеренгу солдат из казарм принца Евгения, перемещенных со среды в тюрьму Пти Рокетт, которую только что эвакуировали, как и Гранд Рокетт. Толпа глядела на них, не произнося ни единой угрозы, поскольку не питала никакой неприязни к солдатам, выходцам, как и она сама, из народа. Их разместили в церкви Бельвиля. Прибытие солдат имело фатальное последствие. Люди сбежались посмотреть, как их ведут, и оставили без присмотра площадь Фете. Ее заняли версальцы, последние защитники холмов отступили в предместье Темпла и на улицу Парижа.

Пока мы уступали позиции с фронта, нас атаковали с тыла. С четырех часов после полудня версальцы осаждали Пер‑Лашез, где находилось не более 200 федералов, настроенных решительно, но пренебрегающих дисциплиной и благоразумием. Офицеры не смогли заставить их занять позиции на валу. Пять тысяч версальцев окружили крепостную стену со всех сторон, в то время как артиллерия бастиона обрабатывала внутреннее пространство. Пушкам Коммуны не хватало боеприпасов с пополудни. В шесть часов версальцы, не смея, несмотря на подавляющее превосходство в численности, преодолеть ограду, начали бомбардировать большие ворота кладбища, которые вскоре раскрылись, хотя их и подпирала баррикада. Затем началось ожесточенное сражение. Укрываясь за гробницами, федералы отстаивали каждую пядь своего убежища. Они сходились с врагами в рукопашном бою. В склепах они сражались холодным оружием. Сцепившись, противники умирали в одной могиле. Быстро наступившие сумерки не прервали отчаянной битвы.

В субботу вечером в распоряжении федералов осталась только часть одиннадцатого и двенадцатого округов. Версальцы расположились на площади Фете, улице Фессар, улице Прадье вплоть до улицы Ребеваль, где, как и на бульваре, их остановили. Часть четырехугольника между улицами Фобург дю Темпл, Фоли Мерикур, Рокетт и внешним бульваром занимали федералы. Дуэ и Клиншан выжидали на бульваре Ришар—Ленуар момента, когда Виной и Ландмиро захватят высоты и вытеснят, таким образом, федералов под орудийный огонь.

Что это была за ночь для бойцов в последние часы! Шел проливной дождь. Пожары Ла Вийетты подсвечивали мрак ослепительным светом. Снаряды продолжали бомбардировать Бельвиль. Они достигали даже Багноле и ранили нескольких прусских солдат.

Раненые в больших количествах прибывали в мэрию двенадцатого округа. Не было ни врачей, ни лекарств, ни матрасов, ни одеял. Несчастные люди оставались без помощи. Версальцы, переодевшиеся в форму национальных гвардейцев, постреливали во дворе. Прибыли Мстители за Флоранса во главе со своим капитаном, красивым молодым человеком, который гарцевал верхом на коне. Трактирщица, исступленная, с перевязанным платком лбом, ругалась, созывала мужчин криком раненой львицы. В конвульсивно дергавшихся руках ружья стреляли наугад. Скрип повозок, угрозы, стенания, стрельба, вой снарядов смешались в безумном грохоте. Кому в эти роковые часы не приходило в голову сдаться? Новое несчастье приходило с каждым мгновеньем. Прибегал один гвардеец и восклицал: – Брошена баррикада на Прадье! – Другой сообщал: – Нужны люди на улицу Ребеваль. – Третий говорил: – Они бегут на улицу Пре. – Выслушивали эти сообщения, предвещавшие гибель, несколько членов Совета, среди которых были Тренке, Ферре, Варлен и Ранвир. Мучимые бессилием, проявившимся в эти восемь дней, лишенные сна и надежд, самые сильные люди переживали горькие чувства.

С четырех часов Виной и Ландмиро двинули войска вдоль бастионов по беззащитной стратегической дороге и вскоре соединились у Ромэнвильских ворот. К пяти часам войска заняли баррикаду на улице Ребеваль у бульвара Вийетты, и, пройдя по улице Венсан и через переезд Ренар, атаковали с тыла баррикады на улице Парижа. Мэрия двенадцатого округа до восьми часов занята не была. Баррикада на улице Парижа в углу бульвара оборонялась под руководством командира 191‑го батальона, а также пяти или шести гвардейцев, которые держались, пока не закончились боеприпасы.

Колонна войск, выступившая с бульвара Филиппа—Августа, к девяти часам вошла в тюрьму Рокетт и освободила заложников. Овладев Пер‑Лашезом днем раньше, версальцы могли занять брошенную тюрьму, по крайней мере, к 9 часам вечера. Задержка на 12 часов достаточно убедительно демонстрирует их пренебрежение к жизням заложников. Четырех заложников, сбежавших в субботу пополудни – среди которых находился епископ Сурат – задержали близ соседних баррикад и расстреляли перед тюрьмой Пти Рокетт.

В 9 часов территория сопротивления свелась к маленькому квадрату, образованному улицами Фобур дю Темпль. Труа Борне, Труа Куронне и бульваром Бельвиль. Сражались еще две–три улицы двенадцатого округа, а также улица Рампоно. Небольшая фаланга из 50 человек во главе с Варленом, Ферре и Гамбоном, обвязанными красными шарфами вокруг талии, и ружьями на плечах прошла по Елисейским полям и вышла из двенадцатого округа на бульвар. Великан–гаррибальдиец нес перед ними огромный красный флаг. Они вошли в одиннадцатый округ. Варлен с товарищами шел на защиту баррикады на стыке улиц Фобур дю Темпль и Фонтэн о Руа. Она была неприступна с фронта. Версальцам, овладевшим госпиталем Сен‑Луи, удалось обойти ее по улицам Сен‑Мор и Бишат.

В 10 часов у федералов почти не осталось пушек. Их окружали две трети армии. Что это значило? На улицах Фобур дю Темпль, Оберкампф, Сен‑Мор и Пармантье федералы еще хотели сражаться. Еще оставались в строю баррикады и дома, которые не были брошены. Артиллерия версальцев обстреливала их, пока у федералов не заканчивались боеприпасы. Истратив последний патрон, не в силах противостоять артобстрелам, они бросались на нацеленные на них мушкеты.

Постепенно стрельба затихала, все умолкало. К 10 часам последняя пушка федералов исчерпала боеприпасы на улице Парижа, которую захватили версальцы. Орудие, заряженное двойным зарядом, с ужасающим грохотом издало последний выдох Парижской Коммуны.

Последняя баррикада майских дней сохранялась на улице Рампоно. В течение четверти часа ее защищал последний федерал. Трижды он сбивал версальский флаг, водружавшийся на баррикаде улицы Парижа. В награду за свою храбрость последнему солдату Коммуны удалось избегнуть плена.

В 11 часов все было кончено. Площадь Согласия держалась два дня, холм Кай – два дня, Ла Вийетта – три дня, бульвар Вольтера – два с половиной дня. Из 79 членов Совета Коммуны, исполнявших свои обязанности на 21 мая, только Делеклюз погиб на баррикадах. Двое – Ж. Дюран и Р. Риго – были расстреляны. Двое – Брюнель и Верморель (умерший через несколько дней в Версале) были тяжело ранены. Трое – Одо, Прото и Франкель – легко ранены. Потери версальцев были небольшими. Мы потеряли 3 000 человек убитыми и ранеными. Потери армии в июне 1848 года и сопротивление инсургентов были, по сравнению с этим, более серьезными. Но инсургентам июня противостояли только 30 000 человек, в мае же им противостояли 130 000 солдат. Сражение в июне продолжалось только три дня. Битва федералов – восемь недель. В канун июня революционная армия сохраняла боеспособность, 21‑го мая ее не существовало. Наиболее смелые защитники пали в боях на передовой. Можно ли было совершить в Париже то, что не могли сделать эти 15 000 человек, погибшие вне города? Можно ли было совершить в Пантеоне и на Монмартре то, что не смогли сделать храбрецы Нейи, Асниера, Исси, Ванва и Кашана?

Захват форта Винсеннес состоялся в понедельник 29‑го мая. Этот форт, разоруженный по условиям мирного соглашения, не мог сыграть существенной роли в сражении. Его гарнизон состоял из 350 человек и 24 офицеров под командой командира легиона Фалто, ветерана войны в Польше и борьбы гарибальдийцев, одного из самых активных участников событий 18‑го марта. Ему предложили совершенно безопасное убежище, но он ответил, что чувство чести не позволяет ему бросить своих товарищей по оружию.

В субботу версальский штабист прибыл вести переговоры о капитуляции. Фалто потребовал свободного прохода не для себя, но для некоторых офицеров–иностранцев. Получив отказ версальцев, он совершил ошибку, обратившись с просьбой к немцам. Мак‑Магон, предвидя осаду, запросил помощи принца Саксонского, и немец выступил от имени своего коллеги–офицера (201). Во время переговоров генералу Виною удавалось поддерживать связь с местом, где несколько бесчестных человек предложили уничтожить непокорных федералов. Среди них был Мерле, опытный сапер и артиллерист, бывший унтер–офицер, умелый, энергичный и готовый скорее взорвать форт, чем сдать его. В пороховом погребе хранилось 1000 килограмм пороха и 400 000 патронов.

В воскресенье в 8 часов утра в комнате Мерле прозвучал выстрел. В комнату вошли и обнаружили его лежавшим на полу. Голова была прострелена выстрелом из револьвера. Беспорядок в комнате свидетельствовал о борьбе. Один капитан 99‑го батальона, выпущенный позднее версальцами, признался, что Мерле рассеял элементы электрической батареи, посредством которой собирался взорвать форт.

В понедельник, ближе к полудню, версальский полковник вновь предложил сдаться. Сражение в Париже завершилось сутки назад. Офицеры размышляли. Решили открыть ворота, и в три часа версальцы вступили в форт. Личный состав гарнизона, сложивший оружие, выстроился на краю плаца. Из строя отделили девять офицеров.

Ночью, у ям, в ста метрах от места, где пал герцог Энгиенский, этих офицеров поставили перед расстрельной командой. Один из них, полковник Делорм, повернулся к версальцам со словами: – Пощупайте мой пульс, если считаете, что я испугался.