Текст книги "История Парижской Коммуны 1871 года (ЛП)"

Автор книги: Проспер Оливье Лиссагарэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 35 страниц)

X. Коммуны в Марселе, Тулузе и Нарбонне

Со времени выборов 8‑го февраля, выступления реакции, назначения Тьера, состряпанного на скорую руку позорного мира, оживления монархистов, акты неповиновения и их разгром переживались жителями героического города Марселя столь же остро, как и в Париже. В Марселе вести о событиях 18‑го марта прозвучали во взрывоопасной обстановке. Тем не менее, люди ждали подробностей, когда 22‑го марта прибыла знаменитая депеша Рухе—Канробера.

Клубы, играющие большую роль в кипучей жизни Марселя, сразу же заполнились людьми. Благоразумные и расчетливые радикалы пошли в клуб Национальной гвардии. Простые люди встретились на ElDorado. Там они аплодировали Гастону Кремье, элегантному и изящному оратору, время от времени прибегавшему в своих выступлениях к эпиграммам, как например, было в Бордо. Гамбетта обязан ему своим избранием в Марселе в годы Империи. Кремье вначале поспешил в клуб Национальной гвардии. Он осудил Версаль, сказал участникам встречи, что нельзя позволять Республике погибнуть, но следует действовать. Клуб, хотя и возмущался депешей, предостерег оратора от спешки. Прокламации ЦК, говорили члены клуба, не имеют четкой политической направленности. Поскольку под ними подписи безвестных людей, эти прокламации могли исходить от бонапартистов.

Этот якобинский довод выглядел смешным в Марселе, где депеша Тьера послужила сигналом для волнений. От кого разило бонапартизмом – от этих безвестных людей, восставших против Версаля, или от Тьера, покровительствовавшего Рухе и его министрам, а также гордившегося предложением Канробера?

После речи Буше, заместителя прокурора Республики, Гастон Кремье отказался от своего первого импульсивного шага, и в сопровождении делегатов клуба пошел в ElDorado. Там он зачитал и прокомментировал парижскую Officiel, которую получил от префекта, и снял возбуждение толпы. – Власти Версаля ополчились на то, что называют мятежом Парижа, но они просчитались, их действия привели к возникновению Коммуны. Давайте поклянемся, что мы объединимся ради защиты правительства Парижа, единственного, которое признаем. – Участники встречи разошлись, готовые к борьбе, но решили дождаться благоприятного момента.

Таким образом, население еще сдерживало себя, когда префект вывел его из терпения своими чрезвычайно глупыми провокациями. Этот адмирал Кознье, незаурядный морской офицер, но политическое ничтожество, чувствуя себя явно не по себе в том окружении, в котором оказался, стал тупым орудием реакции. С 4‑го сентября он уже несколько раз конфликтовал с Национальной гвардией – гражданскими лицами, – которые уже провозглашали Коммуну и изгоняли иезуитов. Преподобный отец Тиссье, хотя отсутствовал в городе, все еще оставался лидером реакционных сил. Сдержанность он принимал за трусость. Подобно Тьеру, он считал себя 17‑го марта достаточно могущественным, чтобы нанести сокрушительный удар.

Вечером адмирал посовещался с мэром Борье, реликтом 1848 года, отметившимся во всех клерикально–либеральных коалициях, с прокурором Республики Гвибером, робким оппортунистом, и генералом Эспиваном де ла Вийебуазне, одним из тех жестоких карикатурных персонажей, которыми так изобилуют гражданские войны в Южной Америке. Это был упертый легитимист, слепой фанатик, воплощение папской энциклики, салонный шаркун и бывший член Смешанных комиссий 1851 года. («Энциклика о современных ошибках» является папским документом, осуждающим все формы либерализма. Смешанные комиссии были учреждены, фактически, в январе 1852 года после государственного переворота Луи Наполеона в декабре предшествующего года. В них входили префекты, прокуроры и отобранные чиновники для суда над оппозиционерами в районах, находившихся на осадном положении. Обвиняемым не позволяли свидетельствовать или высказывать свои мнения. Осудили 20 000 человек, и около половины из них отправили в Северную Африку и Кайенну.) Изгнанный во время войны народом из Лилля, он одинаково сетовал как на собственную неспособность, так и на свое прошлое. Он проповедовал на совещании лозунги попов и реакционеров и предложил, чтобы Национальная гвардия произвела военную демонстрацию поддержки Версаля. Он, без сомнения, потребовал бы большего, но гарнизон города состоял исключительно из остатков Восточной армии и нескольких артиллеристов из расформированных частей. Кознье, порядком сбитый с толку, одобрил демонстрацию, а также приказал мэру и полковнику Национальной гвардии провести ее подготовку.

23‑го марта в 7 часов утра прозвучал призыв к оружию. Остроумная идея префекта распространилась по городу, гражданские батальоны приготовились отдать ей должное. С 10 часов они стали прибывать на Cours du Сhapitre. Артиллерия Национальной гвардии тащилась по Cours St. Louis. В 12 часов стрелки, национальные гвардейцы, солдаты всех родов войск собрались, смешавшись, на Cours Belzunce. Вскоре все батальоны Belle–de–Maiи Endurre(106) прибыли в полном составе, в то время как батальонов порядка видно не было.

Испугавшись, муниципальный совет отмежевался от демонстрации и расклеил плакаты с обращением республиканцев. Клуб Национальной гвардии поддержал совет и потребовал возвращения Ассамблеи в Париж, а также освобождения от государственных функций всех сторонников Империи. Заместитель прокурора Буше подал в отставку.

Все это время гражданские батальоны маршировали под выкрики: – Да здравствует Париж! – К ним обращались ораторы из народа, и клуб, опасаясь неизбежного взрыва, послал Гастона Кремье, Буше и Фрайсине просить префекта отменить военный парад и сообщить содержание депеш из Парижа. Делегаты дискутировали с Кознье, когда снаружи поднялся ужасный шум. Префектура подверглась осаде.

В 4 часа батальоны, остававшиеся на месте в течение 6 часов, двинулись вперед под дробь барабанов. 12–13 тысяч человек, пройдя маршем по Canebiere и улице St. Ferreol, появились перед префектурой. Делегаты клуба попытались затеять с ними переговоры, когда прозвучал выстрел. Толпа бросилась в префектуру, арестовала префекта, двух его секретарей и генерала Оливье. Гастон Кремье рассказал с балкона о правах, завоеванных парижанами, и рекомендовал соблюдать порядок. Толпа ликовала, но все еще продолжала прибывать в префектуру и требовать оружия. Кремье сформировал два отряда и отправил их на металлургический завод Менпенти, где им были переданы ружья.

В ходе этой суматохи была сформирована комиссия из шести членов: Кремье, Жоба, носильщика Этьена, обувщика Мавиеля, механика Гайара и Аллерини, который вел беседы в толпе. Кремеье предложил освободить только что арестованных пленников, но со всех сторон закричали: – Держать их под поручительство. – Адмирала отвели в соседнюю комнату под строгим наблюдением и в соответствии со странной манией всех общественных движений – потребовали подать прошение об отставке. Кознье, проявив полное понимание, подписал то, что от него требовали (107).

Комиссия расклеила прокламации с уведомлением о том, что вся власть сосредоточена в ее руках, и что, сознавая необходимость кадровой поддержки, она призывает муниципальный совет и клуб Национальной гвардии прислать по три делегата. Совет выделил Давида Боска, Диссерви и Зидора, клуб – Буше, Карто и Фулжéра. На следующий день она выпустила умеренную прокламацию: «Марсель пожелал предотвратить гражданскую войну, спровоцированную циркулярами Версаля. Марсель поддержит законно сформированное Республиканское правительство с резиденцией в столице. Ведомственная комиссия, учрежденная с согласия всех республиканских групп, будет охранять республиканский строй до тех пор, пока ее не освободит от ее обязанностей правительство в Париже».

Имена членов муниципального совета и клуба успокоили средний класс. Реакционеры, однако, продолжали трубить тревогу, и под покровом ночи армия покинула город. Оставив префекта в ловушке, которую тот сам себе подстроил, трусливый Эспиван во время осады префектуры поспешил укрыться под сенью командующего Национальной гвардией по имени Спир, при помощи которого он получил впоследствии орден Почетного легиона за службу в целях восстановления порядка. В полночь он пробрался за город и присоединился к воинскому подразделению. Без помех со стороны граждан, убаюканных своей победой, он добрался до деревни Обань, примерно в 17 километрах от Марселя.

Итак, весь Марсель попал в руки народа. Победа была даже слишком полной для людей, подверженных экзальтации. Этот «город солнца» не терпит мягкие тона, его небо, поля, люди и все остальное предпочитают яркие краски. 24‑го марта гражданская стража водрузила красный флаг и уже считала Комиссию слишком покладистой. Зидор, Дессерви и Фулжéра, несмотря на свой статус, держались в стороне от префектуры. Карто поехал в Париж за информацией, и, таким образом, все бремя работы легло на Боска и Буше, который вместе с Гастоном Кремье стремился управлять движением. После того, как эти двое попытались доказать, что красный флаг неуместен и что удержание заложников бесполезно, они вскоре попали под подозрение и им стали угрожать. Вечером 24‑го марта Буше, весьма обескураженный, подал в отставку, но, когда Кремье пожаловался в клуб Национальной гвардии, согласился остаться на своем посту.

Об этих разногласиях уже поползли слухи по городу, и 25‑го марта Комиссия была вынуждена объявить, что «с муниципальным советом ее связывает полное согласие». Но в тот же день совет объявил себя единственной реальной властью и призвал Национальную гвардию очнуться от апатии. Лавируя между реакцией и народом, Комиссия затеяла ту жалкую игру, которая должна была закончиться только бесчестием.

В то время как либералы имитировали Тирара и депутатов от крайней Левой, на которых Дюфор ссылался в своих депешах, Эспиван во всем копировал Тьера. Он обобрал все административные департаменты Марселя. Финчасть гарнизона перебросили в Обань. Полторы тысячи гарибальдийцев из армии Вогез и солдаты, отправляющиеся в свои учебные части в Африке, оставались без хлеба, оплаты, без проездных документов. Они остались бы без приюта, если бы Гастон Кремье и Буше не похлопотали о том, чтобы совет назначил временно исполняющего обязанности квартирмейстера. Благодаря Комиссии, те, которые проливали кровь за Францию, получили хлеб и приют. В обращении к ним Гастон Кремье говорил: – Вы вспомните со временем братскую руку, которую мы вам протянули. – Он был восторженным энтузиастом, который воспринимал революции в несколько буколическом аспекте.

26‑го марта изоляция Комиссии стала еще более очевидной. Никто не ополчался на нее, но никто ее и не поддерживал. Почти все мэры департамента отказывались расклеивать ее прокламации, а в Арле демонстрация в поддержку красного флага потерпела неудачу. Пламенные натуры в префектуре не позаботились о том, чтобы объяснить смысл флага, который они развернули. И он свешивался на глазах у любопытных жителей Марселя с колокольни префектуры, неподвижный и немой, как загадка, в атмосфере гнетущей тишины.

Столица юго–запада страны тоже была свидетелем того, как умирает революционное движение. Тулузу затрясло от удара грома 18‑го марта. В предместье Св. Киприана проживало образованное и активное рабочее население, которое составляло саму основу Национальной гвардии, а с 19‑го марта гвардейцы сменялись на постах с возгласами: – Да здравствует Париж! – Группа революционеров вызвала префекта Дюпорталя, чтобы выяснить, он за или против Парижа. В течение месяца газета «Эмансипация», которой он руководил, вела кампанию против провинциалов, и он даже на публичных встречах подчеркивал свои республиканские взгляды. Но он был не из тех, кто берет на себя инициативу, и отказывался порвать с Версалем. Ему мешали, однако, клубы, обязывая офицеров Национальной гвардии давать клятву о защите Республики, и требовали патронов. Тьер, видя, что Дюпорталь, в конце концов, уступит им, назначил префектом, Кéратри, бывшего префекта полиции во время событий 4‑го сентября. Он прибыл в ночь с 21 на 22‑е марта в дом генерала дивизии Нансути, и когда ему сказали, что гарнизон состоит всего лишь из 600 солдат расформированных частей и что вся Национальная гвардия поддерживает Дюпорталя, он отбыл в Ажен.

23‑го марта Национальная гвардия приготовилась к военному смотру перед овладением арсеналом, когда Дюпорталь и мэр ринулись в Капитолий, ратушу Тулузы. Мэр заявил, что намеченный смотр не следует проводить, а Дюпорталь сообщил, что скорее подаст в отставку, чем поддержит движение. Генералы же, в страхе перед возмущением предместья, укрылись в арсенале. Мэр и муниципальный совет, понимая, что долго продолжать их платоническую игру невозможно, сбежали в свою очередь, поэтому Дюпорталь, оставшись в префектуре в одиночестве, принял облик великого революционера, тем более что пользовался поддержкой Национальной гвардии. Он лез из кожи вон, чтобы ободрить генералов, укрывшихся в арсенале, намекал им там на свою решимость поддерживать порядок в интересах версальских властей, законность которых только и признавал. Он настолько преуспел, что те порекомендовали Тьеру сохранить его у власти. Кéратри, основываясь на его заявлении, попросил помощи для захвата префектуры, и Дюпорталь предложил ему на следующий день, 24‑го марта, встретиться в присутствии офицеров ополчения и Национальной гвардии. Кéратри все понял и остался в Ажене.

Целью этой встречи было набрать, по просьбе Ассамблеи, добровольцев, готовых выступить против Парижа. Офицеры Национальной гвардии не только не прибыли в префектуру, но, наоборот, приготовились выступить против Кéратри. В час дня 2000 гвардейцев собрались на площади Капитолия и под развивающимся знаменем отправились в префектуру, где Дюпорталь принимал их офицеров. Один из них заявил, что вместо поддержки офицеры готовы выступить против Ассамблеи и что, если Тьер не помирится с Парижем, они провозгласят Коммуну. При ее упоминании со всех углов раздались крики: – Да здравствует Коммуна! Да здравствует Париж! – Распалившись, офицеры постановили арестовать Кéратри, провозгласили Коммуну и призвали Дюпорталя возглавить их. Он попытался увильнуть и предложил действовать, как неофициальный советник руководства Коммуны, но офицеры, ругая Дюпорталя за отступничество, побудили его выйти на площадь перед префектурой, где его приветствовали гвардейцы. Они вместе пошли в Капитолий.

Едва войдя в большую залу, вожаки шествия, видимо, немало смутились. Они предлагали председательство попеременно мэру, другим муниципальным советникам, которые потихоньку удалялись, и Дюпорталю, который покинул залу под предлогом необходимости составить манифест для зачтения с большого балкона. Манифест гласил: «Коммуна Тулузы объявляет Республику единой и неделимой, призывает депутатов от Парижа к посредничеству между правительством и великим городом, а Тьера – к роспуску Ассамблеи». Толпа приветствовала эту невразумительную Коммуну, которая верила депутатам левых и в подчинение Тьера провинциальному большинству.

Вечером ряд офицеров НГ учредили Исполком, состоявший, за двумя тремя исключениями, из обыкновенных болтунов, в него не входили основные лидеры движения. Исполком удовлетворился расклеиванием манифеста и пренебрег малейшими мерами предосторожности, даже необходимостью занять вокзал. Тем не менее, генералы не осмелились двинуться из своего арсенала, где к ним присоединился 26‑го марта первый председатель суда, генеральный прокурор, выступивший с призывом к населению сплотиться вокруг обитателей арсенала. Национальная гвардия хотела в ответ взять арсенал штурмом. Жители предместий уже начали стекаться к Капитолию. Однако исполком предпочел вступить в переговоры. Он уведомил арсенал, что пойдет на самороспуск, если власти назначат префекта–республиканца вместо Кéратри, и совершенно отмежевался от Дюпорталя, который, по правде говоря, ничего и не делал. Переговоры продолжались весь вечер, и национальные гвардейцы, утомленные и обманутые своими лидерами, также воображая, что все улажено, вернулись по домам.

Кéратри, прекрасно осведомленный обо всех провалах, прибыл следующим днем на вокзал с тремя эскадронами кавалерии, отправился к арсеналу, прервал переговоры и отдал приказ следовать маршем на город. В 1 час дня версальские войска, состоявшие из 200 кавалеристов и 600 разномастных солдат, начали операцию. Один отряд захватил мост Св. Киприана, чтобы отделить город от предместья, другой отряд последовал к префектуре, а третий отряд во главе с Нансути, Кéртари и магистратами двинулся маршем на Капитолий.

Около 300 человек разместились во дворах, окнах и на террасах. Версальцы развернули свои войска и расположили в ряд свои шесть орудий почти в 60 метрах от здания, безрассудно подставляя, таким образом, пехоту и артиллеристов под мушкеты повстанцев. Первый председатель суда и генеральный прокурор вышли на переговоры, но ничего не добились. Когда

Кéратри зачитывал свой акт о мятеже, его голос заглушили крики. Единственный холостой залп испугал бы солдат и артиллеристов, которых, возможно, толпа теснила, к тому же, с обоих флангов. Но руководители восстания бежали из Капитолия. Мужество немногих защитников еще могло бы обещать бой, но вмешалась Республиканская ассоциация. Она уговорила защитников уступить и спасла Кéратри. Префектуру захватили с такой же легкостью, и в тот же вечер Кéратри там обосновался. На следующий день члены Исполкома опубликовали манифест крайне пошлого содержания с целью обеспечить себе безнаказанность. Один из членов Исполкома умудрился быть назначенным мэром самим Кéратри.

Так, благородные рабочие Тулузы, поднявшиеся на лозунги – Да здравствует Париж! – были брошены в беде теми, кто поднял мятеж. Это была ужасная потеря для Парижа, ведь, если бы Коммуна в Тулузе победила, ее примеру последовал бы весь юг страны.

Разумный и энергичный деятель, в каких нуждались все революционные движения, проявил себя во время восстания в Нарбонне. Этот древний город, галл в энтузиазме и римлянин в стойкости, является истинным центром демократии в департаменте Ауда. Нигде в другом месте не было более энергичных протестов против недочетов Гамбетты. По этой же причине Национальная гвардия Нарбонна не получила еще мушкеты, в то время как Каркассон уже давно был вооружен. Получив весть о событиях 18‑го марта, Нарбонн не колебался, но высказался за Париж. По вопросу провозглашения Коммуны сразу обратились к Дижону, ссыльному Империи, деятелю твердых убеждений и твердого характера. Столь же скромный, как и решительный, Дижон предложил руководство борьбой своему товарищу по ссылке, Марку, признанному демократическому лидеру Ауды, одному из наиболее яростных оппонентов Гамбетты во время войны. Марку, искусный адвокат, боясь поддаться компромиссу и опасаясь энергичных действий Дижона в главном городе департамента, уговорил его отправиться в Нарбонн. Дижон прибыл туда 23‑го марта и вначале продумал переустройство муниципального совета на принципах Коммуны. Но после отказы мэра, Райналя, народ, выйдя их терпения, ворвался 24‑го марта в ратушу и, вооружившись мушкетами, хранившимися в совете, поставил у власти Дижона и его друзей. Он вышел на балкон, провозгласил единство Коммуны Нарбонна с Парижем и немедленно занялся мерами по организации обороны.

На следующий день Райналь пытался мобилизовать гарнизон. Некоторые роты выстроились у ратуши, но горожане, особенно женщины, достойные парижских сестер, разоружили солдат. Капитан и лейтенант были взяты заложниками. Остальные войска гарнизона вышли из города и укрылись в казармах Св. Бернара. Так как Райналь все еще продолжал попытки организовать сопротивление, народ арестовал его 26‑го марта, и Дижон вместе с тремя заложниками во главе отряда федералов овладел префектурой и выставил пикеты на вокзале и телеграфе. За оружием он отправился в арсенал, где, несмотря на приказ лейтенанта стрелять, солдаты сдали ружья. В тот же день прибыли делегаты из соседних Коммун, Дижон же сел за работу по расширению движения.

Он ясно сознавал, что восстания в департаментах вскоре иссякнут, если не будут хорошо скоординированы. Он хотел протянуть руку помощи повстанцам Тулузы и Марселя. Бéзье и Сет уже обещали ему свою поддержку. Он готовился отправиться в Бéзье, когда 28‑го марта прибыли две роты из Турко, за которыми вскоре последовали другие войска, направленные из Монпелье, Тулузы и Перпиньяна. С этого момента Дижон был вынужден защищаться. Он распорядился воздвигнуть баррикады, укрепил посты и приказал федералам быть готовыми отразить атаки и целиться по офицерам.

Позже мы вернемся к этой теме. Сейчас нас снова зовет Париж. Другие провинциальные движения явились мимолетными колебаниями. 28‑го марта, когда Париж еще праздновал победу, все Коммуны Франции уже пали, за исключением Марселя и Нарбонна.