Текст книги "Сквозь этажи"

Автор книги: Прийт Аймла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Ведро дентина

Лето – пора путешествий. Плохо, если у путешественника вдруг разболится зуб. Хорошо, если нет!

Лето – время работы на хуторе. Тоскливо сидеть зимой у пустого корыта. Хорошо, когда хлёбова вдоволь.

Летом я так и живу. Рабочие дни провожу в зубоврачебном кресле, а выходные – у свояка в деревне – рою колодец.

Кто из нас не сиживал у стоматолога! Пот ручьями, сам – краше в гроб кладут, рот разинут, сощуренные глаза устремлены на мучителя, от страха – мороз по коже, сделай мне немного дентина – одно удовольствие.

Кто из нас не углублял колодцев! Стоя внизу, наполняете ведро глинистым песком, отрываете его от вязкого дна, кричите «вира!», ваш свояк тянет веревку, и вся эта гадость пошла к небу, к самой поверхности земли.

Пока доктор не сверлит, а ковыряет своими кривыми железяками у тебя между зубов и подсчитывает, сколько их еще осталось, можно скосить на нее благодарный взгляд и заметить, что девушка еще совсем молоденькая, ресницы длинные, губы яркие, личико гладкое, глаза глазастые, интересно, а она замужем? Но уж когда аппарат взвыл и в катакомбах твоих зубов с воем затупляется одна головка бура за другой, а девушка спрашивает, дескать, не беспокоит ли, то будь уверен – настоящая пытка только начинается. Ты стараешься состроить мужественную мину. Но куда там. Счастлив тот, кто в этот момент сможет мысленно перенестись в другое место. Может, перенестись в колодец?

Пока свояк на тачке покатил всю эту дрянь куда подальше, ты пережидаешь, колодцем любуешься: вон уже седьмое кольцо видно, вон водичка уже сочится, лягушек еще нет, но куда они денутся. Правда, тачку увозят только после полных десяти ведер. Снова загремело ведро, ты его наполняешь, и оно со скрипом поехало наверх. Ворот, возможно, и выдержит. Допустим, веревка не оборвется. Но когда свояк бормочет, что руки уже занемели, то сразу представляешь – двадцать кило да с высоты пяти метров – это тебе не баран чихнул. Всякая летящая на темечко мелочь не в счет. Особенно, если стоя в ледяной воде, мысленно перенестись в другое место. Может, к доктору?

Опять она берет бур, он сохранился еще с царских времен и делает шестнадцать оборотов в минуту, но заводится безотказно. Если будет больно, сразу скажите! Пошло-поехало! Водичка журчит, лягушек пока нет, но куда они денутся. Запрокиньте голову! Что, нерв задело? Нет, просто песок в уши набился, и нижнее кольцо вроде бы хлябает. Не закрывайте рот, шлеп, опять комок глины. Сюда нужно поставить коронку. До верха же не доплюнуть?! Сплюньте! Сюда, сюда, наклонитесь влево! Да не под ноги же! А почему нет? Все равно под сапогом вода хлюпает… Ах, да: есть ведь такая пословица: не плюй в новый колодец, пока старый не запломбировали. Тачка поехала. Пока меняют бур – какое блаженство! Сделай, пожалуйста, немного серебра. Да-а, красивые у свояка ресницы. Интересно, а он женат? Нижний сегодня сверлить не будем, мне нужно уйти на полчаса раньше. Понятно, доктор тачку покатит. Дентину с верхом, и опять ведро над головой повисло. Ой, своячок, старичок, нос красный, халат белый, и в глазах рябит. Нашатырного спиртику? Лучше бы пивка. Вот вам направление, сделаете в центральной поликлинике рентген зуба.

Как-то раз я спросил своего милого доктора, о чем она думает, когда сверлит мои зубы. Тут такая жарища, ответила она, я бы с превеликим удовольствием залезла в глубокий колодец.

Как-то раз я спросил своего дорогого свояка, о чем он думает, когда раскачивает у меня над головой тяжеленное ведро. Да все думаю, что буром было бы легче, ответил он, включил, погудел – и готово дело.

Хорошо, что они не знакомы. Он хочет сверлить, она – залезть в колодец, а мне тогда что? Лишний человек XX века?

Но, с другой стороны, какой же я лишний? Вода журчит, губы алые, лягушек пока нет, волосы красивые, вьющиеся, глину поднимают – одно загляденье, зубы здоровые, интересно, как в смысле супружества? Сделай мне дентину – и я покачу тачку.

Замечательная песня

Что такое замечательная песня?

Та, заслышав которую, птицы умолкнут, кошки склонят головы набок, девушки прикроют глаза, парни присядут, матери упустят молоко, деды уронят слезу, хлеборобы сделают радио погромче, шоферы сбавят скорость, парикмахерши прервут разговор, заведующие помедлят поставить подпись, министры прекратят прием, центральные комитеты одобрительно улыбнутся…

Но нет, не молкнут птицы! И без того у них времени в обрез – попеть в теплынь. И вы говорите: вот, птицы виноваты…

Что такое соленая шутка?

Та, от которой цветы затрепещут на стебельках, птицы собьются с мелодии, кошки нырнут в подвалы, девушки покраснеют, парни загогочут, матери порежут пальцы хлебными ножами, деды вспомнят те еще времена, хлеборобы пригласят говорунов к столу, шоферы поддадут газу, парикмахерши подкрасят губы, заведующие вместо одной бумаги подпишут две, министры дадут обещания, центральные комитеты кивнут в знак согласия…

Но нет, не краснеют девушки! У этой шутки есть другой конец, намного пикантней, говорят они. И вы жалуетесь: вот, девушки виноваты…

Что такое крепкая дружба?

Та, познав которую, цветы сами просятся в руки, птицы садятся на плечи, кошки мурлычут, девушки обнимаются, парни дают клятвы, матери пекут пироги, деды хлебают гороховый суп, хлеборобы сочувствуют шефам, шоферы предлагают сломавшемуся бедолаге гаечный ключ, парикмахерши работают сверхурочно, заведующие нарушают инструкции, министры отрывают от себя последнее, центральные комитеты оказывают всестороннюю помощь…

Но нет, не нарушают инструкций заведующие! Друг познается в беде, думают они, но лучше жить без беды. И вы киваете: вот, заведующие виноваты…

Что такое высокий уровень?

Тот, при котором никто не вешает голову, потому что все убеждены, что достижению идеала мешает лишь одно звено длинной, надежной цепи. Да и к чему вообще замечательное, соленое, крепкое? Главное – найти виноватого. И всякий раз нового!

В одиночку

На балу хорошо, когда много народу: шумит, волнуется, кипит людское море.

В ванне, наоборот, спокойнее одному.

При лунном свете особенно приятно быть вдвоем. Под солнцем места уже побольше.

Скажем, для приличной драки нужна целая компания: врежешь одному, увернется, значит, другому достанется. Опять же слиняешь – не сразу заметят.

Выходит, возможностей в принципе две: индивидуально или коллективно.

Праздновать правильней сообща, а то и чокнуться не с кем. Можно, конечно, и с самим собой, но если в каждую руку взять по рюмке – закусывать неудобно: студень нос забивает.

А работать надо только заодно. Коллективная ответственность одна нас и спасает, массу наказать труднее. Одиночек в кабинетах только и делают, что снимают.

И речи быть не может о том, чтобы пойти на демонстрацию одному: не знаешь даже, где собираться. К тому же – один посреди города, с флагом… и не понять, то ли ты идешь мимо них, то ли они должны тебе махать.

Зато рождаемся мы поодиночке, даже близнецы. И умираем в одиночку, далее если отдать жизнь клянемся коллективно. Поэтому очень бы хотелось между двумя этими точками как-нибудь испытать подлинное одиночество. На середине жизни. В обществе самого себя. Время – только твое, пространство – только твое. Не в карцере, не в камере-одиночке – нет, в собственном доме. Утро – только твое! И чтобы до самого вечера. Безмятежный день – без забот, без помех, без притворства, без свидетелей и благодетелей, без опасности и утешений! Без тортов и флагов, но и без траура. И чтобы никто не кричал: «Урраа, праздник!»

В день танкистов, к примеру, мне не по себе – хотя и этот день проводят в моих интересах. Слишком сильно грохочет. И масленицы я боюсь. Как всякого маскарада. Обыденная игра в прятки не требует никаких приготовлений. Рокот общенародного отдыха и коллективный вздох облегчения действуют на меня, как сквозняк – так и хочется принюхаться. Именно в праздники кажется, что остальные появились на свет, только чтобы мешать тебе, и празднуют не что иное, как победу общества над тобой.

Где бы взять этот – так сказать – День благоденствия? Будем двигаться по солнцу: из 365 дней примерно 250 – будни, из них в настольном календаре всего 36 пустых. 22 выпадают на дни рождения. Из оставшихся 14 семь уйдут на командировки. Раз в квартал меня будут мучать язва, грипп, почечные колики и знакомые алкоголики. Три в уме. Один ветреный и один дождливый из головы вон, назначаю свой День благоденствия на 18 июня.

Встану вместе с солнцем в 5.03 и спать лягу вместе с ним – в 23.42. Никакой особой подготовки не требуется, отключаю телефон и… не успеваю.

Алло, слушаю. В кино? Нет, этот день мне не подходит. Эпохальный фильм? Посмотрю в другой раз, что-нибудь не такое знаменательное. Да что вы, я нисколько не игнорирую! Понимаю, незабываемый… Понимаю, в октябре. Запишите, что и я – как весь наш народ, но у меня уважительная причина. Хорошо, но строго между нами: у меня будет День благоденствия. Спасибо, что понимаете…

Алло, да, это я. Здравствуй, золотце! Да, все время. Лелею воспоминания, тешу себя надеждами, оглаживаю твою тень, целую твои следы – днем и ночью, напролет. Только не 18 июня. Нет, ссоры не затеваю, и не жду, чтоб просила. День благоденствия. Нет такого? Вот потому и будет, что у других нет.

Здравствуйте. Санэпидстанция? Травить тараканов? Только не в этот день. Нет, я не увиливаю. Нет, я их не коллекционирую. Нет, не выращиваю. Могу далее в вашей квартире, но в любой другой день, только не в этот. В крайнем случае могу повесить для них табличку: «Не размножаться!»

Мой день стал обрастать слухами. Из домоуправления пришло извещение – помогут с цветами. Благодарю и отвечаю, дескать, праздную без цветов. Отдел культуры поинтересовался, можно ли включить в план мероприятий. Соглашаюсь при условии, что план будут держать за семью замками. Районный комитет обещал поддержку. Прошу, чтобы плечо для поддержки было поуже, чтоб не высовывалось. Общество дружбы поинтересовалось, можно ли рассказать о прекрасном почине на встрече с индонезийцами. Разрешаю, но только на аэродроме, перед самым отлетом, и без переводчика.

Когда утром в День благоденствия я открыл глаза, общественность уже высыпала на улицы. Радио и телевизоры, почтовые голуби и стены домов, украшенные лозунгами и транспарантами, возвещали: «Да здравствует новая всенародная традиция – праздник всеобщего благоденствия!»

Товар – лицом

Дорогой друг! Итак, документы оформлены. Что было мое, стало твое, и хотя я не мог поздравить тебя с покупкой, но надеюсь, что мы останемся друзьями. Настало время сказать все начистоту.

Не сделав и ста километров, эта колымага опять встанет. Нет, ты не думай, бомбу я никуда не закладывал. Я сам понятия не имею, из-за какого угла тебя подстерегает выстрел – лопнет шина или в радиатор залетит крылышко вентилятора. Просто автозавод «Москвич» запрограммировал свою машину так, чтобы через каждые сто километров ты мог подышать свежим воздухом, полюбоваться летящими мимо машинами и… проголосовать им.

Движение – это сила: чем дальше катит твоя машина, тем бессильнее ты становишься. Но я надеюсь, мы останемся друзьями.

Говорю тебе: что движется, то снашивается, но не вздумай из-за этого ставить машину на прикол. Бензина эта тачка расходует стоя ровно столько же, сколько и на ходу. А счетчик спидометра на стоянке не крутится. На ходу, между прочим, тоже!

Я, кажется, говорил тебе, что время от времени надо подливать в картер масло, но забыл сказать, как часто. Лучше бы ежедневно. Я тебя честно предупредил, что свечи иногда нужно чистить, потому что над четвертой свечой, слава богу, мучиться не придется, потому как четвертый цилиндр все одно работать не будет – поршневое кольцо уже год как не то примерзло, не то расплавилось.

Но вот что тебе не грозит, как во всяких там лимузинах, – это удушающая жара во время долгой поездки. Воздухообмен у этого драндулета что надо. Убедиться в этом пара пустяков – в дождь в багажнике и на полу воды по колено. Зимой, когда она замерзает, в машину желательно садиться, надев коньки. Ноги не простынут, да и вперед легче двигаться, если эта телега вдруг не стронется с места. Моя жена стала очень неплохой конькобежкой. Так что и тут, я надеюсь, мы останемся друзьями.

Некоторые утверждают, что машина для настоящего мужчины – как любовница. Выходит, моя любовница стала твоей. Это звучало бы весьма аморально и могло бы навредить тебе в поездках за границу (надеюсь, ты не собираешься ездить туда на машине). Впрочем, что это за любовница? Какой идиот заведет себе любовницу со сломанной рукой, ревматизмом ног, вывихом бедра, катаром желудка, грудницей и скарлатиной?! По крайней мере, таких бешеных денег на любовницу вроде этой никто тратить не станет…

Кстати, говоря о скарлатине, я имел в виду пятна ржавчины по всему корпусу. Но я надеюсь, мы останемся друзьями.

Ты знаешь, продажа машины – это нечто вроде работорговли. Только не преследуется законом: если  р а б  продает  п о р а б о т и т е л я, то это не унижение человеческого достоинства, а скорее, освободительная борьба.

Мне хотелось бы немного остановиться на нашем крошечном разногласии. Ты упрекаешь меня, мол, я взял с тебя столько денег, а машина, мягко говоря, не бог весть какая новая. Видишь ли, таковы сегодняшние цены. Если у вещи есть крыша, но это не собачья конура, и если она сделана из жести и при этом не сенокосилка, если она вдобавок имеет колеса и при этом не пылесос, – уже один этот перечень сам по себе стоит трех тысяч. А если она еще и в состоянии двигаться, причем без подпихивания, как раз и выходят те самые шесть тысяч. Так что цена божеская. Ты же сам видел, как на наших глазах продали «виллис», который уместился в трех мешках из-под картошки? Покупатель, даже не заглядывая в мешки, с ходу предложил четыре тысячи. А продавец требовал шесть. И если в конце концов они сошлись на пяти с половиной, то лишь при условии, что мешки – с возвратом…

И все же я надеюсь, что мы останемся друзьями. Почему мне это так уж необходимо? Да потому, милый покупатель, что если очередной слух подтвердится и цены действительно поднимутся, то я хочу получить с тебя еще тысчонку. Не надейся, я тебя разыщу – дальше станции техобслуживания ты никуда не денешься.

Жильцы куда-то вышли

Утро в автобусе

– Да поднажмите там, поднажмите, спите вы, что ли?

– Как это сплю? Я по ночам-то спать не могу, то и дело просыпаюсь в холодном поту и думаю: влезу утром или не влезу?

– Да бросьте вы хныкать.

– Я не хнычу, а ною, потому что живу в постоянном страхе. Видали – руки у меня в таких тисках, что ни здрассте сказать, ни фигу показать.

– Ну, так двигайтесь дальше, а то вы своим позвоночником пропилите борозду на моей спине! Вас что, ноги не держат?

– Держат, держат, целых четыре, только половина – не мои… И это еще что, вчера хуже было: приложили мою правую руку к такой даме, которую, если б дело не в автобусе было, и в голову не пришло бы обнимать! Я для равновесия хотел было левой рукой обвить другую, получше, но руку увело в сторону, так она и ехала двадцать минут у одного верзилы в кармане брюк.

– Это же интересно – для развлечения посчитали его денежки…

– Ни копейки там не было. Зато потом палец целый день саднило – боже мой, чего только у людей в карманах не бывает! Кнопки! Каждый ведь норовит что-нибудь стащить с работы, тому парню, значит, больше нечего брать было…

– Вы хотите сказать, – кроме кнопок, у него в кармане ничего не было – даже билета?

– В таком положении требовать билет – все равно, что просить утопающего заплатить профсоюзный взнос!

– Выходит, по-вашему, билета и быть не должно?

– Да за такую езду автобусный парк нам еще доплачивать должен, как летчикам-испытателям, – пассажиру не пошевельнуться, как тут талон пробить?

– Послушайте, а прокомпостирован ли ваш билет?

– Можно подумать, вы контролер!

– Если б я мог хоть чуть-чуть пошевелиться, я бы вам это доказал.

– Ну-ну… Так вот, я не договорил про того верзилу с кнопками. Хотел я ему замечание сделать, а он без головы!

– Это не оправдание, талон все равно нужно прокомпостировать.

– Под потолком его голове места не хватило, и она с треском пробилась наружу – поэтому его видно было только по шейку! А голова торчит с той стороны. Он три остановки кричал, чтоб его выпустили, не то на работу опоздает – а слышали только те, кто на улице. Люди подумали, что это агитационный автобус, с громкоговорителем на крыше… Такая вот история. В автобусах объявления висят – приглашаем на курсы водителей автобусов, тоже мне искусство – водить это чудище! На пассажира куда как труднее выучиться!

– Опять захныкали. Чего вы добиваетесь? Автобусов у нас сколько надо, а вот пассажиров слишком много! Лучше скажите честно: билет прокомпостировали?

– Если на слово верите, то – да. Показать не могу, ни одной свободной конечности.

– У меня тоже руки заняты, зато вы можете взять его в зубы, а я проверю. Попробую повернуть голову.

– А что толку, если мне свою не повернуть? Кстати, эта мысль про зубы – рацпредложение. Вы же и талоны можете зубами пробивать. Тем, кому до компостера не дотянуться. Тогда вас можно было бы переименовать в передвижной компостер.

– Тише! Я анекдот слушаю.

– Вы что – по совместительству еще и фольклор собираете? Или запоминаете, чтоб и у вас было, что прихватить с работы?

– Содержание меня не интересует, голос надо запомнить. Те, кто в автобусе болтают, обычно забывают пробить билет. На конечной остановке задержу по голосу и оштрафую. Кстати, если вы не пробили, готовьте три рубля.

– Кстати о рублях, мне тоже вспомнился анекдот. Один художник хотел купить телевизор, а с заработками непруха, ну, он и начал деньги рисовать. За трояк просил полтора рубля.

– Чудак, что ж он так дешево?

– Ага, попались! Ведь за пятерку трешку не купили бы, верно?

– Если больше негде было бы взять, купил бы. Ну, так как у вас дела с билетом?

– Я предъявил бы вместо билета что-нибудь другое, например, еще один анекдот.

– А, черт, прижали-таки!

– Попробуйте докажите!

– Да я не о вас! Меня дверью прижали! Проклятый водитель!

– Простите, а что вам прижали?

– Хоть убейте – слово из головы вылетело! И если дверь вот-вот не откроется, вместо одного у меня будет два.

– Значит, раньше было одно? Тогда не так страшно.

– Да это совсем не то, что вы подумали. Последний слог – «на».

– Слушайте, я чувствую попахивает бужениной и последние буквы тоже «на»! Она?

– Буженинка у меня в портфеле, с ней-то ничего не случится. Кстати, я бы не сказал, что она попахивает.

– Что же это вам прищемили, если вы уже и запахов не различаете?

– Ака… Эке… Яки… Ики… Вот: икебану!

– Ничего, скоро остановка. Может, уцелеет. Чего и вам желаю! Пока!

– Ну нет, от штрафа вам не уйти!

– Очень даже уйти – я просто выйду через переднюю дверь.

– А что мне помешает последовать за вами?

– Да все та же икебана в задней двери.

– Ох, дьявол, вы правы… Но голос я запомню и оштрафую завтра!

– Простите, а завтра вы тоже поедете с икебаной?

– Что за глупости? Не каждый же день у начальницы день рождения!

– Прекрасно, значит, завтра я пробью билет!

Эти цветы сводят с ума

– Сдается мне, что у нас не все еще в порядке с обслуживанием населения.

– Да вы в своем уме? Откуда у вас такие данные?

– Из психоневрологической клиники. Я к вам прямо оттуда.

– А-а, тогда извиняюсь, конечно… Вы что же… сбежали?

– Вы меня неверно поняли, я не псих.

– Я вам верю, искренне верю. Вам уже куда лучше!

– Нисколько не лучше, я главврач этой клиники.

– О, прошу простить. А я директор фирмы «Суперуслуга».

– На ловца и зверь бежит. Дело в том, что в нашу больницу привезли вашего человека, санитары взяли его в цветочном магазине.

– В цветочном? Значит… специализировался по очередям за цветами.

– Наверное, за ними, за чем еще там стоять.

– Цветы он вам принес?

– Видите ли, нам их приносят уже после выздоровления, а он только-только тронулся.

– А симптомы?

– Один как перст, он стоял в цветочном магазине и просил двадцать пять горшков с цветами.

– Человек просит – и за это вы записываете его в психи? Вежливые люди попадаются и в нашей системе.

– Дело не ограничилось просьбами. Когда продавщица сказала ему, что в магазине только десять горшков, этот разъединственный посетитель, этот ваш вежливый человек, забе́гал вдоль прилавка и ну кричать: «Куда вы лезете?! Вы тут не стояли! Я стоял перед вами!» – хотя, повторяю, больше никого в магазине не было.

– Да вы войдите в положение сотрудника: он остался в очереди, которую занимали двадцать пять человек. Как же ему оставаться спокойным, если цветов хватало всего на десятерых? Попробуйте-ка определить, кто из них стоял бы впереди всех, если бы они стояли сами!

– Ну, а почему же нельзя сделать так, чтобы люди стояли сами?

– Честное слово, такое может прийти в голову только ненормальному! Так и свечку недолго изобрести в век электричества! Это был бы регресс в сфере обслуживания!

– А что тут прогрессивного, если официальный представитель двадцати пяти стоящих в очереди облачается в смирительную рубашку и заставляет своих клиентов ждать попусту? Ведь когда самому человеку в очереди чего-то не достается, он возвращается, хоть и не солоно хлебавши, но все-таки домой, а не в дурдом.

– Может, мы с вами поладим и вы его отпустите?

– Не понял.

– В следующий раз, когда ему чего-то не достанется для двадцати пяти клиентов, у него уже будет известный опыт, я бы сказал, иммунитет, он легче перенесет потрясение и не угодит к вам.

– А как же люди? Они так и останутся без цветов?

– Десять из них получат свои цветы. А остальные останутся при своем интересе… Ах да, в самом деле, как же ему выбрать из двадцати пяти этих десятерых? Да, это похуже «Спортлото»… Пожалуй, рано или поздно он попадет к вам на основательное лечение… А вы таких вылечиваете, и в знак благодарности они хотят преподнести вам цветы… С ума сойти, мне надо подумать…

– А что тут думать? Запретить это цветоводство, и все!

– О! Наконец-то все ясно!

– Что ясно?

– Ясно, где именно запрещают всякие прекрасные вещи!