Текст книги "Сквозь этажи"

Автор книги: Прийт Аймла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

Магазин нового типа

– Слушаю вас, товарищ журналист. С чего начнем?

– С названия вашего магазина.

– Ага. «Тысяча неизвестных» – согласен с вами, звучит неподражаемо.

– Извините, что перебиваю, вы только не обижайтесь, пожалуйста, но название это совсем не оригинально: во многих городах открыты магазины «Тысяча мелочей».

– Тем более. Во-первых, они преувеличивают. Чаще всего там продают 100, 150, от силы 350 наименований. Во-вторых, если какая-то «мелочь» исчезает с прилавка, она становится для покупателей «крупной проблемой». В-третьих, само название идет у них от товара, то есть от неживого объекта. А наша «тысяча» означает людей! Живых покупателей. К тому же «тысяча» сказано скромно, без преувеличений: посчитайте-ка, сколько тысяч человек нас посещает ежедневно! И самое важное – в названии отражен наш принцип торговли. Никаких знакомств! Напротив: прежде всего чужие. Чем незнакомей потребитель, тем больше выбор товаров.

– Да, звучит, конечно, красиво. Но применим ли этот принцип на практике?

– А как же! В других магазинах вас встречают каким лозунгом? «Чувствуйте себя, как дома!» А у нас, видите, праздничный транспарант: «Чувствуйте себя незваным гостем!»

– Но ведь этого мало…

– Неплохо сказано – мало. Очень мало. В обычном магазине на боковой двери висит табличка: «Посторонним вход воспрещен!». А у нас наоборот: «Друзья, проходите мимо! Знакомый, мы с тобой не знакомы!»

– Хорошо, это все, так сказать, фасад магазина «Тысяча неизвестных». Но внутри следовать таким принципам невозможно.

– Это почему же?

– Я думаю, родные и знакомые просто отрекутся от своего родства и знакомства. Да и кто у нас во имя работы отказывается от друзей?

– М-м, видите ли, родным и друзьям приходится отдаляться от работников нашего магазина. Идет обратный процесс: наши работники не признают ни одного друга, родственника или знакомого.

– Да что вы! Это невозможно!

– Уверяю вас.

– Да взять хоть вас. Есть же у вас какие-нибудь родственники?

– Я не знаю ни одного своего родственника. В интересах дела они все для меня чужие.

– Ну, тогда просто друзья, знакомые?

– Я их не признаю. Приходит какой-нибудь приятель в магазин, а я его просто не узнаю.

– М-да-а… та-ак… а если, скажем, придет человек на первый взгляд неизвестный, и вдруг возьми да окажись вашим родным или знакомым, которого вы положительно не помните. Тогда-то он получит свой товар?

– Ни шиша он не получит! Он сначала анкету заполнит, чтобы я мог быть уверен – нас никогда и ничто не связывало.

– И этот принцип действует по отношению ко всем покупателям?

– По крайней мере, по отношению к знакомым.

– М-г-м… мы могли бы говорить более откровенно, наши жены… супруги… они же работают в одном учреждении.

– Ну-у?

– Я бы даже сказал: сидят в одной комнате.

– Тогда я абсолютно ничего о вас не знаю.

– Как вы можете?

– А вы заполните анкетку.

– Хорошо… Год рождения – 1930.

– Минуточку… На всякий случай поставьте 1935.

– Ого! А зачем?

– На всякий случай. Я с 1931 года, и может создаться впечатление подозрительной близости…

– Жуть… Место рождения – город Выру.

– Бога ради…

– Тогда я напишу Уфа.

– Ни-ни! Уж лучше Мурманск. В Уфе родилась сестра бабушки моей жены.

– Хорошо… Образование – высшее.

– Не заноситесь! У меня тоже высшее! Еще усмотрят в этом какие-нибудь связи.

– Прелестно. Ставим – неполное среднее. Но по национальности я – эстонец.

– Лучше напишите – македонец.

– Как-то глуповато звучит. Я лучше поставлю – римлянин?

– Э, нет, моя племянница назвалась итальянкой. Уж лучше – вепс.

– Пойдет. Адрес – улица Ячменная…

– Не валяйте дурака! У меня зять в Ржаном переулке. Сразу придерутся, дескать, злачная компания.

– Ладно, Канатная улица.

– Подойдет. Теперь распишитесь вот здесь, что мы с вами совершенно чужие, и в этом магазине вы первый раз в жизни.

– Та-ак. Есть роспись. А теперь, если можно, два…

– Виноват, товарищ, это никак не получится. На складе, правда, есть три штучки, но их я придержал для одного калмыка, 1837 года рождения, проживающего по улице имени Ниагарского водопада, 18, образование два класса, цвет кожи зеленый, мужского пола, мать четырех детей, никогда в жизни не бывала в этом магазине. Что поделаешь, не хватает!

– Послушайте, вы предпочитаете мне какого-то кретина!

– Полегче! Я не позволю оскорблять своего брата. Лучше поучитесь заполнять анкету!

На дармовщинку

Раз такой случай выскочил – делать было нечего, на ипподроме ремонт, собачью выставку уже закрыли, ну, я ради смеха потопал в театр. В адресном бюре узнал, где он есть, в кассе беру билет. Взял подальше, как в кино, и удивляюсь по-черному – дешевка-то какая! А еще две серии, да с перерывом, а там буфетик и все такое. Стал от нечего делать народ по головам считать и своя голова циркулем: за сто штук. А на сцене – дюжина! А в программе еще тринадцать на дюжину – и всем зряплата! Прикинул я – ежу ясно: с такой кассы кишка к кишке прирастет!

Другим днем – делать нечего, на ипподроме ремонт – двинул я в соцстрах к инспектору по самым страшным делам и выкладываю ему все как есть, что скоро страшно что будет. Ежели цены на билеты не повысить, то не сегодня-завтра эти театральные типчики-субчики рукава жевать будут, а там, глядишь, и копыта отбросят. И тогда – ты слушай сюда! – этот мужик в галстуке выдает мне такую штуку. Театр, говорит, находится на государственной локации… ротации… ага, дотации. Выходит, государство нам приплачивает за то, что мы в театр ходим! Дело ясное, стал я в театр через день ходить. Ипподром отремонтировали – я только лошадкам помахал – и опять в театр. Что я, дурак, государство мне ставит, а я морду воротить? Ни-ког-да! А ну как обидится? Это же страшное дело, если государство обидится.

Так вот, театральный спектакль – вполне оздоровительный отдых. Лучше, чем в лежку лежать: ничего не отлеживается, и кашлять не тянет. Мне особенно балет понравился, артисты там очень уж вежливые, и главное – не орут, как в опере. Видят – прикорнул человек – ходят тихонько, на цыпочках. Я потом хотел в газете прочитать, вокруг чего в этой постановке, так сказать, сыр-бор разгорелся. Было это, как сейчас помню, где-то в мае. И тут меня как оглоблей по темечку.

У газетчиков вроде юбилей был, и они пропечатали всякие праздничные показатели. Так одна вещь меня просто наповал сразила. Газета, оказалось, стоит больше трех копеек. И за нее государство мне тоже приплачивает! Стал я газеты каждый день читать. Все больше последние страницы. За первые-то я свои кровные выкладывал, а бесплатное, оно всегда интересней. Там я и вычитал такую рекламу – ты слушай сюда! – оказывается, у нас – что лучший подарок? Не-а, не угадал! Книга! А я уже вон сколько на одних газетах и театрах скопил, могу позволить себе лучший подарок. Выбрал значит, самую толстую и говорю продавщице, что вот ее я себе и подарю. А она отвечает – нет, подарить я могу, но только полкниги. Ладно, говорю, если на всех не хватает, режь пополам. А она объясняет, что сам себе я могу подарить только половину, потому что вторую половину книги мне дарит – понял кто? – снова государство, причем то же самое. Я не выдержал и взял на всю зарплату. Такую библиотечку на двоих с государством сотворили, что в ресторан идти уже не на что. Стал ходить в рабочую столовую… Ты слушай сюда, дальше тоже говорить или сам теперь сечешь? То-то и оно, что не говорить, а жевать надо, потому что и за масло, и за хлеб, и за мясо, и за молоко государство тоже берет не полную цену! И так меня разнесло, что один даже сказал – иди бегай трусцой. Но я выяснил – за беготню общество ни копья не приплачивает, что же мне, за свои пречистые потеть?

Но я и без того похудел. От забот. Началось все с соседки. Она возьми да роди. И что же я слышу на крестинах? Спрашиваю, во сколько такой пацан встанет, и выходит, затрат куда меньше, чем государственных благ! Если брать поэтапно, то без всяких пособий обходится только та, самая первая формальность. Декрет уже оплачивают. Роды компенсируют. Всякая учеба до самого диплома – бесплатно! Медицинская помощь! Сумасшедший дом! В том смысле, что спятить можно, как носятся и пестуют тех, кто обзаводится. Но у меня так повернулось, что руки моей никто не попросил, да и во всем прочем шефства моего никому не потребовалось. Так что за детей ничего не получено.

Тогда я сам заочно прошел среднюю школу. Потом тем же макаром университет. Почему именно юрфак, должно быть ясно всем, кто не учил экономику. Надо же в конце концов выяснить, сколько нам дают, что из всего этого получается и сколько придется вернуть. Ну, и самое главное – как будет после смерти.

Разумеется, образование и культура свое дело сделали: пробудился во мне народный контролер. Сердце так и заходится из-за всех подарков, которые государство отваливает… моему соседу. Мяса он, бедненький, ест столько же, сколько я, а в семье у него вон сколько душ! И за образование он уже на троих детей получает! Конечно, в какой-то мере он свою задолженность государству покрывает тем, что водку пьет, ее как-никак вдесятеро дороже продают, но ведь пить он будет только до смерти! А с того момента – пусть земля ему будет камнем – все опять повернется в его пользу! Потому что меня через 50 лет уже не будет, мои вещи через комиссионку отойдут государству: моя квартира, мой мотоцикл, мой костюм, мой гроб… Ах да, гроб я заберу с собой. А у соседа через 50 лет останутся: дети от номера 1 до номера 3, 1-А, 2-Б и т. д. – я имею в виду внуков. И его рубашки, гитара, мельхиоровые ложки и остальное имущество достанутся им вообще бесплатно – бери не хочу! С такой несправедливостью надо кончать!

Этой теме и посвящена моя научная работа. Проект прост. Возле отправляющегося на тот свет, в дальнейшем именуемого «уходящий», бдит знающий товарищ, в дальнейшем именуемый «судья на финише». В соответствующий миг, когда соответствующий глаз больше не мигает, он говорит «Стоп!» – и собирает все, что нажил сосед за свою жизнь. Нужны еще двое судей на линии, в дальнейшем именуемых… нет, лучше не будем их именовать, маленькая конспирация при большой бдительности никогда не помешает, – которые проследят, чтобы это живое существо, превращающееся в существо неживое, перед охлаждением не сунуло бы тайком пачку ассигнаций юному родственнику. Таким образом каждому молодому человеку будет предоставлена возможность начать свой жизненный путь на одной стартовой линии со всеми сверстниками. Бедным, но честным. А то выходит – папаша работал, а сын ест!

Мы не имеем права наказывать и позорить наше будущее поколение таким грехом, как состояние. Иногда спрашивают – а что делать с полученными от родителей знаниями? Правильней всего – выбросить их из головы и передать в соответствующую контору, дабы можно было убедить сограждан в обратном. Примерно так, как всем нам уже доводилось делать в последние десятилетия. С наследственной одаренностью договоримся так: способного к языкам направим в нефтяную промышленность, с музыкальным слухом – на телефонную станцию, с химическими генами – камни грузить. Надо покончить с положением, когда один делает больше, а другой получает меньше. Общий урожай и готовить надо сообща.

Подпись

С бумагами все почти утряслось, оставалось добить последнюю. Я вошел в кабинет начальника цеха, достал из кармана сложенный вчетверо лист, положил его на стол и поясняю:

– Это моя характеристика. Два дня назад вы ее подмахнули, и я пошел за подписями в дирекцию и завком. Там спрашивают, кто составлял характеристику. – Начальник цеха. – Как фамилия? А я, простите, фамилии-то вашей не знаю.

– Нелепо, конечно, что вы не знаете моей фамилии, – отвечает начальник цеха.

– Нелепо, – киваю я. – Но видите ли, когда я пришел на этот завод, все только и говорили: вот теперь начнется нормальная жизнь, Руди Вялку-то по шапке дали. Так я узнал фамилию прежнего начальника цеха. А с вами я никогда не сталкивался и ничего такого про вас не говорили…

Он печально посмотрел куда-то вдаль и спросил:

– Неужели мы так ошиблись, составляя вам характеристику, что ее отказываются подписывать?

– Нет, – ответил я спокойно и мужественно. – Характеристика составлена согласно всем требованиям, просто они не разобрали вашей фамилии. Я им сказал, что раньше начальником цеха был Руди Вялк, а как зовут нынешнего – не знаю.

Начальник испытующе взглянул на меня и спросил:

– Так вы утрясли наконец это дело?

Я вспомнил, что ребята говорили, будто Руди Вялка выгнали за глупость, уж больно бестолковый был… Но времени в обрез, раздумывать некогда, я и объясняю:

– Утряс, но не до конца. Они сказали: никто, мол, не сомневается, что это подпись начальника цеха – только какого? Цехов-то у нас вон сколько.

– Все понятно, – говорит он, – надо было собрать подписи со всех начальников цехов!

– Ничего подобного! – чуть не кричу я. – Подпись нужна только ваша, и чтоб разборчиво. Я, говорю, прежнего-то я знаю, тот Вялк был, а вас не знаю, потому что неразборчиво.

Берет он мою характеристику и страдальческим голосом зачитывает: «Юхан Кадарпик – токарь высокого морального облика и среднего материального положения. Дружелюбный, приветливый общественник…».

– Все верно, – подбадриваю его.

– Верно и очень разборчиво, – подтвердил начальник цеха и продолжил чтение:

«…В личной жизни испытывает большой интерес к Болгарии, поэтому рекомендуем Ю. Кадарпика для туристической поездки в Болгарию, как только для него найдется место. В смысле выполнения плана ему не будет стыдно посмотреть в глаза болгарским товарищам, а учитывая премии, с оплатой путевки он справится».

Подняв глаза, он облегченно улыбнулся:

– Абсолютно разборчивая характеристика!

Я выдержал небольшую паузу, чтобы продлить ему удовольствие. Потом добавил:

– Только вот подпись неразборчивая. Они спросили, кто писал.

– Ах, вот в чем дело, – закивал он, посерьезнев. – Они решили, что вы сами составили себе характеристику.

– Ничего они не решили! Ваша подпись – значит, вы и писали. А вот  ф а м и л и я  ваша неразборчива.

– Смехотворная бюрократия, – покачал головой начальник цеха. – Сколько паники из-за одной фамилии!… А в Болгарии сейчас жарища.

Я собрался с духом и вставил:

– К счастью, любую неразбериху можно разобрать!

Начальник сразу зарумянился. Поднявшись со стула, он уселся на край стола, взял меня за пуговицу и доверительно произнес:

– Будет крайне несправедливо, если вы не попадете в Болгарию. У нас электрик был дуб дубом, тот даже в Швеции побывал!

Теперь больше не было сил, и я рявкнул:

– У каждого человека есть фамилия. Я, например, Кадарпик!

– Да, да, – сочувственно кивнул он, – но вы не начальник цеха.

Я рванулся к окну, распахнул его и сказал:

– Одно из двух: либо я узнаю вашу фамилию, либо столкну вас вниз.

– Ладно, – он капитулировал, встал, взял шариковую ручку, придвинул мою характеристику себе под нос и рядом со своей подписью, в скобках, вывел: «Начальник цеха».

Я подхватил начальника на руки и двинулся к окну. Он посмотрел мне в глаза и прошептал:

– Мне-то все равно. Больничный дадут – недельки две подышу спокойно. Как вы в своей Болгарии. Съездите и вернетесь… А вот если вы честно скажете им, что я и есть Руди Вялк, они обязательно вспомнят, что должны были дать мне по шапке. Такие дела!

Я опустил начальника цеха в его дряхлое кресло и двинул в дирекцию. На свежем воздухе быстро родилась идея…

Уверенным шагом я вошел и заявил, что имя прежнего начальника успел позабыть, а нынешнего зовут Руди Мялк.

– С этой фамилией у нас неприятностей не было, – заявили завком и дирекция, подписали мою характеристику и заверили: «Следовательно, ваша бумага достойна доверия во всех отношениях».

Будьте людьми

Лет двадцать никак не мог собраться в зоопарк. И вот пошел. Теперь, кажется, буду жалеть об этом всю жизнь. Я быстро осмотрел пичужек и зверушек, постоял возле слона, медведя и дошел до клеток с обезьянами. Смотрю на обезьян минуту, пять, 10, 30 минут. Смотрю и думаю – до чего же, черт возьми, милые существа. Перед глазами у меня сновали обезьянки, а за спиной проходил знакомый. Хлопнул меня по плечу и говорит: «Ну, дружище, ты все еще тут. Влюбился, что ли?» И как бы подтверждая, что шутка остроумная, окатил меня настоящим лошадиным ржанием.

По счастью, лошади довольно скоро покинули мое воображение. Я снова остался с обезьянами. Но, видимо, реплика знакомого как-то нехорошо на меня подействовала. Мною овладело беспокойство. Нет, дешевая шутка насчет влюбленности меня не обидела. Встревожило то, что я в самом деле не без удовольствия стоял перед обезьяньей клеткой и с любопытством смотрел, как резвятся зверушки. А что, если я и правда влюбился? Я подумал о своей юности, но нет, не припоминалось, чтобы я когда-нибудь так влюблялся в девушек. Понятно, ни у одной из них не было такого миленького хвостика и такой уморительной мордашки, но все же – они-то были людьми…

И тут меня осенило: я и сам не вполне человек. В поведении и внешности мартышек было так много от меня самого, что объяснение могло быть одно: все мы происходим от обезьян, но кто-то ушел от них далеко, а кто-то – не очень. Вот я, наверно, все еще с ними.

С этой мыслью я покинул зоопарк. В трамвае меня не переставал мучить вопрос: а понимают ли это остальные? Потому что если понимают чужие, то еще легче уловить это знакомым, сотрудникам! Тогда меня уволят с работы, разведут с женой, выбросят из профсоюза… бр-р! По спине пробежал озноб. Будь что будет, главное – ни за что не производить впечатление обезьяны! Нужно держаться по-людски, нужно жить так, чтобы ни у одного сотрудника, милиционера или ученого не возникло подозрения в моей принадлежности к высокому званию человека.

С этого дня я внимательно приглядываюсь к людям. Правда, в лицо мне еще никто ничего не сказал, но подозрительные взгляды на себе ловлю довольно часто. Как-то вечером стою в овощном за апельсинами. Подходит гражданин, и чуть из штанов не выпрыгивает – подай ему без очереди яблок. Женщины заворчали и с надеждой воззрились на меня. «Гражданин, – говорю я с улыбкой, – для вас что, очереди не существует?» А этот нарушитель порядка оглянулся и как рявкнет: «Тебе что, на хвост наступили?» Значит, хвост уже заметно. Я быстренько вышел из магазина, влетел в первый встречный туалет и засунул хвост в брюки. Потом решил позвонить жене на работу, спросить – может, сегодня обойдемся без апельсинов. Набираю номер и спрашиваю: «Простите, моя жена там?» А они, нет чтобы сразу ответить – вопрос задают с подковыркой: «А кто ее спрашивает?» – «Человек!» – в отчаянии крикнул я и бросил трубку.

Чтобы не выделяться на улице своей сантиметровой щетиной, я срочно отрастил усы, бороду, отпустил волосы. Более мохнатой обезьяны я в жизни не видел.

Рабочий день, а солнце заливает светом наши столы в конторе, и никому из нас не хочется работать. Кто потягивается, кто мечтательно смотрит в окно, кто обмахивается отчетами. А мне вспомнилось, что именно работа сделала из обезьяны человека – значит, труд – дело сугубо человеческое. Я засучил рукава и впрягся так, что в запале ввернул свою непривычно длинную бороду в пишущую машинку. «Чего ты дергаешься, – засмеялись коллеги, – не конец квартала, чтобы потеть, как мартышка!»

Да, тут ничего не поделаешь. Кажется, меня считают-таки обезьяной. Еще раз я убедился в этом ближе к вечеру, когда зашел председатель комиссии по распределению жилья и сказал, что нам выделили однокомнатную квартиру. Первый в очереди назвал это издевательством – ему такая маленькая ни к чему. А второй обернулся ко мне: «Вы по списку третий. Я в такую клетушку не пойду. Может, вы хотите?» – «Не хочу в клетку, не хочу!» – чуть не плача воскликнул я и дунул домой.

Где может быть человеку спокойней, чем дома, рядом с женой, с детишками. Я люблю свою семью. Очень. А вдруг это обезьянья любовь?! Делать нечего, пришел домой, и прежде всего как следует накостылял каждому ребенку, потом побил жену. Кто теперь посмеет сказать, что это обезьянья любовь? «Нет, ты не человек», – сказала мне жена. – «А кто же?» – спросил я с испугом. – «Свинья», – тихо ответила она. Слово это наполнило меня искренней радостью, и в тот же вечер я купил жене в ближайшем ювелирном магазине амулет за сто рублей.

В воскресенье профсоюз устроил экскурсию на природу. В прекрасном сосновом бору сделали большой привал. На этот день я возлагал все свои надежды, потому сразу же приступил к их воплощению. Один-одинешенек я кружил по лесу и заблудился. Все шло как по маслу. Когда через полчаса меня разыскал отряд спасателей, я радостно вздохнул и сказал: «Заблудиться – это так по-человечески!» Меня не поняли и кто-то переспросил: «Оно, конечно так, но что вы хотите этим сказать?» Оказывается, это был не спасательный отряд, а просто группа коллег, спешивших к месту сбора. Никто и не заметил, что я заблудился, потому что автобус ждал метрах в пятидесяти от места нашей встречи.

В полночь у костра каждый должен был рассказать самую увлекательную историю из своей жизни. Моя начиналась со слов: «Я справлял день рождения. Первыми пришли Виктор В. и Александр А.» Рассказать дальше мне не удалось. Компания напряглась, они поедали меня глазами. «Виктор В. и Александр А. – ваши друзья?» – спросили они недоверчиво. «А как же», – ответил я. Выяснилось, что точно так же зовут одного известного деятеля искусств или литературы и одного государственного деятеля. Объяснять, что мои друзья всего лишь тезки знаменитостей, я не стал. Потому что другое меня занимало: в изумлении я увидел, как человечно смотрит на меня все общество. Отношение ко мне стало таким теплым, сердечным, что мои обезьяньи мысли исчезли бесследно. Я почувствовал себя не просто человеком, а человеком с большой буквы.

Заключительным аккордом поездки был сюрприз месткома. Нас как активистов решили премировать путевками за границу. Правда, их пришлось покупать за свои деньги, зато хватило на всех, да еще можно было выбирать. Одни захотели в Венгрию, другие – во Францию, третьи – в Австралию, четвертые – в Польшу. Я чистосердечно сказал, что без жены в такое долгое путешествие не поеду, поэтому отказываюсь.

Я не в силах описать реакцию собравшихся, как они были ошеломлены, как стали относиться ко мне. Я смутился. И добровольно вскарабкался на ближайшее дерево.