Текст книги "Уроки любви"
Автор книги: Полина Поплавская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)
– Ну, во-первых, я рыжая. А во-вторых, эти английские сухари не в моем вкусе. – И чувствуя, как ею снова почему-то овладевает злость, Джанет шепотом произнесла такое циничное замечание, что Джиневра на мгновение оторопела.
– Вот так тихоня! – Взяв себя в руки, она рассмеялась и добавила почти с завистью: – И все-таки даже подобные знания тебе не помогут.
Но Хаскем, широко перешагивая через рассевшихся в проходе, уже подходил к ним сам.
* * *
При ближайшем рассмотрении лицо Хью Хаскема, даже несмотря на не покидавшее его выражение брезгливого высокомерия, тем не менее можно было назвать красивым: тонкий нос, высокий выпуклый лоб со впадинами на висках и классически-тяжелый английский подбородок. Только глядевшие презрительно серо-голубые глаза были, пожалуй, уж слишком бледны и прозрачны. От него шел терпкий запах туалетной воды «Дайвотс», по которой сходила в это лето с ума вся мужская – да втайне и женская – половина Оксфорда.
– Мое почтение, мисс. Добрый день, Джиневра. Прошу прощения за вторжение, но у меня есть для тебя хорошая новость: сегодня утром привезли новых лошадей из Шепшеда. Если хочешь, то сегодня в семь тридцать на Порт-Мидоу мы будем их опробовать.
Лицо Джиневры еще сильнее посмуглело от такой чести, и Джанет, может быть впервые в жизни, почувствовала язвительный укол зависти. Лошади были ее тайной страстью; конечно, слово «страсть» можно было употребить здесь лишь относительно – просто Джанет, как все романтические натуры, с детства напичканные историями о благородных разбойниках и мушкетерах, всегда хотела увидеть себя гордо восседающей на лошади, за чем, разумеется, должно было последовать какое-нибудь увлекательное приключение. В девятнадцать лет Джанет Шерфорд еще не избавилась от подобных иллюзий.
– А я… Можно и мне!? – выдохнула она в нарушение всех университетских правил, когда младшие ни в коем случае не должны вмешиваться в разговор старшекурсников, тем более би-си-эл, до тех пор пока их не пригласят.
Хаскем медленно поднял тонкие брови, а Джиневра досадливо дернула плечом.
– К чему такая спешка, детка? – насмешливо протянул Хаскем, поднимая руку, и Джанет в ужасе показалось, что сейчас он приподнимет ее подбородок своим длинным пальцем с розовым отполированным ногтем. – Разве вы настолько хорошо владеете лошадью? Кто это, Джиневра?
Чтобы как-то сгладить неловкость, Джиневра решила сразу выложить главный козырь:
– Познакомьтесь: Хью Хаскем – Джанет Шерфорд, би-эй. Между прочим, наследница четвертого баронета Фоулбарта.
Хаскем снова вскинул бровь:
– Это по линии Хенеджа Фоулбарта или через баронов Давентри?
Джанет преисполнилась уважения и растерялась одновременно: такого мгновенного знания генеалогии она не ожидала, тем более от человека, только что цинично смеявшегося над святыми в английской истории именами.
– Первое, – пролепетала она.
– Хм. Весьма любопытно. В таком случае, весьма рад знакомству. – Он совершенно естественно поцеловал Джанет руку. – И уж кстати, Патриция Фоулбарт – ваша сестра?
– Мама, – просияла Джанет.
– Еще лучше. Я жду вас обеих. Амазонок, конечно, у вас нет?
Девушки опустили головы.
– Но бриджами извольте себя обеспечить. – И Хаскем, чуть пригнувшись, отправился обратно на свое место во главе автобуса.
Весь остаток дня был посвящен доставанию бриджей, что оказалось совсем непростым делом, и в конце концов нашлись всего одни, за которыми Джиневра уехала аж в Шелтинхэм. Джанет осталась сидеть в их кубикуле,[22]22
Традиционное название жилых студенческих комнат в старых университетах.
[Закрыть] полная обиды и еще какого-то непонятного ей чувства. Хаскем и задел ее самолюбие, и заинтриговал своим знанием истории. К тому же в его поведении и отчасти даже жестах сквозила твердая воля, что было для девушки, привыкшей к мягкости Чарльза, ироничной жизнерадостности Стива и глобальному подчинению силам пола у Милоша, непривычно и любопытно. Она очень легко вообразила его и с хлыстом, и в судейской шапочке, изматывающим стороны самым иезуитским перекрестным допросом. Итак, сила воли и некая порочность. Последнее Джанет, сама будучи натурой очень цельной, всегда угадывала в людях безошибочно.
А время приближалось к вечеру, воды Темзы, текущей прямо под стенами колледжа, приобретали густой медовый оттенок, а тени от деревьев в парке неуклонно становились все длиннее и темней. Еще полтора часа – и сказочные лошади так и останутся сказкой. И тогда Джанет туго закрутила на затылке свои кудри и выскользнула в пустынный коридор…
Над Порт-Мидоу стояли те самые ранние сумерки, когда все вокруг видится в дымке, размывающей и скрывающей силуэты. В прогретом за день воздухе раздавалось всхрапывание коней и короткие сухие щелчки хлыстов. Джанет еще издали увидела высокую худую фигуру Хаскема в безупречно белых бриджах и рединготе, может быть, чуть более изысканном, чем полагалось. Джанет, неподвижно неся узкие плечи в темно-синем бархате, затянутом наподобие жакета, и аккуратно убранную голову в, как и положено, низкой фетровой шляпе, проплыла через все поле прямо к Хаскему, державшему под уздцы небольшую крапчатую кобылу, и, не смущаясь под всеобщими взглядами, присела перед ним настолько низко, насколько позволяла длинная, тоже из синего бархата, юбка:
– Я надеюсь, мое седло готово, сэр?
Хаскем, не дрогнув ни одним мускулом бледного лица, сильно ударил стеком по глянцевитому голенищу сапога и, развернувшись, направился в сторону деревянных конюшен, темневших в полукилометре от поля.
Джанет осталась стоять как оплеванная. Но только на секунду. К ней уже со всех сторон бежала толпа юношей и девушек в маленьких жокейских шапочках и запачканных бриджах.
– Вот это класс!
– Покажи, покажи, под юбкой непременно должны быть ботинки!
– Эх, шпор нет!
– А перчатки достаточно прочные?
Но тут все расступились перед подходившей Джиневрой, чьи тяжелые волосы, не убранные под жокейку, медленно вздрагивали в такт шагам, а округлые пышные бедра заставили большую часть наездников оторвать глаза от казавшейся перед таким великолепием совершенной тростинкой Джанет.
– Извини, – лениво процедила Джиневра, – я приехала прямо сюда, времени не было за тобой зайти. Да и бриджи одни.
– Ничего, – спокойно ответила Джанет. – Я все равно решила, что амазонка мне пойдет больше. – И она отвернулась, изобразив на лице скуку и в немыслимом повороте изогнув тонкую талию.
Толпа снова расступилась, пропуская на этот раз Хаскема с изящным дамским седлом, обтянутым мягкой кожей. Неторопливыми точными движениями он заседлал кобылу и молча, одним движением руки, подозвал Джанет.
– Смотрите и запоминайте. Видите, у седла только одно, левое, стремя и две луки, тоже на левой стороне. Верхняя служит упором для правой ноги, нижняя же только поддерживает левую выше колена. Обе ноги слева, поэтому сесть надо так, чтобы тяжесть тела максимально была на правой стороне. Плечи надо развернуть параллельно плечам лошади…
– А где они? – с любопытством прервала объяснение Джанет, за что была наказана уничижительным взглядом Хаскема и осмеяна стоявшими поблизости студентами.
– Продолжаю. Бедра в той же плоскости. Колени сдвинуть как можно теснее, левое плечо не заваливать, а корпус держать прямо. Впрочем, на первых порах подавайтесь вперед, иначе вас развернет. Все ясно?
– О да, – прошептала Джанет, не представляя себе, как сейчас начнет взбираться на лошадь, путаясь в юбке. Но тем не менее она сделала по направлению к лошади два решительных шага – и натолкнулась на скрещенные перед ней руки пригнувшегося Хаскема.
– Левую руку мне на плечо, левую ногу на руки. Правую – на нижнюю луку. Правая нога пошла вверх… Ну, энергичней! Оп!
Незаметное, но упруго-плавное движение рук Хаскема – и Джанет плотно сидела в седле. А дальше она почувствовала, что управляет лошадью уже не она, а какая-то неведомая, дремавшая в ней до сих пор сила. Хаскем, едва успевший сунуть ей в руки стек, только изредка заставлял девушку работать левым шенкелем. Лошадь послушно и резво шла кругами, а Джанет, почти закрыв глаза, видела вокруг совсем иные, чем университетский тренировочный луг, картины. Кроме того, ощущение плотно сомкнутых колен, крепко прижатые к нагревшейся коже седла ягодицы и острый запах конского пота внезапно заставили загореться в ее теле желанию такой силы, которого она не испытывала уже давно. Ритмичные движения лошади с каждой минутой лишь подогревали его, щеки девушки залились краской – и тут холодные пальцы легли на ее правую руку, вцепившуюся в холку лошади.
– И все-таки признайтесь, амазонка, откуда сей удивительный наряд?
И не в силах сдержать низкого чувственного смеха, Джанет ответила:
– Я сделала его из той скатерти, что лежала в нашей приемной.
Хаскем расхохотался и, сильно ударив своего жеребца хлыстом, выкрикнул удивившую всех наездников вокруг фразу:
– Ничего, это дело мы выиграем!
* * *
Это лето Джанет, ощущавшая теперь себя взрослой, решила провести большей частью в Штатах у родителей. Во-первых, она очень соскучилась по Стиву, во-вторых, мечтала поговорить с Пат как взрослая женщина, в-третьих, ей было очень любопытно посмотреть, во что превратился Ферг за те почти два года, что они не виделись, в-четвертых, у нее имелись некоторые вопросы к Жаклин по поводу колдовства, в-пятых, в-шестых, в седьмых… Ей было девятнадцать дет, и весь мир лежал перед ней, доброжелательный и разноцветный. Она прошла испытание полом, не потеряв ни своей романтичности, ни здорового отношения к вопросам секса, хотя в глубине души догадывалась, что найти Милошу достойную замену будет нелегко, если вообще возможно. Она старалась никоим образом не останавливаться на этих ощущениях, но порой, когда сгущались сумерки или приближалась гроза, сознание утрачивало свою власть и тело становилось похожим на серебристую непокорную ртуть. Тогда Джанет запиралась в одной из многочисленных комнат дома на Боу-Хилл и выходила оттуда через час-полтора с осунувшимся лицом и неестественно блестевшими глазами. Прошлое протягивало свою хищную лапу, неумолимо требуя своего. Но поскольку Пат редко бывала дома, а разноплеменным гендеристкам не было никакого дела до взрослой дочери хозяйки, то этих странных исчезновений Джанет никто не замечал.
Лето стояло прозрачное, нежаркое и нежное, с освежающими дождями перед закатом. Пат все редкое свободное время старалась проводить с дочерью, которая хотя и получилась совсем не такой, как ей представлялось, но от этого, пожалуй, еще более интересной. Слава Богу, Пат была не из той распространенной породы родителей, которые вымещают на детях собственную нереализованность, – она считала свою судьбу абсолютно состоявшейся, причем с большой долей неординарности и трагедии, что давало возможность не завидовать никому. И все же в дочери присутствовало нечто, что интересовало и глубоко задевало Пат, – ощущение тайны.
И сейчас, лежа на лейквудском пляже, Пат с любопытством присматривалась к Джанет, чья таинственность была особенно резко заметна именно рядом с ней самой. Ее собственное точеное, тренированное тело с упругой и очень рассчитанной пластикой выглядело немного скучно – по соседству с худым, длинноногим и плоскогрудым, в котором с первого взгляда поражало ощущение густой, темной, горячей крови, до поры до времени лениво текущей под загорелой кожей, но готовой в любой момент вспыхнуть чувственным пожаром. И это была кровь Мэтью.
– Кстати, видишь этот дом, вон там, за дюной? как-то решилась Пат, не выдержав так странно проявившейся схожести отца и дочери.
– Этот склеп?
– Да. Теперь склеп. Впрочем, может быть, и тогда тоже. Дело в том, что это дом Мэта, где я… – Посвящать дочь в тайну лишения своей девственности Пат, впрочем, не собиралась и поэтому закончила иначе: – где он любил сочинять свои песни. Там, на втором этаже, есть огромный круглый зал…
– Мама, это правда, что его погубил ЛСД?
Пат вздрогнула. Кто и зачем мог сказать девочке об этом?
– Нет, это была автокатастрофа.
Джанет, опустив голову, пересыпала песок из ладони в ладонь:
– Как хочешь. А ты?
– Что я?
– Как ты пережила это? Ведь папа – ну, Стив – не лез, как я понимаю, к тебе в душу. Он просто подставил плечо. Но внутри?
– Мне было очень плохо.
– Настолько плохо, что ты стала тут же… спать с папой, если вышла за него?
– Джанет!
– Я взрослый человек, мама.
– Взрослый ли? – усмехнулась Пат. – Поступление в Оксфорд – еще не взрослость.
– У меня был любовник, с которым я прошла такое, что вашему поколению, должно быть, и не снилось.
– Самоуверенно. – Перед глазами Пат мгновенно промелькнули и часы в Саппоро, и недели в Кюсснахте. – Не забывай, мы были детьми сексуальной революции.
– Ах, мама, дело не в этом, не в дозволенности или запретах, а в том, насколько человек сам для себя ушел в это. Милош, например…
Перед глазами Пат поплыли черные круги, и к горлу подкатила пустота, которую ни сглотнуть, ни выплюнуть…
– Что с тобой? – Джанет склонилась над матерью, пораженная мукой, исказившей всегда державшее в узде свои эмоции лицо.
– Видимо, небольшой солнечный удар. Нельзя с непривычки лежать на солнце часами. – Но силы воли Пат хватало на троих в их семье, и она улыбнулась посеревшими губами. – Так что же Милош?
– Да Бог с ним, поедем лучше домой, мама! Я правда за тебя боюсь. – И Джанет уже вскочила, как попало раскидывая вещи по сумкам. – И не волнуйся ты так, все уже давно закончилось, я не видела его уже полтора года. Кстати, как он?
– Он приезжал сюда прошлой осенью, – задумчиво ответила Пат, связывая в одно пеструю мозаику своих чувств и наблюдений. – У Стива был с ним крупный разговор по поводу тех безумных кутежей, можно сказать, просто афинских ночей, – Пат потерла виски, отгоняя от себя видение Милоша, когда она, придя к Стиву, застала отца с сыном выясняющими отношения: огромные пылающие глаза на почти непристойно красивом лице и то знакомое до боли, словно оправдывающееся движение плеча, – которые Милош устраивал у них, когда Стив с Жаклин были в Испании. Но Ферга он обожает, – вдруг ни к селу ни к городу сказала она, – а малыш в нем просто души не чает. А потом они со Стиви ездили на неделю в Нью-Йорк.
– Бедный Милош, – одним дыханием прошептала Джанет, чтобы не услышала мама, и пошла вдоль прибоя не оборачиваясь.
* * *
Ее первые университетские каникулы приближались к концу, а пребывание в Трентоне так и не дало Джанет того облегчения, на которое она рассчитывала. Девушку тяготила собственная нереализованность: занятия правом находились пока на той стадии, где еще не требуются логика мышления и знание огромного объема статей и прецедентов, и потому ее ищущий разум не находил себе особого применения. Попытки писать умерли сами собой как нечто второстепенное и ненужное, когда о своих правах громко заявила плоть. И теперь больше всего Джанет угнетало то, что ее тело, бывшее таким прекрасным инструментом и познавшее такие наслаждения, теперь жило скучной пресной жизнью.
Последние дни Джанет большей частью проводила у Стива, ощущая, что в отношении к ней Пат после того разговора на пляже появилось нечто не то печальное, не то болезненное. Кроме того, она видела, что отец как-то резко постарел и погрустнел. Но больше всего ей хотелось понять удивительное преображение Жаклин, которая за те два года, что они не виделись, из ходившей вперевалку, раздавленной своим мертвым младенцем женщины превратилась в стройную особу, выглядящую гораздо моложе своих лет и распространяющую вокруг себя вполне телесную атмосферу. «Неужели у нее есть любовник?» – не раз со страхом спрашивала себя Джанет и не находила определенного ответа.
В последний вечер, как уже много вечеров подряд, над городом опять нависла черная грозовая туча, и Джанет, мучаясь от подступающего желания, как тень бродила по пустым и неосвещенным комнатам. На какое-то мгновение она застыла у наливавшегося черно-багряным светом окна, и тут сзади к ее спине прижалась горячая тяжелая грудь.
– Жаклин?! – скорее догадалась, чем узнала Джанет.
– Ведь ты давно хотела со мной поговорить, правда? – вместо ответа улыбнулась Жаклин.
– Правда.
– И про то, как я изменилась, и про постаревшего папу, и про… – Жаклин слегка запнулась, – про, скажем так, неведомые женские возможности?
– И это правда. – Джанет чувствовала, как от Жаклин исходит волна уверенности и нервного возбуждения одновременно.
– Сядь. – И они обе уселись на широкий подоконник, за которым бились тревожные сполохи начинающейся грозы.
– Что касается меня… – Жаклин снова улыбнулась, и Джанет, почему-то вздрогнув, увидела, как блеснули во вспышке молнии ее влажные зубы. – Я отказалась от детей, понимаешь? Не в реальном, конечно, смысле. Я убила в себе это – и жертва была принята. Это очень страшно, поверь, но я слишком люблю твоего отца, чтобы отказаться от него.
Джанет напряженно слушала, мало понимая, но всем своим существом внимая этим странным речам.
– А Стив… Из него ушла жизнь, понимаешь?
– Да. Но почему, ведь он совсем еще не старый?
– Жизнь коренится в любви, это так. В любви, то есть в великодушии и действии. Но есть и другая любовь – смутный порыв, сам в себе находящий пищу. И только она прозревает таинственное сходство всех явлений, единой вспышкой озаряя непонятное. И он потерял эту любовь.
И еще не сознавая, что говорит, лишь смутно догадываясь о верности своего предположения, Джанет тихо спросила:
– Это случилось после того, как мы встретились с ним в Швейцарии?
– Умница.
– Так он любил Руфь?! – Назвать эту женщину бабушкой было, конечно же, невозможно.
– Да. И с ее смертью живая жизнь оставила его. Она, конечно, была фантастическая женщина, одаренная по-женски так, как бывает, может быть, раз в столетие.
– Откуда ты знаешь?
– Сейчас мы говорим не об этом. Мы говорим о тебе, правда? – Жаклин мягко положила свою крошечную руку на подтянутое к лицу колено падчерицы, но это прикосновение показалось Джанет прожигающим насквозь. – Ты бьешься в каменном колодце плоти, омраченная всеми темными страстями, – но этого не надо бояться. Милош дал тебе то, чего большинство добивается годами и чаще всего не получает вообще. А он сделал тебе царский подарок, и чем глубже яма, в которой ты находишься сейчас, тем яснее и светозарнее будет тот день, когда от нынешнего бунта страстей останется лишь завоеванная свобода и умиротворенный разум. – Жаклин внезапно спрыгнула с подоконника и метнулась в глубину комнаты. – Посмотри. – Она протянула Джанет зеркальце. – Видишь, в твоем лице борются два начала. Твои глаза ясны и невинны, несмотря ни на что, зато рот… Рот говорит о том, что ты еще не дошла до дна колодца. – Жаклин вдруг порывисто прижала к себе девушку. – Я очень люблю тебя, Джанет! Я знаю, каких мук стоила ты родителям! И потому прошу тебя: иди своим путем, каким бы черным он тебе ни казался. Не бойся ничего. Исполняй свои желания, помни: нереализованные желания ведут к бесплодию, к смерти… А теперь иди, Ферг уже давно мечтает попрыгать с тобой под дождем. – И Жаклин буквально вытолкала Джанет в детскую.
Последние три дня перед отъездом Джанет провела как в полусне. И ясность, и взрослость снова оказались мнимыми, окружающий мир опять доказал ей свою непостижимость. Пат, не дождавшись отъезда дочери, вылетела в экзотическую Украину, очарованная ее печальными, текучими, как вода, песнями, и поэтому Джанет прощалась только с Шерфордами. Ферг, выглядевший по росту четырехлеткой, а по разговорам – школьником не ниже третьего класса, сунул ей огромный пакет для Милоша, а Жаклин молча прикоснулась губами к ее виску. Стив повез ее в Филадельфию. И Джанет не выдержала:
– Папа, зачем приезжал Милош?
Стив, переживавший ее разрыв с Милошем почти так же мучительно, как они сами, посмотрел на нее грустными потемневшими глазами:
– Ему очень плохо, девочка. И вся штука заключается в том, что эту любовь ему не изжить. Никогда. К тому же… Он бесплоден. Стопроцентно и без всяких надежд. Мы ездили с ним в Институт репродукции.
Джанет кусала губы, прижимаясь лицом к стеклу, по которому уныло и монотонно катились дождевые капли. Как тогда, в их вторую женевскую встречу… О Милош, Милош… Неужели ему уготован такой же крестный путь, как и папе? И он будет по-настоящему жить только ею, как папа – Руфью?
Сама того не заметив, Джанет произнесла последнюю фразу вслух. Стив с тоской и упреком посмотрел на дочь.
– Папа, неужели ты любил ее так?
Но эта любовь и ее тайна было последним, что принадлежало только ему, Стивену Шерфорду, и потому он не мог отдать их никому.
– Увы, моя девочка, у Жаклин после той истории бывают странные состояния, и ее вымыслы нельзя принимать за правду. Вот так-то.
Машина уже сворачивала к аэропорту.
* * *
В Оксфорде все было на удивление по-прежнему, и Джанет, может быть, впервые обрадовалась этой застылости – островку незыблемости в океане как внешних, так и внутренних, душевных, бурь – и только сейчас оценила утверждение о том, что именно в старых университетах выковывается подлинно английский характер.
Единственным изменением была Клара, растолстевшая еще больше и украсившая себя во всех местах только начинавшим входить в моду пирсингом. И, как ни странно, серебряные колечки, цепочки и гвоздики весьма аппетитно и заманчиво смотрелись в пухлых складочках ее тела.
– Класс, да? – ничуть не стесняясь своей наготы, вертелась она перед зеркалом, поднимая за украшенные змейками соски свои необъятные груди. – Кстати, знаешь, по индийским канонам в пупок настоящей женщины должно входить ровно две унции масла, а я еще не дотягиваю четверть! – И она смеясь раздвинула углубление на животе, в котором тоже мерцало серебро. – Джанет все-таки невольно передернуло. – Я торчу здесь уже две недели, тоска зеленая. Если бы не скандал с этим, ну, как его?.. Такой длинный из Мертона, в каждой бочке затычка?
– Хаскем? – с тоскливой уверенностью уточнила Джанет, и кровь бросилась ей в лицо. Летом она много думала о нем, но вряд ли с оттенком эротичности: ее разум мог представить себе иного мужчину, не Милоша, берущего ее, но тело при этих мыслях оставалось равнодушно-безответным. Она думала скорее о глупом, на ее взгляд, поведении Хаскема при его несомненном уме и железной воле. Он занимал ее как парадокс – или как образчик типичного англичанина. И все же что-то в нем задевало ее нервы. А скандал, о котором говорит Клара, конечно, из-за женщины… – Но он настолько джентльмен, – протянула она, стараясь казаться равнодушной.
– Вот именно! Настоящий английский джентльмен! – фыркнула Клара, чистокровная шотландка. – Худосочный урод! А эта красотка наездница! – Она тут же малопристойно изобразила скачку на лошади. – Как она ползала за ним по всему городу, по всем кофейням, чуть не сапоги лизала!
– Да кто это? – спросила Джанет, впрочем, уже догадываясь об ответе.
– Да ваша обожаемая всеми Джиневра, вот кто! И чего она в нем нашла? Но это еще полбеды, а три дня назад, как раз перед твоим приездом, в Брюсе[23]23
Элитный студенческий клуб в Оксфорде.
[Закрыть] он публично закатил ей пощечину, заявив, что она беременна вовсе не от него. Говорят, у него для таких дел, – Клара плотоядно ухмыльнулась и звонко шлепнула себя по огромному бархатистому, нежно-розовому заду, – в Лейхлейде нанята квартира…
– Какая гадость, – Джанет брезгливо скривила рот, искренне презирая грязь тайного разврата и не находя между ним и чувственностью, умноженной на мужскую силу, Милоша ничего общего.
– А ты не знаешь, кто он? – не унималась Клара, не переставая изгибаться в попытках рассмотреть себя со всех сторон.
– Би-си-эл, – механически ответила Джанет, неожиданно для себя разозлившись на трясущую телесами однокурсницу. – Да прекрати ты этот эксгибиционизм!
– Что, завидно? – ничуть не обиделась та, но все-таки натянула широкую мужскую рубашку. – Я знаю, что би-си-эл. Я спрашиваю про семью, ну и прочее?
– Я видела его всего три раза, и то в один день. Кажется, он хорошо ездит верхом и… разбирается в генеалогии.
– В жизни не поверю, что он аристократ, наверняка сынок каких-нибудь буржуа…
– Честно говоря, мне совершенно наплевать, кто он, – сама себе солгала Джанет. – Лучше дай-ка конспект по деликтовому праву,[24]24
Деликт – гражданское правонарушение.
[Закрыть] за лето все выветрилось…
Джиневру за последующие три дня она так и не встретила, а зайти в Святую Хильду, где та училась, не решилась – зато Хаскем попался ей на глаза у входа в библиотеку Кодрингтон.
«Конечно, он таскается именно сюда, потому что сюда пускают только мужчин, выпендрежник несчастный!» – с прихлынувшей непонятной злостью подумала Джанет.
– Мое почтение, мисс Фоулбарт! – Хаскем сделал насмешливый жест, будто приподнимая несуществующую шляпу.
– Я Шерфорд, – отрезала та.
– Для меня вы – Фоулбарт. Кстати, наша встреча весьма удачна: я как раз хотел посмотреть на вас в деле. На лошади вы бесподобны.
– В каком еще деле? – краснея и ненавидя себя за этот румянец, как можно более дерзко огрызнулась Джанет.
– В юридическом, детка, в юридическом, не надо так волноваться. Все очень прозаично: первого октября мы устраиваем учебный процесс, и я предлагаю вам роль – жертва изнасилования. Не спешите отказываться, роль завидная, и поверьте, очень, очень! Многие девицы буквально ползают у меня в ногах, чтобы…
– Как Кноул?
– Джиневра – дешевая девочка и к тому, же не умна. Не понимаю, почему она так волнует вас? Итак, на мое предложение вы отвечаете…
– Да! – удивляясь себе, ответила Джанет и пошла прочь, не попрощавшись.
Но спустя два дня в кишащем неугомонными студентами коридоре Бодлейаны,[25]25
Самая большая библиотека Оксфорда.
[Закрыть] куда Джанет пришла после занятий, чтобы начать готовиться к своей странной роли, на плечо ей легла легкая, но властная рука.
– Ценю ваше рвение, мисс Фоулбарт, но вынужден огорчить вас: я пошутил. – Темная волна обиды и злости захлестнула Джанет. – Спокойно, девочка, – видя ее исказившееся лицо, улыбнулся Хаскем. – Мне важно было ваше согласие – в принципе. Вы оправдали мои надежды, и в благодарность я освобождаю вас от столь неприятной игры. Я дарю вам иную возможность проявить свои способности. Но сначала один вопрос: вы уже прослушали курс церковного права?
– Слушаю, – хмуро ответила Джанет, не поднимая головы и пытаясь заставить себя сбросить с плеча эту холодную холеную руку.
– Прекрасно. В таком случае, вам, вероятно, уже известен «Маллеус»?[26]26
Сборник документов, касающихся судов над ведьмами, немецкого автора Якоба Шпренгера, составленный около 1500 года.
[Закрыть]
– Известен.
– Тогда прошу вас – слышите, прошу! – помочь нам. Мы разыгрываем грандиозную мистерию на эту тему.
– И вы хотите увидеть сожженной – меня?
– Отлично! Послушайте, Джанет, я буду откровенен. В вас есть некая порочность, есть тонкая физиология, судя по тому, как вы ездите на лошади, есть аристократизм. Лучшего и желать нельзя. Но предупреждаю, работать придется много. Мы привлекаем крупных ученых, профессора Сен-Сорлана из Сорбонны, старшекурсников, прессу. Я долго боролся за вашу кандидатуру, и вы не имеете права подвести меня. Так по рукам?
– А где же договор, скрепленный кровью? – потушила довольную улыбку Джанет.
– Вам хочется крови, детка? – искренне и с какой-то новой, еще не слышанной Джанет интонацией произнес Хаскем. – Будет и кровь. – И больше не обращая на девушку никакого внимания, словно ее и не было рядом, он остановил проходящего студента и начал с ним разговор о гольфе.
Джанет терпеливо стояла и ждала – лишь для того, чтобы узнать, когда же предполагается этот «процесс века». Впрочем, через несколько минут она нашла в себе мужество признаться, что ожидание ее посвящено не только этому. Хаскем разжигал ее любопытство все сильнее, и теперь она не собиралась упускать возможность понаблюдать за ним. Лицо Хаскема в разговоре оставалось почти неподвижной маской: полуприкрытые и чуть прищуренные глаза, кривящийся рот, пропускавший слова сквозь зубы, и лениво поднимающаяся левая бровь – единственное, что демонстрировало его тщательно отфильтрованные эмоции. В конце концов, откровенно подавив намеренный зевок, он отпустил студента и повернулся к открыто наблюдавшей за ним Джанет.
– Вы еще здесь? Ах да, я забыл назвать сроки… Декабрь, по-моему, самое подходящее время: промозглая сырость каменных сводов, и костер уже мнится как спасение, а? И вот еще что. В апреле проходит «Национал-шоу» Общества амазонок Британии, и я считаю ваше участие в нем не только разумным, но и обязательным.
– Интересно, по какому праву вы вдруг стали мной распоряжаться? – И все-таки в голосе Джанет звучало больше интереса, чем возмущения.
– По праву вице-канцлера конгрегации, не более.
И с этого дня жизнь Джанет оказалась расписанной по минутам. Она вставала в пять утра и, не дождавшись общего завтрака в холле, выходила на улицу, где, казалось, не было воздуха, а висела серая тягучая взвесь полусырости-полудождя. Хроническое недосыпание вкупе с тонким костюмом для верховой езды не давали согреться, и Джанет просто-напросто накидывала на себя большой плед, не заботясь о том, как на нее посмотрят несколько таких же ранних пташек, как и она сама. Пробираясь аллеями парка Лесного института и стараясь не попасть под потоки воды, льющиеся с задетых веток, она по короткой дороге бежала к Порт-Мидоу, каждый раз надеясь прийти первой, но каждый раз высокая фигура Хаскема уже маячила на окраине поля с двумя лошадьми в поводу.
Хаскем был отличным тренером. Он хотел довести все движения Джанет до автоматизма, он буквально дрессировал ее, требуя от девушки послушания не только словам, но каждому его жесту, даже взгляду… Первые полчаса отдавались разминке, еще полчаса – езде на дамском седле, и последние – скачке верхами. Верховая скачка поначалу была настоящим мучением: в ногах Джанет не было достаточной силы, чтобы управлять капризной кобылой, и к концу занятий икры и бедра от усталости сводило судорогой. Но как только Джанет овладела и этой наукой, Хаскем безжалостно посадил ее на неоседланную лошадь. «Настоящему наезднику должно быть все равно, как ездить», – заявил он и, не обращая внимания на прикушенные от боли губы девушки, гонял лошадь до тех пор, пока Джанет буквально не валилась на землю. «Не ерзай! Сливайся с ней, слышишь, мор бле![27]27
Черт побери! (фр.)
[Закрыть]» – ругаясь почему-то по-французски, кричал он, и в этом крике Джанет, испытывавшая острое наслаждение от езды, слышала нечто большее, чем простое раздражение.
Потом, еле передвигая ноги, она возвращалась обратно, будучи не в силах ни о чем думать и сохраняя способность воспринимать окружающее лишь глазами. И Джанет навсегда запомнила этот волшебный в своем однообразии пейзаж: мокрые, еще различимые в осенних красках кусты стояли как на авансцене, за ними прихотливой зубчатой полосой чернел лес, а далеко позади, в дрожащем курении рассвета, словно изысканно расписанный задник какой-нибудь «Армиды», вставали подернутые серебристо-зеленой патиной тумана шпили и купола оксфордских церквей. И Джанет уже не замечала, как добиралась до кампуса.
