Текст книги "Уроки любви"
Автор книги: Полина Поплавская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)
– Да. И сказала, чтобы… Чтобы она была моей.
– Милош! – вырвалось у Стива.
– Да, – уже в запале непобедимой юношеской правоты, горячо продолжал Милош, – да, потому что она ее внучка, а я твой сын! И ее желание истинно и свято! – Стив, не выносивший пафоса, поморщился, но промолчал. – И наша кровь должна слиться!
– Но, полагаю, что до того, как это время наступит, твоя кровь, по крайней мере, успокоится.
– Нет! Я люблю ее! Мы оба!
– Что оба? – улыбнулся Стив, привыкший смотреть на Джанет как на крошечную девочку, виснущую у него на шее, а в отношении Милоша совсем забывший, какую жизнь может вести двадцатилетний красивый и смелый молодой человек.
– Она уже моя, папа. Понимаешь – моя. Синие миндальные глаза Стива вспыхнули и погасли.
– Ты сошел с ума, мой мальчик.
– Не веришь? – С мальчишеской обидой Милош схватил отца за руку. – Пойдем, она ждет там, у вашего Мэта…
– Она… знает?
– Конечно, – удивился Милош. – Но, по-моему, для нее это не играет никакой роли. Любопытство, может быть, возможность лучше разобраться в себе – не больше. Она еще слишком полна мною и всеми этими новыми ощущениями, – откровенно добавил он.
Стив побледнел:
– Ты хочешь сказать, что она… уже?
– Папа! – Милош хмыкнул, как взрослый, удивляющийся непонятливости ребенка. – Но я очень надеюсь.
– Да как ты мог! – вырвалось у Стива, но в тот же момент он вспомнил, как сам бредил ребенком, которого ему не родила Пат. А у мальчика не рассудочное желание – любовь, и, что самое ужасное, подкрепленная силой и магией Руфи. – Прости. – Стив прижал мокрую голову сына к щеке. – Пойдем. Только… Ты первый скажешь ей, что я тут? Или я один?
– Вместе, отец.
Но еще издалека увидевшая идущих к ней Стива и Милоша, Джанет не смутилась, а наоборот, забыв о печальном соседстве, завизжала от радости и бросилась к ним, пытаясь одновременно обнять и того, и другого. И Стив увидел столько подлинного счастья на лице своей шестнадцатилетней дочери, что мог только положить руки на плечи обоим и, заговорщически подмигнув, произнести то, что по разным причинам волновало сейчас всех троих:
– Только Пат пока ни слова!
* * *
Милош возвращался в Женеву один, и его грызли самые противоречивые чувства. С одной стороны, впереди ждала работа, которая всегда была и сладким омутом, и единственным способом самовыражения, и убежищем от многих проблем; только репетируя до полуобморочных состояний, он на время гасил в себе ненасытных драконов похоти. С другой стороны, после недели, проведенной с Джанет, он оставался один, совершенно не зная, когда и где произойдет следующее свидание. И что их ждало? Жалкие уик-энды? Несколько дней на Рождество? Ведь о свадьбе не было и речи: Джанет надо было закончить школу, проучиться хотя бы года два в академии, и так далее, и так далее. Эти европейские барышни не любят связывать себя рано. И Милош с тоской вспомнил Трепчу, где семнадцатилетние девчонки порой уже таскали за собой коляски, не придавая этому особой важности и оставаясь при этом такими же юными девчонками. У Милоша оставалась единственная надежда – на ребенка. При мысли о том, как победно взорвется ее узкое лоно его проросшим семенем, Милош громко простонал, напугав сидевшую рядом какую-то еще довоенную старушку. Но самым тяжелым ощущением было, пожалуй, то, что ни несомненное чувство Джанет, ни физическое обладание ею не приблизили его ни на йоту к обладанию высшему: безусловной власти мужчины над женщиной, которая заставляет последнюю все свои поступки, все внутренние движения, все интересы и желания – сознательно или нет, охотно или с долей насилия над собой – подчинять возлюбленному или, по крайней мере, подстраивать под него. И только такое отношение к себе как к мужчине готов был принять Милош, все иное было для него лишь суррогатом, пустой дразнилкой или, страшно сказать, – поражением. Поражением, от сознания унизительности которого не спасал ни талант, ни даже его неукротимая, не знающая преград и отказов мужская сила.
Стив же, решивший сам отвезти дочь домой, выбрал длинную неспешную дорогу через Вогезы и Арденны, почти вдоль французской границы. Не слишком любя Францию и разделяя мнение значительной части европейцев о том, что француз удавится за лишнее су, он все же хотел показать Джанет Францию провинциальную, где еще силен давно исчезнувший в столицах старинный романтический дух. И потому они ехали долго, останавливаясь в маленьких гостиницах, а при хорошей погоде выходя из машины и гуляя по остаткам когда-то великолепных рощ на берегах промышленного Мааса. И Стив не мог не видеть расцветшего лица Джанет, словно светившегося от еще недавних поцелуев, и той женской уверенности в движениях, которая уже начала проявляться сквозь резковатость и порывистость и которая – Стив отлично понимал это – дается только знанием телесных тайн, и хорошим знанием.
– И все же тень Лолиты и Гумберта Гумберта[14]14
Герои романа В. Набокова «Лолита».
[Закрыть] над нами так и витает, – рассмеялась как-то Джанет, когда они в обнимку шли от машины к маленькому мотелю, словно сложенному из детских разноцветных кубиков. – Я уверена, все они именно так и думают!
– И пусть думают, – улыбнулся в ответ Стив. – По крайней мере, в отношении тебя это чистая правда. – Но как только он вспоминал о том, что девочка стала женщиной, мучительная мысль о ее возможной беременности снова и снова вспыхивала в его мозгу. И сейчас он не выдержал:
– Прости меня, что я говорю об этом, но ведь все, о чем ты узнала, не сделало нас чужими, правда?
– Наоборот! – воскликнула Джанет и, доказывая это, взобралась Стиву на колени. – Ты мой, самый мой папа, и, честно говоря, иногда я даже ревную тебя к этим мальчишкам! Так что ты хотел сказать?
– Видишь ли, Милош сказал мне, что… что хочет ребенка, и как можно скорее. И что вы… вы все для этого сделали.
Лицо Джанет обиженно вытянулось.
– Я не хочу. И об этом и не думала. Может, обойдется? – с детской беспечностью вдруг спросила она. – И замуж я тоже вовсе не собираюсь. Но я ужасно, ужасно его люблю! Он… – И тут ее лицо закрылось женским, тайным, что тут же остро кольнуло Стива. – Но лучше расскажи мне о Мэте, ведь он был твой друг?
– Больше, чем друг. Он был та часть меня, к которой стремишься, зная о недосягаемости. Огромный талант и больной человек. Сломавшийся.
– На наркоте?
Жаргонное слово из ее уст вдруг больно задело Стива.
– Пойми, наркотик тогда – это было совсем иное, чем сейчас, это было юностью, дерзостью, творческим броском в неведомое, правом перешагнуть… Это тебе не обторчавшиеся юнцы на Пикадилли. Мы верили, что сумеем переломить этот мир, если не гранатами во дворах Сорбонны, то сигаретой с марихуаной.
– И ты?
– И я. Но он был тоньше, ранимей, моложе наконец. И у него хватило сил и честности понять, что лишь предел спасает душу от любой грязи – и он вручил руль судьбе. – Еще на середине этого сумбурного монолога Стива, с удивлением наблюдавшего за самим собой, охватило желание вновь почувствовать в груди набегающую волну тайного восторга. – Иди-ка вниз, поболтайся по городишку, а я, честно говоря, жутко устал за последние дни… Только не забудь вернуться к ужину! – последние слова Джанет услышала, уже сбегая по лестнице.
Но вернулась она раньше, с помятым номером «Бернише цайтунг», и, устроившись на кровати, углубилась в желтоватые листы.
– Какие окаменелости тебя так заинтересовали? – полюбопытствовал Стив, видя, что газета едва ли не двухмесячной давности.
– Тут такая странная история, папа. Ты что-нибудь слышал об Аните Хилл?
– Анита Хилл? – Универсальная память Стива хранила множество ненужной информации, но в данном случае имя было напрямую связано с телевидением. – А как же. Очаровательная дамочка из Комиссии по возможностям равного трудоустройства. Они с Пат провели немало времени, выстраивая ее линию поведения в суде. Неужели дело еще не решено?
– Не знаю, здесь совсем небольшая заметка, из которой мало что понятно. Расскажи, папа, ты ведь знаешь.
Стив закурил, на сей раз уже обыкновенный «галуаз». Ему вовсе не хотелось посвящать девочку в сексуальные распри чернокожих, но он прекрасно понимал, что ее, только-только вошедшую в мир плотских отношений, неминуемо волнует все, что их касается. Тем более что здесь дело было тонкое, и они с Пат и Жаклин сами не один вечер проспорили об искомой истине. Женщины в силу своих натур, естественно, разошлись во мнениях: Пат громко выражала уверенность в искренности Аниты, а Жаклин молчала, но в углах ее все еще чувственных губ пряталась недвусмысленная улыбка.
– Только вкратце. Буквально за несколько дней до того, как этот Томас должен был стать членом Верховного Суда, его бывшая ассистентка, то есть эта прелестная чернокожая Анита, настрочила заявление в юркомиссию Сената о том, что десять лет назад он…
– Приставал к ней, да?
– В том-то и дело, что нет. Она обвинила его в том, что он просто… Ну, как бы тебе сказать? Просто постоянно рассказывал ей о всяческих актах, самых невероятных. – Тут Стив невольно усмехнулся, подумав: что, интересно, может представить себе его малышка под словом «невероятные»? Глаза Джанет засинели все более разгорающимся любопытством. – Об органах непривычных размеров, ну, и о своих собственных грандиозных победах на этом поприще.
– Он что, был импотент? – обескуражила его вдруг Джанет, искренне расхохотавшись.
– Вот уж не знаю. И еще угрожал ей, если она вздумает это кому-нибудь рассказать. Разумеется, он все отрицал. Кажется, он даже заявил, что лучше пуля в лоб, чем жизнь с такими обвинениями. Шум был большой, «Тайм» старался вовсю. Их ожидала очная ставка, но не просто, а перед лицом всей страны, по Си-Эн-Эн, по-моему. Я думал, все уже закончилось.
– Ах нет, тут написано, что очную ставку отложили до декабря. Вот интересно-то! – И на лице Джанет Стив прочел то же оживление, которое так часто видел на лице Пат. Впрочем, все-таки иное. У Пат тут же включалась логика – Джанет лучилась тайным знанием. Но обе уходили с головой. – Так я сумею увидеть ее дома?
И всю оставшуюся дорогу до Кале, где Стив посадил ее на паром, без всяких объяснений выписав чек на очень приличную сумму, Джанет ломала голову над этой историей, воображая себя то в ролях обеих сторон, то на месте судьи. А что, если бы сейчас она решила доказать, что Милош ее просто-напросто изнасиловал, – могло бы это получиться? А может быть, эта Анита просто назло его оболгала, потому что он не обращал на нее никакого внимания? Или ей не понравилось, как он с ней спал? А вдруг он и вправду гнусный импотент, изводивший бедную ассистентку всякой гадостью? Как доказать хотя бы одно из этих предположений? Словом, Джанет была заинтригована.
По приезде жизнь, которая и так была у девушки насыщенной – если не внешними событиями, то постоянным жарким огнем внутреннего интереса ко всему, что так или иначе входило в орбиту ее существования, – конечно, закружила ее в своей повседневности, а ее тело теперь так полнокровно реагировало на все окружающее и происходящее, что Джанет стала часто петь и танцевать сама для себя. Ни о какой беременности не было и речи, и каждую ночь Милош приходил к ней в смутных, но откровенных снах.
А его каждодневные звонки, то нежные, то требовательно-тревожные, томили еще сильней, чем сны, после которых Джанет просыпалась с колотящимся сердцем и сладко сведенными бедрами. И так мчались месяц за месяцем. Редкие свидания с Милошем, изматывая ее до обмороков, медленно, но верно открывали перед ней ту пропасть физических отношений, когда двое, истощив не такой уж и богатый круг естественной близости, начинают пользоваться сначала всевозможными, вполне милыми и невинными, игрушками, потом предметами поопасней, потом присутствием третьего лица, а потом… Об этом Джанет думать уже не хотелось. Но и понимая, что они, пусть пока очень медленно, скатываются с Милошем в эту пропасть, Джанет не могла оторваться от его великолепного смуглого тела, не знающего ни усталости, ни границ.
И пусть сцены, которые он часто устраивал по поводу ее ненаступающей беременности, становились все мучительней, а его попытки добиться своего все циничнее, она ни на секунду не могла себе представить, что можно отказаться от того все искупающего момента, когда могучая гладкая пальма плодоносила в ее темных садах.
В школе ее выручала только блестящая память и вложенная с детства привычка любое дело доводить до конца, хотя бы формально. А Селия уже не раз с тайным опасением поглядывала на внучку, на ее постоянно блестевшие нездоровым фосфоресцирующим светом ушедшие в себя глаза, и думала, не позвонить ли Пат.
А весна снова рассыпала примулы в старом Шервудском лесу.
* * *
Никогда и ничего не забывавший Стивен позвонил за три дня до семнадцатилетия Джанет.
– Ну, угас ли твой интерес к проблемам великих лжецов? – И Джанет ясно увидела лукавую, но в последние годы всегда немного печальную улыбку отца.
– Ты премудрый змий, папа. Вынуждена сознаться, что сейчас они волнуют меня как никогда. – А Стив, в свою очередь, тоже отчетливо представил себе состояние своей девочки, мечущейся в западне, устроенной ей собственным телом. Старший сын действительно ничего от него не скрывал.
– В таком случае, послезавтра настраивайся на Эс-Би-Эс, тринадцатый канал, по-вашему около полуночи, – очная ставка начинается. И не забудь высмотреть там маму!
Джанет благодарно всхлипнула в трубку. Какими-то неведомыми путями мятущегося сознания она укрепилась в мысли, что если ей удастся разобраться с этим обманом на всю Америку, то она непременно справится и со своими отношениями с Милошем, заведшими их в тупик, на что они оба старательно закрывали глаза. Милош – готовый длить все уже как угодно, ибо слепая страсть всегда согласна на любые компромиссы, а Джанет – не представляя себе, кто еще сможет дарить ей такие телесные пиры. Все мужчины, не говоря уже о школьных приятелях, казались ей настолько вялыми и бесцветными, что не задевали ни одной струны ни в теле, ни в душе. Порой в отчаянии она уже действительно хотела забеременеть – чтобы только кончилась эта страшная пытка неопределенностью и угаром, так скоро подчинившая себе все и вся.
Милош, с трудом вырвавший из жесткой сетки репетиций два дня, поднялся в охотничий зал, который Джанет с Нового года сделала своим жилищем, как раз тогда, когда девушка устроилась перед телевизором лежа на животе на старых индейских одеялах, найденных в бездонных гардеробах Боу-Хилла. Разумеется, это была экзотика, но иногда Джанет казалось, что от этих одеял исходит какой-то тонкий неуловимый и неизвестный ей запах, от которого сладко кружилась голова.
Как был, в дорожной куртке и вельветовых брюках, Милош всей тяжестью своего крупного тренированного тела лег на выступавшие позвонки и ягодицы, круглившиеся под невесомым японским халатиком. Но Джанет, борясь со сковывающим движения и мысли желанием сейчас же забыть в его объятиях обо всем на свете, ощутимо прикусила смуглую руку, прижатую к ее лицу.
– Подожди! – И невольно, но удачно солгала: – Там мама!
Милош откатился по одеялу, сел и поставил между ними бутылку маркобруннера.[15]15
Маркобруннер – редкий сорт красного вина из южной Германии.
[Закрыть] А на экране уже мелькал лицами переполненный зал Верховного Суда, и действительно в кадре несколько раз появилась Пат, разговаривавшая с высокой негритянкой ее же примерно возраста.
«…вы понимаете, как нелегко этим обоим людям лгать перед лицом всей нации при таких высоких ставках!» – вещал один журналист, а другой, темнокожий, тут же говорил об изощренном линчевании непокорных.
Пока шло объявление состава суда и прочие процессуальные формальности, Джанет быстро объяснила Милошу суть дела, и он, к ее удивлению, тоже заинтересовался.
– По-моему, лучший способ скрыть свой страх быть уличенным – это просто-напросто выдать его за другую эмоцию. Вот увидишь, он станет нападать не на эту красотку, а на Сенат, – здраво предположил Милош и спокойно стал потягивать темное вино. Действительно, первые реплики Томаса оказались направлены именно против продажности правительства, и через несколько минут зал, поначалу явно державший сторону Аниты Хилл, разделился. – Видишь, одним ходом – и какая победа!
– Так ты думаешь, она лжет?
– Может быть, это просто происки его противников – вполне милый путь не пустить черного в суд. – Но взявшая слово Анита держалась настолько убедительно и спокойно, что не поверить ей было невозможно. – Еще бы! – воскликнул Милош. – У нее было полгода, чтобы все отрепетировать до такого совершенства, прямо до автоматизма!
Очная ставка тянулась уже около трех часов, и во внутреннем дворике проснулись и начали заливаться синицы.
– Иди сюда. – Поглощенная происходящим на экране, Джанет не заметила, что Милош уже сбросил с себя всю одежду, и блики телевизора мерцают на нем, как лунный свет на влажных прибрежных камнях. – Селия давно спит. Иди. Я скажу тебе кое-что.
Джанет доверчиво потянулась, и через секунду уже восседала на живом троне, царицей и рабыней.
– Пойми же, маленькая, – прошептал ей в запрокинутое лицо Милош, – это всего лишь общий самообман. Никто не говорил правду – и никто не лгал, просто каждый говорил то, что ему больше запомнилось. Тише, тише, – удерживая ее начавшие двигаться бедра, улыбнулся он. – Выслушай до конца. Разумеется, это было больше, чем признал он, но и меньше, чем утверждала она. Каждый рассказал то, во что верит после стольких лет, – по сути, свои фантазии. И выиграет тот, кому больше симпатизируют, в чью сторону лягут карты. Пойми, в этом мире нет черного и белого, есть только алый туман страсти, – его низкий голос дрогнул.
– Нет! – крикнула Джанет, последним усилием воли вырываясь из его объятий. – Нет! – Опять проваливаться в эту бездну, в мир без истины и правды, где не за что зацепиться сознанию? – Нет! – Ее ясная душа жаждала определенности и гармонии. – О нет, нет… – плакала она, уже отчетливо сознавая, что с Милошем все кончено и что ее дорога лежит теперь совсем не в медицину, а туда, где женщина с повязкой на глазах держит в руках весы для определения истины.
* * *
Поступив в Оксфорд, Джанет первое время жила какой-то нереальной жизнью. Ей, воспитанной, с одной стороны, в демократических воззрениях Стива и Пат, а с другой – в подчеркнутом, хотя и внутреннем аристократизме деда с бабкой, был непривычен стиль отношений, который царил в этом старейшем учебном заведении и определялся старинной формулой: «Канцлер, мастера и школяры составляют корпоративное тело университета». Все восемь веков существования Оксфорда жизнь в стенах Внутреннего города шла, неизменно следуя этому правилу. И Джанет, даже со всей присущей ей легкостью, почти целый год не могла найти в этой системе своего единственно правильного места.
Ей казалось, что она находится в огромных декорациях какого-то театра. Конечно, лаборатории и аудитории Оксфорда были начинены самой современной аппаратурой, но внешне во всем культивировалась приверженность старине, и, оказавшись ранним утром во дворике, например Ориела,[16]16
Ориел – один из старейших колледжей на территории Оксфорда, основанный в 1326 году.
[Закрыть] еще не наполненном студентами, можно было подумать, что сейчас не конец двадцатого века, а времена Ричарда Третьего. Студенты до сих пор кичились старшинством своих колледжей, и какой-нибудь мертонец, устав чьей школы с тринадцатого века служил жестким образцом для других заведений по всем университетам страны, мог на полном серьезе свысока посмотреть на вольфсонца,[17]17
Студент колледжа, основанного Вольфсоном.
[Закрыть] чей колледж вел свое летоисчисление всего-то с середины шестидесятых.
И все же, будучи человеком увлекающимся, Джанет не жалела о своем выборе. Ее женский колледж Леди Маргарет Холл, выбранный по настоянию Пат, считавшей, что сугубо женские заведения развивают здоровое честолюбие в равных условиях и не дают отвлекаться на многое, связанное с постоянным мужским общением, сохранял все достоинства и недостатки высшего английского образования. В свои восемнадцать Джанет, слава Богу, видела, в общем, только первые. Она купалась в истории и чисто романтической стороне юриспруденции – во всех звучных наименованиях типа «инъюнкция», «статут», «узуфрукт» и «конкубинат»… Свой первый публичный экзамен на степень би-эй[18]18
Бакалавр искусств – первая ученая степень, дающаяся по окончании первого года обучения после сдачи ряда экзаменов, среди которых – публичный экзамен по римско-греческой литературе.
[Закрыть] она сдавала по Уложению Ульпиана – трактату, известному скорее пышной цветистостью речи, чем серьезностью положений.
– Еще хорошо, что теперь часть экзаменов можно сдавать письменно, – отдуваясь на июньской жаре и снимая с коротко стриженных волос черную академическую шапочку, пробормотала Клара Найбери, соседка Джанет по комнате в кампусе, незаметно пристроившемся за университетской церковью Святой Марии. – А то на всех этих публичных выступлениях я чувствую себя прямо как голая!
Джанет хмыкнула, представив себе толстую, как воздушный шар, с огромной грудью Клару в таком виде под готическими сводами аудитории, где они сдавали экзамены. Оказавшись в одной комнате с этой уроженкой Оксфордшира, Джанет первое время искренне ее жалела, не представляя и не понимая, как вообще можно жить с такой фигурой. Более того, она всегда стыдливо отворачивалась, когда Клара собиралась раздеться. Но сама толстуха ничуть не стеснялась своего тела, зачастую весело оглаживая его перед зеркалом, и пользовалась, вообще-то, не меньшим успехом у студентов, чем Джанет. Она радостно и просто шла навстречу мужским желаниям, получая и даря удовольствие.
Джанет смотрела на все ухаживания одновременно отстраненно и цинично: что были все эти мальчики с их амбициями и примитивной похотью по сравнению с тем, что испытала она! Какими жалкими казались ей их тела под безукоризненными по-оксфордски пиджаками на фоне победного и свободного тела ее возлюбленного! Бывшего возлюбленного – вынуждена теперь была добавлять Джанет, осаживая себя.
Последний раз она виделась с Милошем еще осенью первого курса. Тогда она приехала в Женеву с твердым намерением покончить с этим безумием, ибо теперь их постель зачастую кончалась для нее обмороками, до которых ее доводили непрекращающиеся подолгу оргазмы. При этом Джанет не покидало ощущение мертвой пустоты, бездонной ямы, черного небытия, куда она неуклонно скатывается. Ничего не говоря Милошу, она даже прошла тщательное обследование у врача – ее репродуктивная функция оказалась в полном порядке, но девушка еще долго помнила тот полный любопытства и откровенного удивления взгляд, который бросила на нее элегантная сорокалетняя профессорша, когда Джанет слезла с кресла после первого осмотра. Прошло полтора года, каждый месяц в определенные дни Милош с неугасающей надеждой звонил ей, но ничего не происходило, беременность не наступала, и каждую последующую встречу его атаки становились все более и более страшными.
__________
В тот раз она даже не поехала к нему во Флориссан, попросив встретить ее в аэропорту. На бульварах осень еще только слегка дымилась по верхушкам деревьев, а Джанет зябко куталась в длинное белое пальто.
– Я слишком люблю тебя, чтобы лгать, Милош. Я приехала в последний раз. Мне стало страшно жить – я постоянно ощущаю себя только телом, еще хуже – одним лоном, ненасыщаемым, воспаленным и… мертвым. Неужели ты думаешь, что так можно прожить всю жизнь? Ты же знаешь, я живая, и… Я так люблю весь этот мир! – Последние слова Джанет почти выкрикнула в звонкое осеннее небо над озером. Они стояли, облокотившись на перила далеко уходящего в воду дебаркадера Английского парка, – под ногами мягко пружинило.
– Но разве для женщины есть иная жизнь? – глядя на бликующую воду, тихо возразил Милош. – Я хочу сказать, подлинная жизнь, а не прикрытая стыдливо тряпками карьеры, творчества, независимости и так далее?
– Так ты лишаешь меня права любить книги, увлекаться наукой… просто видеть мир по-своему? – удивленно прошептала Джанет.
– Нет. Но любовь должна настолько проникать во все сферы твоего существования, что… В вас, европейцах, слишком много рацио. Женщина должна смотреть на мужчину снизу вверх, и тогда будет гармония и правда, естественно, без насилия над душами…
– Но ведь это восток, Милош! Это невозможно! – отшатнувшись, воскликнула Джанет. – Я свободна! Понимаешь, свободна! – И тут девушка почувствовала, что деревянный помост начинает медленно уходить у нее из-под ног. Схватившись за перила, она перевела взгляд с застывшего цинично-трагической маской лица Милоша на озеро и, не веря глазам, увидела, как вся прозрачная, с золотыми искрами в глубине, масса воды, словно поднявшись на дыбы, неуклонно надвигается на южный берег, где они стояли. И в завораживающей неторопливости этой надвигающейся воды, как в кадрах, снятых рапидом, синели неизбежность и вечность.
– А-а-а! – в каком-то мистическом страхе закричала девушка. Но Милош усмехнулся и только крепко сжал ее руку повыше локтя.
– Смешно бояться природы, – сквозь зубы произнес он. – Успокойся. Это всего лишь сейши. Вода по неизвестным причинам надвигается с одного берега на другой. Осенью чаще всего. – Он отпустил ее руку. – Уезжай. Расстанемся, несмотря ни на что. Только смотри не пожалей. Ну, уходи!
Джанет опустила голову и, покачиваясь на неверном помосте, направилась к набережной.
– Джанет!!! – В голосе, ударившем в спину, была такая невероятная боль, что девушка на мгновение замерла и, чувствуя невесомую бескостность своего тела, опустилась прямо на деревянный, со щегольскими медными скобами, настил.
А потом была ночь в номере неизвестной ей гостиницы, куда Милош отвел ее, ничего не видящую и не слышащую, ночь, в которую она посчитала себя окончательно погибшей, ночь без единого слова, с растерзанным телом, с тяжким беспамятством – ночь, навсегда окончившаяся сырым утром в аэропорту, когда Милош, обуздав свою гордую дикую душу, поцеловал ее ледяными губами в покрывшийся испариной лоб.
– Прощай. И если навсегда…
– То навсегда прощай,[19]19
Цитируется известное стихотворение Байрона «Прощай».
[Закрыть] – собрав последние силы, одеревеневшим ртом ответила она и схватилась за стенку, чтобы не упасть. Но высоко поднятая голова Милоша со спутанными кудрями уже затерялась в море других голов, расплывавшихся перед ее полными слез глазами.
* * *
Перед летними каникулами Джанет должна была оформить финансовые дела, связанные с оплатой обучения в Оксфорде, а для этого надо было посетить здание неподалеку от Лесного института, где заседала конгрегация.[20]20
Избираемый совет, управляющий экономической и общественной жизнью Оксфорда.
[Закрыть] Эти сливки университетского общества всегда внушали Джанет странную смесь любопытства, страха, уважения, к которой примешивалось и некоторое презрение. Рядом с действительно высокочтимыми профессорами в конгрегацию всегда входили снобы и выскочки, считавшие себя единственными носителями оксфордского, да и вообще английского духа. Вот и сейчас прямо навстречу ей, делая вид, что не замечает никого вокруг, шел типичный член конгрегации: высокая худая фигура, на которой с оксфордским шиком, то есть как на вешалке, сидел темно-синий костюм, а светлые, тщательно приглаженные волосы породистого сакса оттеняли бледное матовое лицо с тонкими губами. Бросив на Джанет намеренно рассеянный взгляд, он скривил рот при виде ее узких джинсов; а Джанет, и вообще достаточно равнодушно относившаяся к одежде, при любых обстоятельствах помнила слова Селии, говоримые не раз и не два: «Ах, Нетти, в ногу с модой идут лишь кокотки, а настоящая леди одета скромно и, по крайней мере, года на два отстает от всех этих криков сегодняшнего дня». Да и сама девушка предпочитала одеваться, если так можно выразиться, несколько вопреки. Даже свой колледж она выбрала именно потому, что все остальные давно сменили средневековое название «холл» на современное «колледж», и только Леди Маргарет Холл крепко держался за свое. Потому и сейчас, когда все носили широкие джинсы, она упрямо влезала в узкие. Член конгрегации прошел мимо, совершенно по-хамски задев девушку плечом. Но Джанет лишь искренне рассмеялась такому убожеству, и смех ее, видимо, долетел до его надменного слуха – звук хлопнувшей двери был, безусловно, слишком громок для столь рафинированного существа.
Разумеется, Джанет быстро забыла бы об этом придурке – в университете таких было предостаточно, – если бы не автобусная экскурсия, куда напоследок ее затащила Джиневра Кноул, студентка колледжа Святой Хильды, принадлежавшая к каким-то высшим студенческим организациям, кичившаяся своим столетним происхождением и смуглой кельтской красотой. В последнее время Джиневра искала общества Джанет – после того, как узнала, что та может похвастаться своими предками даже ранее шестнадцатого века.
В автобусе, набитом футболками, бейсболками и бермудами, Джанет тут же заметила долговязую фигуру, то и дело бесцветным голосом подававшую язвительные, хотя и достаточно тонкие реплики. Около монастыря Лоувелла ее ухо вдруг резанула фраза:
– Разумеется, Франсуа поступил абсолютно верно, тайно перейдя к Йоркам. Двойная жизнь давала ему и двойной доход.
Джанет, с детства обожающей именно Красную Розу, захотелось немедленно подойти к этому хлыщу и в лицо сказать ему все, что она о нем думает, и она бы, конечно, сделала это, но железное правило Оксфорда – строжайшее подчинение младших старшим – уже въелось в ее сознание. Недовольная собой, она смотрела в окно, пока автобус не доехал до Годстоу, где покоится прах «прекрасной Розамунды», бессмертной возлюбленной Генриха Второго, и тот же голос не заявил:
– Надеюсь, всем известно, что Розамунда Клиффорд на самом деле была ужасно толста и немало обезображена сифилисом.
Джанет встала и решительно направилась в голову автобуса, но Джиневра вовремя схватила ее за подол длинной мужской рубашки.
– Ты что, с ума сошла!? Это же Хаскем! Хью Хаскем! – в ее тоне слышался неподдельный пиетет и, пожалуй, даже нечто большее. – Член конгрегации, президент гольф-клуба, капитан команды поло, когда они в последний раз выиграли в Харлингтоне…
– Да хоть канцлер! – оборвала ее Джанет, чувствуя, что Джиневра собирается до бесконечности перечислять звания, столь ласкающие ее слух. – Он не имеет права, это не частная компания! Я тоже знаю уставы и сейчас не менее публично выскажу…
– Не смеши меня, Джи! Хаскем уже би-си-эл.[21]21
Бакалавр гражданского права – звание, даваемое после четырех лет обучения и сдачи основной части специальных предметов.
[Закрыть] Знаешь, он сумел выйти сухим из воды даже тогда, когда его обвинили в попытке возродить традиционные драки между городом и универом, то есть, собственно, только одну драку, в ночь Гая Фокса…
– И что, у него получилось? – с неожиданным любопытством спросила Джанет, которой тоже нравилась эта дикая традиция.
– Не очень, – честно призналась Джиневра. – Драка, конечно, была, но размах не тот, а главное, дух.
– А сам он, конечно, из Мертона? – улыбнулась, уже растеряв свою воинственность, Джанет. – Надо будет поговорить с ним об этих драках, я имею в виду с философских позиций.
– Попробуй. Но Хаскем не любит блондинок. – Джиневра гордо тряхнула не менее роскошной, чем у Джанет, гривой – тяжелой, ровной, оттенка переспелого каштана.
