Текст книги "Уроки любви"
Автор книги: Полина Поплавская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)
Но в Оксфорде Джанет Шерфорд считалась – и действительно была – одной из самых интересных и подающих надежды выпускниц.
* * *
Прошло два года. И теперь, глядя в зеркало, прекрасное зеркало середины прошлого века, в раме из сплетенных конских и женских тел, которое Хаскем подарил ей после почетного четвертого места на «Национал-шоу» в первые полгода их союза, она видела перед собой великолепно ухоженную женщину, но с холодным и скучающим выражением лица.
Джанет и ощущала себя именно такой: совершенной и усталой. А привычка давать работу мозгу по любому поводу, пусть даже самому мелкому и незначительному, заставила ее понять, что ее совершенство, в отличие от совершенства Пат, которым она когда-то так восхищалась и которому даже завидовала, совсем иного рода. За ним не стояло ни внутренней потребности, ни тяжелой душевной работы – Джанет казалась себе красивой игрушкой, на которую потратили много времени, не говоря уже о вложенных средствах.
Хуже того, на этом дерзком синеглазом лице очень внимательный наблюдатель, особенно мужского пола, мог теперь прочитать тайное – а потому порочное вдвойне – желание отдаваться безо всякого иного чувства, кроме собственного каприза, любому понравившемуся. Но понравиться Джанет Шерфорд было практически невозможно. К концу второго года их жизни с Хаскемом сладострастие, подогреваемое необычностью ситуаций, неизбежно стало иссякать. Какое-то время его спасала щедрая природная чувственность Джанет, изучению и углублению которой она отдала немало сил. Но потом перестала помогать и она. Тогда Джанет пустила в ход другое испытанное средство – ревность, причем ревность не физическую, а гораздо более действенную в их случае – ревность самолюбий. И костер запылал снова, оживленный некоторой жестокостью, неизменно сопутствующей борьбе самолюбий. Но для того чтобы одерживать верх над энциклопедически образованным Хаскемом с его уже богатой юридической практикой, ей приходилось тратить часы, дни и недели на овладение тем или иным предметом. И сколько раз, глядя не томно прикрытыми, а широко и зло распахнутыми глазами в лицо Хаскема, овладевавшего ею, Джанет с отвращением к себе думала о том следующем ударе, который она нанесет ему, для того чтобы снова возбудить в нем мужчину.
Этот бесконечный поединок выматывал их обоих, но Джанет, с ее тонкой физиологией, начинала замечать в себе признаки истерии. Постоянная лихорадочная работа ума, постоянно не удовлетворенная плоть… И все же оставить эту жизнь Джанет даже не приходило в голову. Блестящее окружение, идеально налаженный быт, приправленный униженным служением мужчины, и, наконец, сам мужчина, умевший объяснить каждое внутреннее движение и побуждение Джанет, мужчина, действительно обладавший незаурядным академическим умом, холодным цинизмом, всегда привлекающим эмоциональные натуры, и волей, благодаря которой он добивался успехов не только на профессиональном поприще, но и в интимном общении.
Джанет неоднократно предлагали всерьез заняться наукой, но она решительно этому противилась, поскольку была твердо убеждена, что ее место – это место адвоката. Здесь, перед судейским барьером, существовало обширное поле для игры, живого блеска и живых страстей, которые были единственным, что действительно занимало Джанет в юриспруденции. Хаскем разумно советовал ей не рваться в Лондон, а после получения звания бакалавра права поработать где-нибудь в Ридинге или Стратфорде положенные год с четвертью – и только потом, сдав экзамены и надев уже докторскую шапочку, отправиться покорять столицу.
Благодаря собственному обаянию и мощной протекции Хаскема, Джанет легко вошла в круг местных молодых адвокатов и умудрялась даже мелочным делам придать прелесть абсолютно точного логического решения. У нее начала появляться собственная клиентура и собственные деньги. На последние Джанет почти не обращала внимания: вообще никогда не испытывавшая в них нужды, она могла себе позволить быть действительно равнодушной к ним и умела, как правило, обходиться небольшими тратами. Основную часть денег, уходивших на нее, тратил Хью. Он, по свойственной ему изощренности, любил одевать ее у Дороти Перкинс, с ее налетом нежного девичества на всех коллекциях, который всегда приятно возбуждал его.
Что же касается общения с клиентами, то первое время Джанет коробила необходимость ведения долгих и часто чересчур откровенных разговоров с разводящимися супругами, с людьми обманутыми или почитающими себя таковыми, алчущими чужого или недополучившими своего. Ей были совершенно чужды проблемы этих людей, они казались ей мелкими и пошлыми. Она тянула время и старалась работать поменьше. Хаскем очень скоро заметил это и, довольный тем, что на этот раз она в проигрыше, после очередного акта в холодной мартовской конюшне, где под ногами расплывалась грязь, принесенная с улицы, а за спиной у Джанет испуганно всхрапывала и дрожала лошадь, дал ей дельный совет:
– Ты должна найти в этом нечто свое. Свою игру, любую, пусть даже самую нелепую. На голой логике и ответственности ты не вытянешь.
И Джанет, перепробовав диккенсовскую благотворительность, конан-дойловскую аналитику и даже наследственную важность юристов Голсуорси, в конце концов нашла для себя совершенно неожиданное и действительно нелепое решение. Впрочем, Хаскем был от него в восторге. Вечером, в компании молодых, но уже гремевших по Беркширу и Букингему[34]34
Графства, прилегающие к Лондону.
[Закрыть] адвокатов, он с неподдельным восхищением рассказывал, ничуть не смущаясь присутствием самой Джанет:
– Она нашла безошибочный для такой женщины ход! Он обеспечивает изысканность в работе, позволяет законно, хотя и тайно, ненавидеть своего клиента и не обращать особого внимания на полученные деньги, ибо последние зарабатываются не трудом, а удовольствием. Что вы можете предложить?
Молодые люди деликатно промолчали, с удвоенным интересом обратив взгляды на Джанет, сидевшую на диване в чем-то наподобие мужской пижамы из синего бархата так, чтобы всем были видны ее узкие холеные ступни с высоким балетным подъемом.
– Представьте, она воображает себя кокоткой!
Разумеется, Хаскем утрировал, но Джанет действительно подогревало знакомое каждому молодому адвокату в первое время работы ощущение некой продажности. Но в ней оно порождало не скованность и неловкость, а иллюзию полностью развязанных рук – ум не бился в тисках морали, даже морали юридической, которая на самом деле несколько шире общепринятой, а давал возможность свободно находить внезапные и неожиданные решения. Кроме того, ощущение продажности порой приятно щекотало нервы…
Вскоре Джанет стала выигрывать и более крупные дела.
* * *
Но чем больших успехов достигала она на профессиональном поприще, тем хуже становились ее отношения с Хью. Видеть успехи Джанет было для него настоящей пыткой, а потому их близость становилась все более редкой и все более извращенной. Они оба словно жили в каком-то стеклянном замке своих представлений друг о друге, опасаясь и не желая выйти из него в реальный мир. Джанет уже не раз ловила на себе недвусмысленные взгляды совершенно посторонних людей: конюхов на конюшнях, случайных таксистов… Приходя домой, она отчаянно пыталась смыть с себя липкую грязь этих взглядов, но не могла убрать с лица странную смесь пресыщенности и неудовлетворенности.
Как-то в начале марта Джанет отказалась участвовать в процессе под предлогом болезни и под навесом свинцовых сумерек одна поехала в давно задуманное путешествие: она отправилась по небольшим монастырям, которых множество сохранилось в окрестностях Оксфорда. Маленькие, иногда откровенно жалкие рядом с великолепием позднейших дворцов и замков, они умиляли Джанет своей живучестью: августинский в Дорчестере, цистерианский в Бруэрне, бенедиктинский в Милтоне – все они говорили о том, что следование себе побеждает и спасает, что бы ни происходило вокруг. Джанет вернулась, промокшая с ног до головы, но размягченная и нежная. Хаскем был дома. Встав перед затопленным камином, Джанет принялась отжимать волосы, отчего на медном листе образовалась целая лужа.
– Золушка, – закурив сигару, процедил Хаскем, оглядывая ее взором ценителя. – Но где же грязные лохмотья для полноты картины?
– Пожалуйста, – равнодушно ответила Джанет и, ни на секунду не задумавшись, рванула на груди дорогое платье от Эшли, а потом и белье. Полосы ткани эффектно повисли, обнажив плечи, вспыхивающие красным золотом в отблесках каминного пламени, и груди, так и оставшиеся маленькими, как у девушки-подростка.
– Восхитительно. – Хаскем подошел к ней, и Джанет впервые за долгие месяцы увидела на его лице выражение жадной нежности.
– Я так устала, – неожиданно вырвалось у Джанет, и она обвисла в его руках.
На этот раз Хаскем брал ее мучительно долго, запретив ей даже шевелиться. Покорной служанкой она должна была лежать, заглушая в себе все плотские радости, не реагируя ни на какие игры мужчины и лишь восторженными глазами смотреть на недосягаемое для нее орудие наслаждения. И только через несколько часов, доведя себя и ее до полуобморочного состояния, Хаскем прекратил пытку.
– Теперь ты сама. Впрочем, подожди. Сегодня ты была неправдоподобно мраморна, и я хочу отблагодарить тебя. – Хаскем поднялся с постели. – Помнишь, ты говорила, что тебя интересует музыка семидесятых?
– Да, – как из тумана отозвалась Джанет, в последнее время все чаще и чаще начинавшая думать о своем настоящем отце – по мере того как находила в себе непонятную и болезненную раздвоенность, которой не страдал никто в ее полнокровной семье.
– В таком случае ты оценишь эту пластинку. Их сохранилось всего несколько экземпляров, насколько мне известно. В свое время по неведомым мне причинам было предпринято чуть ли не уничтожение тиража, какая-то темная история… Разумеется, моя пластинка застрахована и перенесена на лазер. Вот, слушай. – Он поставил диск. – А теперь давай и, если сможешь, уложись в песню. Ну, нежнее…
Полуприкрыв глаза, чтобы словно сквозь дымку видеть обнаженного Хаскема, вставшего над ее головой, Джанет стала медленно прогибать поясницу – под протяжную грустную мелодию вступления, вызвавшую перед ее глазами вид струящейся по дну оврага воды.
Где белые дали, источник текущий… – запел хрипловатый мужской голос.
Ее тело вытянулось в струну, стремясь к чему-то неведомому, обещанному…
В ушах неотвязно журчишь ты, журчишь ты
На юге, где белые дали и горы…
Прости, что не видим,
Мани нас, мани нас…
Джанет, прикусив до крови губу, окаменев, ждала последнего мига, не торопя его уже ничем. И он наступил…
Она с трудом приходила в себя, чувствуя себя так, будто только что совершила чудовищное преступление – она предавалась любви с собственным отцом, чей голос невозможно было не узнать с первых же пропетых слов! Но магия голоса и музыки была настолько сильна, и зов крови, этой клокочущей, ни с чем не смиряющейся, черной отцовской крови был настолько непреодолим, что Джанет отдалась им – и получила наслаждение…
Хаскем склонил голову к ее ногам.
– Оставь меня, – прохрипела Джанет. – Оставь хотя бы сейчас. Это мой отец.
* * *
С этого дня Джанет как человек, случайно нашедший заросшую тропинку в чаще леса и неожиданно обнаруживший, что она ведет не в завалы бурелома, а к чистому лесному озеру, стала возвращаться к себе самой по той тропинке, которую приоткрыл ей отцовский голос. Как только оставалась одна, девушка брала плоскую коробочку диска, от которой по ее рукам шло загадочное тепло, воскрешающее в памяти тела жар от старинного испанского кольца, давно валявшегося в одной из многочисленных шкатулок – и в сотый раз слушала, слушала простые слова:
Прости нас, прости нас,
За то, что однажды
Мы все потеряли,
Мы все позабыли…
Даже надменное сердце Хаскема почувствовало происходящие в ней перемены, и Джанет все чаще замечала, как он украдкой смотрит на нее печальными глазами породистой, но нелюбимой собаки. И ее душа, к которой постепенно возвращались и честность, и радость, терзалась противоречиями и сомнениями. Она начинала все отчетливей видеть недостатки своего избранника, явно перевешивающие его достоинства, но слишком через многое она прошла с ним, понимавшим и чувствовавшим ее суть, как никто… Более того, он не только понимал ее, он умел управлять ею, ведя холодной твердой рукой ее вечно мятущуюся природу. Джанет мало интересовали их дом, машины, наряды, даже столь любимые ею лошади, но потерять то ощущение комфорта, которое дается глубоким пониманием умного мужчины, было страшно, и Джанет не хотела терять его, даже ясно отдавая себе отчет, что ее физическая близость с Хаскемом не нормальна.
А Хаскем становился с ней все нежнее и предусмотрительней. В доме почти перестали бывать гости, и большинство вечеров они сидели вдвоем у жарко, как любил постоянно мерзнувший Хью, натопленного камина и читали свежие журналы или готовились к процессам. Хаскем усиленно занимался с ней романским и английским правом, необходимыми для сдачи экзаменов на докторскую степень. Он помогал ей и в написании обязательной большой статьи, в которой нужно было не только блеснуть логикой, но и внести, по старинной оксфордской формулировке, «оригинальный вклад в знание». И Джанет в который раз удивлялась и радовалась отточенной, гибкой мысли Хаскема, которая, не подавляя и не вынуждая, легко направляла в нужное русло мысль ее собственную.
В апреле Джанет защитила степень ди-эл при огромном стечении народа и профессуры из других университетов и тут же публично отказалась от продолжения научной карьеры. А вечером того же дня Хаскем совершенно официально в присутствии, по традиции, двух королевских адвокатов[35]35
Королевский адвокат – высшее звание практикующего адвоката в Англии.
[Закрыть] сделал ей предложение. Еще полгода назад Джанет, хотя и не мечтавшая о замужестве, согласилась бы не задумываясь, но теперь… Теперь она лишь благодарно прижалась теплой щекой к худому плечу Хаскема и попросила времени до лета на раздумья. И Хаскем, к ее удивлению, отнесся к этому с пониманием, ибо, будучи англичанином до мозга костей, считал, что девушке – до каких бы постельных изысков ни доходила она прежде – неприлично давать согласие на брак сразу же.
– Ты поедешь в Трентон? – осторожно поинтересовался он, не ведая, что сам невольно направляет ее путь.
– В Трентон? Зачем? Ах да… – Джанет улыбнулась столь трогательной патриархальности. – Наверное, это будет самым разумным.
– Но, надеюсь, к пятнадцатому мая ты вернешься? Мне хотелось бы устроить твой последний девический день рождения.
Ни один мускул не дрогнул у него на лице при произнесении этого нелепого упоминания о девичестве, но Джанет искренне расхохоталась:
– Какая же ты все-таки прелесть, Хью!
Через три дня она была уже в доме на Боу-Хилл.
* * *
На этот раз ее отношения с Пат сразу попали в нужную колею. Сама Джанет объясняла это своим новым состоянием души, а Пат решила, что дочь наконец действительно повзрослела. Известие о предполагаемом замужестве Джанет приберегла до того времени, когда за столом собралась вся семья.
Стив, разумеется, оказался против, заявив, что даже от одного представления о том, что Джанет будет официально связана с Хью Хаскемом, его начинает захлестывать обида и протест. Жаклин посмотрела на девушку долгим туманным взглядом и уклончиво предположила, что этот брак по меньшей мере странен, странен в том смысле, что Джанет еще не прошла своего одинокого пути. И только Пат с присущей ей разумностью и твердостью одобрила его:
– Противиться естественному ходу событий ни к чему. Брак – отличная школа для женщины, тем более брак без ослепляющей страсти, как я понимаю. Что бы ты ни испытала в юности, замужняя жизнь неизбежно откроет в тебе новые, еще не известные тебе самой качества, и хорошие, и плохие. И чем раньше – в разумных пределах, конечно, – это произойдет, тем лучше и проще будет в дальнейшем. А что касается Хаскема, то Стив смотрит на него глазами американца, ну, или европейца. Для англичанина же Хаскем вполне нормален.
– Послушайте, – не выдержала и рассмеялась Джанет. – Мне уже двадцать два года, и я сообщила вам эту новость не для того, чтобы вы одобряли ее или запрещали мое решение. Я просто поставила вас перед фактом…
– Нет ничего глупее, чем факт, – проворчал в седые усы Стив.
– …а относительно дальнейшего развития событий я буду решать сама.
– Было бы замечательно, если бы ты решила положительно, – влез долго терпевший Фергус. – Тогда мы повеселились бы на двух свадьбах!
– Что? Неужели и ты нашел себе невесту, Ферг?
– Как тебе не стыдно говорить такие глупости, а еще доктор права! Милош женится!
Кровь бросилась в лицо Джанет. Милош, клявшийся ей не словами – телом! Милош, для которого она навек намеревалась остаться мадонной, вечной тайной любовью…
– Что за шутки? – Она недоумевающим взглядом обвела всех, но все почему-то промолчали, отводя глаза. – Ну хорошо. В общем-то я приехала ненадолго, только чтобы рассказать вам о моем замужестве и купить кое-что для венчального наряда. День-два по магазинам – и обратно.
– Разве ты не останешься на свой день рождения? – совсем расстроился Стив.
– Нет. Меня ждет Хаскем. Да я и сама хочу поторопить его со свадьбой, чтобы летом уже отправиться куда-нибудь в Австралию или в ЮАР. – Голос Джанет был сух и решителен.
А ночью она впервые за долгое время плакала, сама не понимая – или не желая понимать – о чем.
* * *
Но «день-два» растянулся на неделю, потому что Пат попросила дочь помочь ей с юридической стороной дела об одной женской организации Австрии, представительница которой гостила сейчас на Боу-Хилл. Обычно Пат занималась такими вещами сама, за долгие годы поднаторев в них не хуже опытного адвоката, но сейчас она торопилась, улетая в фольклорную экспедицию в Акре – глухой, малонаселенный штат Бразилии. Вместе с тем ей хотелось посмотреть, насколько профессионально Джанет разберется в незнакомом ей вопросе.
Ко всеобщему удовольствию, Джанет решила вопрос быстро и грамотно, и вечером перед утренним вылетом Пат, приняв несколько назойливую благодарность фрау Грох, осталась наконец вдвоем с дочерью.
– Ты собираешься венчаться в настоящей фате, длинной и с флер-д-оранжем? – неожиданно спросила Пат.
– Наверное, да.
– Но лучше не мечтать заранее, поверь мне. Пусть лучше все будет так, как будет, – вдруг горько заметила Пат, вспомнив свою бирюзовую тунику на торчащем животе вместо сливочной пены кружев. – Мне действительно нравится твой Хаскем, во всяком случае, по твоим рассказам. В нем есть воля – редкое качество для современных мужчин, которые живут если не капризами и порывами, то иллюзиями и маниями. Богатства, собственной неотразимости, сексапильности, власти… Часть из них добивается своего, но очень редкий достигает этого с помощью собственной воли. А недостатки, даже пороки? Что ж, они есть у всех. Их исправление во многом в твоих руках. Я очень хочу, чтобы ты была счастлива, Джанет, не потому, что ты досталась мне такой ценой, а просто потому, что женщина, особенно настоящая женщина, как ты, должна быть счастлива по самой своей природе.
– Мама! – неожиданно всхлипнула Джанет и прижалась к Пат так, как, может быть, никогда не прижималась в детстве. – Мамочка!.. Ой, а это у тебя откуда? – За плечом Пат на ее строгом рабочем столе Джанет увидела так знакомые по Ноттингему белые шелковистые листья качфлая.[36]36
Комнатное растение, которое очень популярно в Ноттингеме, типа росянки.
[Закрыть]
– Ах, это! Это я привезла с собой в тот раз, когда умер папа. Он так любил их и, помню, не позволял Селии даже дотрагиваться, не говоря уже обо мне.
– Но, мама, – удивилась Джанет, как настоящая ведьма, искренне верящая во многие предрассудки, – нельзя брать растения на память об умершем, разве ты не знаешь? Это плохая примета!
– Да, ты у нас настоящий доктор права! – засмеялась Пат. – Пойдем лучше заберем Стива с Фергом, которые по случаю вашингтонской выставки Жаклин одни, и отправимся куда-нибудь в Салем. Я так давно не ужинала среди своих.
Джанет натягивала на себя что-то уж совсем прозрачное и облегающее и с удовольствием осматривала в зеркале свое порочно-девическое тело, когда-то так верно угаданное смуглым танцующим юношей…
– Да, мама, а почему все так странно отреагировали на мой вопрос о женитьбе Милоша?
– Потому что в ней нет ничего хорошего.
– То есть?
– Он женится на женщине, которой за сорок, талантливой ученице профессора Вирц. Бедный мальчик, он совсем запутался. – И что-то похожее на слезы сверкнуло в карих, умело подкрашенных глазах. – А теперь пойдем, а то скоро станет совсем темно и холодно.
__________
Наутро после отъезда Пат, летевшей каким-то очень длинным и сложным путем сначала в Каракас, потом в Лиму и только оттуда – через горы к устью Пуруса, Джанет тоже стала собираться. Мысль о Милоше не давала ей покоя и жгла раскаленным железом обиды. О, если бы он женился по любви, это было бы простительно, – но так, может быть, с отчаяния, может быть, назло, может быть, вообще из каких-то непонятных ей движений его славянской души! Что ж, в таком случае она непременно увидится с ним, но только уже в виде миссис Хью Хаскем, и он прочтет на ее лице то, чего сумела она достичь в науке и в обществе, а по ее звучащему даже под одеждой телу догадается и о том, в какие бездны ей довелось спускаться, каждый раз возрождаясь снова. И несмотря на то, что Джанет прекрасно сознавала наивность подобного рода мечтаний, она все же радовалась им, как лишнему доказательству того, что душа ее снова обрела способность по-настоящему жить, а не млеть в отраженном мире кривых зеркал.
Она съездила в Лейквуд, побродила по пляжу, искоса поглядывая на заброшенный дом и все-таки не находя в себе сил зайти туда. Но она еще непременно зайдет в этот дом, когда… Но пока Джанет никак не могла переступить рубеж этого более близкого, чем простое фото и голос на диске, знакомства с отцом, уже не украденного, как из тайком прочитанных писем, а настоящего, взрослого, сознательного. «Может быть, когда у меня самой будут дети?» – подумала она, но тут же содрогнулась, представив себе детей от их с Хаскемом соитий. О, конечно, их предназначение – блеск, триумф интеллекта и утонченной плоти, ибо умному мужчине в паре с подлинно женственной женщиной доступно многое, очень многое…
Когда Джанет вернулась домой, то застала там Ферга, рыдающего на руках фрау Грох.
– Господи, что случилось?
– Херр Шерфорд есть… Решается… Клиник… – заговорила фрау.
– Да говорите же по-немецки, мы ведь вчера говорили с вами именно на нем!
– Господина Шерфорда только что отправили в клинику Святой Екатерины с обширным инфарктом. Я уже сообщила госпоже Шерфорд.
– Но он жив!? – Джанет выхватила Ферга у растерянной немки, готовая мчаться куда угодно и делать все, что понадобится.
– Да, они сказали, что пока он жив, – Ферг наконец обрел в объятиях сестры дар речи, и они оба, обгоняя друг друга, помчались в клинику, находившуюся через несколько улиц от дома.
* * *
Из Филадельфии до Каракаса Пат долетела, не заметив времени, и на этот раз не только потому, что за долгие годы путешествий в самые разные точки планеты настолько привыкла к салонам самолетов, что научилась или мгновенно засыпать, наверстывая упущенное, или настолько отдаваться душой редко выпадающему досугу, что любой перелет не казался ей длинным. Сейчас Пат думала о дочери и, пожалуй, в первый раз думала успокоенно и с некоторым облегчением. Даже несмотря на то, что брак предполагался с таким человеком, как Хаскем, Пат была довольна. Это был поступок, была определенность.
Джанет двадцать два – ей самой было всего на полгода больше, когда родилась дочка, и как знать, скольких горестей и внутренних надломов сумела бы она избежать, будь в то время замужем. По-настоящему замужем. Дети должны рождаться в браке, и притом в счастливом браке, – это утверждение Пат выносила за годы своей работы по созданию кризисных центров. Она достаточно насмотрелась и на молодых безголовых девиц, совершенно бездумно, как к куклам, относящихся к своим младенцам, и на женщин далеко за тридцать, решивших родить ребенка не то для самореализации, не то для утехи. И если к первым Пат относилась с легким брезгливым недоумением, то ко вторым – с откровенной неприязнью. Слава Богу, к Джанет все это не относится. В ней есть та свобода, и внешняя, и внутренняя, которой так недоставало Пат, воспитанной на чувстве долга. Ведь Чарльз и Селия, так много требовавшие от нее, оттаяли с внучкой, и это ничуть не испортило девочку, наоборот. Но Пат понимала и то, что привитое с младенчества чувство долга помогло ей справиться в жизни со многим, а вот как поведет себя в критической ситуации ее дочь?
Аэропорт в Каракасе напомнил Пат залы ожидания ее детства: суета, переполненность… Из-за отмены рейса в ее распоряжении неожиданно оказались два свободных часа. Купив тут же широкополую местную шляпу и огромные черные очки, чтобы полностью скрыть лицо, слишком хорошо известное и здесь, Пат собралась было посидеть с книгой, но совершенно случайно вспомнила, что здесь, совсем недалеко от берега находится знаменитый островок Тортуга – пристанище и логово всех исторических и литературных пиратов, корсаров и каперов. И не задумываясь более ни минуты, Пат отправилась туда.
Увы, как и следовало ожидать, она была разочарована: никакого намека на былую романтику – сплошные отели и пляжи. Только раз, присев на изрезанном берегу бухты и опустив ноги в неправдоподобно зеленую, густую и ласковую, как мед, воду, Пат прикрыла глаза и вдруг вспомнила иные, черные, нежные, волны бухты у Эсбьюри-парка и обнаженного флибустьера с прилипшими к ее плечу тяжелыми длинными волосами. Но это было даже не воспоминанием, просто памятью тела. Тортуга все же подарила ей свой подарок.
В салоне самолета, тоже похожем на салоны шестидесятых, узком и тесном, Пат протиснулась на свое место у иллюминатора и невольно уперлась коленями в спинку кресла впереди. Из-за спинки немедленно высунулась физиономия мальчика лет пятнадцати, совершенно индейского вида, подкупающе мужественная и даже красивая. Впрочем, сидящая рядом женщина, вероятно мать, тут же одернула мальчика, и лицо скрылось. Пат улыбнулась, снова погружаясь в мысли о Джанет.
Но непривычная теснота и духота местного рейса мешали, и через полчаса ерзанья в попытках устроиться покомфортнее Пат все же решила пройти в хвост самолета, где были места для курящих и, по крайней мере, покурить. Но там, в разноголосом гомоне венесуэльских крестьян и в дыму их самодельных сигар, было еще хуже. Пат пошла обратно, невольно задержав внимание на сидевшей рядом с индейским мальчиком женщине. Ее лицо под густой шапкой пепельных волос когда-то, должно быть, было очень красиво, но сейчас оно казалось до дна выпитым жизнью. Пат вздохнула и стала пробираться к себе. Неожиданно чья-то рука коснулась ее локтя.
– Па-ат!
Пат вздрогнула от давно забытой, но характерной интонации, которую нельзя было спутать ни с чьей в мире.
– О Господи! Брикси!?
– Вот именно! – Синие глаза блеснули из-за спинки кресла.
– Но какими судьбами?
– Я-то, разумеется, самыми обыкновенными. Возвращаюсь в Чинча-Альту, там Шита уже второй год командует летной базой по контракту. Но ты?
– Не менее обыкновенная песенная экспедиция в Акре. Садись же ко мне, здесь пусто. А это твой…
Но Пат не успела закончить вопроса, потому что увидела под широким индейской расцветки платьем пробирающейся к ней Брикси высоко поднимающий его живот.
– Брикси! Да ты бы уж сидела на месте!
– Ничего, я чувствую себя отлично, естественно, применительно к возрасту. Ведь я тебя старше на целый год! – Брикси рассмеялась и ласково погладила себя по животу. – Ты спрашивала о Шонке, это наш второй – помнишь, когда мы встретились с тобой у памятника Мак-Киллану? У тебя тоже мог быть такой же. Не жалеешь?
– Нет, – ответила Пат и, подумав, добавила: – Наверное, нет. А старший, который, я помню, родился в Непале?
– Харбстена – в университете Луизианы, биолог. Остальные в школе, в Чинче.
– Остальные?
– Ну да, остальные шестеро. Ведь мы не виделись с тобой пятнадцать лет, Пат! Младшему уже девять, и я думала… Но Хаваншита, он же сумасшедший, ему все мало! И потом, он, кажется, считает, что нет ничего соблазнительней беременной женщины. А я очень надеюсь, что на этот раз все-таки будет девочка.
– Разве остальные?..
– Все мальчишки. Да и теперь эта хитрюшка, – Брикси снова погладила живот, – устроилась так, что никакое УЗИ не показывает ее сокровенных местечек. Как Стив – я слышала, вы разошлись?
– Да, но мы все равно… одна семья. У него дивный сынишка и жена-француженка.
– Узнаю твой феминизм, я бы так не могла… А Джанет?
– Джанет выходит замуж, в Англии. Видишь, у меня уже скоро могут быть внуки.
Брикси недоверчиво присвистнула, пристально вглядевшись в спокойное лицо давней подруги:
– Таких юных бабушек не бывает. Это я…
И Брикси пустилась в долгий обстоятельный рассказ о своей суматошной жизни, где до сих пор главным оставалось ее физическое общение с Хаваншитой. Пат приготовилась выслушивать скучные истории о детях и проблемах, но Брикси, жадная до всяких проявлений жизни, говорила и о направлениях в современном телеискусстве, и о чисто технических и теоретических ошибках, которые, по ее мнению, бывали у Пат в передачах, о моде в музыке вообще и в кантри в частности, – но больше всего, конечно, об отношениях мужчины и женщины. И Пат с интересом слушала ее.
А через полчаса она, сама не зная почему, рассказала Брикси давнюю историю о любви забытого певца и рождении девочки Джанет.
* * *
Перелет был долгим, и где-то уже над Андами Брикси вдруг сказала:
– Знаешь, что-то мне немного не по себе. Конец седьмого месяца всегда такой тяжелый. Я, пожалуй, выберусь отсюда.
– Конечно, – заволновалась Пат. – Тебя проводить?
– Нет, я сама. – И Брикси вышла, со спины напоминая двадцатилетнюю девушку.
Прошло минут десять. Брикси не возвращалась. Пат тронула за плечо невозмутимо сидевшего впереди Шонку.
– Так бывает, – ответил он и сверкнул белыми зубами, сразу напомнившими Пат его отца, от которого в ее памяти только и остались ослепительные зубы, высокий рост да громкий счастливый смех при известии о рождении этого мальчика. – Мама сделает себе массаж, ей станет легче, и она вернется. Мы слишком много ходили по Каракасу.
Однако Брикси не вернулась и через пятнадцать минут. А когда Пат уже стала выбираться в узкий проход, ведущий в хвост самолета, из-за синих складчатых шторок, закрывавших санитарный отсек, раздался какой-то шум, и два человека в фундаменталистских шапочках втолкнули в салон отчаянно сопротивлявшуюся Брикси. Ее рот был заклеен скотчем, а руки – заломлены назад, что еще сильнее подчеркивало ее высокий живот. Пат машинально отшатнулась – еще до того мгновения, когда прямо ей в лицо оказался направлен короткий ствол «беретты».
