Текст книги "Повседневная жизнь Голландии во времена Рембрандта"

Автор книги: Поль Зюмтор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ПОД КРЫШЕЙ ДОМА СВОЕГО

Глава IV
Дом

Планировка и обстановка

Остановимся перед домом какого-нибудь буржуа на берегу одного из городских каналов. Следуя правилам хорошего тона, не будем слишком громко стучать металлическим молоточком в дубовую дверь, покрытую воском или выкрашенную в зеленый цвет. У богачей этот прикрепленный к двери молоточек обычно довольно увесист и, в отличие от железной дешевки у людей попроще, отлит из серебра. Если судьба приведет нас в маленький городок провинции Голландия, то мы, скорее всего, окажемся перед дверкой «подземного» этажа или пройдем к дому через дворик, поскольку парадный вход традиционно предназначался только для брачных церемоний и похорон.

В украшенном медными пластинами замке слышится лязг поворачиваемого ключа. Дверь открывает служанка. Нас проводят в просторную комнату с окном со стороны фасада, которая весьма далека от привычной всем прихожей. Это «фоорхёйс» ( voorhuis) – центр жизни семьи. Он соединяется с боковыми помещениями сложной системой лестниц, ступенек и дверей, соединяющих комнаты первого этажа с погребами и чуланчиками «подземного». В доме голландского типа все комнаты расположены на разных уровнях. Все время нужно то подниматься, то спускаться. Планировка жилья осуществлялась на основе двух помещений, которыми она ограничивалась в стародавние времена, – «передней комнаты» и «задней комнаты». В XVII веке такой простотой отличались уже только самые убогие лачуги. Эти две примитивные комнаты разделяла деревянная перегородка, иногда застекленная, или коридор. Последний проходил мимо нескольких промежуточных комнатушек, карабкался по клавишам ступеней и обрывался аркой деревянного косяка. За распахнутой дверью – полумрак спальни, светящееся пятно платья молодой женщины, весенние отсветы сада за окном – картина, не раз вдохновлявшая Яна Стена, Вермера, Питера Хоха, Метсю… Из этого коридора, а то и прямо из прихожей наверх вела винтовая лестница, по которой можно было попасть сначала в так называемую «подвешенную» комнату, занимавшую промежуточное положение между двумя этажами, а затем – на верхний этаж. Разделение комнат выглядело весьма необычно. Иногда перегородка шла по оси окна таким образом, что на каждую смежную комнату приходилось по пол-окна. Другая, более узкая лестница, немногим лучше трапа, вела на чердак, ютившийся под потемневшими огромными стропилами.

Меблировка, скромная у простых людей, у богачей на протяжении века стала избыточной. На вкусе владельцев дома, определявшем выбор обстановки, сказывались местные отличия. В Дордрехте все тяготели к прежней голландской непритязательности, в то время как Амстердам, Роттердам и Делфт уже начинали подражать Гааге, где господствовал сначала английский, затем французский стиль. В целом в начале века мебель была все еще груба и массивна. Для ее изготовления использовались, как правило, дуб и ореховое дерево. Но постепенно она становилась все более легкой. К концу века ее формы обрели некоторое изящество витых линий, свойственное резным работам французских краснодеревщиков.

Основу обстановки составляли стол, стул и шкаф. Их можно было встретить во всех комнатах. Они были предметом гордости домохозяйки, в украшении стола наглядно проявлялось мастерство столяра. К 1600 году столу стали придавать форму широкого прямоугольника с ножками на колесиках. В богатых домах его покрывали сукном, саржей или дама. Со временем появились различные заимствованные типы: итальянский стол со «щеками», опирающийся на две вертикальные доски; створчатый стол и придвигаемый к стене столик на трех ножках английского или французского образца. Стулья сохранили стиль прежней голландской школы – ножки с перекладинами, высокие спинки, низкие, обтянутые кожей сиденья с одной или даже двумя подушками. Мало-помалу стулья стали обивать плюшем или бархатом при помощи медных гвоздей. На спинке вырезали различный орнамент.

Главное место среди предметов меблировки в добропорядочном нидерландском обществе отводилось шкафу. Небогатые люди, крестьяне по-прежнему пользовались средневековым сундуком с откидной крышкой, окрашенным в зеленый или красный цвет и покрытым примитивными рисунками. Но настоящий, «фирменный» шкаф, ^{27} представлявший собой большую роскошь, непременно был связан с успехом, продвижением по социальной лестнице и символизировал богатство и комфорт. В ходе XVII столетия примитивный, угловатый, глубокий, массивный, неподъемный и целиком вырезанный из дерева шкаф менялся, становясь все более легким и приближаясь к французскому типу «бюро» с инкрустациями из перламутра и слоновой кости.

Начиная с 1670 года дорогие шкафы превратились в настоящие бюро, с ящиками и на высоких ножках. В зажиточном доме насчитывалось не менее двух шкафов. Прежде всего это – бельевой шкаф, надушенная святая святых дома, находившаяся в полном ведении хозяйки. В шкафу богатой госпожи Влуенберг из Дордрехта хранились настоящие сокровища – простыни из Ост-Индии, Гарлема, Фландрии, Эмбдена, разложенные по месту изготовления; чепчики, платки, косынки, помнящие молодые годы бабушки; 24 дюжины рубашек, 40 дюжин скатертей и салфеток, составлявших приданое детей. Один амстердамский книготорговец со средним достатком запирал в своем шкафу 60 простыней, 30 скатертей и более трехсот столовых салфеток. Некоторые модницы присовокупляли к бельевому шкафу индийский сундучок, отделанный медью или серебром, или ларь голландской работы, которые они покрывали синим сукном. Затем следовала горка для фарфора в парадных покоях, на полках которой красовались тарелки, горшки, расписные блюда, иногда вперемешку с музыкальными инструментами. Также использовались посудные шкафы в форме пирамидальных этажерок. Немало людей, даже в деревнях, имели застекленные шкафы, в которых можно было выставить на зависть гостям особо ценные предметы. Часто хозяйка дома хранила здесь подарки, полученные при крещении, и вещи, оставшиеся в память о замужестве.

Таков общий вид интерьера голландского городского дома, привлекавшего своей интимной атмосферой, но, по мнению французских посетителей, не слишком удобного. Каким бы ни было общественное положение владельца, в целом структура его жилища оставалась неизменной. В бедных кварталах фасады домов были более узкими, а окна более редкими, коридоры апартаментов вытягивались, извивались под низкими потолками. При скверном освещении была видна обстановка, состоявшая лишь из самых необходимых предметов мебели, тяжелых и прочных, в лучших традициях старого стиля. В подвалах и на чердаках, как пчелы в улье, теснились бедные ремесленники и подмастерья.

Функция комнаты накладывает на каждое помещение особый отпечаток. «Передняя» пришла на смену прежней «передней комнаты», служившей лавкой или мастерской. Ее назначение сохранилось в домах мелких торговцев и наименее удачливых кустарей. Здесь вовсю велась работа, а двери были постоянно открыты, ибо снаружи, под защитой карниза, раскладывали товар. Именно в передней наставник передавал навыки своим ученикам, а трактирщик держал свое заведение. Для «середнячка» это была главная комната. Ее стены украшала разноцветная фаянсовая плитка. Обстановку составляли стол, несколько стульев, горка с посудой, зеркало, батарея кожаных котлов; в углу к стене была придвинута скамья резного дерева. У богачей передняя превращалась в салон. Скамья была изготовлена уже из мрамора. По стенам висели картины и охотничьи трофеи. Декоративное предназначение этой комнаты столь свято соблюдалось в зажиточных семействах, что из страха нарушить заведенный порядок хозяйка дома, ее дочери и служанка старались проводить здесь как можно меньше времени. Они устраивались в соседней каморке, которая у простых людей служила «задней комнатой», где и проводили большую часть своего времени. Здесь они шили, вязали, готовили пищу. Из этой «жилой комнаты» можно было видеть, что происходит снаружи, через единственное крохотное оконце, выходившее на улицу со стороны фасада и дававшее крайне скудное освещение. Меблировка отличалась спартанской простотой. В доме богатого лесоторговца из Дордрехта мы обнаруживаем дубовый стол, несколько стульев с кожаными подушками; на стенах – белые керамические плитки, картины; в углу – конторку с лежащей на ней Библией; и наконец – два тяжелых шкафа, один из которых, задрапированный зеленой гардиной, служил библиотекой.

Количество комнат первого этажа зависело от достатка владельца дома. Обычно во всех домах имелась если не кухня, то по крайней мере закуток, какое-то помещение для приготовления пищи. У бедняков это была настоящая душегубка, из которой при засорившемся дымоходе тяжелый чад пригоревшего жира распространялся по всему дому. Зато у зажиточных буржуа кухня сверкала столь безупречной чистотой, что больше походила на храм или музей. Вдоль стен сверкали надраенные до блеска медные и оловянные кухонные принадлежности; стол был выкрашен в розовый цвет; пол иногда выложен квадратами мраморных плит. За стеклом посудного шкафа сложены приборы. В другом шкафу, называемом «сокровищницей», хранились продукты, столовые скатерти и салфетки, предназначенные для повседневного пользования, соусники, доски для рубки мяса. В широком зеве камина, в просмоленной глубине очага притаился горшок для тушения мяса – вид примитивной сковороды, открытой в верхней части. Время от времени вместо него можно было видеть горшочек для тушения мяса на углях и короб для готовки на торфе. Над медной раковиной открывался кран, вода в который подавалась насосом из цистерны. Кухня богатого горожанина, которую в 1663 году посетил путешественник Монконис, была оснащена мраморной раковиной, бронзовым насосом для подачи воды и чудесным приспособлением – вмонтированным в стену медным баком, в котором вода постоянно и незаметно подогревалась. ^{28} Однако за всем этим великолепием не было заметно любви к собственно кулинарии.

«Они предпочтут умереть с голоду посреди своих сверкающих котлов и приборов, – писал аббат Сартр, – чем приготовить блюдо, которое хоть немного могло нарушить эту красоту. Мне с гордостью показывали чистоту кухни, столь же холодной за два часа до обеда, какой она была бы и два часа спустя». ^{29}

Нередко хозяйка дома предпочитала готовить еду в каком-нибудь соседнем закутке, решаясь вскипятить в кухне лишь жбан воды.

Деревянная, редко – мраморная лестница, ведущая на второй этаж, давала состоятельным людям дополнительную возможность приукрасить свое жилище. Ее покрывали резьбой, изображавшей львов, растения, герб владельца дома. Именно в лестнице и заключалось главное отличие. На обычных лестницах, столь же узких, сколь и крутых, можно было запросто сломать себе шею. Винтовая в старых домах, прямая в новых, лестница выводила в коридор, в который выходили, как правило, две-три комнаты. Чаще всего это были спальни хозяев. В некоторых больших домах их, напротив, устраивали на первом или третьем этажах, второй отводился для парадных покоев.

Во времена «золотого века» собственно спальня оставалась новшеством, еще не получившим широкого распространения. У многих небогатых семейств кровати устанавливались в жилых комнатах. Скорее наспех сколоченные, чем сделанные по-настоящему, они утапливались в стену, наподобие шкафов, и были столь короткими, что спать на них приходилось чуть ли не сидя. В подобных «спальных шкафах» имелся выдвижной ящик, в котором спали дети. В семьях, слишком многочисленных для того, чтобы каждому хватило кровати, часть детей ночевала на чердаке.

Через дубовую дверь, которую украшает вырезанная или нарисованная мифологическая сцена, пройдем в спальню зажиточного торговца. На стенах квадраты керамических плиток, в зеркале играет чудом прокравшийся сюда солнечный зайчик, несколько картин. Семейные реликвии на каминной полке. Два низких стула с очень высокой спинкой, стол, большой бельевой шкаф, умывальник – таз и кувшин на доске. Четверть комнаты занимает прямоугольная кровать с колоннами и под балдахином, с занавесями из зеленой шелковой ткани. На узорчатый шелк полога откинуто изящно вышитое покрывало. Это «современный» тип кровати, постепенно вытесняющий в глубокую провинцию прежний «спальный шкаф». Однако новая кровать унаследовала немало черт своей предшественницы – она была столь высока, что требовалось приставлять специальную лесенку, без которой до ложа не добраться; спальные места для детей также устраивали внизу, здесь же укладывались и гости. В богатых домах кровать ставилась в центре комнаты, иногда – на специальном возвышении. Гирлянды и фестоны украшали балдахин, верхушку которого венчал герб владельца. По четырем углам красовались пучки перьев. Столбы, поддерживавшие балдахин и занавеси, представляли кариатид, сатиров, ангелов… Обилие украшений никак не сказывалось на комфортности постели. Спать приходилось на перьевом матрасе и куче дряблых подушек, подголовник отсутствовал, в качестве одеяла использовался еще один матрас, качеством ничуть не лучше первого. От такого изобилия перьев спать было невыносимо жарко.

Пол в богатых домах начала XVII века выкладывался в шахматном порядке разноцветной плиткой на итальянский манер, например, квадратными белыми и голубыми плитками, иногда мраморными в парадных залах. Позднее из Франции пришла мода на паркет. Но в большей части интерьеров сохранились более или менее грубые традиционные виды покрытия. Пол редко оставался немощеным. Часть плиточных полов покрывали испанскими циновками с черно-желтыми полосами и разноцветными полями; ковров встречалось немного. Иногда хозяевам хватало одного весьма скромного коврика, который раскатывали посреди комнаты для особо именитых гостей и немедленно убирали после их ухода. Если пол был деревянным, его посыпали мелким разноцветным песком, из которого в торжественных случаях выкладывали цветы и другие узоры.

Потолок образовывали незакрытые балки с поперечными перекрытиями. В богатых домах их отделывали лепными панелями и украшали картинами идиллического, мифологического, аллегорического и другого содержания. В некоторых комнатах к потолку подвешивали металлические или деревянные безделушки в виде кораблей, кочей, рыб, гербов и штандартов. На конце цепочки или ленты покачивалась бумажная корона, венчавшая голову хозяйки дома в день помолвки.

Господин средней руки довольствовался побелкой стен своей спальни. Более зажиточный буржуа шел дальше, отделывая комнату фаянсовой плиткой контрастных оттенков. Однако часть стен за шкафами и кроватями предпочитали закрывать деревянной панелью. В богатых домах начала XVII века лепными панелями отделывали и перегородки; впоследствии высота панелей уменьшилась, и верхнюю часть стены стали покрывать позолоченной кожей, на которой особо выделялись картины, вправленные в рамы резного дерева. Именно на таком фоне, теплом и вместе с тем значительном, следует воспринимать желтые и синие краски Вермера, жгучий свет Франса Хальса. Но после 1660 года кожа вышла из моды. Предпочтение стало отдаваться настенной живописи, изображавшей сцены охоты, сложные аллегории, библейские сюжеты, сходные с мотивами гобеленов из парадных залов некоторых домов. Тем не менее излюбленным отделочным материалом остался фаянс – плитки мягких оттенков с голубым, желтым, оранжевым, сиреневым либо светло-зеленым рисунком на белом фоне, представлявшим собой стилизованное изображение букетов, картин идиллической жизни, герба владельца, запись поговорки, пословицы или чьего-нибудь мудрого изречения. Такие плитки были национальным продуктом, производство которого процветало в Гауде, Гарлеме, Делфте и Роттердаме. Все слабее становилась привязанность к необработанному дереву. Везде, где оно еще встречалось, будь то подоконник или дверь, дерево красили или покрывали позолотой. Люди, следившие за модой, называли комнаты своих домов по виду отделки – «комната с позолоченной кожей», «камчатая», «комната Адама и Евы».

Окна (рамы которых опускались вниз, наподобие гильотины) делали из цветного стекла. Дневной свет, смягченный крошечными разноцветными квадратиками, оправленными в свинец оконного переплета, создавал во всем доме атмосферу спокойствия и некоторой таинственности. Лишь у самых бедных семей в доме не было хотя бы одного такого окна со стороны фасада или разноцветного кружочка в центре переплета.

Почти по всему дому зажиточные горожане вывешивали зеркала. Сначала это были маленькие венецианские, в хрустальной раме и со стеклянными розами по краю, но во второй половине XVII века их вытеснили большие французские зеркала на ножках.

Под самой крышей, рядом с чердаком, служившим торговцам складским помещением, ютились клетушки мансардного типа – комнаты прислуги, чуланчики, кладовые для дров и торфа.

Отапливался дом камином, и нельзя назвать бедным то жилище, в котором был хотя бы один камин, расширяясь под своим четырехугольным колпаком до внушительных размеров (позволявших легко прочищать дымоход пучком соломы), камин с очагом, отделанным железными пластинами порой весьма искусной работы (на которых летом выставляли большие вазы), стал для буржуа предметом семейной роскоши. Колпак покрывали резьбой, а на полке выставляли фарфоровые изделия и лакированные безделушки. Камин поддерживали в безупречной чистоте. Внутри никогда нельзя было заметить пепла, поскольку последний осыпался в специальное отверстие, проделанное под очагом. Иногда в камине потрескивали поленья букового дерева, чаще всего в нем тлел торф, который был воистину национальным видом топлива, общим и для города, и для деревни. Отопление торфом требовало особой вентиляции. Куски торфа помещали в огнеупорный горшок и ставили под каминный колпак или выкладывали из них небольшие полые круглые башни со множеством маленьких отверстий, из которых высовывались языки цветного пламени, что выглядело очень красиво. При этом не распространялось никакого неприятного запаха. Зато тепла такой камин давал немного. При посещении голландских домов у французов всегда складывалось впечатление, что помещения еле отапливаются. Зимой люди, ведущие оседлый образ жизни, ходили дома в халате. Женщины, практически всю свою жизнь проводившие взаперти, не расставались с грелками, на которые ставили ноги. В мануфактурах работницам их выдавали. Грелка представляла собой прямоугольный ящичек из металла или твердого дерева пятнадцати сантиметров в высоту и со множеством дырочек. Внутри помещался кусок торфа, который медленно тлел, выделяя тепло.

Наиболее распространенным и дешевым средством освещения была масляная лампа – крошечный светильник в форме горелки, в которой дрожал слабый язычок пламени. Более яркие канделябры, а точнее свечи, стоили дорого. В парадных покоях зажиточных домов их устанавливали на медной или хрустальной раме, образующей люстру, которую подвешивали к потолку на металлическом тросе или на штоке из позолоченного дерева. Кроме того, имелись настенные подсвечники, которые красовались и по краям камина.

Крестьянский дом отличался от городского прежде всего основным планом – один этаж, образуемый центральной комнатой, окруженной тесными клетушками. В деревнях, прилегающих к большим городам, дома в XVII веке строились не без влияния последних: здание строилось с узким фасадом, в глубину, с мансардным этажом или, по крайней мере, с каморками вокруг чердака. Обстановка, более скромная, чем в городских домах, была вполне патриархальной. Несколько стульев, стол, сундуки, прялка. Украшения, рисованные или резные, в традиционном духе. Камина в деревне не знали. Огонь разводили прямо на полу. Внутренние ставни из цельного дерева закрывали редкие окна. «Спальные шкафы», сокрытые от глаз дверьми или занавесками, стояли вдоль стен центральной комнаты (если только не были сколочены в смежных комнатках). Вдоль свободных стен у зажиточных крестьян стояли стеллажи, на которых выставлялись расписные тарелки, горшки и оловянные мерки.

Какое бы положение ни занимал нидерландец, он всегда питал к своему дому сильнейшую любовь. Для мужчины, экономного до скупости, благоустройство дома являлось единственной достойной причиной траты денег. Женщина вообще всю свою жизнь посвящала дому. Это была святая святых, храм семьи, который, в свою очередь, представлял собой центр общественной жизни. Жизнь замыкалась в семье, как устрица в раковине, в доме, в стенах комнат, надраенных до блеска, среди натертой воском мебели, предметов, чистых до скрипа при прикосновении. Эта замкнутость сильно мешала чужестранцам, надолго поселявшимся в Голландии, завязывать контакты и поддерживать отношения с местным населением. На такое положение дел сетовали Ле Лабурер в 1642-м и Байль в 1684 году, объясняя его якобы мрачным и угрюмым характером голландцев. ^{30} Наиболее богатые торговцы и даже некоторые аристократы соперничали друг с другом во внутреннем убранстве жилищ. Мебель, светильники, ткани и предметы искусства загромождали дома, свидетельствуя скорее о толщине кошелька, нежели об утонченности вкуса их владельцев. Помимо того, что роскошь удовлетворяла амбиции хозяев, она еще и поглощала излишки доходов, которые некуда было девать. Но такое вложение капиталов без последующей отдачи со временем могло подорвать экономическую основу страны. К концу века об этом стали задумываться некоторые светлые головы, определившие, что корень зла заключается в тлетворном французском влиянии. Поговаривали, что мадам де Ментенон будто бы убедила Людовика XIV, что наилучший способ отвратить голландцев от добродетели – распространить среди них парижскую моду.

Сады и цветы

Из «задней комнаты» или конца коридора лесенка в несколько ступеней выводила во дворик, огороженный забором, выкрашенным в зеленый или в коричневато-красный цвет.

Некоторые ремесленники превращали двор в своего рода продолжение мастерской, а лавочники – в склад под открытым небом. Однако большинство горожан, даже и с весьма скромным достатком, старались разбить на крошечном пятачке двора небольшой садик, несмотря на то, что его размеры часто не превышали нескольких десятков квадратных футов. И если не сад, то уж зеленая лужайка с цветочными клумбами и пятнами мха всегда радовала глаз хозяев. Когда позволяли размеры участка, возле стены сажали куст бузины, ракитник, два-три фруктовых дерева. По мере изменения социального положения владельца увеличивались и размеры сада, хотя все же они никогда не становились значительными: земли в городе было слишком мало, а стоила она слишком дорого. Поэтому состоятельные люди, особенно во второй половине века, покупали на окраинах города еще один сад, где в теплое время года любили проводить с семьей свободные дни.

Типичный план нидерландского сада включал четыре прямоугольные лужайки, разделенные крестообразной аллеей. На лужайках – большие цветочные клумбы; вокруг – деревья; в центре – деревянная (впоследствии каменная) беседка под куполообразной крышей или искусственный грот, под сводами которых было приятно обедать на свежем воздухе, а после распространения моды на «файв-о-клок» – пить чай. Все упорядочено, ухожено, размечено, миниатюрно – этакий игрушечный садик.

Каждый владелец сада страстно желал собирать ежегодный урожай фруктов. Выращивали в основном яблони, около двадцати разновидностей (особо ценился сорт гауд-пиппинг), пятнадцать видов грушевых деревьев, а также вишни и сливы. На грядках наливались соком дыни, вызревала клубника. Вдоль изгородей росли ежевика, малина и мушмула – для бедноты. Многие любители садоводства строили деревянные теплицы и оранжереи, в которых пытались выращивать абрикосовые, персиковые деревья и даже виноград… Последний прижился неплохо, однако изготовить из него вино было невозможно. Любовь к растениям проявлялась у тружеников пера во врожденной склонности к созерцанию природы. В результате садоводы получили в свое распоряжение изрядное количество руководств и научных изысканий, в частности труд Иона ван дер Мейерса «Arboretum sacrum», [3]3
  Тайны садоводства ( лат.).


[Закрыть]три тома которого вышли в 1643 году.

Вся нация, за исключением лишь немногих «белых ворон», испытывала к цветам настоящую страсть. Цветы занимали незначительное место во внутреннем убранстве дома, но тем пышнее был их ковер под сенью садов. Цветы высаживали в отдельные клумбы по видам: здесь – розы, там – ирис, за ними – лилии, дальше – гиацинты, а в глубине – шиповник. Желтые – справа, красные – слева. Фантазия в таком порядке отсутствовала напрочь, зато вовсю проявилась методичность. К тому же запахи цветов смешивались. Правда, в лилипутских садиках центра города к ним добавлялась, а в жару и часто подавляла их вонь стоячей воды канала.

Во всех городах можно было встретить лавку цветочника. Здесь продавались цветы и плоды из личного или арендуемого в окрестностях города сада хозяина. Если дела шли в гору и объем продаж увеличивался, хозяин заказывал товар в Гарлеме, земля которого оказалась столь благодатной для цветоводства, что сады там в конечном итоге утратили свое декоративное назначение и превратились в мощный источник дохода. Тут можно было найти нарциссы, шафран, фиалки, анемоны, крокусы, акониты, лилии всех оттенков и другие бесчисленные виды цветов, многие из которых еще не были тогда известны в других странах Европы. Цветы привозили из дальних краев, проводили с ними разнообразнейшие опыты, создавали новые виды с необычной формой и оттенком.

Вплоть до 1615 года бесспорной королевой цветов была роза, однако затем она уступила свое место тюльпану, завоевавшему сердца любителей лепестков и тычинок. Завезенный в Германию из Турции в 1559 году тюльпан в 1593-м был признан в Нидерландах «образцом экзотической флоры» благодаря натуралисту Клузиусу. Спустя немного времени чашечки тюльпанов стали все чаще встречаться в садах горожан. Однако, чтобы привлечь к цветку тот неимоверный интерес публики, который прибавил славы Голландии, потребовалась парижская мода на тюльпаны в начале правления Людовика XIII. В один миг тюльпан был возведен в ранг элегантного цветка, придающего всему оттенок светской утонченности. По счастливому совпадению в это же время в голландских садах распространился вирус, вызывавший различные отклонения чашечки тюльпана. Цветоводы воспользовались этим обстоятельством, чтобы вывести целый ряд любопытных видов и поддержать ажиотаж.

Французская мода на тюльпаны облетела всю Европу, и нидерландцы превратились в их главных поставщиков. С 1625 года луковицы Semper Augustus, [4]4
  Постоянный (неизменный) Август ( лат.).


[Закрыть]пользовавшиеся особым спросом, ценились буквально на вес золота. (SA – большая белоснежная чашка, чуть голубоватая у основания и рассеченная вертикальными полосками огненно-красного цвета.) Тюльпаны выращивались розовые, лиловые, коричневые, желтые или представлявшие собой немыслимую комбинацию всевозможных оттенков, как «Лапрок», напоминающий пестрый шутовской наряд. Было выведено 30, а в скором времени целых 100 разновидностей. Бальи из Кеннемерландена назвал собственноручно созданный вид «Адмиралом». Вскоре полсотни других любителей-цветоводов подхватили его идею. В результате на свет явилась серия видов в одной цветовой гамме – «Адмирал ван Энкхёйзен», «Адмирал Поттебакер»… Образовалась и группа «генералов» – «Генерал ван Эйк» и др. Один садовник из Гауды назвал свой вид «Генералом из генералов». За неимением лучших идей сорта цветов называли и попроще – «Красный и Желтый Католейны». Насчитывалось пять видов «Чуда», четыре – «Морийона», семь – «Турне», тридцать – «Парагонов»… Настоящий поток, который было кому направить в нужное русло, – луковицы стоили баснословные суммы, а вырастить их не составляло труда даже в самом крошечном садике. Во многих добропорядочных горожанах и осторожных лавочниках неожиданно проснулась тяга к рисковым затеям.

Гарлемские ткачи, образовывавшие сильную корпорацию, с головой ушли в пучину спекуляции луковицами тюльпанов, несмотря на свое полное невежество в цветоводстве. Началась тюльпановая лихорадка. «Тюльпаномания» достигла своего апогея зимой 1636 года и завершилась грандиозным крахом несколько месяцев спустя. Это всеобщее безумие приняло размеры эпидемии, охватившей все население поголовно – мясников, привратников, комиссионеров, трактирщиков, студентов, цирюльников, трубочистов, сборщиков налогов и торфянщиков. Ни одна социальная группа, ни одна секта или ассоциация не устояли перед этим бедствием. Жажда наживы объединила арминиан и папистов, лютеран и меннонитов, ночных сторожей и риториков! Сильнее других она затронула районы Амстердама, Гарлема, Алкмара, Хорна, Энкхёйзена, Утрехта и Роттердама. Редкие граждане, сохранившие хладнокровие, называли новоиспеченных цветоводов «околпаченными» ( kappisten), намекая на колпак, что носили шуты. Они издавали памфлеты, распевали сатирические песенки, высмеивавшие «околпаченных» с каждым днем все более едко. В Хорне за три луковицы покупали дом. «Адмирал Лифкенс» стоил 4400 гульденов, а цена Semper Augustusколебалась от 4000 до 5500! Когда луковицу оспаривало сразу несколько покупателей, они могли попытаться настроить продавца в свою пользу, добавив сверх платы повозку и пару отличных лошадей. Таким образом, в Амстердаме сад приносил владельцу до 60 тысяч гульденов за четыре месяца. Известно, что с появлением денег пропадает сон. Цветочник прикреплял к своей кровати сигнальный колокольчик, от которого вдоль сада тянулась веревка, окружая золотоносные клумбы. Покупатели и продавцы встречались по вечерам в тавернах 2–3 раза в неделю и торговались до глубокой ночи. От детей «правду жизни» не только не скрывали, но, напротив, поощряли их участие в торгах, чтобы они с младых ногтей узнавали, как делать деньги. Даже проповедники влились в толпу торгашей и менял, из которой утром выходили миллионеры, чтобы вечером, возможно, оказаться нищими без гроша в кармане. Одна и та же луковица продавалась и перепродавалась раз десять на дню. Люди, целиком специализировавшиеся на предоставлении сведений о товаре, открыли самые интересные пути вытягивания денег. Поскольку большинство сделок заключали зимой, стала процветать спекуляция на изображениях цветов. Из рук в руки переходили каталоги тюльпанов, иногда вызывавшие искреннее восхищение, как те, что вышли из-под кисти Джудит Лейстер, ученицы великого Франса Хальса.

Немало простых людей, приобретя луковицы в кредит и не сумев их перепродать, оказались неплатежеспособными. Участились судебные иски. Сотни семей потеряли все. Это не на шутку испугало муниципальные власти, поскольку коммерческая система, обеспечивавшая процветание страны, целиком основывалась на кредите. Беспокойство охватило и самих спекулянтов. Первый тревожный сигнал поступил 3 февраля 1637 года, когда «цветочник» не сумел перепродать луковицу, купленную им за 1250 гульденов. Профессионалов охватила паника. 24 февраля в Амстердаме собралась генеральная ассамблея цветочников, на которой была принята радикальная мера – оплате подлежали только договоры, заключенные до 30 ноября 1636 года. Все более поздние обязательства аннулировались, и покупатель мог освободиться от власти продавца-кредитора, выплатив тому 10 % возмещения ущерба и вернув луковицу. 27 февраля Штаты Голландии ратифицировали это постановление. На следующий день стоимость луковицы тюльпана упала с 5000 до 50 гульденов! Нормальное положение вещей было восстановлено, хотя и за счет разорения множества людей. В числе жертв оказался живописец Ян ван Гойен, ставший впоследствии учителем Яна Стена.