355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Поль Зюмтор » Повседневная жизнь Голландии во времена Рембрандта » Текст книги (страница 14)
Повседневная жизнь Голландии во времена Рембрандта
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 09:37

Текст книги "Повседневная жизнь Голландии во времена Рембрандта"


Автор книги: Поль Зюмтор


Жанры:

   

История

,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

Глава XVI
Застолье и выпивка
Традиционное обжорство

Нидерландец «золотого века» в обычной жизни всегда соблюдал относительную умеренность, но на больших торжествах поглощал невероятное количество пищи и напитков. Строгая экономия требовала вознаграждения, и накопленные сбережения улетали на «разрядку». Застолье и выпивка, независимо от повода, на время раздвигали тесные и давящие рамки семейной жизни, являя собой основное проявление общественной связи. Отмечали рождение ребенка, его крещение, отнятие от груди, выздоровление матери после родов, семейные торжества, Масленицу, отъезд, возвращение, получение должности или вступление в цех, помолвку, свадьбу, справляли поминки. Все протесты церкви против такой чрезмерной привязанности к земным благам, а государства – против расточительства не смогли одержать верх над этой традицией, которая практически оставалась неизменной в течение всего века, особенно в среде буржуазии и крестьян. Беднота, не имея средств на разносолы для своих посиделок, от этого лишь больше пила. За праздничным столом встречались не только родственные семьи или соседи, но и люди, объединенные различными ассоциациями. Бургомистр угощал служащих муниципалитета, ректор университета – преподавательский состав. На банкеты «палат риторики» каждый член мог привести с собой одного гостя, который получал право на три «захода» за счет кассы.

Члены Музыкального общества города Арнхема по очереди принимали у себя своих собратьев. Положение обязывало их подавать гостю баранью ногу, «плута», два салата, масло, сыр, груши, яблоки или сливы, а также вино. Этот ограничительный перечень был призван воспрепятствовать излишествам, недостойным искусства, на страже которого стояло общество. Банкеты же гильдий, напротив, славились изобилием, вошедшим в поговорку. Кутеж иногда затягивался дня на два, если не больше. Гильдия хирургов Энкхёйзена была вынуждена выпустить специальное постановление, чтобы запретить своим членам напиваться до бесчувствия; постановление содержало требование немедленно доставлять домой всех, кто сползал под стол.

В Амстердаме богатая купеческая гильдия Святого Мартина подавала утром первого дня своего банкета телячьи ноги и потроха с горошком, жирный хьютспот, жаркое с маслом и сыром; вечером доедали остатки, к которым добавлялась солонина с рисом; на следующий день на стол ставились паштеты, блюда из кролика, цыпленка и гусятины. Обилие ставилось выше утонченности. Меню некоторых застолий состояло исключительно из мяса, паштетов и засахаренных фруктов в неограниченном количестве. Торжественный пир, данный Николасом Тульпом на свой юбилей, продолжался с двух часов дня до одиннадцати вечера, и все это время непрерывно подавались новые и новые блюда.

Один раз в год, когда позволяли финансы, «Общества добрососедства» устраивали банкет, на который приглашались главы семейств квартала вместе с супругами; вдовцы могли прийти со спутницей по своему выбору. Эти дружеские пирушки проходили обыкновенно осенью, когда падали цены на продукты. Празднество продолжалось, как правило, три дня, из которых один полностью посвящался рыбным блюдам. Удовольствие от еды разряжалось бурным весельем, шумихой и дурачествами. Самый большой обжора из присутствовавших взбирался на стол и венчался, как короной, чугунком, а вместо скипетра получал в руку черпак. Случайные прохожие от души веселились, глядя на эти чудачества через окно…

Часто застолья устраивались в тавернах. Если гостей приглашали домой, главные блюда заказывали трактирщику-кондитеру. Когда муниципалитет принимал принца или иностранного посланника, бургомистру поручалось подготовить меню и протокол пиршественного стола.

Этот протокол обязывал соблюдать сложные правила, которые менялись в зависимости от обстоятельств, но которые уважались во всех слоях нидерландского общества. Зимой мужчин сажали поближе к огню, женщин с их грелками – подальше. Перед началом трапезы хозяин говорил приветственное слово, в котором звучала здравица в честь каждого из приглашенных. Традиция определяла порядок этих тостов за здоровье, выбор «посуды» и уровень ее наполнения. Пили голландцы крепко. Иностранцы поражались чудовищным размерам кубков и фужеров. Нидерландский буржуа относился с недоверием к тем, кто пил меньше него, а если ему не удавалось основательно напоить гостя, он чувствовал себя посрамленным как хозяин.

Лемэтру довелось побывать в 1681 году на свадебном пиру, что называется, «комильфо», на который были приглашены «несколько супружеских пар, богомолки из местного прихода и пара монахов. Все пять часов, которые длилось торжество, гости хлестали рейнское, шумно чокаясь, выпивая на брудершафт, разбивая стаканы и заливая стол. Некоторые осушали до пятидесяти кубков. Лица у всех горели, но никто не казался по-настоящему пьяным». {126} На банкеты гильдий вино заказывали бочками. По предположению Темпла, «сама природа воздуха в этом краю располагала к пьянству, и алкоголь в суровом климате был необходим для поддержания работы мысли, поэтому его последствия не были в Нидерландах столь разрушающими, какими могли бы оказаться где-нибудь еще». {127} «Действительно, аристократы выпивают исключительно на банкетах, – продолжает Темпл. – Но нет такого голландца, который хоть раз в жизни не надрался бы до положения риз». {128} «В своей полной ограничений жизни этот народ имеет только одну радость и позволяет себе только одну роскошь – алкоголь, без которого они казались бы жалкими и несчастными, даже достигнув настоящего богатства». {129}

Женщины пили не меньше мужчин. Даже молодые девушки уже с утра соглашались пропустить стаканчик, и многие из них, продолжая накачиваться пивом, принимали со временем не самый лучший вид. Что поражало иностранцев, так это систематический характер, который приняло пьянство в буржуазных кругах. «Все эти господа из Нидерландов, – пишет Теофиль де Вио, – придумали себе такую массу правил и церемоний опьянения, что строгая дисциплина в этом вопросе мне столь же отвратительна, как и невоздержанность». {130} Бедняки не знали ничего, кроме пива и водки, буржуа добавляли к ним вино, употребление которого увеличивалось по мере продвижения по социальной лестнице. В нидерландской экономике, почти исключительно основанной на транзите, вино было единственным импортируемым продуктом питания, в больших количествах отводившимся для воистину внутреннего потребления.

Основным поставщиком вин, помимо Рейнской области, была Франция, в особенности Анжу и Бордо. В порты Нанта, а затем, после 1630 года, Бордо, свозили товар, который доставляли на голландских судах в Роттердам (в 1618 году винная торговля считалась наиболее прибыльным предприятием в этом городе). В осенние месяцы, по завершении сбора винограда, перевозки становились столь оживленными, что роттердамским предпринимателям уже не хватало собственных кораблей и они нанимали дополнительные суда в Зеландии. Голландские купцы, утвердившиеся на берегах Луары и Жиронды, контролировали множество виноградников. В Пон-де-Се голландцы сортировали виноград и распределяли урожай, отправляя в Роттердам самые лучшие ягоды {131} и предоставляя парижанам довольствоваться остатками. Вино импортировалось также из Испании и Рейнской области. У португальцев закупалась критская мальвазия. Поскольку считалось, что это вино от долгой дороги становится лучше, португальские негоцианты отсылали его из Канди в заморские колонии, а оттуда – снова в Европу, где голландцы платили до двухсот дукатов за бочку в 450 литров.

Вино (облагаемое высоким таможенным сбором) продавалось в розницу у аптекарей. Его хранили в бочках, глиняных кувшинах или кожаных бурдюках. Трактирщики подавали вино в оловянных кувшинах, чья емкость колебалась от литра с четвертью до семи. Только к концу века в изысканных кафе и богатых домах появились специальные ящики со льдом, в которых охлаждались наполненные вином бокалы.

Виноградная водка, импортируемая из Франции, соперничала с местной алкогольной продукцией из зерновых. В Роттердаме и Виспе были построены огромные винокуренные заводы. Эта промышленность процветала, а при заводах зачастую выращивали свиней, быстро набиравших вес на отходах производства. Овсяная и рисовая водка, а также домашние настойки образовывали гамму крепких алкогольных напитков широкого потребления. Можжевеловка, известная с XVI века, получила по-настоящему народное признание лишь в XVII, и только на заре XVIII века она добралась до стола богачей. Уже к 1660 году винокурни Шидама сбывали немало этой продукции. {132}

Словом «таверна» назывались сильно отличавшиеся друг от друга заведения – крестьянский шинок, где можно было посидеть за кружкой пива в углу подвальчика или полутемной кухни; небольшой городской кабачок, расположившийся на первом этаже дома его владельца; просторный зал, выложенный плиткой с раскрашенными окнами и навощенными балками, чей хозяин не кто иной, как художник и пивовар Ян Стен; шикарное заведение с богатыми завсегдатаями вроде «Человека науки» в Беннебрёке, известного своим лососем под зеленым соусом; элегантный трактир с роскошной обстановкой и потрясающими приборами, который посещали судьи, магистры гильдий и где давались официальные банкеты. Каким бы ни был характер заведения, его посетители редко выпивали в одиночку. Туда заваливались веселой компанией или обретали ее, подсев за чей-либо столик. Чокались. По очереди говорили тосты. Пели хором. Хозяин и половой старались услужить, служанка строила глазки. Эти люди, заслуженно или незаслуженно, считались не слишком чистоплотными. По мере того как клиент доходил до нужного состояния, у них появлялось больше шансов воспользоваться случаем. Говорили, будто они разбавляли вино и подкрашивали его подсолнухом, скатывали салфетку и бросали на дно кувшина с пивом, уносили фляги еще до того, как их опорожнили, неоправданно завышали цены, писали на счете два вместо одного…

Тем не менее кабаки исправно посещало все мужское население и немало женщин легкого поведения. В них можно было встретить подростков, детей. В течение века принимались различные постановления, с помощью которых власти пытались обуздать то, что в высоких кругах принято считать чуть ли не бичом общества. Так, в 1631 году вышел эдикт Генеральных штатов Голландии, предписывавший закрытие таверн и харчевен на время отправления церковных служб и после девяти часов вечера, а также запрещавший продажу водки молодежи.

Таверны, содержавшие оркестр, называли «музыкалками». Некоторые из них, предназначавшиеся для богатой публики, давали в хорошее время года концерты, и порой превосходные, удовольствие от которых сочеталось с обильной выпивкой. Но по большей части это были притоны, облюбованные моряками и проститутками, где пиликанье скрипки более походило на «скрежет зубовный», нежели на музыку. Оркестр играл с четырех или шести до девяти или десяти часов вечера. Вход был бесплатный, но подавалось только вино, напиток дорогой и отдающий сивухой. В табачном чаду, в зальчике с низким потолком, на деревянных скамьях сидели толстые шлюхи, ожидая, когда их пригласят на танец. Визжали скрипки. Пьяные голоса перевирали припев. На полках, прибитых вдоль стен, пропойцы оставляли пустые кружки, облапывали партнерш и вталкивали их в толпу танцующих, занявших середину зала. Договорившись, парочка исчезала, но поскольку девица обычно жила где-нибудь поблизости, она вскоре вновь оказывалась на «рабочем месте».

Модные напитки

В течение второй половины века в голландском обществе получили распространение три новых продукта, чье употребление глубоко изменило его нравы, – чай, кофе и какао.

Около 1640 года некоторые медики-травники рекомендовали как жаропонижающее или укрепляющее средство отвар редкой и очень дорогой травки, вывезенной из Китая, а именно – чай. {133} Вскоре высшее общество Гааги пристрастилось к нему и уже не нуждалось в совете врача, чтобы купить у аптекаря на вес золота несколько сухих листиков, чей отвар дегустировали в кругу друзей, считая это аристократическим удовольствием. Мода на чай начала стремительно распространяться. В 1660 году его употребляли в богатых семействах по всей стране; десять лет спустя чай узнали и мещане.

В 1700 году чай, вывозимый из Индии или Китая, занимал в нидерландской торговле импортными продовольственными товарами одно из ведущих мест. Тем не менее он оставался дорогим. Хотя цена на него упала, а прежде она составляла сотню гульденов за фунт, чай все еще оставался предметом роскоши, проявлением своего рода снобизма. Любители говорили о чае, как знатоки вин о винограде, толковали о способах посева и сбора, обсуждали влияние характера почв на качество урожая. Отклонив предложение выпить чашечку чая, гость нанес бы хозяину такую же смертельную обиду, как если бы отказался от вина. Закоренелый чаевник легко поглощал за вечер двадцать – двадцать пять чашечек, а наиболее крепкие опорожняли и все пятьдесят! В результате эскулапы, сами проложившие чаю дорогу, вынуждены были изменить былое мнение и начать говорить о негативном воздействии этого напитка на организм, особенно на нервную систему женщин.

Изначально чай пили прямо у продававшего его лавочника. Но весьма скоро зажиточные семьи завели в своих домах специальные «чайные» комнатки, из числа тех, что примыкали к прихожей. Здесь домашние собирались на чашку чая, как правило, в определенное время – во второй половине дня или вечером, перед тем как ложиться спать. В летние месяцы чай предпочитали пить в саду. К предметам чаепития относились церемонно и с почтением, как к святыням. Чайные столики и буфеты стоили порой не меньше драгоценностей и жемчуга (они ими же инкрустировались). Чашки и чайники копировали китайские и японские образцы. Коробочки с герметическими крышками содержали пять или шесть разновидностей чайных листочков. Заварочный чайник имел форму пузатого сосуда с двумя отверстиями – в одно лили воду, из другого вытекал отвар. Обжигающую жидкость прихлебывали, положив в рот кусочек тростникового сахара, который постепенно таял в горячем напитке. Хрустели «чайным печеньем», выпуск которого своевременно наладили булочники, или же ели хлебцы, а может, варенье и вафли. Прежде чем покинуть «чайную», пропускали стаканчик сладкой водки или сухого белого вина.

Кофе, известный голландским ботаникам с конца XVI века, вошел в употребление только после 1665 года и то лишь в светском обществе. Также рекомендуемый медиками как укрепляющее и тонизирующее средство, он получил действительно широкое распространение в последние годы века. На заре XVIII века крестьяне его еще не знали. Но в это же время нидерландские плантаторы сумели акклиматизировать аравийский кофе в восточных индийских колониях. В 1711 году в порт Амстердама прибыл первый груз этого кофе с острова Ява.

Между тем люди, следящие за модой, взяли привычку принимать кофе поздним утром. На столик ставили, помимо чашечек, фарфоровый сосуд с холодной водой, который служил для охлаждения первых. В центре помещали высокий трехногий кофейник из меди или серебра, наполненный молотым кофе (порой с добавлением корицы, имбиря или гвоздики), на который лили кипящую воду. Три маленьких краника в нижней части кофейника позволяли разлить кофе по чашкам, в которых его подслащивали, иногда медом. Некоторые добавляли молока. Таким образом, то, что пили голландцы, было не более, чем «тинктурой» – настойкой на кофе в фармацевтическом и в ироническом значении этого термина, над чем так смеялись французы. {134}

К концу века чай и кофе подавали на собраниях во второй половине дня или вечером. Во многих городах были основаны «общества любителей чая и кофе». Они пользовались дурной славой, поскольку собирали любителей обоего пола непозволительным, по тогдашнему суждению, образом, что само по себе обеспечивало их взаимную склонность. Заведения, где сходились члены этих обществ, так называемые «кофейные дома» или просто «кофейни», мало отличались от таверн, за исключением того, что обслуживающим персоналом там были исключительно женщины. Кофейни работали по утрам, с девяти до одиннадцати. Посетители пили, дымя трубками и читая газеты. Мало-помалу здесь стали собираться и по вечерам, для игры. Помимо чая и кофе подавали вино, а в XVIII веке – горячий шоколад. Последний был известен при дворе в Гааге с конца XVII века, но получил всенародное признание только к 1750 году. В 1719 году аббат Сартр пробовал какао у нотаблей и нашел, что оно «настолько же превосходно, насколько скверен голландский кофе». {135}

Табак

«Травку Нико» знали в Нидерландах как лекарственное растение уже с конца XVI века. Нюханье и курение табачных листьев начались во времена перемирия и распространились с поражающей быстротой. К 1625 году этим поветрием было охвачено все население. Язык того времени приравнивал курильщиков к служителям Бахуса. Тогда говорили не «выкурить», а «испить трубку табаку». Поэты складывали гимны в честь табака. Во славу курения сочинялись песни. Вся медицинская литература была посвящена этому вопросу. Табак оказался в центре внимания всей нации.

Все любили табак. К концу века даже нищие имели свои табакерки, в которые совали пальцы, прежде чем протянуть руку за милостыней. Табак, продававшийся сначала у аптекарей, стал предметом особой коммерции. {136} Трактирщики держали табачный склад для своих клиентов. Листья для трубок покупали высушенными, но не разрезанными. Их хранили дома в горшочках, а то и прятали от чужих глаз на себе, как утверждали шутники. Трубки курили длинные, из обожженной глины и с маленькой чашечкой. Пробовали делать трубки из серебра, но в них табак становился слишком едким. Производство трубок было налажено в добром десятке нидерландских городов, из которых самой большой известностью пользовалась Гауда. Развитие этой отрасли там достигло такого размаха, что в 1720 году ею кормилось 15 тысяч человек. Курение, как и выпивка, требовало времени, сосредоточенности и даже некоторой обрядности. Курильщик усаживался за стол, доставал табак, тонко крошил его особым ножиком, набивал трубку и зажигал ее от канделябра или специального горшочка с углями.

За раз выкуривалось четыре-пять трубок. Табак считался наиболее дешевым из всех удовольствий везде – дома, в присутственных местах, лавках, трактирах и кочах. Только церкви оградили себя от этой заразы. Все Нидерланды утопали в клубах табачного дыма. Грослей рассказывает, что, открыв дверь маленького роттердамского кафе, он поначалу ничего не смог разглядеть из-за сплошного непроницаемого облака – внутри дымили трубками три сотни курильщиков. {137}

Правительственные органы были обеспокоены такими излишествами. Они обложили табачную торговлю тяжелыми налогами, печатали для граждан предостережения; принц Мориц запретил курить солдатам своей армии; Пит Хейн сделал то же самое для моряков вверенного ему флота; синоды грозили анафемой. Ничто не помогало. Только анабаптисты устояли перед табачной отравой, «гибельной для человеческого достоинства». Женщины из простонародья, крестьянки курили не меньше мужей. Дамы из хорошего общества не поддавались этому соблазну, от которого страдала их любовь к чистоте. Воистину требовалось совершать чудеса, чтобы выветрить гадкий табачный дух из милых покоев. Хозяйкам приходилось жертвовать одну из комнат, чтобы запирать в ней всех курильщиков дома. Некоторые даже вводили в свой брачный контракт особый пункт, согласно которому муж не имел права курить в доме. Такая реакция женщин лишь способствовала расцвету «курзалов». Чистоплюйки попали, что говорится, из огня да в полымя. Многие жены жаловались, что мужьям представился не только удобный случай посорить деньгами, но и повод для постоянного пьянства и аморального поведения. Эти «курзалы», в течение века наводнившие страну, были не больше чем разновидностью кабака, где пили и играли, куря трубку, которую пускали по кругу.

Опасения супруг не были напрасными. Рост числа курзалов, чайных и кофеен серьезно подорвал во второй половине века прежние семейные традиции, поскольку с появлением этих заведений у мужчин обнаружилась привычка исчезать из дому по вечерам, а то и проводить в них все выходные дни.

Глава XVII
Общественные праздники
Традиции, дарящие радость

С рождения до самой смерти семейный покой голландца беспрестанно нарушали торжества, сопровождавшие важные события его жизни и являвшие собой периодические всплески общественного сознания. Их число увеличивалось по мере умножения и взросления членов семьи, поскольку, помимо общих праздников, отмечались дни рождения, что развилось у нидерландцев в своеобразный культ. Дальняя родня, соседи и друзья приходили с поздравлениями и подарками и веселились на праздничной пирушке.

Таким образом, продолжали жить очень древние обычаи, чей примитивный смысл был давно позабыт. В любой порядочной семье при таких встречах одно из любимых развлечений составляла игра на мехе, приводимом в действие ногой и издававшем, при определенной ловкости исполнителя, душераздирающий рев. Застолья, а еще больше подарки ко дню рождения, помолвке, свадьбе и юбилею стали почти законом. Кстати сказать, власти сами превратили их в традицию. На серебряную или золотую свадьбу, крещение или бракосочетание детей город подносил членам своей управы кубок с выгравированными гербами чествуемых. При рождении принцев или кого-нибудь из сильных мира сего муниципалитет или Генеральные штаты дарили им ценные бумаги в дорогой шкатулке, дававшие право на пожизненную ренту, окружая этот акт большой торжественностью. Будущий Вильгельм II еще в колыбели получил таким образом три акции на годовую ренту в 13 600 гульденов… и по этому случаю правительство роздало 225 гульденов беднякам города Гааги! Вильгельм III удостоился пенсии уже в 18 тысяч гульденов. Организации-дарительницы назначались коллективными опекунами и участвовали в проведении церемонии крещения, украшая ее своим присутствием и придавая большую значимость собственным престижем.

Ноябрь скрашивался традиционным семейным праздником общественного и даже экономического значения – «мясоедом». Большинство буржуа в это время запасали мясо на зиму, если не на весь год. В зависимости от размеров и богатства семьи хозяин дома, в одиночку или в складчину с соседями, покупал на ярмарке свинью или корову. Животное забивали во дворе или перед домом; части туши подвешивали на крюках, вбитых по такому случаю в столб. Затем начиналось соление или копчение мяса, что занимало определенное время, и в течение этих двух-трех дней проходил истинно народный праздник. Днем все работали до седьмого пота, пропуская время от времени стаканчик можжевеловки, в полдень обедали на скорую руку куском хлеба с кружкой пива. На кухне колдовала хозяйка дома. Вечером шли от дома к дому и угощались нескончаемыми блюдами из жареного мяса и свежих копченостей, обильно приправленных хорошей выпивкой, и омлетом со свиным салом. Для многих простых людей это был единственный раз в году, когда они позволяли себе попробовать свежей убоины. Все следующие одиннадцать месяцев им приходилось довольствоваться запасенной солониной.

С 1635 года в буржуазных кругах проявился новый или очень хорошо забытый старый вкус к развлечениям вне семейного очага. Практически повсеместно стали открываться развлекательные «коллегии» ( collegiën). Эти организации, имевшие надлежащим образом составленные уставы, проводили свои собрания в определенный день, чаще всего в понедельник или вторник. Они объединяли людей обоего пола по общим интересам, по профессиональному или возрастному признаку. Члены коллегий обращались друг к другу «собрат» и проводили время за чашей вина, пением и игрой в карты. Новая тенденция охватила все слои общества. Появились коллегии шикарные, и не очень. Париваль был приглашен в 1660 году в одну из них и описал ее следующими словами: «Шесть или семь человек распределили между собой дни недели, закрепив по одному дню за каждым членом. В шесть-семь часов вечера все собираются дома у „дежурного“ и коротают время за разговорами или игрой. Такие встречи бывают и у юных девушек. В карты там не играют, но зато нередко попадаются такие очаровательные и остроумные собеседницы, что нисколько не приходится жалеть времени, проведенного в их обществе». {138}

С появлением первых кофеен коллегии переместились туда, обеспечив завсегдатаям новых заведений столь необходимое для их увлечения общественное признание.

Несмотря на противодействие реформатской церкви, многие старые католические праздники продолжали жить в народных традициях, найдя свое светское воплощение. С празднованием Крещения, Масленицы, Дня святого Мартина, Николы-Угодника и даже Троицы связан живой фольклор, одновременно семейный и общественный, который значительно отличался в разных районах страны. Эти праздники отмечала вся нация, за исключением кучки твердолобых пуритан. Темпл видел в них одну из притягательных сторон жизни нидерландцев. {139}

6 января за завтраком выбирали королей, используя для жребия боб, абрикос или серебряную монетку, запеченные в хлеб, который затем разламывали. Выбрать следовало трех королей – два одевались в белые балахоны, а третий, с перепачканным лицом, драпировался в черное. Все трое, с прикрепленными бумажными звездами и высокими свечками в руках, шествовали в сопровождении кортежа детей, увенчанных корзинами, дурацкими колпаками и разряженных в невообразимые шутовские наряды. Процессия распевала старые песни, рассказывавшие об Ироде и волхвах, и направлялась в кабак, где по такому случаю угощали пирогами на растительном масле.

В некоторых городах, таких, как Амерсфорт, местные старосты выбирали «королей» в самой мэрии. Кое-где в деревнях, вплоть до начала XVIII века, риторики представляли в этот день старую средневековую пьесу «Короли-волхвы». В других местах, по древнему обычаю, на полу комнаты устраивали частокол из высоких свечей, через который прыгали малыши. В Нордвике Крещение или Праздник королей начинались вечером 5 января с колядования, когда дети с сумками у пояса ходили от дома к дому, выпрашивая хлеба, сыра или денег.

Первый понедельник после Крещения отмечался торжествами, происходившими от старого праздника Невинных. Типографские рабочие сделали этот день своим профессиональным праздником. Гильдии организовывали шествия, риторики ставили представление о Невинных, толстосумы устраивали банкеты, муниципалитеты делали подарки своим служащим, поднося вино, птицу, одежду, деньги…

Правительству удалось-таки запретить маскарады на Масленицу. Только риторики по деревням и некоторые дворяне при дворе в Гааге все еще отмечали этот день веселыми переодеваниями. Поэтому торжества сводились к поеданию блинов в тавернах, посетители которых на радостях оглашали, вернее, оглушали окрестности праздничным репертуаром из народных песен, одна другой скабрезней. В Дордрехте помимо пения сохранилась традиция особых танцев в честь этого события. В некоторых деревушках дети устраивали настоящий тарарам, носясь по улицам со своего рода «музыкальным инструментом» – вращаемым на палке горшком, который был обтянут пузырем.

На Троицу устраивались стрельба по голубям, танцы и пение. Кортеж из юношей и девушек, украшенных значками из позолоченной или посеребренной бумаги и увенчанных цветами и листьями, с песнями сопровождал через весь город «Божью невесту». Последняя выбиралась как королева красоты среди местных девиц и получала от общества белое платье, в котором и шествовала в окружении почетной свиты девушек, убранных таким же образом. По пути молодежь колядовала и на собранные средства отправлялась пить. Этот обычай сопровождался такими излишествами, а традиционные песенки настолько шокировали моралистов, что на протяжении века шествие на Троицу в большинстве городов было запрещено.

Вечером 11 ноября во всех голландских домах отмечали память святого Мартина. {140} Семья собиралась вокруг ярко освещенного стола. Ели блины, мушмулу, жареного гуся, пили молодое вино, припевая, как издавна повелось:

 
Святой Мартин! Святой Мартин!
Сегодня тесто, завтра блин!
 

Затем молодежь с бумажными фонариками в руках высыпала на улицы, горланя песни, и стучалась в двери богачей, выпрашивая поленья, из которых складывала веселый костерок. Ребятишки бросали в пламя корзинки мушмулы, каштанов и лесных орехов…

День святого Николая считался детским праздником. Он отмечался как минимум уже с XIII века и связывался с древней магией, которую символизировало появление подарков в носках, подвешенных в каминной трубе. С раннего утра до позднего вечера дети из близлежащих домов трудились у булочника, наклеивая украшения из серебряной фольги на традиционные пряники. Затем, как водится, ели, пили, танцевали и пели:

 
Николай, святой угодник,
Ты скачи к нам в Амстердам.
От яблони Оранского
Близко пали яблочки.
Тут много знатных кавалеров
И богатых милых дам
От шика своего барского
Носят двойные рукавчики.
Здесь красавице прелестной
Я свою любовь отдам. {141}
 

Эти сборища нередко поднимали такой гвалт, что кое-где власти были вынуждены потребовать от родителей шалунов, чтобы те запретили своим отпрыскам в них участвовать. В Рюнсбурге все население сбегалось поглазеть, как крестьяне выгоняют коров пастись на луга. При этом бесплатно раздавали молоко и выпечку. В Рюнсатервуде глашатай сзывал детей младше четырнадцати лет и стариков старше семидесяти. Они направлялись на склон Вассенарской дюны, где их ждали семь больших ведер парного молока и пятнадцать дюжин сладких сухарей. По всей стране обитатели домов престарелых и сиротских приютов в этот день имели право на свою порцию лакомств – белую булку и подкрашенный сахар.

Майский праздник восходил к еще более древним языческим традициям. Вечером 30 апреля на площади устанавливалось «майское дерево», украшенное коронами, серпантином, позолоченными веточками и девизами. Утром 1 мая городская молодежь, одетая во все зеленое, собиралась вокруг дерева и с песнями водила хороводы. Пили. Молодые люди из хороших семей посылали друг другу подарки и поздравления. Много пели. Книготорговцы продавали сборники «майских песен». Вечером город зажигал огни, все высыпали на улицы, и в веселой неразберихе праздник длился допоздна. В Гааге торжества носили официальный характер. В парадном шествии проходили члены дома штатгальтера. Ставилось не одно, а несколько майских деревьев, посвященных Генеральным штатам Голландии, правительству Соединенных провинций и различным принцам из рода Оранских.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю