Текст книги "«Если», 1996 № 10"
Автор книги: Пол Уильям Андерсон
Соавторы: Кирилл Королев,Владимир Гаков,Чарльз Шеффилд,Всеволод Мартыненко,Барри Брукс Лонгиер,Люциус Шепард,Тони Дэниел,Наталия Сафронова,Пол Левинсон,Людмила Щекотова
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)
«Если», 1996 № 10
ЗДРАВСТВУЙТЕ, УВАЖАЕМЫЕ ЧИТАТЕЛИ!
Прошло уже пол года, как «Если» приобрел иной облик. Судя по письмам, вы приветствуете новый формат журнала, его оформление, качество печати, появление новых рубрик, раздела «Видеодром». И категорически не согласны с тем, что номера приходят с опозданием. Действительно, из-за того, что журнал теперь печатается за рубежом, производственный цикл увеличился в полтора раза. По настоятельной просьбе редакции наш издатель предпринимает все усилия, чтобы «Если», как и раньше, отправлялся подписчикам в первой декаде текущего месяца. И определенные результаты, судя по доставке последних номеров, уже видны.
Хотелось бы добавить еще одно. При том, что себестоимость журнала существенно возросла, а его объем вырос на треть, подписная цена на первое полугодие 1997 года увеличилась всего на семь процентов. То есть подписчики, в отличие от тех, кто ищет журнал в розничной продаже, приобретают его ниже себестоимости.
Ну что ж, в путь? Нас ждут встречи с авторами, определяющими облик современной фантастической прозы, публикации из текущих номеров ведущих зарубежных изданий, знакомство с новейшими направлениями и течениями НФ и фэнтези, работы классиков жанра, открывших новые горизонты фантастики. И, конечно, критика и библиография, история становления жанра, беседы с писателями, хроника событий.
Мы не случайно начали свой разговор с писем читателей. В первых номерах будущего года редакция хотела бы предложить вам вопросы, которые помогут нам лучше понять ваши интересы, ожидания, связанные с журналом, и отношение к современному состоянию фантастики. Надеемся, что бытовые подробности жизни все же не помешают вам ответить на анкету «Если». Давайте делать журнал сообща.
Подписка на «ЕСЛИ», как и прежде, ведется по ОБЪЕДИНЕННОМУ КАТАЛОГУ
Федеральной службы почтовой связи Российской Федерации (стр. 86).
Почтовый индекс – 73118.
Стоимость шести номеров «Если» на первое полугодие 1997 года – 48 тысяч рублей (каталожная цена без стоимости почтовых услуг, которая в каждом регионе различна).
Подписка проводится во всех отделениях связи России и стран СНГ.
Чарльз Шеффилд
МЫСЛЯМИ В ДЖОРДЖИИ
Посвящается Гарри Ти, профессору информатики в Оклендском университете, который:
– является математиком, специалистом по компьютерам и историком науки;
– обнаружил в Данидине (Новая Зеландия), детали аналитической машины Беббеджа;
– программировал в конце пятидесятых компьютер ВИСТ и стал с тех пор коллегой и другом;
– такой же Билл Ригли, как я – человек, от лица которого ведется повествование.
Впервые с цифровой вычислительной машиной я столкнулся в 1958 году. Все равно что в каменном веке, верно? Однако нам тогда казалось, что мы ушли бесконечно далеко от наших предшественников, которые лет десять назад пользовались исключительно коммутационными панелями и у которых вершиной человеческой мысли считался плохонький калькулятор.
Как бы то ни было, к 1958 году соперничество между аналоговыми и цифровыми ЭВМ, которое в будущем закончится победой последних, только разгоралось. А первый компьютер, который мне поручили программировать, оказался по любым меркам настоящей скотиной.
Он назывался ВИСТ, что расшифровывалось как «вычислительная информационная система», а создан был вслед за ПОКР, то бишь «программируемым калькулятором», разработанным Национальной физической лабораторией в Тедцингтоне (сей агрегат не преминули, вполне естественно, перекрестить в ПОКЕР). В отличие от ПОКР наш компьютер предназначался не только для научных исследований; кстати, один из разработчиков ПОКР, когда ему задали соответствующий вопрос, заявил: «Если бы мы предполагали, что компьютеры так быстро получат практическое применение, наверняка довели бы свою машинку до ума».
Размеры ВИСТ впечатляли. Когда требовалось устранить неполадки, специалисты попросту заходили внутрь машины. Случалось это довольно часто, причем «железо» отказывало реже, чем происходили сбои в программах (сами понимаете, в ту пору программирование находилось в зачаточном состоянии).
Хотел было написать, что компьютер не имел ни ассемблеров, ни компиляторов, но понял, что это не совсем так. Мы располагали компилятором с плавающей точкой; он назывался «Альфа-код» и работал в тысячу раз медленнее, чем требовалось, поэтому ни один уважающий себя программист им не пользовался. Программировали наудачу, выжимая максимум из 402 слов быстродействующей и 8192 слов резервной памяти. Когда же максимума не хватало, программисту приходилось лезть за перфокартами: сначала засовывать их в машину, а затем вынимать обратно.
А если учесть, что программ-конвертеров из двоичного кода в десятичный, как правило, избегали, потому что они занимали много места; если добавить, что все команды писались в двоичном коде, то есть от программиста требовалось близкое знакомство с подобным представлением чисел; если упомянуть, что перфокарты пробивали вручную и компьютер (по каким-то до сих пор не понятным мне причинам) воспринимал двоичные числа, так сказать, наоборот – 13, к примеру, как 1011, а не 1101… В общем, представление, надо полагать, уже сложилось.
Обо всем этом я рассказываю не потому, что стремлюсь пробудить интерес читателей (а скорее, нагнать на них скуку). Я просто хочу, чтобы вы поняли – к человеку, который хоть раз в жизни программировал ВИСТ или что-нибудь вроде того, следует относиться уважительно и не отмахиваться от его слов.
Несколько лет спустя появились новые модели, возник спрос, у программистов появилась возможность выбора. Мы подались кто куда – в университеты, в бизнес, за границу… Но старые связи сохранились, успешно выдержав проверку временем.
Среди всех, с кем я тогда работал, выделялся Билл Ригли – высокий кудрявый парень. Он любил приодеться, носил твидовые костюмы и в разговоре «акал», что характерно для жителей Бостона. Однако Билл Ригли был вовсе не бостонцем и даже не американцем. Он прибыл из Новой Зеландии и собственными глазами видел то, о чем многие из нас едва слышали – например, Большой барьерный риф. О родных местах он, правда, почти не заговаривал, но все же, видимо, тосковал, поскольку, проведя лет пять в Европе и Америке, вернулся домой и стал работать на математическом факультете (а впоследствии – в лаборатории компьютерных технологий) Оклендского университета.
Окленд расположен на Северном острове, который чуть ближе к Восточному побережью США, где обосновался я, нежели продуваемый ветрами Южный. Тем не менее мы с Биллом поддерживали связь, благо наши научные интересы совпадали, встречались то в Стэнфорде, то в Лондоне или где-нибудь еще и со временем стали хорошими друзьями. Когда умерла моя жена. Эйлин, именно Билл помог мне справиться с отчаянием и поведал однажды тайну, наложившую отпечаток на всю его жизнь (но об этом ни слова). На сколько бы ни затягивалась разлука, мысли друг друга мы подхватывали на лету, словно и не расставались.
Билл отличался поистине энциклопедическими интересами, но особую склонность питал к истории науки. Неудивительно, что по возвращении в Новую Зеландию он принялся изучать прошлое страны, чтобы выяснить, какой вклад внесло это островное государство в мировую науку. Удивляться пришлось потом. Несколько месяцев назад он прислал письмо, где говорилось, что на ферме поблизости от Данидина, на южной оконечности Южного острова, найдены остатки аналитической машины Чарлза Беббеджа.
Кто такой Беббедж и чем он знаменит, было известно еще в конце 50-х. В те годы имелась одна-единственная приличная книжка по цифровым компьютерам – «Быстрее мысли» Боудена, – и в первой главе подробно рассказывалось об эксцентричном англичанине. Беббедж ненавидел уличных музыкантов и презирал Королевское общество, существовавшее, по его словам, только для того чтобы устраивать званые обеды, на которых члены общества вручали друг другу почетные награды. Несмотря на свои странности, Беббедж стал для современных программистов кем-то вроде святого покровителя. Начиная с 1834 года и до самой смерти он безуспешно пытался построить первую в мире цифровую вычислительную машину. Суть задачи ему была ясна, все упиралось в механику. Кстати, вы сами можете представить компьютер, собранный из шестеренок, цепей, ремней, пружин и прочих железяк?
А Беббедж мог. И, пожалуй, добился бы своего, преодолев чисто технические трудности, если бы не роковая ошибка: он все время норовил что-то исправить и улучшить. Собрав устройство наполовину, он разбирал его до последнего винтика и принимался конструировать заново. Поэтому к 1871 году, когда Беббедж скончался, аналитическая машина по-прежнему оставалась недостижимой мечтой. После смерти изобретателя детали машины отправили в Кенсингтон, в музей истории науки, где они хранятся и по сей день.
А поэтому ничуть неудивительно, что к письму Ригли я отнесся, мягко говоря, недоверчиво.
В ответном письме я постарался как можно тактичнее остудить его пыл. Какое-то время спустя от Ригли пришла посылка, полная самых странных документов.
Билл сопроводил посылку запиской, сообщая в своей обычной грубоватой манере: детали аналитической машины ему удалось обнаружить лишь потому, что «новозеландцы, в отличие от всех остальных, не разбрасываются полезными вещами». Кроме того, он указывал, что в XIX веке посещение Австралии и Новой Зеландии для образованного англичанина было почти обязательным (чем-то вроде путешествия по Европе для молодых аристократов), и приводил множество примеров. Зеленый континент посетил не только Чарлз Дарвин, чей «Бигль» приставал к австралийскому берегу, но и немало других ученых, путешественников и искателей приключений. К примеру, в 50-е годы прошлого столетия тут побывали сыновья Беббеджа.
В посылке оказались фотографии некоего устройства – сплошные шестерни, цепи и цилиндры. Это и впрямь отдаленно напоминало аналитическую машину, хотя понять, как устройство работает, было невозможно.
Ни записка, ни фотографии меня не убедили. Скорее, наоборот. Я начал было сочинять письмо, однако мне в голову неожиданно пришла такая мысль: многие историки науки знают науку гораздо меньше, чем историю; вдобавок лишь единицы разбираются в компьютерах. А Билл Ригли – специалист по компьютерам, увлекшийся историей науки. Одурачить его непросто – если, конечно, он сам того не захочет.
В общем, с ответным письмом я решил повременить и правильно сделал, потому что в посылке отыскался документ, который уничтожил всякие сомнения. То была копия написанной от руки инструкции к аналитической машине Беббеджа, датированная 7 июля 1854 года. Билл утверждал, что оригинал у него, и я первый, – кому стало известно об открытии, но хорошо бы пока сохранить все в тайне.
Чтобы вы смогли представить мое изумление, придется снова обратиться к истории ЭВМ. Причем забраться довольно глубоко, в 1840 год. Именно тогда итальянский математик Луиджи Федерико Менабреа услышал в Турине от Беббеджа об аналитической машине, Позднее, получив от Беббеджа письмо, в котором излагались основные принципы работы устройства, Менабреа написал по-французски статью, опубликованную в 1842 году. В том же году Ада Лавлейс (дочь лорда Байрона, леди Августа Ада Байрон Лавлейс) перевела статью Менабреа и присовокупила к ней свои пространные примечания. Эти примечания были первой в мире инструкцией по программированию – Ада Лавлейс поясняла, как составить программу для аналитической машины, подробно описывая хитроумные техники рекурсии, цикличности и ветвления.
Иными словами, руководство по программированию появилось за двенадцать лет до 1854 года; вполне возможно, что в Новой Зеландии Билл обнаружил экземпляр именно этого руководства.
Возможно, да не совсем. Прежде всего, копия, присланная Биллом, значительно превосходила инструкцию Ады Лавлейс по объему. В ней затрагивались столь высокие материи, как непрямая адресация и перераспределение памяти под конкретные программы, а также предлагался новый язык программирования – нечто вроде примитивного ассемблера.
Конечно, у Ады Лавлейс могли возникнуть подобные, весьма экстравагантные для того времени идеи. Пускай все ее записные книжки утеряны, никто не станет отрицать, что она была чрезвычайно одаренной личностью. Однако Ада Лавлейс умерла в 1852 году, а в тех работах, что сохранились до наших дней, нет и намека на новые горизонты. Вдобавок, на копии, которую прислал Билл, имелись инициалы «Л. Д.», тогда как Ада Лавлейс обычно подписывалась «А. А. Л.».
Я проштудировал текст, уделив особое внимание заключительному разделу, который содержал в качестве примера программу вычисления объема твердого тела неправильной формы методом интегрирования, а еще – распечатку результатов.
Существовали три варианта. Первый – состряпал достаточно убедительную фальшивку. Второй – что сам Билл, по неведомым мне причинам, затеял эту аферу. Ни то, ни другое объяснение меня не устраивало. Ригли был ученым-консерватором, осторожным и придирчивым. Таким образом, наиболее вероятным казался третий вариант – кто-то в Новой Зеландии построил аналитическую машину и добился с ее помощью того, о чем Беббедж и не мечтал.
Хорошенькая возможность, верно? Точнее, невозможность. Ничего удивительного, что Билл попросил сохранить все в тайне. Да если кто-нибудь узнает, он станет посмешищем для всего ученого мира!
И я с ним на пару. Что ж… Я совершил то, чего никогда раньше не делал – снял трубку телефона и набрал новозеландский номер Билла.
– Ну, что скажешь? – спросил он, едва мы обменялись приветствиями.
– Ты все проверил?
– Я отправил образцы бумаги в пять лабораторий. Одна в Японии, две в Европе и две в США. Они датируют бумагу и чернила промежутком с 1840 по 1875 год; среднее значение – 1850. Детали, которые я нашел, были завернуты в промасленную мешковину. Анализ показал приблизительно те же сроки – с 1830 по 1880 год. – Билл помолчал, затем прибавил: – Появилось кое-что еще.
– Что же?
– Это не телефонный разговор. – После продолжительной паузы он спросил: – Ты ведь прилетишь?
– Хорошо бы знать куда…
– В Крайстчерч. Это на Южном острове. Нам предстоит забраться за Данидин. Да, не забудь теплую одежду, у нас здесь зима.
Так все и началось.
Золотистые волосы стали седыми, к ним добавилась бородка с проседью, обрамлявшая обветренное лицо. Билл Ригли напоминал обликом Старого Морехода 1 1
Персонаж поэмы английского романтика С. Т. Колриджа «Сказание о Старом Мореходе» (Здесь и далее прим. перев.).
[Закрыть], но в остальном остался все таким же, если не считать немного странного взгляда.
Он встретил меня в аэропорту Крайстчерча и сразу, даже не протянув руки, выпалил:
– Если бы это случилось не со мной, я бы ни за что не поверил.
И повел меня к машине.
Билл родился на Южном острове, поэтому дорога из Крайстчерча в Данидин была ему хорошо знакома. Я устроился на сиденье, которое считал водительским (в Новой Зеландии, как и в Англии, движение левостороннее) и, пребывая в странном, но приятном оцепенении после долгого перелета, разглядывал пейзажи за окном.
Мы пересекали равнину Кентербери. Шоссе вело по прямой через темно-коричневые поля. Урожай, судя по торчавшим из земли редким стебелькам, собрали без малого три месяца назад; больше смотреть было не на что, пока мы не добрались до Тимару и не свернули на дорогу, которая бежала по побережью: слева отливало свинцом море, а справа темнела все та же равнина. Я уже бывал на Южном острове, однако надолго не задерживался, поэтому лишь теперь начал понимать, почему Окленд кажется Биллу «набитым под завязку». Навстречу нам попадались автомобили, мы видели людей у дороги, но случалось и то, и другое крайне редко. Чем дальше мы забирались на юг, тем становилось холоднее; пошел дождь, море скрылось за пеленой тумана.
Едва расположившись в машине, мы принялись болтать обо всем на свете, словно намеренно избегая серьезного разговора. В конце концов Билл, выдержав паузу (тишину нарушали только рокот двигателя да шарканье «дворников» по стеклу), произнес:
– Я рад, что ты прилетел. Знаешь, за последние несколько недель мне порой начинало казаться, что я схожу с ума. Сделаем вот что. Завтра утром я покажу тебе все. А потом ты поделишься своими мыслями. Идет?
Я кивнул и спросил:
– Сколько здесь живет народу? В Новой Зеландии?
Билл искоса поглядел на меня.
– Около четырех миллионов.
– А сколько было в прошлом веке?
– Хороший вопрос. Честно говоря, не знаю, сможет ли кто-нибудь на него ответить. По-моему, несколько сотен тысяч. Большинство составляли аборигены, маори. Я догадываюсь, к чему ты клонишь, и полностью с тобой согласен – в середине прошлого века построить в Новой Зеландии аналитическую машину никто не смог бы – хотя бы по той причине, что здесь не было собственной промышленности. Собрать машину из готовых деталей – да, но для этого их нужно было доставить из Европы.
– От Беббеджа?
– Ни в коем случае. Если бы он узнал, что где-то построили аналитическую машину, то непременно растрезвонил бы об этом на всю Европу.
– Но если не от Беббеджа…
– Тогда от кого? Не знаю. Потерпи, осталось чуть-чуть. Вот отдохнешь, увидишь все собственными глазами, а там уже будем гадать, что да как.
Он был прав. Перелет через несколько часовых зон явно подействовал на мои умственные способности – мозг требовал отдыха. Я поднял воротник и откинулся на спинку сиденья. За последние дни на меня свалилось столько информации о Беббедже и аналитической машине, что голова потихоньку начинала пухнуть. Ладно, посмотрим, что за сюрприз приготовил Билл, а потом решим, можно ли отыскать какое-либо более или менее правдоподобное объяснение происходящему.
Неожиданно я сообразил, что до сих пор не замечал главного. Я продолжал твердить себе, что Билл ошибается, поскольку не желал анализировать возможные последствия обратного. Но если он не ошибается… Тогда главное – не появление в Новой Зеландии аналитической машины с инструкцией по программированию, а исчезновение подобных устройств с лица Земли.
Куда, черт возьми, они могли подеваться?
Дорога привела нас на ферму милях в пятнадцати к югу от Данидина. Приехали мы вечером, по-прежнему лил дождь, у меня слипались от усталости глаза, поэтому я ничего толком не разглядел. Помню лишь, что рухнул как подкошенный на кровать в маленькой комнатке с мыслью, что завтра, погожим, чудесным утром, Билл мне все покажет, и всякие вопросы отпадут сами собой.
На деле все вышло иначе. Во-первых, спал я слишком долго, поэтому, проснувшись, почувствовал себя совершенно разбитым. Последние пять лет я почти никуда не выбирался, а потому утратил сноровку и забыл, какое влияние на организм оказывает долгая дорога. Во-вторых, за ночь дождь превратился в снег; с востока, со стороны моря, задул холодный порывистый ветер. Мы с Биллом уселись за видавший виды деревянный кухонный стол, и миссис Тревельян принялась впихивать в меня бекон с яичницей, домашнюю колбасу, хлеб и душистый горячий чай. Она не отступала до тех пор, пока я не начал подавать признаков жизни. Если наша хозяйка, живая, румяная дама лет шестидесяти, и удивилась тому, что Билл пригласил кого-то осмотреть Малый Дом, то виду не подала.
– Что ж, – проговорила она, когда я насытился, – раз вы полезете в гору, вам нужен плащ. Джим свой, правда, забрал, но, думаю, мы вам что-нибудь подберем.
Джим Тревельян покинул дом еще на рассвете – отправился, по всей видимости, к животным.
Заметив выражение моего лица, Билл злорадно ухмыльнулся.
– Неужели тебя пугает перспектива прогулки под легким дождичком?
«Прогулка» обернулась шлепаньем по грязи под мокрым снегом.
– Как ты отыскал это место? – спросил я у Билла, когда мы наконец преодолели склон в полмили длиной и достигли Малого Дома.
– Как обычно – ходил, задавал вопросы… Знал бы ты, сколько таких мест я обшарил!
Дом был сложен из скрепленных цементом кусков известняка. С первого взгляда становилось ясно, что он давно заброшен, однако на крыше не было ни единой прорехи, да и труба стояла на удивление прямо. Признаться, мне этот дом показался немногим меньше того, где мы ночевали.
– Его называют Малым не из-за размеров, – объяснил Билл. – Предполагалось, что здесь будут жить молодые, когда поженятся. Типичная для двадцатого века трагедия. Джим и Энни Тревельян – фермеры в четвертом поколении, у них пятеро детей, и вот все уехали в колледж да так и не вернулись. Кому охота жить в Малом Доме и заниматься сельским хозяйством? Но Джим с Энни все еще ждут и надеются.
Тяжелая дверь отворилась бесшумно – петли были хорошо смазаны.
– Джим Тревельян следит за домом, – продолжал Билл. – По-моему, они рады, что я у них поселился: все же какое-то общество… Должно быть, они считают меня чокнутым, но вслух ничего не говорят.
Подержи-ка. – Он вручил мне большой квадратный фонарь, такой тяжелый, что я чуть его не выронил. А ведь Ригли нес фонарь от Большого Дома! – Основная тяжесть – батарейки. Электричества здесь нет, только масляные лампы. Побродив годок-другой по стране, я понял, что не стоит куда-либо соваться, если не имеешь возможности рассмотреть то, что нашел. Если батареек не хватит, зарядим от аккумулятора.
Билл закрыл дверь, и ветра сразу не стало слышно. Мы прошли через ванную в кухню, где стояли деревянный стол, буфет и массивные стулья. Было чертовски холодно.
– Валяй, – разрешил Билл, перехватив взгляд, брошенный мною на очаг. – Плащ советую пока не снимать.
Он зажег две масляные лампы, а я принялся разводить огонь. Честно говоря, последний раз я топил очаг лет тридцать назад, но ничего, справился. Через пару минут я встал и огляделся по сторонам. Ковров, естественно, не было, но в коридоре, который вел к спальням, лежала циновка из волокна кокосового ореха. Билл скатал циновку – под ней обнаружился люк. Мой спутник пропустил через металлическое кольцо свой ремень и потянул; крышка люка откинулась на латунных петлях.
– Кладовая, – пояснил Ригли. – Давай фонарь.
Он спрыгнул вниз. Там оказалось неглубоко, голова и плечи Билла высовывались из люка. Я протянул ему фонарь, затем подбежал к очагу, подбросил угля и следом за Ригли спустился в подвал.
В дальнем конце кладовой, на утоптанном земляном полу, возвышался деревянный помост, на котором стояли в ряд три сундука, отчетливо различимые в свете фонаря.
– Вот так я их и обнаружил, – сказал Билл. – Ну ладно, начнем с «железа».
Он осторожно приподнял крышку крайнего справа сундука. Внутри оказались старые промасленные мешки. Билл сунул руку в один из них и достал «железо». Я взвесил на ладони цилиндр, изготовленный, по всей видимости, из латуни. На одном конце цилиндра имелся ряд цифр от нуля до девяти, на другом располагалась шестерня.
– Похоже, – проговорил я, оглядев цилиндр со всех сторон.
Билл меня понял. Последний месяц мы с ним думали только о Чарлзе Беббедже и аналитической машине.
– Мне кажется, эти детали изготовлены не в Англии, – сказал Билл.
– Я осмотрел каждую в увеличительное стекло, но не нашел ни единого клейма. Возможно, их привезли из Франции.
– Почему?
– Взгляни на цифры. Точь-в-точь как на циферблатах французских мастеров. – Он забрал у меня цилиндр и снова с великой осторожностью завернул в мешковину.
– Не слишком подходящее местечко для столь ценной вещи, – заметил я.
– Тем не менее машина пролежала здесь без малого полтора века – и ничего. – Билл знал, что я догадываюсь и о другой причине, по которой машину спрятали именно в этом месте: кому могло прийти в голову, что эти железяки представляют собой хоть какую-то ценность?
– Разумеется, из того, что есть, машину не соберешь, – продолжал Билл. – Наверное, это запасные части. Некоторые я отвез к себе в Окленд вместе с оригиналом инструкции, который спрятан сейчас в университетском сейфе. Если понадобится, у меня с собой копия.
– У меня тоже. – Мы переглянулись и дружно усмехнулись. Мое спокойствие, откровенно говоря, было напускным, я страшно волновался. Билл наверняка испытывал те же чувства. – Ты случайно не знаешь, что означают инициалы «Л. Д.»?
– Случайно – нет. – Ригли захлопнул крышку первого сундука и подошел ко второму. – Между прочим, загадки еще не закончились. Гляди.
Он надел перчатки и крайне осторожно извлек из сундука стопку перевязанных красной лентой карточек, затем развязал ленту и положил карточки на крышку третьего сундука.
– К ним лучше не прикасаться. Они от времени стали очень хрупкими. Я буду переворачивать, а ты смотри. Вот увеличительное стекло.
Это оказались рисунки тушью, по одному на карточке, нанесенные остро отточенным пером на когда-то белую бумагу. Они не имели ни малейшего отношения ни к Чарлзу Беббеджу, ни к аналитической машине. Зато на каждом в правом верхнем углу располагались микроскопические буковки «Л. Д.»: чтобы увидеть их, мне пришлось сначала прищуриться, а потом поднести к глазам увеличительное стекло.
Рисунки изображали насекомых. Многоножек – вроде тех, что живут в гнилой древесине. Когда я пригляделся повнимательнее, то понял, что передо мной изображения одного и того же насекомого, менялся только ракурс.
– Ну? – спросил Билл.
– Это другой «Л. Д.», – заметил я, продолжая разглядывать рисунки.
– У тебя глаз острее. Я понял это далеко не сразу. А как насчет насекомого?
– В жизни не видел ничего подобного. Рисунки замечательные, очень подробные, но я ведь не биолог. Сфотографируй их и покажи снимки специалисту.
– Уже показывал. Рэю Уэдллу – в биологии он дока. Так вот, Рэй утверждает, что это чистой воды фантазия, что на свете нет и никогда не было таких насекомых. – Билл аккуратно собрал рисунки, вновь перевязал лентой и уложил обратно в сундук. – Ладно, двинулись дальше. Представление продолжается.
Ригли сунул руку в третий сундук, достал несколько завернутых в мешковину деталей, потом снял слой соломы… Неожиданно я заметил, что у него дрожат руки. Бедняга! Как ему, должно быть, хотелось поведать миру о своем открытии, однако боязнь того, что над ним начнут потешаться, а может, и усомнятся в его научной добросовестности, была сильнее…
То, что Билл показывал мне до сих пор, было весьма загадочным, но предмет, который он извлек последним, оказался вполне заурядным. Ригли держал в руках брусок, дюймов шести в длину и достаточно широкий, который гипнотически поблескивал в свете фонаря.
– Ты прав, – сообщил он, заметив выражение моего лица. – Чистое золото. Таких брусков здесь четырнадцать.
– Неужели Тревельяны или те, кто жил на ферме до них…
– Они никогда не рылись в сундуках. И потом, золото лежало на самом дне, под соломой, под деталями аналитической машины. – Ригли усмехнулся. – Меня подмывает забрать его и смотать удочки. Будь я лет на двадцать моложе, так бы и поступил, честное слово.
– Сколько тут?
– А сколько сейчас стоит килограмм золота?
– Понятия не имею. Погоди, кажется за унцию платят триста пятьдесят долларов.
– В арифметике у нас силен ты, вот и считай. Четырнадцать слитков, каждый весит двадцать пять фунтов – не в тройской системе, а в обычной. 2 2
Имеется в виду т. н. система «эверДапойс» – английская система мер веса для всех товаров, исключая благородные металлы, драгоценные камни и лекарства.
[Закрыть]
– Одна целая девяносто шесть сотых. Если округлить – два миллиона. Сколько они здесь пролежали?
– Кто знает?.. Но поскольку золото находилось внизу, бруски с деталями аналитической машины по крайней мере ровесники.
– А кому они принадлежат?
– Если спросить у правительственных чиновников, они наверняка скажут, что государству. А если тебя интересует мое мнение, золото принадлежит тому, кто его нашел, то есть нам с тобой. – Усмешка Ригли в свете фонаря выглядела поистине дьявольской. – Ты как, готов изумляться дальше?
– Подожди. Значит, кто-то принес сюда золото, положил в сундук и ушел…
Билл Ригли никак не производил впечатления человека с двумя миллионами долларов в кармане. Потрепанный плащ, старый свитер, джинсы… Насколько мне было известно, у него имелось всего-навсего три костюма не менее чем десятилетней давности. Деньги он тратил разве что на пиво, посещение музеев да на четыре сигары в год. Следующие слова Билла подтвердили, что он сам не воспринимает себя как миллионера.
– По-моему, золото на самом деле принадлежит Тревельянам. Однако им невдомек, что здесь есть гораздо более ценные вещи. – Он сунул дрожащую руку во второй сундук. – Вот что я хотел тебе показать в первую очередь, – произнес Билл хриплым от волнения голосом. – Даты я еще не установил, но подлинность сомнения не вызывает. Обращайся с ними поосторожнее, ладно?
Ригли держал в руках три книги размером с бухгалтерскую, переплетенные в черный материал, похожий на тонкую шершавую кожу. Я бережно взял верхнюю.
Страницы были испещрены стройными рядами цифр. Аналитическая машина к этим цифрам отношения явно не имела, поскольку написаны они были от руки; кое-какие записи были зачеркнуты и исправлены.
Я принялся перелистывать страницы. Сплошные цифры, никаких пояснений. На каждой странице дата, причем везде – октябрь 1855 года. А почерк тот же, что и в инструкции по программированию.
Во второй книге дат не было и в помине. Она представляла собой сборник весьма подробных чертежей, изображавших различные детали аналитической машины. Чертежи сопровождались примечаниями и указаниями размеров, но почерк был уже другим.
– Не надо, – остановил меня Билл, когда я потянулся за увеличительным стеклом. – Это писал не «Л. Д.». А чертежи суть копии чертежей Беббеджа. Когда вернемся в Окленд, я покажу тебе другие экземпляры. Откровенно говоря, не знаю, каким образом их сумели скопировать. Кстати, я уверен, что и золото, и детали машины, и все остальное прятали одни и те же люди.
Я мог бы поверить Биллу на слово, но не стал, поскольку, в конце концов, прилетел в Новую Зеландию в качестве независимого эксперта.
– Не возражаешь, если мы вернемся в кухню? Здесь все-таки маловато света.
– Как скажешь, – ответил Билл. – Я предполагал, что мы задержимся здесь на несколько дней, поэтому предупредил Тревельянов. Готовить будем сами; правда, Энни заявила, что всегда рада видеть нас у себя за столом. Наверное, им не хватает общения.
Не знаю, не знаю. Вообще-то я не сноб, но, судя по всему, разговоры, которые нам с Биллом предстоит вести в ближайшее время, вызовут не только у Энни Тревельян, но и у большинства нормальных людей, смертную тоску.
В третьей книге ни единого рисунка не обнаружилось, страницы заполняли бегущие наискось строчки писем, которые следовали одно за другим. Абзацев внутри посланий не было, расстояние между двумя последними письмами составляло ровно полдюйма. Почерк бисерный, не тот, что в книге с цифрами.
Первое письмо, датированное 12 октября 1850 года, гласило:
«Дорогой Дж. Г.! Аборигены, к сожалению, по-прежнему остаются язычниками, но к нам относятся дружелюбно. Чем лучше мы понимаем их язык, тем яснее становится, что племени принадлежит куда большая территория, нежели казалось поначалу. До сих пор речь шла только о северных островах, от Таити до Раратонги, но теперь выясняется, что маори делятся на северных и южных, причем последние обитают чуть ли не на Великом Южном континенте, который исследовали Джеймс Кук и капитан Росс. Я собираюсь отправиться в плавание к одному из островов на юге – разумеется, в сопровождении аборигенов. Нас ожидают грандиозные свершения; жаль, что наши друзья слишком далеко, чтобы разделить с нами радость. Европа и суета из-за денег – «все в прошлом». Луиза полностью оправилась от болезни, которая столь беспокоила меня два года назад, и полагаю, что основная причина выздоровления – перемена в настроении. Она снова взялась за работу и трудится не покладая рук. Мои биологические штудии также приносят плоды. Прошу Вас, в Вашем следующем письме расскажите нам не о политике и не о светской жизни, а о том, как развивается в Англии наука. Именно таких новостей нам с Л. очень не хватает. Безмерно Вам признательный и помнящий о Вас Л. Д.»
Второе письмо было датировано 14 декабря того же года и подписано «Л. Д.». Два месяца спустя. Интересно, успело ли первое письмо за это время дойти до Англии и мог ли прийти ответ?