Текст книги "По рельсам, поперек континентов. Все четыре стороны. Книга 1"
Автор книги: Пол Теру
Жанр:
Путешествия и география
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)
На фронтире
В Ларедо я оказался дождливым вечером. Час был не поздний, но улицы казались вымершими. Ларедо, респектабельный приграничный город у конечной станции железнодорожной линии «Амтрака» [43]43
«Амтрак» – государственная компания, занимающаяся в США пассажирскими перевозками по железной дороге.
[Закрыть], был вписан в клеточки аккуратной решетки из глянцево-черных улиц; с дальней стороны решетки был земляной обрыв, весь обкусанный и изрезанный ножами бульдозеров – казалось, совсем недавно на этом месте находился карьер. Под обрывом текла Рио-Гранде – безмолвный поток, влекущий свои воды мимо Ларедо в глубокой, как канализационные туннели, выемке; на южном берегу – уже Мексика.
Фонари горели, подчеркивая пустынность города. В их ослепительном свете я мог разглядеть, что характер у Ларедо скорее мексиканский, чем техасский. Огни мерцали, казались живыми, – за ними такое водится. Но где же люди? На каждом перекрестке работали светофоры; указатели «Ждите» и «Идите» включались и отключались, фасады двухэтажных магазинов были озарены прожекторами, в окнах одноэтажных домов светились лампы, а фонари превращали лужи в ярко освещенные ямы на обрывках сырой мостовой. Вся эта иллюминация вселяла странное ощущение – точно город опустошен чумой, а подсвечен для отпугивания мародеров. Двери магазинов, запертые на толстые засовы, фасады церквей, озаренные фонарями на дугообразных столбах, и ни одного бара. Свет не согревал, не оживлял, а, наоборот, лишь подчеркивал безлюдье своим мертвенным сиянием.
Машины не ожидали «зеленого», пешеходы не топтались у переходов. И, хотя в городе было тихо, в сыром воздухе разносился отчетливый стук сердца – «туп-туп». Точнее, бренчание музыкальных инструментов где-то вдалеке. Я шел и шел; от гостиницы дошел до реки, от реки – до какой-то площади, а там углубился в лабиринт улиц, пока не испугался, что заблудился. Мой взгляд безучастно скользил по домам, ни на чем не останавливаясь. Ощущения были жутковатые: замечаешь за четыре квартала мигающую вывеску, думаешь: «Наверно, закусочная или даже солидный ресторан, хоть какой-то очаг жизни», направляешься туда, по пути промокаешь до костей, а подходишь – и остается лишь вздохнуть: это обувной магазин или похоронное бюро, закрытые до утра. Итак, шатаясь по улицам Ларедо, я слышал только собственные шаги: в них звучала то притворная смелость, то – близ темных переулков – растерянная неуверенность, а порой к ним прибавлялся плеск, когда, шлепая по лужам, я спешил вернуться к единственному известному мне ориентиру – реке.
Сама река не издавала ни звука, хотя течение было сильное, с водоворотами, похожими на клубки маслянистых змей; она катила свои воды по ущелью с голыми, полностью вырубленными для удобства пограничников склонами. Три моста связывали здесь Соединенные Штаты с Мексикой. Стоя на обрыве, я более отчетливо услышал уже знакомое «туп-туп-туп» – музыка доносилась с мексиканского берега; почти неслышная, еле-еле скребущая по барабанным перепонкам, точно звуки радио от соседей. Отсюда были хорошо видны излучины, и я осознал: река – самая подходящая граница. Вода по природе своей нейтральна; ее беспристрастное течение делает государственную границу непреложной, как воля Бога.
Глядя на тот берег, на юг, я осознал: там уже другой континент, другая страна, все другое. Там были звуки – музыка, и не только. Гул, визг, писк – голоса, клаксоны. Эта граница – не только формальность: за ней люди живут иначе; напрягая зрение, я рассмотрел силуэты деревьев на фоне неоновой рекламы пива, автомобильные пробки на улицах. Так вот откуда музыка! Людей было не разглядеть, но легковушки и грузовики свидетельствовали об их присутствии. А дальше, за мексиканским городом Нуэво-Ларедо, возвышалось черное плато – безликие, сумрачные республики Латинской Америки…
Сзади подъехала машина. Я встревожился, но тут же увидел: это такси. Я сказал таксисту название моего отеля и сел в машину. Попытался заговорить с ним, но в ответ он лишь что-то пробурчал – никаких языков, кроме родного, не знал.
– Здесь тихо, – произнес я по-испански.
Я впервые за время путешествия заговорил по-испански и с этого момента почти со всеми общался на этом языке. Но в книге я постараюсь не злоупотреблять испанскими словами – буду переводить все диалоги на английский. Терпеть не могу фраз типа: «Карамба! – воскликнул кампесино, завтракая эмпанадами на эстансии…».
– Ларедо, – сказал таксист и пожал плечами.
– А где все люди?
– На той стороне.
– В Нуэво-Ларедо?
– В Бойз-Тауне, – сказал он. Английские слова от него было слышать странно, а само выражение прозвучало для меня как откровение. Таксист продолжал, вновь перейдя на испанский: «В Районе [44]44
Район – здесь «Район терпимости». Так в Мексике называются особые районы, где разрешена проституция.
[Закрыть]тысяча проституток».
Число было круглое, но показалось мне вполне достоверным. Теперь мне стало понятно, что стряслось с городом. Едва смеркалось, Ларедо, не выключая свет у себя дома, тайком сматывается в Нуэво-Ларедо. И потому у Ларедо столь респектабельный, почти прилизанный – мешают только дождь да плесень – вид: все ночные клубы, бордели и бары сосредоточены за рекой. Квартал красных фонарей в десяти минутах езды – но уже в другом государстве.
Впрочем, эта мораль, воплощенная в географии и транспортных артериях, была не столь банальна, как может показаться поначалу. Если техасцы обеспечили себе доступ к преимуществам обоих континентов, постановив, что злачные места должны пребывать с мексиканской стороны Международного моста – дабы река, виляя, как череда аргументов в запутанном споре, отделяла добродетель от порока, – то у мексиканцев хватило такта закамуфлировать Бойз-Таун ветхостью, держать его в черном теле. И в этом тоже отражалась своеобразная морально-нравственная география. Всюду, куда ни глянь, функции четко разграничены; никому же не захочется жить по соседству с борделем… Между тем оба города существовали благодаря Бойз-Тауну. Не будь проституции и рэкета, мэрия Нуэво-Ларедо не наскребла бы денег на клумбу с геранями вокруг статуи безумно жестикулирующего патриота на главной площади, а уж тем более на рекламу рынка народных промыслов и концертов фольклорных ансамблей – хотя в Нуэво-Ларедо ездят не за корзинками. Ларедо же нуждался в порочности своего города-спутника, чтобы его собственные церкви не пустовали. У Ларедо – аэропорт и церкви, у Нуэво-Ларедо – бордели и фабрики корзин. Казалось, каждая нация сосредоточилась на той отрасли, в которой лучше всего смыслит. А что, вполне разумный экономический подход – именно этому учит Рикардо в своей теории сравнительных преимуществ. [45]45
Рикардо, Давид – английский экономист (1772–1823). Теория сравнительных преимуществ Рикардо гласит, что специализация в производстве выгодна даже стране, у которой нет абсолютных преимуществ душ производства некоего товара, если у нее имеются сравнительные преимущества для этого. Теория служит теоретическим обоснованием международного разделения труда.
[Закрыть]
На первый взгляд то был классический симбиоз гриба с кучей навоза, часто существующий в приграничной полосе между двумя странами, одна из которых намного богаче. Но чем больше я размышлял над ним, тем явственнее становилось сходство Ларедо с Соединенными Штатами, а Нуэво-Ларедо – со всей Латинской Америкой. Эта граница была не просто образчиком комфортного ханжества; она демонстрировала все, что нужно знать о морали двух Америк, о взаимосвязях пуританской эффективности, царящей к северу от границы, с бестолковым и эмоциональным хаосом – анархией секса и голода – к югу. Конечно, я слишком упрощаю: ведь подлость и благородство, очевидно, встречаются с обеих сторон, и все же, переходя по мосту через реку (мексиканцы называют ее не Рио-Гранде, а Рио-Браво-дель-Норте) я, всего лишь праздный путешественник, отправляющийся на юг с картой, стопкой железнодорожных расписаний, полным чемоданом нестираной одежды и парой непромокаемых ботинок, ощущал, будто совершаю важный шаг. Отчасти это объяснялось тем, что я пересекал государственную границу, за которой брезжило нечто совершенно непохожее на мир позади; воистину здесь любой признак людского присутствия перерождался в метафору.
Веракрус и пропавший без вести любовник
Я решил лечь пораньше – чтобы купить билет до Тапачулы, надо было вскочить спозаранку. Но, едва выключив лампу, услышал музыку: темнота делала звуки отчетливее. Мелодия звучала слишком гулко – значит, не радио. Стоп… да это же духовой оркестр, что есть мочи дудящий про Землю Надежды и Славы.
«Пышный церемониальный марш» – в Веракрусе? В одиннадцать вечера?
Я оделся и вышел на улицу.
Посреди площади, между четырех фонтанов, выстроились музыканты Оркестра Военно-морского флота Мексики в белых кителях. Они наяривали Элгара во вполне приличествующем ему духе. На кустах степного миндаля мерцали лампочки. Были даже софиты, причем розовые; их лучи шустро скользили по пальмам и балконам. Послушать оркестр собралась немаленькая толпа. У фонтанов играли дети, хозяева выгуливали собак, влюбленные держались за руки. Воздух был прохладный и душистый, а толпа – благодушно настроена и заворожена музыкой. Я в жизни не видел ничего прекраснее: на лицах мексиканцев читалась благообразная задумчивость, то умиротворенное спокойствие, которое вселяет внимательное прослушивание чудесных мелодий. Час был поздний, ласковый ветер качал деревья, и тропическая суровость, которая поначалу показалась мне извечной чертой Веракруса, развеялась: добрые люди, симпатичный город.
Гимн закончился. Раздались аплодисменты. Оркестр заиграл «Марш „Вашингтон пост“», а я для моциона решил обойти площадь кругом. Это было слегка небезопасно. Только что закончился карнавал, и Веракрус кишел проститутками, которым было некуда себя применить. Я вскоре смекнул, что большинство пришло на площадь не ради музыки – в толпе преобладали черноглазые девушки в юбках с разрезом или глубоко декольтированных платьях; стоило мне с ними поравняться, девушки окликали: «Пойдем ко мне?», или пристраивались рядом и вполголоса интересовались: «Fuck?». Меня это позабавило и скорее даже порадовало: военная торжественность марша, розовые пятна света на балконах и в кронах пышных деревьев, шепот всех этих сговорчивых девушек.
Оркестр заиграл Вебера. Я решил присесть на скамейку и послушать повнимательнее. Рядом сидела пара. Сперва мне показалось, что они просто болтают между собой. Но оба говорили одновременно: женщина, блондинка, по-английски убеждала мужчину отвязаться, а мужчина по-испански предлагал ей развлечься и пропустить по рюмочке. Она горячилась, он спокойным тоном уговаривал. Он был намного моложе, чем она. Я с интересом прислушивался, поглаживая свои усы и надеясь, что парочка меня не замечает. Женщина твердила:
– Мой муж – понимаете? – муж подойдет сюда через пять минут, мы здесь встречаемся.
На это мужчина заявил по-испански:
– Я знаю отличное местечко. Совсем рядом.
Женщина обернулась ко мне:
– Вы говорите по-английски?
Я ответил утвердительно.
– Что ему сказать, чтобы он отстал?
Я обернулся к мужчине. Заглянув в его лицо, понял, что ему лет двадцать пять, не больше.
– Дама хочет, чтобы вы ушли, – сказал я.
Он пожал плечами и скабрезно ухмыльнулся. И, хотя он смолчал, на его лице ясно читалось: «Твоя взяла». Он ушел. Две девушки бросились вслед за ним.
Дама сказала:
– Сегодня утром мне пришлось стукнуть одного такого зонтиком по голове. Прилип, как банный лист.
Ей было далеко за сорок. Она была красива, но какой-то непрочной, искусственной красотой: густой слой пудры, накрашенные веки, массивные мексиканские украшения из серебра с бирюзовыми вставками. Волосы у нее были платинового оттенка с зеленоватым и розовым отливом – или так просто казалось из-за подсветки? Она была во всем белом: костюм, сумочка, туфли. Вряд ли можно было винить мексиканца в том, что он попытался к ней подкатиться: она олицетворяла собой стереотип американки, столь часто встречающийся в пьесах Теннесси Уильямса и мексиканских фотокомиксах, – курортницы с взбалмошным либидо, слабостью к алкоголю и глубоко символичным именем, которая приехала в Мексику искать себе любовника.
Ее звали Никки. В Веракрусе она провела уже девять дней; я изумился, но она сказала:
– Может быть, останусь на целый месяц или… как знать?… намного дольше.
– Наверно, вам здесь нравится.
– Нравится, – она уставилась на меня. – А вы что здесь делаете?
– Усы отращиваю.
Она не рассмеялась.
– Я ищу одного моего друга, – сказала она.
Я едва не вскочил и не ушел – ее тон меня напугал.
– Он очень-очень болен. Его нужно спасать, – в ее голосе прорывалось отчаяние, лицо застыло как маска. – Но я не могу его найти. В Масатлане я проводила его на самолет. Дала ему денег, купила новую одежду и билет. Он в первый раз в жизни летел на самолете. Не знаю, куда он подевался. Вы читаете газеты?
– Все время.
Видели вот это?
Она показала мне местную газету, сложенную так, чтобы была видна широкая колонка. В рубрике «Личные объявления» было извещение в черной рамочке с заголовком по-испански: «СРОЧНО РАЗЫСКИВАЕТСЯ». Ниже была фотография – один из тех пересвеченных вспышкой портретов, которые делают, подскакивая к ошарашенным людям в ночных клубах, назойливые фотографы-«пушкари»: «А вот кому сняться, сняться». На фото Никки в огромных солнечных очках и вечернем платье – лучезарно-загорелая, не такая осунувшаяся, как сейчас, – сидела за столиком (букет цветов, фужеры) с щуплым усатым кавалером. Глаза у него были чуть испуганные и слегка вороватые, но он с бравадой обнимал ее за плечи.
Я прочел текст: «СЕНЬОРА НИККИ СМИТ ЖЕЛАЕТ СРОЧНО СВЯЗАТЬСЯ СО СВОИМ МУЖЕМ СЕНЬОРОМ ХОСЕ ГАРСИА, КОТОРЫЙ РАНЕЕ ЖИЛ В МАСАТЛАНЕ. ПО НЕКОТОРЫМ СВЕДЕНИЯМ, ОН СЕЙЧАС В ВЕРАКРУСЕ. ВСЕХ, КТО УЗНАЕТ ЕГО НА ЭТОЙ ФОТОГРАФИИ, ПРОСЯТ НЕМЕДЛЕННО ОБРАТИТЬСЯ…» Ниже подробно рассказывалось, как найти Никки. Были указаны три телефонных номера.
– Уже кто-нибудь звонил? – спросил я.
– Нет, – ответила она и убрала газету в сумочку. – Его сегодня напечатали в первый раз. Я заплатила за всю неделю.
– Наверно, это недешево.
– Денег у меня хватает, – сказала она. – Он очень-очень болен. Туберкулез в последней стадии. Он говорил, что хочет повидать мать. Я посадила его на самолет в Масатлане, а сама там задержалась на несколько дней. Дала ему телефон гостиницы. Но он так и не позвонил. Я забеспокоилась и приехала сюда. Его мать живет здесь – он к ней ехал. Но что-то никак не могу его найти.
– А через мать вы не пытались?
– Я и ее не могу отыскать. Понимаете, ее адреса он не знает. Помнил только, что живет она рядом с автовокзалом. Он нарисовал мне ее дом. Я нашла похожий, но его там никто не знает. Он хотел сойти с самолета в Мехико и пересесть на автобус – так ему было бы сподручнее искать дом матери. Сложная ситуация.
«Скорее скользкая», – подумал я, но ничего вставлять не стал, а лишь сочувственно хмыкнул.
– Все очень серьезно. Он болен. Исхудал: весит фунтов сто, если не меньше. В Халапе есть больница. Там его могут вылечить. Я заплачу, – она оглянулась на оркестр, который теперь наигрывал попурри из музыки к «Моей прекрасной леди».
– Между прочим, сегодня я ходила в бюро регистрации смертей узнавать, не умер ли он, – продолжала Никки. – По крайней мере он не умер.
– В Веракрусе.
– Не понимаю.
– Он мог умереть в Мехико.
– В Мехико он никого не знает. Зачем ему там оставаться? Он сразу поехал бы сюда.
Но он сел в самолет и испарился. И за девять дней розысков Никки так и не напала на его след. Возможно, на меня подействовал только что прочитанный роман Дэшиэла Хэммета, но я поймал себя на том, что анализирую ее беду со скептицизмом сыщика. Нельзя было придумать ничего более мелодраматичного, более похожего на кинокартину с Богартом в главной роли: полуночный Веракрус, оркестр наигрывает ироничные любовные баллады, целая площадь приветливых шлюх и женщина в белом костюме, повествующая об исчезновении своего мужа-мексиканца. Может быть, такие вот воплощенные фантазии – когда одинокому путешественнику вдруг мерещится, что из реальности он попал в какой-то фильм – один из главных резонов для странствий. Никки выбрала себе роль главной героини в драме о поисках утраченного, да и я тоже охотно вошел в образ своего персонажа. Вдали от дома, от родины мы могли быть кем пожелаем. Для актера-любителя путешествие – шанс блеснуть во всей красе.
Если бы я не увидел себя в образе Богарта, то сказал бы ей что-нибудь утешительное – мол, какая жалость, что поиски пока пока не клеятся. Но я держался отстраненно. Мне хотелось докопаться до всей подноготной.
– Он знает, что вы его ищете? – спросил я.
– Нет, он вообще не знает, что я здесь. Думает, я дома, и Денвере. Предполагалось, что он просто съездит к матери. Он восемь лет ее не навещал. Понимаете, в том-то и загвоздка. Он все это время жил в Масатлане. Он нищий рыбак, почти безграмотный.
– Интересно. Вы живете в Денвере, а он в Масатлане.
– Ну да.
– И вы его жена?
– Нет… с чего вы взяли? Мы с ним не женаты. Он просто мой друг.
– В газете написано, что муж.
Я этого не писала. Я не знаю испанского.
– Там так написано. По-испански. Что он ваш муж.
Я был уже не Богарт, а Монтгомери Клифт в роли психиатра в фильме «Внезапно, прошлым летом». Кэтрин Хепберн протягивает ему свидетельство о смерти Себастьяна Венебла, который был съеден заживо маленькими детьми. Его изуродованный труп подробно описан в документе. «Это на испанском», – говорит она, полагая, что ужасная тайна останется секретом. Монтгомери Клифт холодно отвечает: «Я читаю по-испански».
– Это ошибка, – сказала Никки. – Он мне не муж. Он просто замечательный человек.
Она помедлила, дожидаясь, пока я приму к сведению ее слова. Оркестр исполнял вальс.
Никки проговорила:
– Я познакомилась с ним в прошлом году, когда приехала в Масатлан. Я была на грани нервного срыва – меня муж бросил. Сама не сознавала, куда иду, что делаю. Когда я брела по пляжу, Хосе заметил меня, выскочил из своей лодки. Просто поднял руку… и прикоснулся к моей щеке. Улыбнулся… – ее голос срывался. Она начала рассказ сызнова: – Он был ко мне очень добр. Дал мне то, в чем я нуждалась. Я была на грани срыва. Он меня спас.
– А какая у него лодка?
– Лодка как лодка, небольшая… Он же бедный рыбак, – сказала она, щурясь. – Он просто протянул руку и прикоснулся к моей щеке. Потом мы познакомились поближе. Пошли обедать в ресторан. У него никогда в жизни ничего не было – ни жены, ни гроша в кармане. У него никогда не было приличной одежды, он никогда не ел в хорошем ресторане, совершенно растерялся, когда мы туда вошли. Все это ему было в новинку. «Вы меня спасли», – сказала я, а он только улыбнулся. Я дала ему денег, и мы провели вместе несколько чудесных недель. А потом он сказал мне, что болен туберкулезом.
– Но он же не говорил по-английски, верно?
– Несколько слов он тогда знал.
– И вы ему поверили, когда он сказал про туберкулез?
– Он не лгал, если вы на это намекаете. Я говорила с его врачом. Врач сказал, что необходимо лечение. Я поклялась ему помочь. Для этого я и приехала в Масатлан месяц назад. Просто хотела помочь. Он заметно исхудал. Ловить рыбу больше не в силах. Я страшно забеспокоилась, стала расспрашивать, чего ему хочется. Он сказал, что хочет повидаться с матерью. Я дала ему денег, одежду, посадила на самолет, а когда он не подал вестей, сама сюда приехала.
– Очень великодушно с вашей стороны. Вы могли бы развлекаться, но рыщете по Веракрусу в поисках этого бедняги.
– Так велит мне Бог, – прошептала она.
– Бог?
– И я его найду, если на то будет Божья воля.
– Вы так просто не отступитесь, а?
– Мы, Стрельцы, – ужасно упертые. Настоящие искатели приключений. А вы кто по Зодиаку?
– Овен.
– Человек с амбициями.
– Что верно, то верно.
Она сказала:
– Если честно, мне кажется, что Бог меня испытывает.
– Каким образом?
– Эта история с Хосе – еще пустяк. Я только что развелась. Тяжба была кошмарная. И в других областях жизни тоже не все гладко.
– Кстати, о Хосе. Если он неграмотный, то и его мать наверняка тоже. А значит, она не увидит вашего объявления в газете. Может, вам лучше заказать что-то наподобие плаката – с фотографией и какими-то данными – и расклеить у автовокзала и неподалеку от дома его матери?
– Надо попробовать.
Я дал ей еще несколько советов: нанять частного детектива, передать объявление по радио. Потом мне пришло в голову, что Хосе мог вернуться назад в Масатлан. Например, если его здоровье ухудшилось или он забеспокоился о Никки. А если он вздумал ее обмануть (как я подозревал), то все равно, когда деньги кончатся, снова объявится в Масатлане.
Никки согласилась, что Хосе мог вернуться домой, но не по тем причинам, которые я перечислил:
– Я отсюда не уеду, пока его не найду. Но даже если завтра он найдется, я останусь еще на месяц. Мне здесь нравится. Отличный город. Вы сюда на карнавал приехали? Нет? Так я вам скажу, это был улёт. Все толпились здесь на площади…
Оркестр тем временем играл Россини, увертюру к «Севильскому цирюльнику».
– …выпивали, танцевали. Все такие приветливые! Я с кучей народу перезнакомилась. Каждую ночь гуляли. В общем, это ничего, что я сижу здесь и ищу Хосе, все нормально. И я… э-э-э… познакомилась с одним человеком.
– Он местный?
– Мексиканец. У него позитивная энергетика, как и у вас сейчас. Вы позитивно настроены: закажите плакаты, объявите по радио. Вот что мне сейчас надо.
– Этот ваш новый мужчина, с которым вы познакомились, – из-за него все может запутаться.
Она покачала головой:
– Он на меня положительно действует.
– А если он узнает, что вы ищете Хосе? Не разозлится?
– Он полностью в курсе. Мы об этом говорили. Кроме того, – добавила она, немного помолчав, – Хосе скоро умрет.
Концерт окончился. Час был такой поздний, что я зверски проголодался. Я сказал, что иду в ресторан, а Никки спросила:
– Ничего, если я составлю вам компанию?
Мы заказали фаршированного люциана, и она рассказала мне о своих разводах. Ее первый муж был тяжел на руку, а второй – бомж. Так она сама выразилась.
– Настоящий бомж?
– Настоящий, – подтвердила она. – Господи, ленивый, как я не знаю кто кстати, он у меня работал, вериге? Работал, пока мы были женаты. Но он был такой лентяй, что я поневоле его уволила.
– После развода?
– Нет, гораздо раньше. Лет пять назад. Я его уволила, но мы оставались мужем и женой. Он никуда больше не пристроился – просто сидел дома, как пришитый. Когда мне это вконец осточертело, я подала на развод. А он что сделал, как вы думаете? Угадайте-ка! Пошел к своему адвокату и попытался добиться от меня алиментов. Чтобы я ему еще и платила! А? Каков?
– А чем вы занимаетесь?
– Я домовладелица. Дома, правда, неважнецкие – трущобы, – сказала она. – Пятьдесят семь. В смысле, пятьдесят семь штук. Когда-то было сто двадцать восемь. Но даже эти пятьдесят семь расположены вразброс, в восемнадцати местах. Господи, одно беспокойство – жильцы вечно 4610-то требуют: тут им покрась, там почини, крышу отремонтируй…
Я перестал видеть в ней издерганную нимфоманку, завязшую в Мексике, как в болоте. Она домовладелица; живет здесь на доходы от своей недвижимости. Она сказала, что вообще не платит налогов: «степень износа позволяет», «на бумаге у меня все тип-топ».
– Бог мне помогает, – заключила она.
– Собираетесь продать свои трущобы?
– Да, наверно, продам. Мне хочется сюда перебраться. Я настоящая фанатка Мексики.
– И продадите вы их выгодно?
– Ну да, иначе зачем стараться.
– А вы разрешите людям проживать в ваших домах бесплатно. Они делают вам большую услугу, поддерживая их в пристойном состоянии. Господь вас за это вознаградит, а вы внакладе не останетесь.
– Вот еще глупости, – отрезала она.
Принесли счет.
– Я за себя заплачу, – сказала она.
– Берегите деньги, – возразил я. – Вдруг Хосе еще объявится.
Она улыбнулась мне:
– А вы человек интересный.
О себе я с ней вообще не говорил. Возможно, ее заинтриговала моя замкнутость? Впрочем, какая еще замкнутость – она ведь не задала мне ни одного вопроса.
Я сказал:
– Возможно, завтра увидимся.
– Я живу в «Дилихенсии».
Я тоже остановился в «Дилихенсии», но утаил эту подробность.
– Надеюсь, вы найдете то, что ищете, – сказал я.
