Текст книги "Медичи. Крестные отцы Ренессанса"

Автор книги: Пол Стратерн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 31 страниц)

Несмотря на подобного рода политическую нестабильность, начало XIV века во Флоренции стало золотым веком культуры, породившим на протяжении каких-то пятидесяти лет троих крупнейших итальянских писателей – Данте, Боккаччо и Петрарку. Порывая с клерикальной традицией, они писали не на латыни, а на тосканском наречии, это не только превратило его в общепринятый литературный итальянский язык, но и привнесло в литературу светский гуманистический элемент, выведя ее за пределы языка церкви. Светский гуманизм отразился также в профессиональных занятиях этих авторов. Петрарка, например, станет известен как первооткрыватель античных рукописей, забытых и рассеянных по монастырям Европы. Боккаччо, со своей стороны, обретет мировую славу создателя «Декамерона», цикла порой непристойных, а чаще юмористических новелл, изображающих жизнь своего времени как она есть, а не как власть (особенно церковная) полагала ее должной быть. Два выдающихся живописца того времени, Джотто и Пизано, также жили во Флоренции и также выказывали склонность к гуманистическому восприятию действительности: их полотна порывали со средневековыми канонами в пользу более современной, реалистической стилистики, отмеченной явным присутствием чувственного элемента. Эти знаменитости приблизили Флоренцию к рубежам Ренессанса; но прежде чем стать на путь дальнейшего развития, Европе было суждено пережить крупнейшую катастрофу в своей истории.

За экономическим упадком начала сороковых годов XIV века последовало нашествие Черной Смерти. Она пришла в Европу из Китая на генуэзских судах, возвращавшихся в 1347 году с Черного моря. В хрониках того времени, подтвержденных позднейшими исследованиями, отмечается, что в последующие четыре года чума унесла около трети населения Европы. Из-за ужасной антисанитарии и полного неведения относительно того, как болезнь распространяется, особенно тяжелая ситуация складывалась в городах, где, например, семьи, куда, по подозрениям, проникла зараза, попросту замуровывались в своих домах, будучи обреченными на смерть. Те, кто мог себе это позволить, бежали из Флоренции в близлежащую сельскую Тоскану; оставшиеся значительно больше, чем наполовину, вымерли. Неудивительно поэтому, что первые проблески нарождавшегося гуманизма быстро уступили место болезненным суевериям; и все же относительная социальная статика Средневековья была поколеблена, и фундаментальные перемены стали неизбежностью.

Семейство Медичи к этому времени значительно укрупнилось и включало в себя двадцать—тридцать главных ячеек. Это была уже даже не одна единая семья, а скорее семейный клан со своими внутренними раздорами, но однако же связанный круговой порукой. Пожалуй, можно сказать, что Медичи заполнили вакуум, образовавшийся в результате краха трех крупнейших банкирских семейств Флоренции, – многие из Медичи сами занялись банковским делом, открыв собственное небольшое дело. Братья либо кузены становились партнерами, выпускали акции, нередко занимались повседневной банковской рутиной, включавшей в себя такие операции, как обмен валют, учет мелких вкладов, сезонные кредиты торговцам шерстью и так далее. По меньшей мере два из таких предприятий оказались достаточно прочными или, скажем, удачливыми, чтобы пережить экономические бедствия, связанные с Черной Смертью, и таким образом укрепить основу власти Медичи. Теперь они не просто время от времени выделяли из своей среды гонфалоньера. Джованни де Медичи (прямой потомок Кьяриссиммо – первого Медичи, фигурирующего в хрониках) отошел от семейной традиции занятий гражданскими делами и стал военачальником. Обуреваемый страстью продемонстрировать свою доблесть, он в 1343 году втянул флорентийцев в войну против маленького города-государства Лукка, расположенного милях в сорока к западу. Джованни попытался взять Лукку штурмом и, потерпев неудачу, приступил к осаде города. Но и тут его ждало фиаско, и по возвращении во Флоренцию Джованни был казнен. После этого Медичи вернулись к гражданским делам; правда, и тут их, случалось, подстерегали не меньшие угрозы.

В 1378 году гонфалоньером был избран Сальвестро де Медичи, кузен Джованни; за те два месяца, что он правил городом, вспыхнули волнения среди шерстянщиков, известных по стуку деревянных башмаков по булыжной мостовой под названием «чомпи» (ciompi). Формально движение чомпи возглавлял Микеле ди Ландо, призывавший своих собратьев – шерстянщиков и ремесленников отстаивать право на формирование собственной гильдии, что, в свою очередь, означало право голоса и хотя бы теоретическую возможность войти в состав синьории. Будучи гонфалоньером, Сальвестро тем не менее сочувствовал недовольным, хотя, судя по всему, находил, что и делу Медичи движение может принести пользу. Дабы усилить волнения и запугать фракцию аристократов, стоящих на пути Медичи, Сальвестро тайно открыл тюрьмы. Так то, что начиналось как протест, быстро превратилось в бунт, и Сальвестро вместе с другими восемью членами синьории вынужден был укрыться в Палаццо делла Синьория, меж тем как толпа буйствовала на улицах, грабила дворцы знати и купцов, поджигала дома и избивала членов разных гильдий. В характерной для себя назидательной манере Макиавелли впоследствии так напишет об этих событиях в своей «Истории Флоренции»: «Никому не следует подстегивать бунт в городе в надежде, что он сумеет остановить его, когда заблагорассудится, или что он держит ход событий в своих руках».

Дом Сальвестро пощадили, якобы из-за его сочувствия борцам за права, хотя именно это, в свою очередь, заставило кое-кого заподозрить, что он-то и стоит за бунтом. Впрочем, даже при всем лукавстве флорентийских политических нравов, это представляется маловероятным, особенно в свете того, что произошло далее. А именно: непосредственным результатом волнений стало то, что толпа объединилась в общину, Сальвестро был смещен со своего поста гонфалоньера, и на его место был поставлен предводитель восставших Микеле ди Ландо. Несмотря на атмосферу постоянной политической нестабильности, такое положение дел сохранялось в течение двух лет, хотя со временем Микеле ди Ландо начал чувствовать себя все более неуверенно и тайно советовался с Сальвестро относительно дальнейших действий. Чомпи и их союзники об этом прознали и, опасаясь подковерных интриг, ведущих к реставрации старой власти, вышли на улицу, грозя разрушить город, лишь бы не допустить этого. Охваченный паникой, Микеле ди Ландо бросился к Сальвестро Медичи, который предложил объединить усилия и вызвать городское ополчение. Их призыв нашел отклик, толпа сдалась без боя, рассеялась, люди разошлись по домам; бунт закончился.

Но он по-настоящему напугал членов гильдий и владельцев магазинов, как, впрочем, и знать вместе с купцами. Новые гильдии, сформированные чомпи, были распущены, и знать взяла твердую власть в городе. В принципе Сальвестро Медичи и Микеле ди Ландо должны были быть казнены, но в данном случае их всего лишь изгнали из города, имея в виду роль, сыгранную ими в подавлении бунта. Высылка Сальвестро серьезно подорвала претензии Медичи на ведущую роль во флорентийской политике, а также нанесла тяжелый удар по семейному бизнесу, ведь вести дела, будучи в изгнании, совсем не просто.

Со смертью Сальвестро, последовавшей в 1388 году, банковское дело Медичи перешло в руки его кузена Вьери. Политика нового главу дома Медичи не интересовала, все свои силы он отдавал бизнесу, открывая обменные конторы в Риме и Венеции и занимаясь экспортно-импортными операциями через речной порт Пизы. Вьери стал первым из Медичи, чьи деловые успехи вышли за пределы города, и, по словам Макиавелли, «все, кто писал о событиях этого времени, сходятся на том, что если бы у Вьери было больше тщеславия и меньше благородства, ничто не могло помешать ему сделаться князем города». Поскольку слова эти прозвучали сто тридцать лет спустя после описываемых событий, суждениям Макиавелли доверять в полной мере не стоит; так, в данном случае, в стремлении возвысить Медичи, он скорее всего впадает в преувеличение. Однако же следует признать, что политическая честность клана Медичи, верность его членов законному правительству Флоренции явно подвергалась в эти годы серьезному испытанию, каковы бы ни были последующие масштабы их политического влияния. Ровно через десять лет после восстания чомпи в городе вспыхнул новый бунт, на сей раз поднятый popolo magro, в буквальном переводе «истощенным народом», – в отличие от бесправных ремесленников, принадлежащих к popolo minuto, это были полуголодные неквалифицированные люди городского дна. Но когда толпа выплеснулась на улицу, те же самые ремесленники присоединились к ней, громогласно заявляя о своем бесправии. Люди не забыли о сочувствии со стороны Медичи и обратились в престарелому Вьери возглавить их; Вьери вежливо отклонил это опасное предложение. По словам Макиавелли, старик призвал разочарованных просителей «сохранять бодрость, ибо он готов стать на их защиту, пусть только следуют его советам». После чего повел людей в синьорию, где обратился к членам совета с весьма дипломатичной речью. «Он заявил, что не имеет никакого отношения к безответственному поведению толпы, более того, уж коль скоро люди обратились именно к нему, он повел их прямо сюда, пусть предстанут перед силами закона и порядка». Поразительным образом этим выступлением оказались удовлетворены обе стороны: бунтовщики разошлись по домам, а члены синьории поверили Вьери на слово, отпустили его с миром, и не последовало никаких санкций. Тем не менее, несмотря на столь умелое разрешение проблемы, нервное напряжение оказалось для него чрезмерным, и вскоре, под самый конец года, он скончался. С уходом Вьери старшая ветвь семьи Медичи пресеклась.

2. ИСТОКИ БАНКА МЕДИЧИ

Состояние семьи перешло теперь в руки Джованни ди Биччи де Медичи, главе кафаджолийской ветви, названной так потому, что она владела собственностью в родной деревне Медичи, в Муджелло. Четвертый сын Аверардо детто Бичи, владельца небольшого поместья в Кафаджоло, Джованни родился в 1360 году. Аверардо был небогат, но хорошее социальное положение позволило ему породниться с аристократическим семейством Спини, хотя по смерти, последовавшей в 1363 году, наследство его было поделено между женой и пятью сыновьями, что не обеспечило преуспеяния никому.

Во время восстания чомпи Джованни было восемнадцать, и он почти наверняка находился во Флоренции на протяжении всех двух лет существования коммуны, пользовавшейся тайной поддержкой его отдаленного родича Сальвестро де Медичи. Возможно, именно по этой причине Джованни на всю жизнь сохранил тайную симпатию к popolo minuto, хотя политический климат последующих лет вряд ли способствовал ее укреплению. После распада коммуны старые семьи быстро восстановили свое влияние: мощные семейные кланы Альбицци, Каппони и Уццано установили под руководством Мазо дельи Альбицци режим олигархии, и он продержался ближайшие тридцать лет. При всех периодически вспыхивающих бунтах, вроде того что помог смирить в 1393 году Вьери де Медичи, для Флоренции это было время относительной стабильности и преуспеяния; олигархи правили рукой твердой, но нельзя сказать, чтобы при этом были так уж непопулярны.

Влиятельные олигархические семейства состояли в жесткой оппозиции Медичи и их сторонникам, что вполне может объясняться нежеланием Вьери ввязываться в политику, а также его врожденной застенчивостью. Эта черта передалась его отдаленному родичу Джованни ди Биччи. Впрочем, трудно сказать, была ли эта политическая скромность двух ранних представителей семейства действительно врожденной или всего лишь демонстративной, представляла собой дань клановой верности или даже клановой политике. В конце XIV века смирение все еще прочно коренилось в унаследованных от Средневековья нравах: люди были склонны считать себя скорее членами некоей семьи, нежели индивидуальными личностями. В соответствии с таким мировосприятием эти ранние Медичи, естественно, приносили собственные политические амбиции в жертву долговременным амбициям семьи как целого, соглашаясь с тем, что политическая власть будет обретена ею в более благоприятные времена; ну а пока, в порядке подготовки, лучше всего – закладывать основы, все более умножать богатства. Правда, в свете дальнейшей истории может показаться, что подобного рода предусмотрительность питалась сильным духом политического тщеславия. Вынашивали ли Медичи далеко идущие политические планы с самого начала, или планом было обогащение само по себе? Сейчас это трудно сказать.

Принадлежность к семье Медичи, безусловно, способствовала карьере Джованни ди Биччи, ибо вскоре после восстания чомпи новый глава дома, его дядя Вьери де Медичи, отправил племянника в Рим, где ему предстояло пройти обучение в местном отделении банка Вьери. Семейные связи всегда играли роль в бизнесе, а в банковском деле, где столь важен фактор личного доверия, – особенно. Но и независимо от этого Джованни явно имел склонность к финансовой деятельности, ибо уже через несколько лет стал младшим партнером, а еще три года спустя возглавил римское отделение. В том же 1385 году он женился на Пиккарде Буэри, что принесло ему солидное приданое – 1500 флоринов; их он почти наверняка вложил в собственные деловые проекты.

С какой стороны ни посмотри, дела Вьери в восьмидесятые годы XIV века шли в гору, в немалой степени благодаря работе римского отделения во главе с Джованни ди Биччи, которое приносило внушительную прибыль. Но в то время Вьери уже приближался к семидесяти годам – почтенный возраст по средневековым меркам – и в начале девяностых оставил дела. Это дало Джованни ди Биччи возможность превратить римский филиал банка в независимое учреждение, и в соответствии с нормами того времени он наследовал и активы, и финансовые обязательства римской конторы Вьери. Как свидетельствуют государственные архивы Флоренции, Джованни потерял на этой операции 860 флоринов, из чего можно сделать вывод, что либо банк Вьери переживал в последнее время спад деловой активности, либо, перед тем как передать дело своему управляющему, он позволил себе какие-то сомнительные бухгалтерские игры. Сейчас, шесть столетий спустя, никаких ясных свидетельств на этот счет не сохранилось, да, может, они в ту пору и не существовали.

1 октября 1397 года Джованни открыл во Флоренции головную контору, и этим днем обычно и датируется основание великого банка Медичи. Естественно, Рим и римская курия (папский двор) со всем ее персоналом представляли собой серьезный источник доходов, но именно Флоренция была банковской столицей Европы, обеспечивая наилучшие условия для инвестиций. Подробности основания банка Медичи и его первых операций содержатся в «libro segreto» (буквально «тайная книга»), хранящейся во флорентийском государственном архиве. Вообще-то «тайная книга» – это всего лишь внутренняя банковская бухгалтерия, но само название набрасывает на банки в пору их становления некий романтический флер.

Первоначальный капитал банка Медичи составлял сто тысяч флоринов, из которых пять с половиной – контрольный пакет – были внесены Джованни ди Биччи, остальное – двумя партнерами, которые непосредственно семье Медичи не принадлежали (хотя обычно такого рода партнеры были связаны с ней через браки). В первый год деятельности доход банка составил десять процентов, и такая прибыль обычно изымалась из оборота, чтобы дать партнерам возможность вложить деньги в какое-либо дело. Джованни, кажется, купил участок земли неподалеку от своей родной деревни Кафаджоло, разумно выведя часть своих капиталов за пределы финансовой сферы, столь подверженной разного рода колебаниям.

Помимо лидерства в банковском деле, Флоренция была также крупным центром обработки шерсти, поддерживая торговые связи с такими отдаленными странами, как Фландрия и Англия. Крепкие купеческие семьи часто занимались и тем и другим; так, в 1402 году банк Медичи вложил 3000 флоринов в финансирование суконной мануфактуры. В конце того же года, как явствует из бухгалтерских записей, банк Медичи, дабы использовать преимущества венецианской торговли с Востоком, открыл в Венеции свое отделение во главе с Нери Торнаквинчи (по сути дела, Венеция монополизировала это направление торговли, хотя и чужакам удалось нажиться на разного рода побочных сделках). К этому времени римское отделение значительно расширилось за счет филиалов в Неаполе и порте Гаета, в восьмидесяти милях к юго-востоку от Рима. Тем не менее, если не считать финансирования еще одной шерстяной мануфактуры в 1408 году, банк Медичи на протяжении первых двадцати лет своего существования больше ни во что не вкладывался: Джованни ди Биччи был человеком осмотрительным и предпочитал для начала крепко стать на ноги. Это свойство он унаследовал от своего дальнего родственника и предшественника – прежнего главы клана Медичи, Вьери, и далее передал его сыну; Медичи-банкиры сделали свое состояние благодаря осторожности и умелому ведению дел, а не разного рода новшествам. Вопреки фольклору банковского мира вовсе не они придумали тратту (переводной вексель), хотя, возможно, и сыграли некоторую роль в учреждении холдингов; их успех почти исключительно основывался на использовании методов, уже апробированных другими. Банк Медичи никогда не двигался рывками и, даже достигнув пика, не мог сравниться по объемам своих операций ни с одним из трех крупнейших флорентийских банков предыдущего столетия, тех самых, что принадлежали семьям Барди, Перуции и Аччайуоли. Медичи никогда не заглатывали кусок, который не могли переварить. По мере роста банковских прибылей Джованни ди Биччи демонстрировал все новые свидетельства своего глубинного консерватизма, продолжая скупать земельные участки в долине Муджелло и на холмах Тосканы, окружавших Флоренцию; а затем, когда стал еще богаче, обратил свои взоры на недвижимость в самом городе. Джованни не только основал банк Медичи и выработал основные принципы ведения банковского дела, но и заложил прочную основу семейного богатства, которому предстояло сделаться трамплином к достижению политической власти.

Вскоре глава банка Медичи сделался во Флоренции видной фигурой. Еще в 1401 году Джованни ди Биччи вошел в комитет наиболее уважаемых граждан города, которые должны были назвать победителя конкурса на лучший проект новых бронзовых дверей для баптистерия. Это был первый случай, когда кто-то из Медичи оказался в кругу покровителей искусств, хотя на этот раз истинным меценатом был сам город. Какую именно роль Джованни ди Биччи сыграл в выборе победителя, неизвестно. Конкурс выиграл Лоренцо Гиберти. Молодой флорентийский скульптор сделал первый шаг к тому, чтобы стать одним из основателей искусства Ренессанса, точно так же, как Джованни ди Биччи положил начало традиции поддержки изящных искусств, в развитии которых Медичи сыграли столь выдающуюся роль. Положим, в ту пору двадцатитрехлетний Гиберти был всего лишь одаренным скульптором, а сорокадвухлетний банкир думал просто о том, как бы заработать больше денег. Но не будет преувеличением сказать, что именно этот конкурс вывел Гиберти на дорогу к величию, а Джованни ди Биччи, вполне вероятно, открыл глаза на то, что в мире есть вещи и поважнее умножения богатств.

С такого расстояния во времени и при отсутствии сколько-нибудь полных свидетельств трудно говорить о человеческих достоинствах Джованни ди Биччи. В смысле физического сходства наиболее полно, по-видимому, передает его черты хранящийся в музее Медичи во Флоренции портрет работы Бронзино – подробно выписанное и глубокое изображение, позволяющее строить различные догадки о характере Джованни. Беда, однако, заключается в том, что Бронзино родился более чем через семьдесят лет после смерти своего героя, и это заставляет задаться вопросом о близости художественного образа оригиналу – и в физическом, и, еще более, в психологическом смысле. О чем можно говорить с уверенностью, так это о том, что, написанный в пору высшего взлета Медичи, портрет этот не отмечен льстивостью. Есть в нем и нечто большее, нежели просто отдаленное сходство с другими изображениями, ну а черты в совокупности своей поразительно напоминают его сына Козимо. Это позволяет предположить некоторую достоверность неподтвержденной версии, будто работа Бронзино скопирована с какого-то другого, более раннего портрета, для которого Джованни вполне мог позировать. Бронзино изображает проницательного, быть может, даже мудрого человека, в чертах которого сохраняются элементы крестьянской простоты и хитрости. Слегка вскинутый подбородок свидетельствует о некотором чувстве собственного достоинства, в глазах застыл прямой немигающий взгляд, красиво очерченный лоб выдает человека, которого никогда не отпускают тревожные мысли, крупные, хотя и тонкие губы указывают на подавляемую чувственность аскета, привыкшего все взвешивать и рассчитывать. Иными словами, перед нами как раз тот самый человек, которого, на основании имеющихся у нас скудных сведений о его жизни, мы и ожидали увидеть: даже если этот портрет «неправдив», то по крайней мере правдоподобен.

В 1402 году Джованни ди Биччи стал приором флорентийской Arte del Cambio (гильдии банкиров и менял) и был избран в состав правящей синьории. Звучит торжественно, хотя в действительности флорентийский банк выглядел весьма скромно – если не считать доходов, разумеется. В это время банки обычно занимали одну довольно большую комнату, разделенную надвое banco, или конторкой (откуда и происходит название), за которой сидели клерки, а также бухгалтер со своими счетами. В большинстве банков работало меньше полудюжины служащих, хотя, согласно «libro segreto» банка Медичи, тут их в 1402 году было семнадцать – пятеро в головной конторе во Флоренции, остальные – в Риме, Венеции, Неаполе и Таете. Банковские клерки зарабатывали примерно 50 флоринов в год, на что можно было прожить, пусть и довольно скромно – для сравнения достаточно указать, что на годовой доход в 200 флоринов люди содержали большую семью, жили в просторных домах и имели двух слуг, лошадь и осла. Служащие банка Медичи, как и других флорентийских банков, не всегда были обязаны своим местом собственным достоинствам – часто играли роль внутрисемейные связи либо знакомство с влиятельными персонами за пределами семьи. Для укрепления доверия руководители местных отделений обычно делались в них младшими партнерами, хотя это и не всегда гарантировало успех, о чем свидетельствует, например, опыт венецианского филиала банка Медичи, который возглавлял Нери Торнаквинчи. В партнерском соглашении было ясно оговорено, что он не имеет права вести дела с немцами, чьи методы считались в Италии устаревшими, да и сомнительными. Но Нери было явно сделано весьма соблазнительное предложение, он решил рискнуть и предоставил заем неким немецким торговцам, после чего те, не расплатившись, вернулись домой через перевал Бреннеров в Альпах. В счетах у Нери образовалось большое несоответствие между дебетом и кредитом, при этом о немецкой авантюре, разумеется, не говорилось ни слова. Панически опасаясь, что во Флоренции обнаружат недостачу, Нери занял значительную сумму, которая более чем покрыла долг, так что отчет, посланный в головную контору, показал внушительную прибыль. К несчастью, деньги были заняты под бешеные проценты, и при всех отчаянных усилиях Нери не удалось извлечь из текущих банковских операций достаточно прибыли, чтобы оплатить их и одновременно свести баланс. Судя по документам, 25 апреля 1406 года Нери Торнаквинчи был вызван во Флоренцию, где Джованни ди Биччи не только уволил его, но и подал в суд за растрату. Нери был вынужден распродать все свое имущество, включая дом, но и этого не хватило, чтобы покрыть долг, и он храбро двинулся на север, через Альпы, в поисках сбежавших немцев. Вроде бы в конце концов он нашел их в Кракове и даже сумел вернуть часть денег, но, оказавшись так далеко от дома, решил не возвращать их Джованни, а начать на этой основе новое дело. Эта история ярко иллюстрирует банковскую практику начала XV века: как обычно в коммерции, риск и доверие идут рука об руку, даже если во главе дела стоит такой рачительный хозяин, как Джованни ди Биччи.

Да и сам Джованни, при всей своей осторожности, порой совершал удивительные просчеты. Четкий запрет на ведение дел с немцами, оговоренный специальным пунктом во всех банковских контрактах, заставляет заподозрить, что Джованни и сам обжегся на коммерческих сделках с тевтонцами. Да даже и самые прочные из его деловых связей никак не назовешь вполне надежными. Взять хотя бы историю с Бальдассаре Коссой, с которым Джованни сблизился на римском отрезке своей карьеры. Бальдассаре происходил из обедневшей неаполитанской аристократической семьи и молодым человеком сбежал на море, где сколотил состояние пиратским промыслом. Сойдя на берег, он потратил деньги на получение диплома юриста в Болонском университете, затем купил себе какую-то должность в церкви, с чего и началось его преуспеяние. В 1401 году он решил приобрести кардинальскую мантию и попросил у Джованни ди Биччи в долг 10 000 дукатов (примерно 12 000 флорентийских флоринов). Джованни пошел на это, что кажется особенно странным, если принять во внимание, что за человек был Бальдассаре Косса. По словам одного современника, за девять лет своей службы в качестве кардинальского легата в Болонье, он показал, что нравственность его лежит на «нулевом, или даже ниже нулевого, уровне», кардинальская резиденция, где постоянно находились «две сотни служанок, жены и вдовы, не говоря уже о монахинях», быстро сделалась при нем притчей во языцех.

Так почему же такой осмотрительный человек, как Джованни, связался с распутником и неразборчивым в средствах Бальдассаре? И даже «одолжил» ему такую крупную сумму? Ответ лежит на поверхности: Джованни поставил на Бальдассаре Коссу, потому что знал, что тот метит в папы, а он достаточно долго проработал в Риме, чтобы понять, что стать папским банкиром – значит выиграть самый крупный приз в жизни. Если банк Медичи поведет финансовые дела курии, он превратится в один из крупнейших финансовых институтов Европы. Восемь долгих лет Джованни ди Биччи дружил с Бальдассаре Коссой и действовал в качестве его банкира, регулярно переписывался с ним и делал все возможное, чтобы уберечь его от расточительства, опустошавшего сейфы банка Медичи. В 1410 году все это окупилось: Бальдассаре Косса был избран понтификом, стал папой Иоанном XXIII, а банку Медичи было доверено вести финансовые дела римской курии.

К началу XV века банковское дело стало мощным орудием в руках папского служащего. В отличие от большинства других влиятельных европейцев того времени он черпал свое благосостояние за рубежом, в основном в форме денежных переводов из бесчисленного количества епархий, разбросанных по всему континенту. Эти епархии простирались до самых пределов западного мира, включая Исландию и даже Гренландию (чей епископ расплачивался тюленьими шкурами и китовым усом, которые в Брюгге конвертировались в наличные). Другим источником прибыли служила торговля святыми реликвиями, которые часто приносили огромные доходы, ибо обладали силой могучего механизма, трансформирующего всю экономику того или другого региона, превращая его в центр паломничества. А еще более доходной была торговля индульгенциями – папским отпущением грехов, при этом цена зависела от тяжести провинности. Наконец, постоянным источником доходов была торговля должностями в церковных учреждениях, от служки до кардинала.

Суммы, фигурирующие в этом общеевропейском коммерческом предприятии, поражают воображение, соотносительно они гораздо выше, нежели оборот той или иной современной мультинациональной компании; банк, оперирующий такими суммами, естественно, получал свои комиссионные, что приносило огромный годовой доход. Любому банку, претендующему на ведение папских дел, следовало пройти тщательную профессиональную экспертизу, ведь ему предстояло иметь дело с деньгами, стекающимися со всех концов Европы; к тому же он должен был быть совершенно надежным: ведь отчет предстояло держать лично перед папой, и только перед ним одним. К тому времени, когда Бальдассаре сделался папой Иоанном XXIII, Джованни ди Биччи уже немало постарался, чтобы убедить его в своей полной компетентности, полной надежности и, главное, полной личной преданности.

Помимо управления всеми этими огромными суммами, римское отделение банка Медичи привлекало клиентуру в лице кардиналов, прелатов и многочисленных советников, которые почитали своей святой обязанностью вращаться при папском дворе. Удивительно, однако, что, судя по архивам банка Медичи, его римское отделение в большей степени одалживало деньги, нежели получало их. Надо полагать, иерархи церкви получали крупное вознаграждение, но, кажется, расходы были еще значительнее. Из этих же самых архивов следует, что остатки банковских счетов многих кардиналов часто превышались, и на значительные суммы. Но даже несмотря на эти займы, правление римского филиала перечисляло не менее тридцати процентов своих активов на счета Джованни ди Биччи и его партнеров. Фактически этот филиал обеспечивал более половины всех доходов банка. Согласно сведениям, содержащимся в «libro segreto» за 1397—1420 годы, из общего дохода 151 820 флоринов Рим принес 79 195. Это значительно превосходило итоги объединенных усилий Флоренции, Венеции, Неаполя, Гаеты, многочисленных коммивояжеров, а также двух суконных мануфактур. В сравнении с современными финансовыми показателями такие цифры могут показаться ничтожными, но за ними стоят почти 1900 флоринов ежегодного личного дохода Джованни ди Биччи – во времена, когда дворянин, ни в чем себе не отказывая, мог прожить на 200 флоринов в год, а квалифицированный ремесленник содержал семью менее чем на 100.

Финансовое будущее Джованни ди Биччи, как и всего банка Медичи, казалось безоблачным. Но внешность часто бывает обманчивой, и папский престол здесь отнюдь не исключение. Это была эпоха Великой схизмы, и в какой-то момент на него претендовали не менее трех конкурентов: Иоанн XXIII, Григорий XII и Бенедикт XIII. К счастью, большинство отцов церкви все же склонялись в пользу одного из них – Иоанна, но, к несчастью, это просвещенное мнение почти не волновало короля неаполитанского Владислава, чьим фаворитом был Григорий. Король Владислав затеял военную кампанию против соседней Папской области, и Иоанну XXIII пришлось в конце концов подписать унизительный мирный договор, включающий обязательство уплатить Владиславу сумму, эквивалентную 95 000 флоринов. У самого Иоанна таких денег не было, и ему пришлось обратиться за займом к папским банкирам. После мучительных раздумий Джованни ди Биччи решил, что риск, пожалуй, оправдан, хотя бы потому, что средства вкладываются туда, куда нужно. Уже один тот факт, что он прикидывал саму возможность одолжить подобную сумму – а она почти на двадцать процентов превышала все доходы римского филиала более чем за двадцать лет, – дает представление об уровне благосостояния, которого достиг практичный Джованни, хотя не исключено, что по крайней мере часть этой суммы тоже составилась из займов. Банк Медичи включился в крупную финансовую игру с ее рисками и выигрышами. Джованни дал Иоанну XXIII просимую сумму, но озаботился получением некоторых гарантий. Они были предоставлены в виде старинной, инкрустированной драгоценными камнями митры и разнообразных изделий из золота, извлеченных из папской сокровищницы.