Текст книги "Крестоносец. За Гроб Господень"

Автор книги: Пол Догерти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Наконец они вышли на окраину и стали подниматься по колейной дороге, огибавшей гору Сильпий. По обе стороны дороги росли высокие темно-зеленые тополя. Элеонора заметила, что теперь у них не было военного эскорта, кроме двух помощников Бальдура. Прямо перед ними поднимались «Сестры-близнецы»; их увенчанные башенками верхушки высились над городской стеной, а между ними находилась потерна – потайная дверь которой была привинчена болтами и зарешечена. Фируз объяснил, что от этих дверей сейчас мало толку и что для совершения стремительных вылазок и подвоза припасов Яги-Сиан предпочитал пользоваться воротами Святого Георгия.

Фируз с женой жил в одной башне, а его родственники, слуги и подчиненные – в другой. Интерьер башни был примерно таким же, как и в компьенской башне Элеоноры: грубые, неотесанные камни и винтовая лестница, ведущая к верхним этажам. Но сами комнаты были великолепны. Стены, оштукатуренные и побеленные, были увешаны цветастыми коврами и прекрасными гобеленами, а пол был устлан шерстяными покрывалами. Все окна с внутренней стороны были застеклены, а внешние, выходящие на городскую стену, закрывались деревянными ставнями или щитами с закаленным роговым покрытием. Помещение освещалось свечами, горелками и лампами, а медные жаровни обеспечивали тепло и одновременно ароматизировали воздух.

Асмая, жена Фируза, угостила их медовухой. Она была настоящей красавицей: облегающее белое покрывало обрамляло тонкое, чувственное лицо с бледной кожей, ясными глазами и губами, похожими на бутон розы. Фируз в ней души не чаял. Он сразу же пригласил жену и своих новых знакомых на возвышение в главной комнате. Они расселись на подушках вокруг низенького стола. Слуги принесли тарелки с питой, фруктами, сушеным мясом и вкусные вина. Фируз, по вероисповеданию не мусульманин, был искренне рад своим гостям; Бальдур же казался более сдержанным и холодным. Теодор вел себя как человек, у которого отлегло от сердца после такого хорошего приема у Яги-Сиана. Симеон и Имогена молчали; последняя, не расстававшаяся со своим драгоценным ларцом, до сих пор была недовольной и раздражительной. Проведя ночь в заточении, Элеонора чувствовала себя изможденной. Ей отчаянно хотелось спать, однако она была твердо намерена бодрствовать и быть начеку.

Выпив вина и разговорившись, Фируз сказал, что Теодор будет помогать ему оборонять эти башни и давать советы относительно осадных орудий, которые франки могли против них использовать. Стало очевидно, что его дом станет их новой тюрьмой. Извинившись, он объяснил, что его гостям под страхом немедленной казни пока что запрещается покидать окрестности башен-близнецов и ходить на базары и рынки. Им также запрещалось приближаться к каким бы то ни было основным воротам. Теодор, беря с подноса ломтики жареной ягнятины с овощами, понимающе кивнул, и разговор продолжился. Элеонора же, какой бы усталой она ни была, почувствовала смутное беспокойство. Сначала она подумала, что это из-за переутомления, ибо глаза ее уже буквально слипались, но ей показалось, что Асмая и Бальдур обменялись страстными взглядами. Элеонора склонила голову и мысленно прочитала молитву «Конфитеор» – акт раскаяния за собственные грехи и греховные мысли. Однако в продолжение ужина она снова заметила несколько таких взглядов, которыми обменялась эта пара. Фируз, раскрасневшись от вина, ничего, естественно, не замечал, но Элеоноре стало ясно, что его жена по уши влюблена в красивого командира туркополов.

Когда трапеза закончилась, Фируз и Бальдур пожелали остаться наедине, чтобы обсудить дела. Теодора, Элеонору и остальных повели на верхний этаж башни, с которого внешняя лестница вела через узкую дверь на зубчатую боевую площадку. Сама же комната была весьма удобной; в ее стены были вбиты крючки для одежды, а под ними стояли сундуки и ящики для вещей. Обустройством гостей занимались слуги, и вскоре на полу были разложены четыре соломенных тюфяка. На стенах висели цветастые вышитые покрывала, а коврики, ставни и бронзовые жаровни обеспечивали в помещении тепло. В деревянном туалете имелся таз, а также кувшин с водой.

Приложив палец к губам, Теодор напомнил компаньонам, что им следует молчать и соблюдать осторожность, а сам тем временем громко восхищался удобством комнаты и ее безопасностью, ибо находилась она на самом верху башни.

– И охранять нас здесь тоже легче, – шепотом заметила Элеонора.

Распаковав свои вещи и устроившись, они сходили в другую башню, чтобы помыться и переодеться. После этого перебежчики собрались в кружок в своей комнате. Теодор все тщательно осмотрел, но не обнаружил ни глазков для подглядывания, ни отверстий для подслушивания, а входная дверь была сделана из толстого крепкого дуба. Они действительно находились в безопасности. Сначала им пришлось выслушать злобное шипение и ругательства Имогены, которая была просто вне себя из-за того, что ее увели силой, и желала немедленно вернуться назад. Теодор успокоил ее, напомнив предупреждение Яги-Сиана и уверив в том, что ей необычайно повезло. Если Антиохия падет, то для нее все закончится благополучно. Если же крестоносцы уйдут ни с чем, то она сможет незаметно выскользнуть из города во время бурного празднования победы. Более того, если бы они остались в лагере, то могли умереть от голода или во время сражения; над ней даже могла нависнуть угроза изгнания из лагеря. Казалось, Имогена успокоилась, удовлетворившись таким объяснением. Теодор продолжал настаивать на том, чтобы они не задавали вопросов, ибо их заданием был не поиск турецких шпионов; необходимо было сделать так, чтобы «Армия Господа» смогла войти в Антиохию. Элеонора рассказала о нежных взглядах, которыми обменивались Асмая и Бальдур. Теодор задумался, прикусил губу, сузил глаза и попросил ее и дальше наблюдать за ними. Другим же он посоветовал просто присматриваться и выжидать.

Вот так и обосновались они в холодном январе 1098 года от Рождества Христова в башне у городской стены Антиохии.

Теодор присоединился к гарнизону и стал весьма полезным советником, поразив всех глубиной своей осведомленности. Элеонора и Имогена помогали по хозяйству. Теодор попросил Симеона научить его и его жену канцелярским навыкам, заявив, что хочет расширить свои знания. Во многих отношениях их жизнь была тихой и безмятежной по сравнению с ужасами лагеря под стенами Антиохии. Их держали подальше от дел, связанных с осадой, однако Фируз рассказывал им, что происходило снаружи. Ситуация в «Армии Господа» ухудшалась с каждым днем. Сквозь ткань шатров просачивалась влага, из-за которой ржавели доспехи и портились тетивы луков и арбалетов. Земля пропиталась водой, и грязь уже проступала сквозь ковры и подстилки, на которых спали осаждавшие. Казалось, сама природа повернулась против франков. Однажды ночью земля затряслась так, что от страха у осаждавших кровь застыла в жилах. Попадали наземь шатры. В земле появились трещины и расселины. Когда же франки выскочили наружу, чтобы посмотреть, что происходит, их ждал еще один ужас. В северной части неба рванули прямо к звездам языки пламени; они ширились и меняли цвет с ярко-оранжевого на красно-пурпурный. Изгибаясь и вертясь, пламя поднялось выше, озаряя небо так ярко, что воины «Армии Господа» увидели бледные лица собравшихся и раскисшую глину под ногами. Стало ясно как днем, а утро наступило даже раньше, чем успел пропеть первый петух. «Неужели это было знамение?» – вопрошали себя как крестоносцы, так и жители города. Потом в башню поступили новые важные известия. Адемар заявил, что Бог разгневался на франков, и поэтому армия должна очиститься. Всех женщин насильно изгнали из лагеря в порт Святого Симеона, а несколько дней назад епископ объявил трехдневный пост с молитвами. Грешников жестоко карали. Какую-то пару, уличенную в супружеской измене, раздели догола и на глазах у всех провели через лагерь, всячески избивая и унижая. Теодор рассказал об этом, когда они сидели за столом со своими хозяевами. Элеонора заметила, как при этих словах лицо Асмаи слегка покраснело. Теодор сразу же перевел разговор на другую тему. Он стал расхваливать Фируза и Асмаю за гостеприимство, не преминув напомнить о голоде, царившем среди франков. За ослиную повозку с продуктами торговцы загадывали восемь золотых монет или сто двадцать серебряных динаров.

– Многие умирают, – сказал Теодор. – А еще больше людей дезертируют.

Дезертирами оказались такие известные лица, как Гийом Плотник и Петр Пустынник. Будучи больше не в состоянии терпеть голод и лишения, они скрылись в ночной тьме. Прознав об этом, Боэмунд послал Танкреда, чтобы тот вернул их назад. Всю ночь Гийом Плотник пролежал связанный в шатре Боэмунда, словно какой-то преступник. На следующий день Боэмунд подверг его публичному порицанию, назвав жалким ничтожеством и позором для товарищей, припомнив ему и другие предательства, совершенные ранее во время походов в Иберию. У Гийома все же хватило ума не перечить господину. За него поручились другие рыцари, и Боэмунд в конечном счете не стал его карать, при условии, что провинившийся поклянется остаться в лагере. Так он и сделал, но через несколько дней все равно дезертировал, и на этот раз – насовсем. Новости о подобных предательствах с радостью встречали в Антиохии. Особенно сильное воодушевление вызвало известие о том, что Татикий, представитель самого императора, отбывает к своему господину, чтобы доложить о ситуации. Татикий дал Боэмунду торжественную клятву, что оставит за ним все захваченные во время похода города и замки. Шатер и вещи Татикия должны были стать залогом его возвращения. Но он так и не вернулся. Когда Теодор узнал об этом, он лишь покачал головой.

– Он – клятвопреступник, – прошептал Теодор. – И навсегда останется клятвопреступником.

В конце января Фируз собрал своих домашних и гостей. Сегодня, объявил он, мы будем праздновать чудесное известие, которое мы получили: Ридван, эмир Алеппо, идет нам на помощь с двенадцатитысячным войском, чтобы снять осаду. Эта новость разнеслась по городу как пожар; от радости горожане ликовали и танцевали, а во дворце началось празднество.

– Он сокрушит их! – воскликнул Фируз. – Мы зажмем их между стенами Антиохии и армией Ридвана!

Теодор натужно пытался изобразить радость. Имогена же вышла из комнаты под тем предлогом, что ей стало плохо. Казалось, что «Армия Господа» обречена на уничтожение. Позже вечером они собрались у себя в комнате. Теодор ничем не смог их утешить.

– Мы не можем им помочь, – хрипло прошептал он. – Только молитвами о их спасении.

И они стали ждать. Шли дни. Наконец к ним стали просачиваться новости. Произошло чудо! Очевидно, «Армия Господа» решила сразиться с противником на открытой местности. Оставив лагерь на Адемара и графа Раймунда, Боэмунд вышел с тысячей рыцарей против двенадцати тысяч врагов. Он занял позицию возле Железного моста, расположившись на ровной полоске земли примерно с милю длиной между большим озером и болотом, которое защищало его фланги. Затем Боэмунд перегруппировал свой отряд в шесть когорт и просто стал дожидаться приближения Ридвана. Тот вскоре прибыл с первыми лучами солнца. В лагерь франков галопом проскакали разведчики, громко крича о том, что здесь вот-вот появится неприятель. Боэмунд свирепо заметался по лагерю, пинками заставляя рыцарей проснуться, надеть доспехи и оседлать коней. Потом он приказал своей кавалерии выступать; пять фаланг выстроились в боевой порядок, а шестую Боэмунд оставил в резерве.

Многотысячная армия Ридвана наступала двумя колоннами. Турки ожидали, что франки бросятся в атаку, но они не сделали этого, и у турок не было иного выбора, как атаковать самим, рысью. День был пасмурным, и, как написала позже Элеонора в своих хрониках, отчаянная битва не на жизнь, а на смерть велась в унылом и мрачном месте под холодным суровым небом. Турецкие стрелы со свистом рассекли воздух, однако шеренга франков все равно не сдвинулась с места. То там, то здесь пустели седла на конях, а сами кони в панике пятились назад. Но франки твердо стояли под обстрелом, куплет за куплетом распевая псалмы и храбро встречая смерть, сыпавшуюся на них с неба. Наконец турки рванули во весь опор – и франки, пришпорив своих коней, сделали то же самое, подняв щиты и держа наготове пики. Они врезались в турок и опрокинули первую линию наступавших, которая, откатившись назад, вызвала полное смятение и неразбериху в рядах второго эшелона. После этого Боэмунд ввел в бой шестую фалангу, она обошла поле битвы и врезалась в правый фланг противника. Турок не спасли их быстрые кони. Боэмунд косил их, как крестьянин пшеницу, сначала копьем, а потом и мечом, а за ним неслись его рыцари с развевающимися на ветру розовыми штандартами. Атака франков была разящей и безжалостной. Сверкали мечи, рубя врагов, как нож капусту, сея смерть направо и налево. Турки не выдержали и побежали. Франки бросились за ними в погоню. Смятение и паника в армии Ридвана распространялись, будто волны от камня, брошенного в воду. В конце концов Ридван из Алеппо и его командиры бежали, оставив поле боя Боэмунду и его рыцарям, которые штурмом взяли неприятельский лагерь. Взвились черные знамена анархии и вседозволенности. Пленных не брали. Начались массовые казни. А через день Боэмунд выставил на шестах тысячи отрубленных голов, чтобы их могли созерцать жители города.

При известии о победе Боэмунда настроение горожан стало мрачным, Яги-Сиан и его советники были ошеломлены. Однако они все равно надеялись, что голод и болезни одолеют осаждающих. Из лагеря продолжали поступать все более удручающие известия. Чтобы утолить голод, франки ели коренья и варили кожаные ремни. Они набивали свои желудки липким сладковатым мясом павших верблюдов, а также мясом дохлых крыс и мышей. Некоторые из них опустились до людоедства и начали собирать трупы мертвых турок, с которых сдирали кожу и мясо, а потом варили в огромных чанах. Слухи об этой ужасной трапезе быстро распространились по лагерю, и некоторые приходили посмотреть. Раз отведав человечины, злоумышленники уже не могли остановиться и отправлялись на поиски свежих трупов на мусульманское кладбище за городом.

Теодор по секрету рассказал Элеоноре, что «Армия Господа» сократилась до каких-то тридцати тысяч, однако те, кто остался, все равно были твердо настроены на победу, особенно после того как прибыло подкрепление. В порту Святого Симеона пришвартовались корабли из Англии, привезя с собой инженеров и древесину для сооружения осадных орудий. Узнав об этом, Яги-Сиан организовал несколько ожесточенных набегов, но все они были отбиты. Теперь франки пришли к выводу о необходимости блокады всех городских ворот. Они захватили заброшенную мечеть возле Мостовых ворот, отбили атаки турок, выкопали двойной ров и возвели известняковую стену с башней, которую нарекли «Ля Магомери», что на старофранцузском означало «Благословенная Дева Мария». Но это было еще не самое худшее. В горах возле ворот Святого Георгия обосновался Танкред и стал нападать на караваны с припасами, захватывая лошадей и провизию, а потом занял близлежащий нежилой монастырь и укрепил его.

Когда март сменил апрель, в Антиохии поняли, что франки тверды в своем намерении взять город. Все ворота были теперь блокированы и взяты под контроль, и, несмотря на вылазки и дерзкие наскоки турок, «Армия Господа» держалась крепко. В Антиохии стали распространяться страх и паника. Базары и рынки уже не были такими изобильными, как раньше. В городе проживало много людей, и, по мере того как франки сжимали свою хватку, возник недостаток продовольствия. Элеонору и ее друзей перестали приглашать на банкеты. Пища стала дефицитом. Цены поползли вверх. Последствия осады ощущались все сильнее и сильнее. Яги-Сиан прибегнул к запугиванию. Он велел выводить пленных на крепостные стены. От одного рыцаря по имени Рейнольд, взятого в плен во время набега, потребовали, чтобы он отрекся от своей веры. Он отказался и был тут же казнен на городской стене, а его труп сброшен в ров. Потом на парапет вывели и других пленников. Снова их принуждали отречься от своей веры, но они отказывались. Тогда Яги-Сиан распорядился принести хворост; пленников – мужчин и женщин – привязали к шестам и разожгли огонь. Крики несчастных были слышны во всем франкском лагере, однако подобное варварство лишь укрепляло решимость крестоносцев.

А внутри Антиохии Теодор продолжал свою опасную игру. Элеонора пришла к выводу, что он каким-то образом выходил на связь с Боэмундом, потому что на каменистых тропах и водосбросах неподалеку от башен-близнецов часто появлялись люди из отряда «Бедные братья храма Гроба Господня». Теодор много времени проводил с Фирузом, давая ему советы касательно баллист, катапульт и прочих метательных устройств, сооруженных недавно франками. Элеонора жила как в дурном сне. Она проводила свое время взаперти в башне, а всего лишь на расстоянии полета стрелы находились ее любимый брат Гуго и его товарищи, готовые уничтожить тот хрупкий мир, в который она попала.

Жизнь в башнях-близнецах заметно изменилась. Ощущалось присутствие франков у подножия горы Сильпий, а также блокада Мостовых ворот и ворот Святого Георгия. Подвоз припасов резко сократился. Базары опустели. Лоточники уже ничего не могли предложить покупателям, и по улицам города стал расползаться голод. Последствия столь жестких ограничений не замедлили сказаться. Среди армянского населения стало шириться беспокойство; даже Фируз сетовал на суровый режим Яги-Сиана, поговаривая о том, что правителю следовало вступить в переговоры с «Армией Господа» об условиях сдачи города. Хитрый и опытный Теодор запомнил это и стал ждать удобного случая. И вскоре таковой представился благодаря Асмае.

В обязанности Элеоноры входила помощь в стирке одежды. Ее замачивали в чанах, стирали, полоскали, а потом несли в близлежащую оливковую рощу и развешивали на деревьях. Как-то ранним майским утром, когда солнце уже набирало силу, Элеонора воспользовалась этой возможностью и пошла развешивать выстиранную одежду. Вдруг ее внимание привлекло какое-то яркое пятно неподалеку. Оставив корзины, Элеонора тихонько, как в детстве, когда они играли в прятки с Гуго в лесу возле усадьбы в Компьене, стала медленно приближаться к нему. Было прекрасное солнечное утро, в траве пели кузнечики, а в небе – птицы; ветерок доносил приятный аромат полевых цветов. В дальнем углу рощицы Элеонора заметила Асмаю и Бальдура. Любовники, сгорая от страсти, слились в объятиях и страстно целовались. Элеонора почувствовала себя неловко, однако уходить не стала. Она стояла и смотрела, как Бальдур уносит Асмаю в глубь рощи. Словно завороженная, не слыша звуков вокруг себя, наблюдала она за ними, когда они легли на землю и предались любовным утехам. Потом она вспомнила о выстиранной одежде и убежала прочь. Элеонора долго терзалась сомнениями и чувством вины, но потом рассказала об увиденном Теодору. Все то время, которое они были в башне, он держался на некотором расстоянии, изображая из себя мужа, мучимого вожделением, но не имеющего возможности утолить свою страсть. Теперь же он взял Элеонору за руки и нежно поцеловал ей пальцы.

– Элеонора, – прошептал он. – Мы здесь играли и играем свою роль, только и всего. Мне очень жаль Асмаю, Фируза и Бальдура, но мне также очень жаль моих товарищей, страдающих в лагере за этими стенами. Поэтому я просто обязан воспользоваться тем, что ты мне рассказала.

В последующие дни Теодор умело и хитро плел паутину тонкой интриги. Фируз узнал о неверности своей жены, а потом удостоверился в этом лично. На людях не было ни ссор, ни скандала. Бальдура вызвали в башню и уволили, а Асмая просто исчезла. Фируз уведомил Теодора о том, что отослал жену назад к ее родственникам. Теодор, который хорошо умел слушать, дал совет своему новому другу. И Фируз подал прошение Яги-Сиану, чтобы тот свершил правосудие над прелюбодеем Бальдуром, однако правитель, у которого и без того было полно всяческих проблем, наотрез отказался удовлетворить прошение. Фируз вернулся в башню крайне возмущенный и утопил свое горе в нескольких бокалах вина. И Теодор, как библейский змей-искуситель, пробрался в его душу. Фируз молча выслушал его. Теодор говорил о том, что все ворота Антиохии заблокированы, город лишен подвоза съестных припасов и потому падет рано или поздно. А потом подсказал Фирузу, как можно обеспечить торжество справедливости и отомстить не только Бальдуру, которого защищал Яги-Сиан, но и самому правителю Антиохии.

В течение недели плел Теодор сеть интриг, и Фируз в нее попался. Он вошел в тайный сговор с Теодором и торжественно пообещал ему, что в назначенный час сдаст башни-близнецы Боэмунду и «Армии Господа». Западня захлопнулась. Фируз не мог дать задний ход. Если бы сейчас он раскрыл заговор Яги-Сиану, то его, вместе с Теодором и другими перебежчиками, казнили бы как предателя. Сдача башен стала лишь вопросом времени и удобного случая.