Текст книги "Очищение убийством"

Автор книги: Питер Тримейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Сестра Ательсвит вернулась с сообщением, что Ательнот занят в храме, участвует в дебатах, и она не может потревожить его, не помешав всему синоду. Фидельма и Эадульф решили сами отправиться в храм и послушать диспут. Для того они и приехали в Стренескальк, но еще не слышали ни одной речи, произнесенной на синоде. Очевидно, вместо настоятельницы Этайн со стороны церкви Колумбы диспут открыл сам епископ Колман с коротким обзором учения монахов Ионы. То была блестящая сжатая речь, но без ораторского красноречия или ухищрений. Вилфрид ответил коротко и саркастично, и одержал победу над чистосердечным и прямолинейным противником.

Фидельма и Эадульф стояли в задней части храма рядом с боковой дверью позади скамей колумбианцев, задыхаясь от удушающего запаха тлеющих благовоний.

Когда они вошли, со своего места поднялся высокий угловатый человек, которого монахиня, стоявшая рядом с Фидельмой, назвала епископом Кеддом, истинным учеником Айдана. Монахиня шепнула, что Кедд только что вернулся из земель восточных саксов, где побывал с миссией, а на синоде служит переводчиком с языка саксов на ирландский или с ирландского на язык саксов, коль в том будет нужда. Кедд был старшим из четырех братьев, которые были обращены Айданом, а теперь возглавляли церковь Колумбы в Нортумбрии. Хад, второй брат, был епископом в Ластингеме, а их братья Каэлин и Кюнебилл также присутствовали на соборе. Хад, добавила сестра, учился в Ирландии.

– Немало было размышлений касательно даты празднования Пасхи, – говорил Кедд. – Наша милостивая королева Энфледа празднует в соответствии с римским обычаем. Наш добрый король Освиу следует учению Колумбы. Кто прав и кто не прав? Может случиться так, что король уже завершил пост и празднует пасхальную субботу, в то время как королева и ее приближенные все еще постятся. С подобным положением здравомыслящий человек не может мириться.

– Верно, – выкрикнул задиристый Вилфрид, не потрудившись встать с места. – Положение будет исправлено, когда вы признаете ошибку в вашем исчислении Пасхи.

– Исчисление принято Анатолием, ученейшим из ученых мужей церкви, – ответствовал Кедд, и на его пергаментном исхудалом лице, на скулах, появились ярко-розовые пятна.

– Анатолий из Лаодикии? Вздор! – Вилфрид вскочил на ноги, призывно простерши руки к своим проримским братьям. – Я не сомневаюсь, что ваши календарные исчисления выдуманы бриттами не более двух веков назад. Римские же исчисления были тщательно проведены Виктором Аквитанским.

– Виктор! – Загорелый человек, едва ли старше тридцати лет, вскочил со скамьи колумбианцев. Светловолосый, лицо напряженное. – Все знают, что эти исчисления ошибочны.

Осведомленная сестра пригнулась к Фидельме.

– Это Кутберт из Мелроуза. Он там настоятелем с тех пор, как умер блаженный брат Бойзил. Он из наших лучших ораторов.

– Ошибочны? – рассмеялся Вилфрид. – Объясни ошибку.

– Мы твердо придерживаемся исчислений, принятых на соборе в Арле и более ранней богослужебной практикой, – отвечал Кутберт. – Ошибается именно Рим. Рим порвал с изначальным датированием Пасхи, признав эти новые исчисления, принятые Виктором. Этот Виктор Аквитанский просто сделал несколько поправок во времена Папы Гилария. Он даже не проделал полных вычислений.

– Воистину, – со страстью вскричала сухопарая настоятельница Аббе из Колдингема, сестра Освиу. – И разве не было других поправок, предложенных Дионисием Экзигием во время понтификата Феликса Третьего? Изначальные правила вычисления Пасхи, принятые в Арле, были искажены Римом несколько раз за последние три сотни лет. Мы держимся изначальных правил, принятых в Арле.

– Это ложь перед Господом! – раздраженно бросил Агильберт, франкский епископ.

Послышался шум, пока почтенный Кедд не показал, что желает опять говорить.

– Братия, нам должно здесь выказывать друг другу благожелательность. Те же, кто выступают против церкви Колумбы, делают это, разумеется, по незнанию. После собора в Арле христианский мир признал, что наш календарь на памятные праздничные дни должен быть основан на календаре той страны, в которой Христос родился и возмужал. А это значит, все согласились, что исходить следует из календаря иудейского, по коему Пейсех, во время которого Спаситель был распят, приходится на месяц Нисан. Это был седьмой, весенний месяц иудейского календаря, который соответствует нашему марту и апрелю.

Посему и называем мы наш праздник Пасхой от еврейского «Пейсах», то бишь Пасхальный Агнец. Разве Павел в Послании Коринфянам не говорит о Христе как о Пасхальном Агнце – жертве, ибо всем известно, что он был казнен во время этого праздника, а по древнему исчислению Пейсах приходился на четырнадцатый день Нисана. Пользуясь этим исчислением, мы празднуем Пасху в день воскресный между четырнадцатым и двадцатым днем после первого полнолуния, следующего за весенним равноденствием.

– Но Рим признал незаконным, чтобы христиане праздновали христианский праздник в тот же день, что и еврейский, – прервал его Вилфрид.

– Вот именно, – спокойно ответил Кедд. – И это было сущей бессмыслицей, когда собор в Никее, собравшийся после собора в Арле, объявил сие дело незаконным. Ибо Христос был по плоти евреем…

По храму пронесся ропот изумления и ужаса.

Кедд огляделся не без самодовольства.

– А разве нет? – с вызовом осведомился он. – Или он был нубийцем? Или даже саксом? Может быть, он был франком? В какой стране он родился и возмужал, если то не была страна евреев?

– Он был Сын Божий! – В голосе Вилфрида звучала ярость.

– И этот Сын Божий избрал родиться в стране Израиля, от земной матери-еврейки, принеся Слово прежде всего тем, что были избранниками Божьими. Только убив своего Мессию, евреи отвергли Слово, чтобы его приняли язычники. Как можно отрицать, что Христос был казнен во время наипервейшего праздника евреев, а потом назначать условную дату, чтобы христианский мир отмечал сие событие в день, который не имеет никакого отношения к истинной дате оного?

Настоятельница Аббе кивала головой в знак согласия.

– Я наслышана и о том, что радеющие за Рим пытаются изменить день отдохновения тоже, ибо он совпадает с еврейской субботой, – язвительно заметила она.

Вилфрид в негодовании поджал губы.

– Воскресенье, первый день недели, правильно считается днем отдыха. Ибо он символизирует воскресение Христа.

– Но суббота – традиционный день отдыха, поскольку это последний день недели, – возразил другой брат, которого сестра, стоявшая рядом с Фидельмой, назвала Хадом, настоятелем Ластингема.

– Эти поправки, сделанные Римом, уводят все дальше и дальше от истинных дат и делают наши памятные службы и годовщины произвольными и бессмысленными, – крикнула Аббе. – Почему же вы не признаете, что Рим ошибается?

Вилфриду пришлось подождать, пока рукоплескания со стороны колумбианцев не стихнут.

Он был явно встревожен обширностью познаний старого Кедда и потому прибег к высмеиванию.

– Стало быть, Рим ошибается? – усмехнулся Вилфрид. – Если Рим ошибается, тогда Иерусалим ошибается, Александрия ошибается, Антиохия ошибается, весь мир ошибается; только ирландцы и бритты знают, что правильно…

Молодой настоятель Хад тут же вскочил на ноги.

– Я бы указал благородному Вилфриду Рипонскому, – насмешливый тон его был очевиден, – что церкви Востока уже отвергли новые исчисления Рима относительно Пасхи. Они придерживаются тех же исчислений, что и мы. Они не усмехаются при имени Анатолия из Лаодикеи. Ни церковь ирландцев и бриттов, ни церкви Востока не отвергли изначальных дат, установленных в Арле. Только Рим стремится пересмотреть свои обычаи.

– Сторонники Рима говорят так, словно Рим – пуп Земли, – заговорил епископ Колман, чувствуя свое преимущество. – Они твердят, что мы противоречим всему остальному христианскому миру. Но церкви Египта, Сирии и Востока отказались принять диктат Рима на своем соборе в Халкидоне…

Протестующие крики со скамей сторонников Рима вынудили его замолчать.

Наконец встал Освиу и поднял руку.

Постепенно шум в большом зале стих.

– Братия, наш спор сегодня утром был долгим и жарким, и, без сомнения, мы получили немало пищи для размышлений. Теперь настало время подкрепить нашу плоть, равно как и дух. Какое-то время нам следует провести в раздумьях. Вечером мы вновь соберемся здесь.

Собрание встало и начало потихоньку расходиться, но спорщики не унимались.

– Кто из них Ательнот? – спросила Фидельма у своей соседки.

Сестра огляделась, слегка нахмурившись и рассматривая кучки монахов.

– Вон тот человек, сестра, в дальнем конце зала. Рядом с молодым человеком, у которого волосы цвета соломы.

Глянув на Эадульфа, сестра Фидельма повернулась и стала пробираться через толпу спорящих к человеку, на которого указала монахиня, – тот стоял чуть позади маленького задиристого Вилфрида Рипонского, словно дожидаясь, когда можно будет заговорить с ним. Рядом с ним стоял белокурый монах, зажавший под локтем несколько книг и пергаментов.

– Брат Ательнот? – спросила она, подошедши к нему сзади.

Человек слегка вздрогнул, мышцы у него на шее напряглись. Потом он полуобернулся, нахмурившись.

Он был невысок, этот человек, – пять футов и пять дюймов ростом, не больше, но казалось, что он возвышается над своим спутником. Лицо широкое, лоб высокий и покатый, нос орлиный, глаза темные. Фидельма подумала, что многие женщины нашли бы его привлекательным, но, на ее вкус, он был слишком угрюм и задумчив.

– Я тебе нужен, сестра? – спросил он, голосом низким, звучным и приятным.

Тут подошел Эадульф, слегка запыхавшийся – ему пришлось проталкиваться сквозь толпу.

– Ты нужен нам.

– Время неудобное. – В голосе Ательнота слышалось превосходство, и теперь, рассматривая Эадульфа, он обращал свои слова к монаху-саксу. Фидельму раздражала эта манера всех саксов – если присутствует мужчина, он всегда считается выше рангом, чем женщина. – Я жду, когда можно будет поговорить с настоятелем Вилфридом.

Прежде чем Фидельма успела ответить, заговорил брат Эадульф. Возможно, он заметил, что в ней закипает гнев.

– Это займет немного времени, брат. Это касается смерти настоятельницы Этайн.

Ательнот не смог полностью совладать со своим лицом. В выражении его произошла мгновенная перемена – и исчезла прежде, чем сестра Фидельма разобралась в ее значении.

– Какое отношение имеете вы к этому делу? – ответил монах с некоторым вызовом в голосе.

– Нам поручено расследовать его королем Освиу, а также Колманом, епископом Нортумбрийским, и Хильдой, настоятельницей Стренескалька.

Сестра Фидельма отвечала спокойно, но так четко, что рот Ательнота крепко сжался. С такой властью он не мог спорить.

– Чего вы хотите от меня? – спросил он.

Теперь в его голосе она расслышала оборонительную нотку.

– Давай пойдем туда, а то здесь и самого себя не слышишь, – предложил Эадульф, указывая на боковую дверь храма, в стороне от спорящих монахов, многие из которых еще не ушли к полуденной трапезе.

Ательнот колебался, бросив взгляд на Вилфрида, погруженного в беседу с Агильбертом и толстым Вигхардом, который поддерживал дряхлого архиепископа Кентерберийского, Деусдедита, под руку. Они были так поглощены своим спором, что никого не замечали, и с подавленным вздохом Ательнот повернулся и пошел с Эадульфом и Фидельмой к двери. Они свернули в hortus olitorius, огромный монастырский огород позади храма.

Майское солнце пригревало, и запах множества трав и цветов стоял в воздухе.

– Давайте пройдемся немного и подышим свежим воздухом, этим даром Божьим, после духоты соборной, – предложил Эадульф почти елейным голосом.

Фидельма шла по одну руку от Ательнота, Эадульф – по другую.

– Ты знал настоятельницу Этайн? – спросил Эадульф почти небрежно.

Ательнот бросил быстрый взгляд в его сторону.

– Это зависит от того, что ты имеешь в виду, – ответил он.

– Возможно, мне лучше переиначить вопрос? – быстро сказал Эадульф. – Как хорошоты знал Этайн из Кильдара?

Ательнот нахмурился. Лицо его покраснело, он колебался. Потом коротко ответил:

– Недостаточно хорошо.

– Недостаточно насколько? – не отставала Фидельма, довольная тем, как монах-сакс начал допрос.

– Я познакомился с ней всего четыре дня тому назад.

Поскольку никто ничего не сказал, Ательнот поторопился добавить:

– Епископ Колман позвал меня к себе неделю назад и сказал, что ему донесли, что прибывает настоятельница Этайн из Кильдара, чтобы принять участие в большом синоде. Ее корабль пристал в порту Равенгласс в королевстве Регед. Ее ждал путь через высокие холмы Катрайта. Колман попросил меня взять нескольких братьев и отправиться в Катрайт, чтобы встретить настоятельницу и препроводить ее в Витби. Так я и сделал.

– Это была твоя первая встреча с настоятельницей? – Фидельма требовала подтверждения.

Ательнот настороженно нахмурился.

– Почему ты задаешь такой вопрос?

– Мы хотим получить четкую картину последних дней Этайн, – пояснил Эадульф.

– В таком случае – да. Это была моя первая встреча с ней.

Фидельма и Эадульф переглянулись. Оба были уверены, что Ательнот лжет. Но почему?

– И ничего неподобающего не произошло во время вашего путешествия сюда, в Стренескальк? – спросил немного спустя Эадульф.

– Ничего.

– Ты не вступал ни в какие споры с настоятельницей или ее спутниками?

Ательнот прикусил губу.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – угрюмо сказал он.

– Но послушай, – вкрадчиво сказала Фидельма, – ты известен как пылкий сторонник Рима, а настоятельница Этайн была главным защитником обычая Колумбы. Конечно, вы обменялись какими-то словами? В конце концов, вы с ней и ее свитой были в пути два-три дня.

Ательнот пожал плечами.

– А, это. Конечно, мы кое-что обсуждали.

– Кое-что?

Вздох Ательнота говорил о плохо скрываемом раздражении.

– У нас был один спор, вот и все. Я сказал ей, что я думаю. В этом нет преступления.

– Конечно, нет. Но не опустился ли ваш спор до какого-либо рукоприкладства?

Ательнот вспыхнул.

– Одного молодого колумбианского монаха пришлось удерживать. По его молодости это простительно, потому что у него нет понятия о мудрости и достижении цели иным путем, кроме насилия. Глупый юнец. Это не имело последствий.

– А когда вы прибыли сюда, что тогда?

– Тогда я исполнил свои обязанности перед епископом. Я благополучно доставил настоятельницу и ее свиту в этот монастырь, вот и все.

– Все? – Голос Фидельмы звучал резко.

Ательнот взглянул на нее и ничего не ответил.

– Разве ты не видел ее потом, после того как привез ее в безопасную обитель за этими стенами? – подсказал Эадульф.

Ательнот покачал головой, крепко сжав губы.

– Итак. – Фидельма испустила долгий вздох. – Ты не заходил к ней в келью и не хотел говорить с ней наедине?

Фидельма прямо-таки видела, как напряженно работает мысль монаха; она заметила, что глаза у него слегка расширились, когда он вспомнил о свидетельнице своего опрометчивого поступка.

– Ах да…

– Да?

– Я заходил к ней один раз.

– Когда и с какой целью?

Ательнот явно насторожился. Фидельма даже ощутила к нему холодноватое сочувствие – бедняга изо всех сил пытается выдумать благовидное объяснение.

– Сразу же по завершении утренней трапезы в первый день дебатов. В день ее смерти. Я хотел вернуть одну вещицу, принадлежавшую настоятельнице. Вещицу, которую она обронила во время нашего путешествия из Катрайта.

– Вот как? – Эадульф почесал за ухом. – Почему она не была возвращена раньше?

– Я… я только что обнаружил ее.

– И ты вернул ее – что это было?

– Застежка, – ответил Ательнот уверенно. – И я не вернул ее.

– Почему?

– Когда я пришел к настоятельнице, она была не одна.

– Так почему же ты просто не оставил застежку?

– Я хотел поговорить с ней. – Ательнот снова замешкался и прикусил губу. – Я решил, что верну позже.

– И ты вернул?

– Прошу прощения?

– Ты вернул ее позже?

– Позже настоятельница была найдена мертвой.

– Так что застежка все еще у тебя?

– Да.

Сестра Фидельма молча протянула руку.

– Ее нет при мне.

– Хорошо, – улыбнулась Фидельма. – Мы проводим тебя до твоей кельи. Полагаю, она там?

Ательнот, поколебавшись, медленно кивнул.

– Веди нас, – предложил Эадульф.

Ательнот сделал шаг и снова остановился.

– Что такого важного в этой застежке? – нерешительно спросил он.

– Мы ничего не можем сказать, пока не увидим ее, – спокойно ответила Фидельма. – В данный момент мы должны узнать и проверить все, что относится к настоятельнице.

Ательнот раздраженно фыркнул.

– Ну, если вы ищете подозреваемого, я могу назвать такого. Когда я пришел к настоятельнице, чтобы отдать ей застежку, там была эта странная монахиня.

Фидельма недоверчиво подняла бровь.

– Ты говоришь о сестре Гвид?

– Гвид! – Ательнот кивнул. – Пиктская девушка, которая так обидчива и ревнива по мелочам. Пикты всегда были врагами нашего рода. Мой отец был убит во время пиктских войн. Она всегда была с настоятельницей.

– А почему бы и нет? – возразила Фидельма. – Она была ее секретарем.

Ательнот скривился, словно от удивления.

– Я знал, что настоятельница Этайн назначила эту девушку своим секретарем. Из жалости, полагаю? Девушка ходила за настоятельницей, как собака за овцой. Можете себе представить, она воображала, будто настоятельница – это воплощение какой-то великой святой.

– Но Этайн послала приглашение Гвид приехать сюда с Ионы и быть ее секретарем, – заметила Фидельма. – Почему ты решил, что она это сделала из жалости?

Ательнот пожал плечами. И молча повел их по испещренным тенями галереям в свою келью.

То была маленькая невзрачная комната, подобная всем остальным кельям монастыря, но то, что Ательноту было отведено отдельное помещение, а не просто ложе в общей спальне, говорило о его положении в церкви Нортумбрии. Фидельма спокойно отметила этот факт.

Ательнот остановился в нерешительности на пороге, оглядывая голые стены комнаты.

– Застежка… – поторопила его Фидельма.

Ательнот кивнул, подошел к деревянным колышкам, на которых висела его одежда. Он снял epera, кожаную сумку, в каких многие странствующие братья носили свои пожитки. Сунул в нее руку. Потом нахмурился и стал шарить в ней.

Потом в замешательстве повернулся.

– Ее здесь нет. Я не могу ее найти.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Фидельма вопросительно подняла бровь в ответ на смущенный взгляд Ательнота.

– Ты положил застежку в сумку?

– Да. Я положил ее сюда вчера вечером.

– Кто мог взять ее?

– Понятия не имею. Никто не знал, что она у меня есть.

Эадульф собрался было съязвить, но Фидельма остановила его.

– Хорошо, Ательнот. Поищи хорошенько, и если найдешь, свяжись с нами и дай нам знать.

Выйдя из кельи Ательнота, Эадульф с хмурым видом повернулся к ней.

– Ты конечно же не веришь ему?

Фидельма пожал плечами.

– Как ты думаешь, он говорил правду?

– Клянусь живым Богом, нет! Конечно нет!

– Тогда Гвид, наверное, права. Ательнот побывал у Этайн по какой-то иной причине, а не для того, чтобы просто вернуть застежку.

– Да, конечно. Ательнот лгал.

– Но доказывает ли это, что Ательнот убил Этайн?

– Нет, – согласился Эадульф. – Однако тут может быть мотив убийства, не так ли?

– Верно. Хотя что-то здесь не сходится. Я уверена, Ательнот выдумал историю про застежку, уверенный, та – у него в его келье. Иначе это была бы слишком явная ложь.

– Он торопился, придумал эту историю второпях, под давлением необходимости, не понимая ее слабости.

– Такое весьма вероятно. Но все-таки мы можем предоставить Ательнота самому себе на какое-то время. Не знаешь ли ты кого-нибудь из клириков-саксов, кто мог бы рассказать тебе о прошлом Ательнота? Может быть, из тех, кто сопровождал его, когда он выехал встречать Этайн на границе Регеда? Мне бы хотелось побольше узнать об этом Ательноте.

– Хорошая мысль. Я расспрошу кое-кого во время вечерней трапезы, – согласился Эадульф. – А пока не поговорить ли нам с монахом Сиксвульфом?

Фидельма кивнула.

– Почему бы и нет? Сиксвульф и Агато были среди тех, кто последними видели Этайн. Давай вернемся в келью сестры Ательсвит и попросим эту добрую сестру послать за Сиксвульфом.

Они шли по странноприимному дому, когда отдаленные крики достигли их слуха. Эадульф недоуменно поджал губы.

– Что там опять случилось?

– Стоя здесь, мы ничего не узнаем, – сказала Фидельма и направилась в ту сторону, откуда доносился шум.

Они подошли к кучке монахов, смотревших из окон на что-то внизу. Эадульф с Фидельмой тоже протиснулись к окну. Некоторое время Фидельма не могла разобрать, что там происходит. Толпа собралась вокруг какой-то груды тряпок, валяющейся на земле. Люди явно были рассержены, громко кричали и бросали в нее камнями, тем не менее держась от нее, как ни странно, на расстоянии. Только когда тряпки чуть шевельнулись, Фидельма с ужасом поняла, что это человек. Толпа забивала камнями кого-то насмерть.

– Что это? – осведомилась она.

Эадульф спросил о том же у одного из братьев, который ответил с явным страхом:

– Жертва желтой чумы, – перевел Эадульф, – морового поветрия, которое разрывает эту страну на части, губит мужчин, женщин и детей без различия племени, пола или положения. Этот человек, должно быть, пришел сюда, ища помощи, и слишком приблизился к рынку, устроенному торговцами у монастырских стен.

Во взгляде Фидельмы сквозило отвращение.

– Ты хочешь сказать, что они забивают камнями умирающего человека? Неужели никто не положит конец этому бесчинству?

Эадульф в замешательстве кусал губу.

– Ты готова выйти против этой обезумевшей толпы? – Он указал туда, где народ все еще кричал от страха, сторонясь теперь уже неподвижной груды лохмотьев. – Все равно, – сказал он. – Все кончено.

Фидельма сжала губы. Неподвижность тряпья подтверждала слова Эадульфа.

– Вскоре, когда люди поймут, что человек мертв, они разойдутся, и кто-нибудь оттащит тело, чтобы его сожгли. Слишком многие умерли от чумы, и мы не сможем урезонить этих простолюдинов.

Фидельма знала, что желтая чума – это опасная разновидность желтухи, которая распространилась по Европе за несколько лет и теперь опустошает и Ирландию, и Британию. Она добралась до Ирландии, где ее нарекли buidhe chonaill– за восемь лет до того о ее пришествии возвестило, как заявляли ученые мужи, полное солнечное затменье. Она являлась в основном в разгар лета и уже уничтожила половину населения Ирландии. Два верховных короля, подчиненные им короли Ольстера и Мюнстера и много других людей высокого положения тоже пали ее жертвами. Высокопоставленные клирики, такие как Фехин из Фовара, Ронан, Айлеран Мудрый, Кронан, Манхан и Ультан из Клонарда стали жертвой ее свирепости. Многие родители умерли, оставив малолетних детей, так что Ультан из Ардбраккана был вынужден открыть сиротский приют, чтобы кормить и воспитывать их.

Фидельма хорошо знала, какие ужасы несет это поветрие.

– Значит, твои простолюдины-саксы – звери? – фыркнула она. – Разве можно так обращаться с ближним? А главное – как может христова братия стоять и глазеть на это, будто на ярмарке?

Братия, стоявшая у окон и наблюдавшая за трагедией, уже расходилась с равнодушным видом, возвращаясь к своим делам. Если они и поняли ее негодующую речь, то виду не подали.

– Наши обычаи – не ваши обычаи, – терпеливо сказал Эадульф. – Это я знаю. Я видел в Ирландии ваши приюты для больных и немощных. Может быть, когда-нибудь мы научимся этому. Но ты находишься в стране, где люди боятся болезни и смерти. Желтую чуму считают страшным злом, которое сметает все на своем пути. А чего люди боятся, то они пытаются уничтожить. Я видел сыновей, которые выгоняли своих матерей на холод, потому что у тех появлялись признаки этой болезни.

Фидельма хотела возразить – но что толку? Эадульф был прав. Обычаи в Нортумбрии и в ее стране – разные.

– Давай найдем Сиксвульфа, – сказала она, отворачиваясь от окна.

Крики под окном стихли. Толпа вернулась к прерванному ярмарочному веселью. А куль тряпья, рухнувший наземь от первого брошенного камня, лежал неподвижно.

Едва Сиксвульф вошел в келью, как Фидельма узнала его – этот был тот самый молодой монах с соломенными волосами, что стоял рядом с Вилфридом в храме.

Сиксвульф был стройный, с гладким лицом и голубыми глазами, высоким голосом и шепелявым выговором. А еще он имел привычку хихикать и хлопать глазами всякий раз, когда ему задавали прямой вопрос. Фидельме приходилось напоминать себе, что она говорит с мужчиной, а не с кокетливой девушкой – столь двойственной казалась природа этого юноши. Его возраст тоже плохо поддавался определению – должно быть, двадцать с небольшим, хотя бритва, похоже, еще не касалась мягкого пушка на щеках.

Брат Эадульф расспрашивал молодого человека на саксонском, а Фидельма изо всех сил старалась следить за беседой, пользуясь своими покуда скудными, но пополняющимися знаниями этого языка.

– Ты посетил настоятельницу Этайн в тот день, когда она умерла, – ровным голосом проговорил Эадульф.

Сиксвульф слегка хихикнул и приложил гибкую руку к тонким губам.

Его светлые глаза смотрели на них поверх ладони почти кокетливо.

– Разве?

В его голосе был странный чувственный оттенок.

Эадульф неприязненно фыркнул.

– С какой целью ты посетил настоятельницу Этайн в ее келье?

Веки снова затрепетали, и послышался очередной нервный смешок.

– Это только моя тайна.

– Отнюдь, – возразил Эадульф. – Мы наделены властью – по повелению твоего короля, епископа и настоятельницы этого монастыря – доискаться до правды. Ты обязан сообщить нам все.

Голос Эадульфа прозвучал резко и язвительно.

Сиксвульф заморгал и надул губы в насмешливом раздражении.

– Ну и прекрасно! – ответил он обиженно, как ребенок. – Я пошел по просьбе Вилфрида Рипонского. Я, знаете ли, его секретарь и доверенное лицо.

– С какой целью ты ходил туда? – снова спросил Эадульф.

Молодой человек молчал и хмурился, глядя исподлобья.

– Спроси об этом у настоятеля Вилфрида.

– Я спрашиваю тебя, – рявкнул Эадульф. – И я жду ответа. Говори!

Сиксвульф выпятил нижнюю губу. Сестра Фидельма быстро опустила глаза, чтобы не показать, как изумляет ее поведение странного молодого монашка.

– Чтобы вести переговоры с настоятельницей от имени Вилфрида.

– Переговоры? – Фидельма решила, что неправильно расслышала слово.

– Да. Как главные защитники Рима и Колумбы, Вилфрид и настоятельница Этайн собирались согласовать пункты перед тем, как начнется общий диспут.

Фидельма широко раскрыла глаза.

– Настоятельница Этайн договаривалась с Вилфридом Рипонским? – переспросила она по-ирландски, повернувшись к Эадульфу.

Сиксвульф пожал своими узкими плечами.

– Согласование пунктов перед диспутом сберегает много времени, сестра.

– Я не поняла, что ты имеешь в виду. Хочешь ли ты сказать, что пункты разногласий должны быть согласованы перед публичным обсуждением?

И снова Эадульфу пришлось перевести этот вопрос на язык саксов для монаха, а его ответ – на ирландский.

Сиксвульф поднял брови, словно вопрос был неуместен.

– Конечно.

– И настоятельница Этайн готова была пойти на такие договоренности?

Фидельма была удивлена, узнав, что переговоры велись за спиной синода. Казалось нечестным, что противники могут договариваться по каким-то вопросам, не вынеся их на открытое обсуждение.

Сиксвульф вяло пожал плечами.

– Я бывал в Риме. Так всегда делается. Зачем тратить время, пререкаясь публично, когда частное соглашение приносит тебе то, чего ты хочешь?

– Как далеко зашли эти переговоры? – спросила Фидельма с помощью Эадульфа.

– Недалеко, – ответил Сиксвульф доверительно. – Мы достигли кое-каких договоренностей по тонзуре. Как тебе известно, Рим рассматривает тонзуру твоей церкви Колумбы как варварскую. Мы приверженцы тонзуры святого Петра, которую он выстриг в память о терновом венце Христа. Настоятельница Этайн подумывала о том, что церковь Колумба могла бы согласиться с этим.

Фидельма через силу сглотнула.

– Но это невозможно, – прошептала она.

Сиксвульф улыбнулся с некоторым удовлетворением.

– О да. О да, настоятельница могла уступить в этом пункте в обмен на уступку в вопросе о крестном знамении, в соответствии с которым мы, римляне, складываем большой, указательный и средний палец, чтобы представить Троицу, в то время как вы, колумбианцы, большой, средний и безымянный. Вилфрид был готов согласиться, что и то и другое обоснованно.

Фидельма поджала губы, чтобы не выказать удивление.

– Когда же началась эта торговля?

– О, с того самого дня, как настоятельница Этайн прибыла сюда. Два или три дня назад. Я забыл, сколько в точности. – Молодой человек с отвращением устремил взгляд на свои пальцы, словно вдруг увидев, что его ногти недостаточно ухоженны.

Фидельма глянула на Эадульфа.

– Я думаю, что в этом деле появился новый мотив, – спокойно сказала она по-ирландски, зная, что Сиксвульф не поймет.

Лицо у Эадульфа вытянулось.

– Как это?

– Что подумало бы большинство братии, узнай они о переговорах, что ведутся у них за спиной без их ведома и одобрения? Об уступке в ответ на другую уступку? Не подлило бы это масла в огонь вражды между братьями? А если так, то не может ли кто-нибудь прийти в такую ярость, что решится остановить такие переговоры?

– Верно. Хотя то, что мы знаем об этом, нам не поможет.

– Почему же?

– Да потому, что это значит, что у нас по-прежнему остаются сотни подозреваемых и с той, и с этой стороны.

– Стало быть, нужно найти способ уменьшить их количество.

Эадульф кивнул и вновь обратился к белокурому монаху:

– Кто знал о ваших переговорах с настоятельницей?

Сиксвульф снова надул губы, точно маленький ребенок, сохраняющий тайну.

– Они были секретными.

– Значит, только ты и Вилфрид Рипонский знали о них?

– И настоятельница Этайн.

– А как же ее секретарь Гвид? – осведомилась Фидельма.

Сиксвульф фыркнул презрительно.

– Гвид? Настоятельница не считала ее своим доверенным лицом. Она даже велела мне не посвящать ее в это дело и уж конечно не упоминать о ее сношениях с Вилфридом Рипонским.

Фидельма виду не подала, что удивлена.

– Что заставляет тебя говорить, что Этайн не считала сестру Гвид своим доверенным лицом?

– Если бы она так считала, Гвид была бы участником переговоров. Единственный раз, когда я видел ее с Гвид, – это когда они кричали друг на друга. Но я ничего не понял, потому что они говорили на этом вашем ирландском языке.

– Вот как? – промолвил Эадульф. – Стало быть, больше никто не знал о переговорах?

Сиксвульф скривился, как бы в затруднении.

– Я так не думаю. К примеру, настоятельница Аббе столкнулась со мной, когда я выходил из кельи настоятельницы Этайн. Их кельи расположены рядом. Она с подозрением уставилась на меня. Я не сказал ничего и пошел своей дорогой. Но я видел, что она вошла в келью настоятельницы Этайн. И я слышал, как они громко спорили. Я не могу знать, заподозрила ли Аббе что-нибудь или не заподозрила. Но, думаю, она поняла, что Этайн и Вилфрид договариваются.