Текст книги "Покров для архиепископа"

Автор книги: Питер Тримейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Он уже взялся за ручку двери, как вдруг Фидельма подняла голову:

– Кстати, мне вдруг стало любопытно – почему Эанред убил своего прежнего хозяина?

Себби обернулся.

– Почему? Насколько я помню, родители продали Эанреда в рабство вместе с его младшей сестрой. Сестру купил тот же хозяин. И, насколько я понял, когда девица подросла, хозяин силой заставил ее переспать с ним. На следующий день Эанред убил его.

Через мгновение Фидельма спросила:

– Каким образом он убил его?

Себби помолчал с минуту, словно припоминая.

– По-моему, он его задушил. – Он снова помолчал и потом улыбнулся и закивал: – Да, да. Он задушил хозяина его собственным поясом.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

– Ну, по крайней мере, одно мы поняли, – заметил брат Эадульф, когда Себби вышел.

Фидельма подняла веселый взгляд на своего товарища.

– Что же? – спросила она серьезно.

– Брат Себби не любит настоятеля Путтока. Он как будто намеренно бросает тень подозрения и на Путтока, и на его слугу Эанреда.

Фидельма склонила голову, молча соглашаясь, – это было очевидно.

– Чересчур намеренно? – задумалась она. – Может быть, нам все же стоит быть осторожнее в толковании слов брата Себби… Он явно ничуть не менее честолюбив, чем его настоятель. Он уверен, что если Путтока устранить, то он сам станет настоятелем Стэнгранда. Вопрос в том, насколько его честолюбие влияет на его отношения с людьми?

Эадульф лишь кивнул.

– Да, но, может быть, нам не помешает еще раз поговорить с братом Эанредом.

Фидельма лукаво улыбнулась.

– А ты не забыл про брата Ронана? У тебя ведь нет сомнений в том, что он виновен?

Сакс заерзал и заморгал. В самом деле, то новое, что он услышал от брата Себби, заставило его забыть, ради чего они беседовали с этим монахом.

– Конечно, я не сомневаюсь, – запальчиво ответил он. – Вещи говорят сами за себя. Но все-таки странно…

Он замолчал.

– Странно? – переспросила Фидельма.

Эадульф тихо вздохнул. Он хотел было продолжить, но в это время неожиданно появился Фурий Лициний с подносом, на котором стоял кувшин вина, хлеб, кусочки холодного мяса и фрукты. Весело улыбаясь, он опустил поднос на стол.

– Вот все, что я смог найти, – объявил он, когда они голодными глазами уставились на то, что было на подносе. – Я уже ел, так что это все для вас. Ах да, и еще на пути сюда я случайно встретил того самого человека, которого вы искали… начальника того отдела Палаты Чужеземцев, где служил Ронан Рагаллах.

Фидельма грустно взглянула на Эадульфа.

– Поедим после того, как встретимся с этим братом, – твердо сказала она.

Эадульф поморщился, но ничего не сказал.

Лициний пошел к двери и ввел в комнату стройного молодого человека. На вид он был еще совсем юн, у него была бледная оливковая кожа, пухлые яркие губы и большие темные глаза, которые он то и дело близоруко прищуривал. Голова его была полностью выбрита.

– Субпретор Палаты Чужеземцев, – объявил Лициний.

В первый момент Фидельма была в некотором замешательстве. Она ожидала увидеть в такой должности человека более солидных лет. Этому же юноше было не больше двадцати.

Молодой человек сделал шаг вперед и остановился, переводя близорукий взгляд с Эадульфа на Фидельму и обратно.

– Как ваше имя? – спросила Фидельма.

– Меня зовут Осимо Ландо, – ответил юноша со странным шепелявым акцентом.

– Вы не римлянин? – спросила Фидельма.

– Я грек, родился в Александрии, – ответил Осимо Ландо. – Но вырос я в Сиракузах.

– Садитесь, брат Осимо, – попросила Фидельма. – Скажите, тессерарий уже сообщил вам, зачем мы позвали вас сюда?

Брат Осимо медленно подошел и сел за стол, неожиданно изящным движением поправив край одеяния.

– Да.

– Нам сказали, что брат Ронан Рагаллах работает в вашем подчинении.

Субпретор кивнул.

– Не могли бы вы рассказать мне, чем занимается Палата Чужеземцев? – попросила Фидельма.

Брат Осимо чуть сузил глаза и затем пожал плечами; его движения были на удивление осторожны и плавны.

– Мы суть средство, посредством коего Его Святейшество может общаться с миссиями нашей Церкви во всем мире.

– И брат Ронан Рагаллах работает под вашим началом?

– Верно. Я – субпретор, ответственный за все, что касается нашей миссии в Африке. Кроме меня этим занимается только брат Ронан.

– Как давно он работает в Палате?

– Насколько я знаю, сестра, он приехал в Рим паломником год назад. И, будучи одарен к языкам, решил остаться, и вот уже чуть больше девяти месяцев работает у меня в подчинении.

– Скажите, брат, что он за человек?

Брат Осимо задумался, кусая губу и глядя в пространство. На бледных щеках его появился легкий румянец, и казалось, что он смутился.

– Очень спокойный, не склонный к раздражению или вспышкам гнева. Я бы сказал, тихий. Старательный в работе. С ним никогда не было никаких забот.

– У него есть твердые убеждения? – прервал Эадульф.

Осимо посмотрел на него с недоумением.

– Твердые убеждения? В каких вопросах?

– Он ирландец. Мы слышали, что он носит ирландскую тонзуру, а не римскую corona spinea. Это значит, что он отказался от римского устава и следует уставу Колума Килле.

Брат Осимо с горячностью замотал головой.

– Брат Ронан просто следует традиции. Как и многие из ирландцев или бриттов, он носил свою тонзуру, потому что таков его обычай. Для нас это не имело никакого значения. Важно то, что у человека в душе, а не то, что у него на голове.

Фидельма опустила лицо и прикрыла рот рукой, чтобы спрятать улыбку, увидев, как Эадульф залился краской стыда.

– А что у Ронана в душе? – спросил он, не сумев скрыть свою досаду на то, что его при всех упрекнули в предвзятости.

Брат Осимо поджал губы.

– Я уже сказал вам, брат, он человек спокойного и приятного нрава.

– Вы никогда не слышали, чтобы он говорил что-нибудь дурное о Риме?

– Если бы ему не нравился Рим, зачем он стал бы здесь жить?

– Вы никогда не слышали от него ничего дурного о Кентербери? Например, как он воспринял решение синода в Витби, когда саксонские королевства выбрали устав Рима и отказались от ирландской традиции обители Колума Килле?

Осимо улыбнулся, давая понять, что вопрос кажется ему глупым.

– Он не высказывал мнения по этому поводу. Его больше заботили дела в Африке, а не на дальнем западе. Он замечательно владеет греческим и арамейским, поэтому его делом было сообщение с нашей миссией в Северной Африке. Сейчас это особенно трудно, потому что арабы, те, что фанатично верят в пророчества Магомета, как раз шныряют по морю у побережья Африки и двигаются к западу.

Эадульф сдержал вздох.

– В таком случае, брат Осимо, вас не поразило, что брат Ронан Рагаллах обвиняется в убийстве архиепископа Кентерберийского, и якобы он сделал это из-за решения, принятого в Витби? – спросил он.

К удивлению их обоих, Осимо запрокинул голову и мелодично расхохотался.

– Я слышал об этом и не верю ни единому слову. – Внезапно его лицо снова стало серьезным. – Когда я услышал о том, что архиепископ убит… – он замолчал и благочестиво преклонил колени, – …и что брата Ронана схватили и обвинили в этом, я не мог поверить. Я никогда в это не поверю. Если хотите, я готов искать где угодно, только бы найти настоящего убийцу.

Фидельма с интересом разглядывала его взволнованное лицо.

– Почему вы так уверены, что Ронан не убивал Вигхарда?

– Ну потому что… – Осимо огляделся по сторонам, словно ища ответ в комнате. – Потому что это просто не в его характере, сестра. Если мне кто-нибудь скажет, что… – он помедлил, подыскивая достойную аналогию, – что… что Пресвятой Отец участвовал в празднике Вакханалий и, прости меня, Господи, плясал обнаженным в храме Вакха на Виа Сакра – то я скорее поверю в это, чем в то, что брат Ронан способен убить человека.

Фидельма тонко улыбнулась.

– Да, брат Осимо, это в самом деле убедительный довод.

– И приведенный от всего сердца, – твердо добавил субпретор.

– Но Ронан был схвачен, когда убегал из покоев архиепископа-дезигната в то время, когда того нашли мертвым. Он попытался назваться ложным именем, а потом сбежал из-под стражи, – сердито вмешался Эадульф. – Разве это похоже на поведение невинного человека, как вам кажется, брат Осимо?

Осимо печально понурил голову, но заговорил с жаром:

– Так мог вести себя отчаявшийся человек. Человек, который видит, что весь мир ополчился против него, а он ни в чем не повинен. Отчаявшись добиться, чтобы ему поверили, он ищет освобождения, чтобы доказать, что чист.

Фидельма задумалась, глядя на юношу и не говоря ни слова, а затем тихо спросила:

– Брат Ронан говорил вам это?

Осимо мгновенно покраснел.

– Конечно нет, – ответил он дрожащим от возмущения голосом.

Фидельме его тон показался не вполне убедительным, и она решила расспросить об этом подробнее.

– Стало быть, вы не видели брата Ронана после его побега? Однако вы с такой уверенностью говорите за него…

– Мы много работали вместе последние девять месяцев и… стали друзьями. Очень близкими друзьями.

Осимо отвел глаза, но с вызовом вздернул подбородок.

Фидельма доверительно подалась вперед:

– Вы понимаете, что если вы встретите брата Ронана, то ваша обязанность перед законом – сообщить страже?

– Понимаю, – тихо сказал Осимо.

Фидельма откинулась на стул и некоторое время молча смотрела на молодого человека.

– Покуда это так, брат Осимо, верьте мне: я намерена довести расследование убийства Вигхарда Кентерберийского до конца. Если брат Ронан невиновен, я докажу это. Если он виновен, то он не убежит от правосудия.

Ее тон, уверенный, но без кичливости, побудил Осимо поднять глаза и пристально посмотреть на нее. Потом он снова опустил взгляд.

– Я понимаю, – прошептал он.

– Для наших записей, – вмешался Эадульф, – скажите: когда вы в последний раз видели брата Ронана?

– В день убийства Вигхарда Ронан работал весь день до вечернего Ангелуса.

– Вы видели Вигхарда или кого-то из его свиты?

Осимо покачал головой.

Фидельма повернулась к Эадульфу:

– В таком случае у меня все, а у тебя?

Эадульф помотал головой.

– Тогда, брат Осимо… ах, чуть не забыла. – Она запустила руку в сумку-марсупий и протянула субпретору обрывок папируса. – Вы можете сказать, что это за язык?

Брат Осимо взял папирус, бросив на нее изумленный взгляд. Но едва он успел встретиться с ней глазами, как его лицо вновь приняло прежнее спокойное выражение.

– Написано знаками арабов. А язык – арамейский.

– О чем тут написано? – продолжала Фидельма.

– Это часть какого-то текста. Кто знает? Может быть, это даже письмо. Расшифровать можно только несколько слов.

– Какие? – не отставала Фидельма.

– На этом языке читают справа налево. Вот здесь слово «библиотека», «священная болезнь» и транскрипция какого-то греческого имени, заканчивающегося на «офил», а дальше слова «цена» и «обмен». В общем, смысла нет.

Когда они покончили со скудным ужином (после которого Фидельма неожиданно почувствовала себя смертельно усталой, несмотря на то, что днем поспала), Фурий Лициний был отправлен на поиски настоятельницы Вульфрун и сестры Эафы. Фидельма и Эадульф некоторое время сидели молча. У Фидельмы не шли из головы слова брата Осимо. Она была уверена, что Осимо и Ронана Рагаллаха связывало что-то большее, чем отношения начальника и подчиненного, что-то куда более близкое. Она была почти уверена, что, бежав из-под стражи, Ронан направился за помощью именно к Осимо Ландо. Но это подсказывало лишь чутье, а не собранные сведения.

Она заметила, что Эадульф машинально барабанит пальцами по столу, и хмыкнула, недовольная, что ее отвлекли.

– О чем ты думаешь, Эадульф? – спросила она, когда стук не прекратился.

Эадульф поморгал и, спохватившись, перестал стучать.

– Я просто думал о том, что сказал Осимо.

Фидельма удивленно приподняла бровь.

– Я тоже. А о чем именно ты думал?

– Про арабские слова, которые он перевел.

Фидельма была разочарована.

– А, – сказала она, пожав плечами. Она решила, что Эадульф тоже думает об Осимо и Ронане. – Ну, вряд ли это важно.

Эадульф покачал головой.

– Может быть. А может быть, и нет. Но это вызвало у меня кое-какие воспоминания. Ты же знаешь, Фидельма, я несколько лет учился в Ирландии, в великой школе врачевания Туайм Брекайне.

– А как это связано с арабскими словами?

– Может быть, и никак. Я к тому, что я немного разбираюсь в лекарском деле.

– Все равно не понимаю, причем здесь это.

– Я записал слова, которые перевел Осимо, на тот случай, вдруг они когда-нибудь обретут смысл.

– И что?

– Первое слово было «библиотека». Возможно, в тексте идет речь о книгах. «Священная болезнь» – эти два слова были рядом. «О священной болезни» – это название трактата Гиппократа, в котором он утверждал, что нет различия между чувственными и двигательными нервами.

– И что? Эадульф, я запуталась.

Эадульф снисходительно улыбнулся.

– Автором комментария к труду Гиппократа был Герофил из Халкедона, один из великих основателей Александрийской медицинской школы. Вполне возможно, что «офил» – часть его имени. То есть в тексте могла идти речь о труде Герофила «О священной болезни», находящемся в какой-то библиотеке.

Фидельма откинулась на стул и засмеялась.

– Тонко и в общем разумно. Может быть, ты и прав, Эадульф. Только пока нам от этого немного пользы.

– Но это может пригодиться потом, – довольно сказал Эадульф, который был явно горд успешно выполненным упражнением в дедукции.

Вернулся Фурий Лициний. Он не успел ничего сказать, как вдруг его оттолкнули в сторону и в комнату важно вплыла суровая фигура настоятельницы Вульфрун. Вблизи оказалось, что она очень высока ростом, даже выше Фидельмы, с резкими чертами бледного и худого лица. Крупный нос придавал ей еще более высокомерный вид, а тонкие губы были презрительно поджаты. Ясные ее глаза сверкали гневом.

– Ну? – спросила она безо всяких предисловий. – Что это за глупости?

Фидельма открыла рот, но Эадульф, заметив недобрый огонек в ее глазах, неловко поднялся и заговорил первым.

– Это не глупости, миледи, – сказал он, используя более церемониальное и почтительное обращение, чтобы напомнить Фидельме о том, что Вульфрун – сестра королевы Кента. – Сообщил ли вам тессерарий дворцовой стражи о полномочиях, которые дал нам епископ Геласий?

Настоятельница Вульфрун фыркнула, втянув носом воздух с такою силой, что Фидельма испугалась за ее ноздри.

– Мне сказали, но я не вижу, какое это имеет ко мне отношение.

– Значит, вас не касается, что ваш архиепископ-дезигнат убит? – почти промурлыкала Фидельма, только в свистящих согласных прорывался ее гнев.

Настоятельница Вульфрун метнула на нее свирепый взгляд.

– Нет, я хочу сказать, – и я думала, я ясно выразилась, – что вам меня спрашивать не о чем. Я ничего не знаю.

Эадульф умиротворяюще улыбнулся и жестом пригласил ее сесть.

– Не будете ли вы все же так добры уделить нам немного своего драгоценного времени? Всего несколько вопросов, для того чтобы мы могли сказать епископу Геласию, что выполнили то, что он требовал от нас.

Фидельма скрипела зубами, слушая его заискивающую речь, но решила, что будет лучше дать ему допросить настоятельницу Вульфрун. Как бы хорошо она ни умела владеть собой, одной минуты разговора с этой заносчивой женщиной достаточно, чтобы переполнить чашу ее терпения. Настоятельница села, левой рукой беспокойно теребя головной плат у горла.

– Когда вы в последний раз видели архиепископа-дезигната живым? – начал Эадульф.

– Вчера сразу после ужина. У нас был небольшой разговор насчет аудиенции с Его Святейшеством, которая должна была состояться сегодня. Мы разговаривали не более десяти минут у двери трапезной. После этого я отправилась сразу в свои покои. Сестра Эафа пришла, помогла мне приготовить постель, и я заснула рано. И только сегодня за завтраком я узнала о смерти Вигхарда.

– Все почему-то легли рано в эту ночь, – пробормотала Фидельма.

Эадульф продолжал как ни в чем не бывало:

– Где находятся ваши покои по отношению к покоям Вигхарда?

Настоятельница Вульфрун на мгновение нахмурилась.

– Как я понимаю, этажом ниже тех, что занимает мужская часть свиты. Вы сами должны это знать, брат Эадульф.

– Я имею в виду – находятся ли они прямо под покоями Вигхарда? Я просто хотел выяснить, было ли вам что-нибудь слышно.

– Нет, я ничего не слышала, – проворчала настоятельница.

– А сестра Эафа?

– Она живет в соседней от меня комнате, чтобы мне удобнее было вызвать ее к себе, когда она мне нужна.

– Сестра Эафа ваша служанка? – резко вмешалась Фидельма.

В ответ настоятельница снова громко фыркнула.

– Она одна из сестер в моей общине Шеппи. Она сопровождает меня в этой поездке и помогает мне.

– А, – невинно сказала Фидельма, – так же как и вы помогаете ей, когда нужно?

Эадульф поспешно подвинулся вперед и спросил:

– Вас ничто не беспокоило в течение ночи? Вы ничего не видели и не слышали?

Вульфрун повернулась к нему.

– Я уже сказала, – коротко ответила она.

– Я слышала, что когда стража схватила брата Ронана Рагаллаха, она подняла такой шум, что разбудила брата Себби, – заметила Фидельма. – И тем не менее вы ничего подобного не слышали?

На костлявых скулах настоятельницы Вульфрун проступил румянец.

– Вы не верите мне? – возвысила она голос. – Да знаете ли вы, девчонка из Ирландии, с кем вы разговариваете?

Улыбка Фидельмы стала шире – опасный знак.

– Я разговариваю с сестрой во Христе, и, как требует вежливость между равными перед Богом, я ожидаю ответа.

Настоятельница фыркнула снова, на этот раз это был настоящий взрыв.

– Я Вульфрун, дочь Анны, короля восточных англов. Моя сестра Саксбур – королева Кента, жена короля Эорсенберта. Вот кто я такая.

– Вы настоятельница Вульфрун из обители Шеппи, – невозмутимо поправила Фидельма. – Как только вы приняли постриг, вы стали частью Церкви и не имеете другого сана, кроме того, что даст вам Церковь.

Настоятельница Вульфрун стремительно выпрямилась. На мгновение она перестала теребить свой плат и уставилась на Фидельму, словно не веря своим ушам.

– Как вы смеете говорить со мною так? – прошептала она. – Я саксонская принцесса!

– Кем вы были, не имеет значения. Важно, кто вы есть сейчас, а сейчас вы служите Христу.

Вульфрун некоторое время сидела, открывая и закрывая рот. Наконец она взорвалась:

– Как вы смеете… вы, ирландская… ирландская деревенщина! Я принцесса Кента. А вы – вы вообще знаете, кто вашотец?

Эадульф в ужасе видел, как щеки Фидельмы заливаются краской. В первый момент казалось, что ирландка вот-вот разразится настоящей бурей ярости в ответ на такое оскорбление, но потом Фидельма смогла сдержаться и откинулась на спинку стула, натянуто улыбаясь. Она заговорила, и голос ее был ровным и мелодичным.

– Мой отец, как и ваш, настоятельница Вульфрун, – это Господь, которому мы служим…

На тонких губах настоятельницы еще отчетливее отразилось презрение, но прежде чем она успела ответить, Фидельма продолжила:

– Тем не менее, если вас так заботят мирские дела, а не вера, которой вы должны быть преданы, позвольте сказать вам следующее. Моим земным отцом был Файлбе Фланн мак Айдо, король Кайсила и Манстера, и мой брат Колку сейчас правит там. Здесь нечем хвастаться, это не моя заслуга. Важно то, кто я сама. В данный момент я – защитник суда брегонов моей страны, которому дано поручение от военного коменданта и номенклатора этого дворца расследовать убийство.

Эадульф изумленно уставился на нее. Фидельма никогда прежде не упоминала о своей семье и происхождении. Монахиня все так же спокойно глядела на высокомерное лицо саксонской настоятельницы.

– Когда я вступила на путь служения вознесшемуся Христу, я приняла его учение о том, что все мы перед Ним равны. Знаете ли вы, как сказано в послании к Тимофею: «Богатых в настоящем веке увещевай, чтобы они не высоко думали о себе и уповали не на богатство неверное, но на Бога живого, дающего нам все обильно для наслаждения».

С искаженным от гнева лицом настоятельница Вульфрун вскочила, так что стул отлетел назад. Ее плат соскользнул, и стала видна шея. Фидельма чуть сузила глаза, когда ее взгляд уловил там багровый след – старый шрам от раны или язвы. Вульфрун бушевала, не замечая упавшего плата:

– Я отказываюсь сидеть здесь и выслушивать оскорбления от этой… этой…

Не находя слов, она развернулась и вылетела из комнаты. Фурий Лициний бессильно смотрел на все это. Эадульф сел и покачал головой.

– Теперь у тебя есть враг, Фидельма, – с сожалением произнес он.

Фидельма выглядела спокойной, только на щеках еще пылали пятна, а в ясных глазах плясали странные огоньки.

– У кого нет врага, у того никогда не будет и друга, – заметила она. – Можно судить о человеке по его врагам, и я бы предпочла, чтобы обо мне судили как о враге этой женщины, нежели как о ее друге. – Она повернулась к Лицинию: – Попытайтесь найти сестру Эафу и привести ее сюда втайне от настоятельницы Вульфрун.

Ошеломленный юный тессерарий вскинул руку, впервые салютуя Фидельме.

– Зачем втайне? – с удивлением спросил Эадульф, когда Фурий Лициний вышел.

– Вульфрун очень деспотична. Неужели это только глупость, или у ее надменности есть какая-то причина? Не пытается ли она скрыть что-то под маской наглого высокомерия?

Саксонец поморщился.

– Она хвалится очень влиятельной родней, Фидельма. Я бы на твоем месте был поосторожнее.

– Они имеют влияние только в саксонских землях. Я не собираюсь появляться там, когда уеду отсюда.

При мысли об ее отъезде Эадульф внезапно ощутил легкую тревогу и не мог понять отчего.

– В любом случае, – сказал он, – мне не кажется, что настоятельница Вульфрун добавила много нового в нашу копилку.

Фидельма была в раздумьях.

– Но зато она показала, что не готова открыться для разговора, и предпочла спрятаться за своим высокомерием. Не Овидий ли еще сказал, что лучший способ защиты – это нападение?

Эадульф хмурился, раздумывая.

– Но что она могла скрывать?

Фидельма усмехнулась.

– Это-то нам и предстоит выяснить.

Эадульф чуть кивнул. Потом сказал:

– Но какое значение для расследования может иметь то, что скажет Вульфрун?

Фидельма протянула к нему руку и положила ладонь на его предплечье.

– Кажется, ты просто повторяешь свой вопрос, Эадульф. Давай подумаем. – Она откинулась на стул. – Почему она так стремится защититься, что ей приходится нападать? Это просто такой нрав, или она знает что-то особенное?

Эадульф взглянул на нее растерянно и ничего не сказал.

– Я думаю, – продолжала она, помолчав, – я склоняюсь к тому, что дело в ее характере. Я слыхала об этом Анне, которого она называет своим отцом. Раньше он поклонялся Водену, а потом был обращен в истинную веру. Насколько я знаю, у него было несколько дочерей, и он стал таким пламенным христианином, что всех их сделал служительницами Христа. Известно, что бывает, когда отцы заставляют дочерей выбирать то, что угодно им, отцам, а не то, что выбрали бы сами дочери.

– Но что могут делать дочери, кроме как быть послушными воле отца? – возразил Эадульф. – Разве не писал святой Павел: «Дети, будьте послушны во всем родителям вашим, ибо это благоугодно Богу»?

Фидельма нежно улыбнулась.

– А разве не писал Павел и этого: «Отцы, не раздражайте детей ваших, дабы они не унывали»? Но я все время забываю, что мы с тобой выросли в странах с разным правом. Мне всегда казалось, что у саксов дочери – это что-то вроде имущества, которое продается и покупается по прихоти отцов.

– Но саксонский закон ближе к тому, чему учил Павел, – уверял ее Эадульф, зная не понаслышке, сколь отличается положение женщины в Ирландии. – Павел говорил: «Жены, повинуйтесь мужьям своим, как прилично в Господе. Ибо муж над женою, как Христос – над Церковью…» Мы следуем этому закону.

– Я все же предпочитаю то, как заведено у нас, где у женщины, по крайней мере, есть выбор, – раздраженно ответила Фидельма. – Не нужно воспринимать как непреложную истину каждое слово Павла, ведь он был человек, и человек своей страны, иной страны, чем моя. Кроме того, и в его стране не все были с ним согласны. Павел был сторонником безбрачия для клириков, считая, что плотские отношения препятствуют высоким устремлениям души. Кто же поверит в это?

Эадульф был поражен.

– Это должно быть так, потому что это было причиной грехопадения Адама и Евы.

– Но как же плотская любовь может быть причиной греха, если это необходимо для продолжения человеческого рода? Неужели мы должны поверить, что Господь хотел, чтобы мы канули в небытие, если сделал размножение грехом? Если это грех, тогда почему Он не дал нам другого способа размножения?

– Павел сказал в Послании к Коринфянам, что брак и деторождение – не грех, – мягко заметил Эадульф.

– Да, но добавил, что это менее богоугодно, чем безбрачие. Я думаю, уже то, что Римская церковь призывает своих членов к безбрачию, таит в себе большую опасность.

– Это не более чем предложение, – возразил Эадульф. – Еще с Никейского собора и по сей день Рим только советовал священникам ниже епископа не жить со своими женами и, фактически, не жениться. Но никогда не запрещал.

– Рано или поздно запретят, – ответила Фидельма. – Иоанн Златоуст выступал против сожительства между монахами и монахинями в Антиохии.

– То есть ты против безбрачия?

Фидельма сморщила нос.

– Пусть те, кто хочет сохранять целомудрие, его сохраняют. Но не нужно требовать этого от всех остальных, независимо от того, хотят они того или нет. Разве не грех это против Господа – утверждать во имя Его, будто мы не можем служить Ему иначе, чем отвергая Его? Отвергая одно из величайших Его творений. Разве не сказано в Сотворении Мира: «сотворил Он мужчину и женщину, и благословил их, и сказал им: плодитесь и размножайтесь…»? Кто мы такие, чтобы это отрицать?

Она замолчала, потому что послышался стук в дверь и вошла сестра Эафа. Лицо ее было тревожно. Сперва она посмотрела на Фидельму, потом на Эадульфа.

– Я здесь, но я не очень понимаю, зачем меня позвали, – сказала Эафа. Хотя она старалась держать свои жилистые и загрубелые руки неподвижно, но пальцы все равно шевелились, выдавая ее волнение.

Фидельма ободряюще улыбнулась ей и жестом пригласила сесть. Эадульф видел, что ее гнев на Вульфрун уже улетучился. Значит, спор о целибате был для нее не более чем способом успокоиться после разговора с надменной настоятельницей.

– Это не более чем формальность, сестра Эафа, – заверила Фидельма саксонскую монахиню. – Я только хочу узнать, когда вы в последний раз видели Вигхарда живым?

Девушка растерянно моргала.

– Не понимаю, сестра.

– Тессерарий говорил вам, что нам поручено расследовать убийство Вигхарда?

– Да, но…

– Вы, наверное, видели Вигхарда вчера за ужином, в трапезной, где вы были вместе с настоятельницей Вульфрун?

Девушка кивнула.

– А после этого? – подсказывала Фидельма.

– Нет, после этого не видела. Я ушла, а настоятельница Вульфрун осталась беседовать с ним у дверей трапезной. Они… они о чем-то спорили. Я отправилась к себе. После этого я его не видела.

Эадульф подался вперед, внезапно заинтересовавшись.

– Настоятельница Вульфрун в самом деле спорила с Вигхардом?

Эафа снова кивнула.

– А о чем они спорили?

Эафа пожала плечами.

– Я не знаю точно. Я не слушала.

Фидельма ласково улыбнулась девушке.

– И вы вернулись в свою комнату, которая находится рядом с комнатой настоятельницы?

– Да, – спокойно ответила Эафа.

– И не рискнули больше выйти из комнаты в эту ночь?

– О нет, что вы!

Фидельма подняла бровь.

– Нет?

Девушка нахмурилась, замялась и поправила себя:

– То есть, нет, немного позже настоятельница Вульфрун вызвала меня к себе.

– С какой целью?

– Ну как? – Эафа, казалось, была удивлена таким вопросом. – Чтобы помочь ей расстелить постель.

– Это для вас обычно?

Девушка выглядела озадаченной.

– Я не очень понимаю, о чем вы, сестра.

– Вы ведь спутница настоятельницы Вульфрун, это так?

Снова кивок был ей ответом.

– Тогда почему вам приходится выполнять всю мелкую работу по хозяйству, которую она может делать сама?

– Потому что… – Эафа подумала. – Потому что она очень знатная дама.

– Но сейчас она просто одна из сестер. Даже настоятельница не вправе требовать, чтобы кто-то из ее обители прислуживал ей.

Эафа не ответила.

– Послушайте, почему вы решили стать служанкой настоятельницы Вульфрун?

Эафа подняла на нее свои светло-карие глаза. Казалось, что она хотела ответить что-то, но снова понурила голову. Только чуть заметно кивнула.

– Почему? – настаивала Фидельма. – Будь она знатная дама, или настоятельница, или скромная сестра во Христе, в любом случае Вульфрун не имеет на это права. Вы служите только Господу.

– Я больше ничего не могу сказать, – твердо произнесла девушка. – Я могу сказать только, что вчера вечером я прислуживала настоятельнице Вульфрун, и когда все было готово для ее сна, я вернулась к себе и легла спать.

Фидельма хотела продолжить, но раздумала. Давить на девушку не имело смысла.

– Во сколько это было, Эафа?

– Я точно не помню. Но раньше полуночи.

– А откуда вы знаете?

– Я проснулась, когда звонили к полуночному Ангелусу, и тут же снова уснула.

– После этого вы еще просыпались?

– Думаю, нет.

– В каком смысле? – впервые вступил в разговор Эадульф. – Вы думаете, что больше не просыпались?

– Ну, – нахмурилась девушка, – кажется, я просыпалась еще раз, позже, и слышала какой-то шум и суматоху, но я так устала, что перевернулась на другой бок и тут же заснула снова. Наутро, за завтраком, кто-то сказал, что внизу в саду поймали ирландского монаха, который убил архиепископа-дезигната. Это правда?

Она смотрела округлившимися глазами то на Эадульфа, то на Фидельму.

– Отчасти, – согласилась Фидельма. – Монаха арестовали, но его вина еще не доказана.

Девушка на мгновение раскрыла рот и тут же закрыла снова. Это непроизвольное движение не ускользнуло от внимания Фидельмы.

– Вы хотели что-то сказать? – подбодрила ее она.

– Просто я видела этого брата-ирландца утром в день убийства, в садах при domus hospitale. Он был полный, круглолицый и с такой смешной тонзурой, какую носят ирландцы.

Эадульф подался вперед.

– Вы видели этого монаха?

– Ну да. Он стал расспрашивать меня о свите Вигхарда. Кто сопровождает его в этой поездке и так далее, но в это время пришла настоятельница Вульфрун, и мне нужно было уйти с ней. И я слышала, что тот монах, которого искала стража, был как раз толстый и круглолицый ирландец.

Воцарилось молчание. Фидельма задумалась, откинувшись на стул.

– Давно ли вы в монастыре Шеппи? – неожиданно спросила она.

Девушка, казалось, была озадачена внезапной сменой темы.

– Пять лет, сестра, ну, или чуть дольше.

– Как давно вы знаете настоятельницу Вульфрун?

– Немного дольше…

– То есть вы познакомились еще до того, как попали в Шеппи?

– Да, – согласилась девушка.

– А где это было? В другой обители?

– Нет. Вульфрун помогла мне, когда я была в беде.