Текст книги "Покров для архиепископа"

Автор книги: Питер Тримейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Фурий Лициний вел их через множество двориков и садов Латеранского дворца, пока наконец они не вышли в боковые ворота дворцовой стены и не увидели склоны холма Целия. Размеры дворцовых территорий впечатлили даже Фидельму. Лициний не без гордости демонстрировал свои знания.

– Это Санкта Санкторум, Святая Святых, – указал он на купол, возвышающийся вдалеке. Заметив, что Фидельма нахмурилась, он решил, что стоит рассказать подробнее. – Санкторум – это личная часовня Его Святейшества, в которой сейчас хранится Scala Sancta– та самая лестница, по которой Иисус Христос спускался из дворца Пилата, после того как Его приговорили к смерти.

Фидельма недоверчиво подняла бровь.

– Но ведь этот дворец находился в Иерусалиме, – заметила она.

Лициний не удержался от самодовольной усмешки, поняв, что знает кое-что, чего не знает она.

– Преподобная Елена, мать великого Константина, привезла из Иерусалима эту лестницу – двадцать восемь ступенек тирийского мрамора – на которую даже сам Епископ Римский может всходить лишь коленопреклоненным. Лестницу она нашла тогда же, когда и подлинный крест, погребенный в холме Голгофы, тот самый крест, на котором страдал Спаситель.

Фидельма слышала эту историю о том, как три сотни лет назад уже в преклонные годы мать императора Константина нашла тот самый крест. Она не понимала, как же удалось столь точно установить подлинность этого деревянного креста, но тут же упрекнула себя за то, что задается таким вопросом.

– Я слышала, что благочестивая Елена прислала из Святой Земли целый корабль реликвий, вплоть до щепок от Ковчега Завета… – язвительно заметила она.

Лициний был серьезен.

– Позвольте, сестра, я вам покажу нашу гордость, реликвии, которые хранятся у нас в Латеранском дворце.

Он уже готов был забыть о том, за чем они шли, и повернуть назад. Фидельма удержала его, положив руку на его плечо:

– Может быть, позже, Фурий Лициний? Всему свое время. Сейчас нам нужно осмотреть жилье Ронана Рагаллаха.

Лициний залился краской, осознав, что увлекся. Он тут же показал пальцем в сторону акведука, возвышавшегося перед ними на другой стороне площади, примыкавшей с востока к территории дворца.

– Вон тот дом – это постоялый двор Биэды.

Место, где жил Ронан, в самом деле было маленьким полуразвалившимся домишком. Внушительные каменные своды акведука высились над ним, и даже Фидельма поразилась их грандиозным размерам.

Постоялый двор Биэды стоял в тени акведука, почти прямо под одной из арок.

У входа стоял на посту одинокий стражник из числа custodes.

– Здесь оставили стражу на случай, если Ронан Рагаллах попытается вернуться, – объяснил молодой тессерарий, входя внутрь этого убогого строения.

Фидельма презрительно хмыкнула.

– Очень сомневаюсь, что Ронан Рагаллах настолько глуп. Ведь он знает, что это первое место, где его станут искать.

Лициний сжал зубы. Он не мог привыкнуть к тому, что женщина судит его действия и отдает ему приказания. Он слышал, что положение женщин в Ирландии, Британии и Галлии было совсем другим, чем здесь, в Риме. Здесь они знают свое место и большую часть времени сидят дома. Это просто неприлично – чтобы женщина, да еще и иностранка, буквально помыкала им! Но он вспомнил, что военный комендант, супериста Марин, отдал четкое распоряжение. И теперь он, Лициний, должен служить и во всем повиноваться этой женщине и еще этому кроткому, почти застенчивому саксонскому монаху.

Когда они ступили на крыльцо укрытого тенью дома, навстречу им из двери нижнего этажа вышла невысокая женщина средних лет. Увидев облачение тессерария, она разразилась настоящей бурей ругательств на странном рокочущем наречии римских улиц. Фидельма не могла разобрать почти ни слова, но было ясно, что слова, которые она кричала в лицо тессерарию, были не лестные. Она уловила конец фразы, в которой женщина послала Лициния ad malam crucem! [6]6
  На позорный крест! (лат.) (грубое ругательство).


[Закрыть]

– Чем недовольна эта женщина? – осведомилась она.

Лициний не успел ответить, потому что женщина вдруг выскочила вперед и обратилась к Фидельме, стараясь говорить медленнее, чтобы та ее поняла.

– Кто будет платить за пустую комнату? Монах-чужестранец не вернется и не заплатит мне того, что задолжал. То есть уже месяц с тех пор, как он платил последний раз! И вот теперь в городе полно паломников, а я сижу с этой пустой комнатой и не могу никому ее сдать, потому что так приказал этот catalus vulpinus! [7]7
  Лисье отродье (лат.).


[Закрыть]

Фидельма усмехнулась.

– Успокойтесь. Я уверена, что ваши убытки будут возмещены, ведь, если Ронан не вернется, когда мы закончим, вы сможете продать его имущество, разве нет?

Женщина, похоже, не уловила язвительного тона Фидельмы.

– Этого-то? – презрительно усмехнулась она. – Никогда еще у меня здесь не было ирландского паломника, у которого было бы что-то, кроме тряпья, да и то он надевал с утра! Нет у него денег. И вещей у него в комнате не осталось, которые можно было бы продать заместо платы. Этак я по миру пойду!

– Стало быть, вы уже проверили, что у него нет ценных вещей? – сухо спросила Фидельма.

– Конечно… – начала женщина и вдруг осеклась и замолчала.

Фурий Лициний гневно нахмурился.

– Вам было приказано не входить в комнату, пока вам не разрешат, – угрожающе произнес он.

Хозяйка воинственно приподняла подбородок.

– Вам-то легко приказывать! Бьюсь об заклад, что у вас еды всегда хватает.

– Вы выносили что-нибудь из комнаты Ронана Рагаллаха? – резко спросила Фидельма. – Отвечайте правду, не то пожалеете.

Женщина перевела на нее испуганный взгляд.

– Нет, я ничего не трогала…

Ее голос замер под пристальным, проницательным взглядом Фидельмы, и она опустила глаза.

– Жить-то надо, сестра. Времена нынче тяжелые. Надо как-то жить…

– Брат Эадульф, сходи с этой женщиной и найди все, что она унесла из комнаты Ронана. Женщина, если ты обманешь нас, то мы все равно это узнаем, а за ложь наказание неизбежно, и не только в этом мире.

Хозяйка понурила голову.

Эадульф посмотрел на Фидельму, сдерживая улыбку; он знал, что ее резкость часто была напускной. Он коротко кивнул и повернулся к женщине.

– Пойдемте, – сказал он сурово. – Покажите мне все, что вы взяли, все до последнего.

Фидельма жестом велела Фурию Лицинию следовать за ней, и они продолжили подниматься по лестнице.

– Проклятые крестьяне! – бормотал он. – Они не постесняются обчистить тебя, даже когда ты будешь лежать в постели и умирать. Терпеть их не могу.

Фидельма предпочла не отвечать и молча проследовала за ним на второй этаж в маленькую комнатушку, темную и мрачную. В ней пахло кухней и въевшимся потом.

– Интересно, сколько они просят за эту дыру, – задумчиво сказал Лициний, распахивая дверь и приглашая Фидельму зайти внутрь. – Их много, таких грабителей, которые сколачивают огромные состояния, сдавая пилигримам комнатушки за непомерные деньги.

– Вы уже говорили мне, что этот постоялый двор не под управлением Церкви, – сказала Фидельма. – Но ведь Церковь наверняка может как-то контролировать цены в городе?

Лициний кисло улыбнулся.

– Видите ли, Биэда – это жирный маленький торгаш. Он сдает несколько домов, и для каждого нанимает quae res domestic dispensat…

– Кого? – спросила Фидельма.

– Того, кто будет вместо него управлять домом, как вот эта женщина внизу. Вероятно, добрый Биэда удерживает с нее и стоимость пустующей комнаты.

– Конечно, нехорошо было с ее стороны присваивать вещи отсюда, но если ее доход зависит от того, занята ли эта комната, то я бы не хотела, чтобы она терпела убыток из-за нас.

Фурий Лициний пренебрежительно фыркнул.

– Такие, как она, никогда не пропадут. Что вы хотели бы увидеть?

Фидельма вгляделась в темноту каморки. Хотя ставни были открыты, сквозь крошечное окошко проникало слишком мало света, потому что небо в окне заслонял огромный акведук.

– Прежде всего я бы хотела вообще хоть что-то увидеть, – пожаловалась она. – Здесь есть свечка?

Лициний ощупью нашел огарок свечи у изголовья кровати и зажег его.

В комнате почти ничего не было, кроме грубой деревянной кровати с подушкой и грязным, пропахшим потом одеялом и маленького столика со стулом. На крюке, вбитом в стену, висел большой мешок-саккулюс. Фидельма сняла его и вытряхнула содержимое на кровать. Там не оказалось ничего, кроме запасной одежды и сандалий. Принадлежности для бритья лежали на столике у кровати.

– Скромную жизнь он вел, однако, – усмехнулся Лициний, с удовольствием глядя на разочарованное лицо Фидельмы.

Она не ответила, запихнула вещи обратно в мешок и повесила его на крючок, потом стала тщательно осматривать комнату. Казалось, тут давным-давно никто не живет. Она подошла к кровати и принялась осторожно и тщательно снимать с нее одеяло и простыни. Но поиски ничем не вознаградили ее за труды.

Лициний стоял, опершись на дверь, и смотрел на нее с интересом.

– Я вам говорил, что ничего не найдете, – торжествовал он после унижения в покоях Вигхарда.

– Я так и поняла.

Она нагнулась и оглядела пол. Ничего, кроме пыли. Внезапно она остановилась: по полу сновали туда-сюда какие-то черные жуки. Что это? Здоровенные, отвратительные твари…

– Скарабеусы, – кратко пояснил Лициний, увидев причину ее испуга. – Тараканы. Эти старые дома кишат ими.

Фидельма вскочила на ноги в омерзении, но вдруг увидела, что из-под кровати что-то торчит. Она наклонилась, стараясь не замечать бегающих по полу тараканов. Это был обрывок папируса – совсем непохожий на пергамент, – грязный, затоптанный, почти неразличимый на фоне пола.

Она взяла огарок свечи и внимательно рассмотрела находку.

Клочок был не больше нескольких дюймов, явно оторванный от большего листа. На нем виднелись какие-то странные письмена, которых она не могла разобрать. Это были не греческие и не латинские буквы, не было это и знаками Огама, старинного алфавита ее родины.

С натянутой улыбкой она вручила его помертвевшему Лицинию.

– Вы понимаете что-нибудь в этих знаках? Можно понять, что это такое?

Фурий Лициний внимательно рассмотрел обрывок папируса и покачал головой.

– Я никогда не видел таких букв, – медленно произнес он. Но, не желая вновь потерять лица перед этой женщиной, добавил: – А разве это имеет какое-то значение?

– Кто знает? – Фидельма пожала плечами и убрала клочок папируса в свой марсупий. – Посмотрим. Но вы были правы, Фурий Лициний: в этой комнате действительно ничего нет, что бы могло нам быть полезно прямо сейчас.

На лестнице послышались шаги. Улыбающийся Эадульф принес множество предметов.

– Найти все получилось, увы, не сразу. По крайней мере, я думаю, что это все. Мы пришли очень вовремя, эта добрая женщина еще не успела ничего продать, – усмехнулся он.

Он по одному выложил предметы на кровать: ниточка четок; распятие червонного ирландского золота, не очень искусно сделанное, но все же ценное; кошелек-crumena, совершенно пустой; несколько реликвий, вероятно, купленных в катакомбах, и два маленьких Евангелия, – от Матфея и от Луки.

– Хороша плата за месяц, а? – ехидно усмехнулся Фурий Лициний. – На это можно жить в такой дыре месяца три, если не больше. Если не считать тех денег, что были в крумене.

Фидельма внимательно рассматривала оба Евангелия, перелистывая страницу за страницей, словно что-то ища. Они были на греческом, но не очень хорошо сшиты. Между страницами ничего не было. Закончив свой осмотр, она со вздохом отложила их.

– Ничего не нашли?

Фидельма покачала головой, решив, что он спрашивает про Евангелия.

– А тайники?

Она поняла, что он имеет в виду поиски в самой комнате.

Фурий Лициний снисходительно улыбнулся.

– Декурион Марк Нарсес уже обыскал все возможные места, где можно было что-нибудь спрятать.

– И все же… – Эадульф улыбнулся в ответ и принялся медленно и внимательно осматривать стены, аккуратно постукивая по ним костяшками пальцев и прислушиваясь к звуку. Они ждали, пока он прослушивал все стены, и наконец повернулся к ним с растерянной улыбкой.

– Декурион Марк Нарсес был прав, – он ухмыльнулся Лицинию. – Здесь нет места, где Ронан Рагаллах мог спрятать сокровища из Вигхардова сундука.

Фидельма собрала принесенные Эадульфом вещи, сняла со стены саккулюс и положила их туда.

– Мы возьмем это с собой в целях сохранности, Фурий Лициний. Можете сказать женщине, что, как только разбирательство будет закончено, мы вернем ей эти вещи в счет неуплаты. Только дьякон Биэда должен будет лично явиться за ними и сообщить, сколько стоит его комната.

Молодой тессерарий одобрительно улыбнулся.

– Будет сделано, как вы сказали, сестра.

– Хорошо. Я надеялась до ужина успеть поговорить с братом Себби и потом, если получится, еще и с настоятельницей Вульфрун и Эафой. Но боюсь, уже поздно.

– А не имеет ли смысл сейчас узнать побольше о Ронане Рагаллахе? – спросил Эадульф. – Мы сосредоточились на приближенных к Вигхарду людях, а между тем почти ничего не знаем о самом подозреваемом.

– Но поскольку Ронан Рагаллах бежал из своего заключения, узнать о нем что-либо теперь непросто, – сухо ответила Фидельма.

– Нет, я не имел в виду допрашивать Ронана. Я подумал, что, может быть, пришла пора посмотреть место, где он работал, и расспросить его товарищей.

Фидельма поняла, что Эадульф прав: она упустила это из виду.

– Он служил в Munera Peregrinitatis– Палате Чужеземцев, – вставил Лициний.

Фидельма внутренне укоряла себя за то, что не догадалась сходить на место работы Ронана раньше.

– Тогда, – сказала она ровным тоном, – теперь нам нужно любой ценой осмотреть Палату Чужеземцев.

В комнате, предоставленной военным комендантом, Эадульф выложил перед собою глиняные таблички и стилус и принялся записывать все самое важное из разговора с настоятелем Путтоком и Эанредом. Когда они возвратились во дворец, то узнали, что та часть Палаты Чужеземцев, где Ронан Рагаллах служил скриптором, закрыта, и его начальник ушел на кену – ужин.

Фидельма с раздражением обнаружила, что никто не распорядился предоставить им самим ужин в главной трапезной дворца, так что пришлось послать Фурия Лициния добыть им какой-нибудь еды и питья, а они тем временем вернулись в свою комнату. Эадульф занялся записями, а Фидельма вынула из сумки вещи, взятые на постоялом дворе, и разложила в комнате. Затем она вернулась за стол, села, положила перед собою два предмета и стала с интересом рассматривать их. Лоскут мешковины, зацепившийся за дверь Эанреда, и кусочек папируса.

Эадульф оторвался от табличек, поднял на нее глаза и, нахмурившись, спросил:

– Что это такое?

– Если бы я знала, – честно ответила Фидельма. – Может, они вообще не имеют никакого отношения к этому делу.

– А, мешковина. – Эадульф улыбнулся, узнав ее. – А второе что?

Фидельма решила извиниться:

– Прости, я забыла тебе сказать. Кусочек папируса, найден на полу в комнате Ронана. Я пока не могу ничего о нем сказать.

Она протянула его Эадульфу.

– На нем что-то написано, – заметил он.

– Странные значки, – со вздохом сказала Фидельма. – Не имею представления, что это такое.

Эадульф широко улыбнулся.

– Очень просто. Это язык арабов. Тех, что следуют пророку Магомету.

Фидельма глядела на него, онемев от изумления.

– Откуда ты это знаешь? – спросила она. – Может быть, ты еще и знаешь этот язык?

Лицо Эадульфа выражало самодовольство.

– Нет, этого я не могу сказать. Увы. Не буду тебя обманывать. Но мне приходилось видеть такие письмена, когда я жил здесь прежде. Их ни с чем не перепутаешь. Может быть, это написано на другом языке, но теми же буквами, и могу сказать одно: алфавит, скорее всего, арабский.

Фидельма поглядела на папирус и задумчиво прикусила губу.

– Где в Риме можно найти человека, который расшифровал бы нам то, что здесь написано?

– Найти наверняка можно, полагаю, в Палате Чужеземцев…

Фидельма глянула на него, и до него вдруг дошел смысл сказанного.

– То есть именно там, где работал наш друг Ронан. – Он задумался, потом пожал плечами. – Но имеет ли это какое-то значение?

Раздался негромкий стук в дверь. Фидельма подобрала кусочки мешковины и папируса и спрятала их обратно в марсупий.

– Это мы еще увидим, – ответила она. – Войдите!

Вошел худой, жилистый человек с темными волосами и несколько землистым цветом лица. Один из его темных глаз слегка косил, так что Фидельма порою чувствовала неловкость, не зная, на какой глаз смотреть. Его лицо казалось знакомым, но Фидельма не могла вспомнить, где она его видела.

Эадульф узнал монаха сразу:

– Брат Себби!

Худой, но крепкий монах улыбнулся.

– Я слышал от стражника, что вы хотели поговорить со мною, и как только поужинал, спросил, где вас можно найти.

– Проходите и садитесь, брат Себби, – пригласила его Фидельма.

Брат Себби кивнул и сел.

– Фидельма из Кильдара. Знаю. Я был в Витби, когда вы с братом Эадульфом разгадали тайну смерти настоятельницы Этайн. – Он осекся, на лице отразилось замешательство. – Нехорошее это дело, неприятное.

– Значит, Себби, вы знаете, чем мы занимаемся? – спросила Фидельма.

Тонкие губы брата Себби снова растянулись в улыбке.

– Конечно. Весь Латеранский дворец полон разговоров об этом, сестра. Епископ Геласий уполномочил вас и брата Эадульфа расследовать обстоятельства смерти Вигхарда, точно так же как Освиу велел вам найти убийцу настоятельницы Этайн в Витби.

– Мы хотели бы знать, где вы были, когда не стало Вигхарда.

Казалось, брат Себби улыбнулся еще шире.

– Если я был в здравом уме, то я спал.

– А вы были в здравом уме, брат Себби?

Себби на мгновение посерьезнел, потом снова улыбнулся.

– А вы, я вижу, еще и шутница, сестра. Я спал в своей постели. И проснулся от шума в коридоре. Я подошел к двери, открыл ее и увидел каких-то стражников, столпившихся у двери Вигхарда. Я спросил, что случилось, и мне рассказали.

– В коридоре был кто-нибудь еще? Путток, например?

– Нет, никого.

– Но вы проснулись от шума.

– Да.

– Значит, он был громкий?

– Конечно. Крики и топот ног.

– А вас не удивило то, что настоятель Путток, занимавший соседнюю с вами комнату, спал, несмотря на все это?

Эадульф бросил на нее встревоженный взгляд, явно обеспокоенный тем, что Фидельма все еще продолжает подвергать сомнению показания Путтока – видимо, с досады на его высокомерный тон в разговоре с ней.

– Нет. – Себби подался вперед ближе к ней. – Все знают, что настоятель принимает сонное зелье, так как страдает бессонницей. Пьет его так же часто, как иные пищу.

– Себби, это слух, или вы знаете это достоверно? – спросила Фидельма.

Себби взмахнул рукой.

– Я пятнадцать лет провел под началом настоятеля Стэнгранда. Уж я-то знаю. Но если не верите мне – спросите его слугу Эанреда. Это правда. Эанред всегда носит с собой сумку со снадобьями. Каждый вечер он должен добавлять Путтоку в вино отвар из листьев шелковицы, первоцвета и коровяка.

Фидельма бросила взгляд на Эадульфа, тот кивнул.

– Состав, часто использующийся от бессонницы.

Себби продолжал:

– Путток живет на снадобьях. Должно быть, в первую очередь потому он и выкупил Эанреда. Только Эанред умеет готовить зелья, которые могут побороть его бессонницу. Путток никогда не ездит далеко без своего слуги.

Фидельма удивилась.

– Слуги?

– Эанред был рабом, пока Путток не выкупил его и не дал ему свободу, как учит Святая Церковь, и наставил в вере. Но несмотря на то, что по закону он теперь свободный человек, Эанред с тех пор считает себя рабом Путтока.

– Как это произошло, Себби? – заинтересовалась Фидельма.

– В то время, когда восточными саксами правил Свитхельм, очень немногие в королевстве блюли веру. Семь лет назад Путток решил отправиться в эту страну, чтобы вернуть заблудших овец к Единому Богу. А так как я вырос там… вообще, меня назвали в честь принца Себби, который сейчас там правит… так вот, настоятель Путток решил взять меня с собой. И когда мы приехали ко двору Свитхельма, то обнаружили Эанреда – раба, ожидавшего казни.

Себби замолк на мгновение, ожидая вопросов, но их не последовало, и он продолжил.

– В беседе со Свитхельмом выяснилось, что король сожалел о том, что этот раб скоро умрет, потому что Эанред был замечательным травником и целителем. Но для раба, убившего своего хозяина, уже нет надежды. Он должен проститься с жизнью, если только кто-нибудь не пожелает совершить воздаяние роду убитого, заплатив им вергельд, и не выкупит этого раба. Но кто захочет купить раба, который уже убил своего хозяина?

– То есть Эанред был рабом Свитхельма? – спросила Фидельма.

– Нет, что вы. Хозяином Эанреда был человек по имени Фобба, живший у северного берега реки Темесис.

– Как же Эанред стал рабом? – спросил Эадульф. – Он попал в плен или родился уже в рабстве?

– В детстве его продали в рабство родители, во времена жестокого голода, чтобы хоть как-то прокормиться, – ответил Себби. – В нашей стране раб – это такая же собственность, как лошадь или другая скотина, и его можно купить или продать за неплохие деньги. – Себби криво улыбнулся, заметив отвращение на лице Фидельмы. – Вера запрещает это, но обычаи саксов древнее, чем христианство в наших землях, так что Церковь вынуждена закрывать на это глаза…

Фидельма нетерпеливо махнула рукою. Все это она хорошо знала по рассказам ирландцев, приобщавших к Христовой вере язычников-саксов. Не прошло и семидесяти лет с тех пор, как саксы начали отказываться от своих воинственных и кровавых божеств и принимать веру Христа. Но многие продолжали следовать прежним поверьям, да и у христиан нередко новая вера уживалась со старыми обычаями.

– Значит, Эанреда продали в рабство, а когда он вырос, то убил своего хозяина?

– Да. А Путток всегда пекся о своем здоровье и все время искал снадобья от своих недугов. Нам сказали, что хотя Эанред, судя по всему, человек недалекий и соображает туго, но зато поистине одарен от Бога способностью врачевать травами. Со всего королевства стекались люди в усадьбу Фоббы и платили ему за приготовленные Эанредом снадобья.

Поразмыслив, Путток рассказал Свитхельму, что его мучает бессонница, и предложил такое: пусть король отсрочит казнь на сутки. Если в тот вечер Эанреду удастся сварить напиток, который усыпит его, тогда он, Путток, выкупит Эанреда и заплатит вергельд.

– А что такое этот вергельд? – спросила Фидельма.

– Мера, коей определяется положение человека в мире, – вмешался Эадульф, некогда наследственный герефа – мировой судья. – Мера, которой судья исчисляет выкуп за убитого, положенный родичам. Например, вергельд за благородного эорлкюндасоставляет триста шиллингов.

– Понятно. У нас в Ирландии сходный обычай, там выкуп называется «эрик», он включает в себя «эрекланн» – «цену чести», которая зависит от знатности человека. И эта «цена чести» может быть уменьшена в наказание за преступление или проступок. Да, теперь я поняла про вергельд. Продолжайте. – Она откинулась на стул, довольная, что узнала что-то новое.

– Королю, – продолжал Себби, – мысль понравилась, ведь и ему от этих денег кое-что перепадало. Эанреда привели из темницы и велели приготовить снотворное зелье для настоятеля. Он сделал это. На следующее утро Путток пришел к королю довольный – он проспал всю ночь. Собрали родственников убитого хозяина, и они запросили вергельд в сотню шиллингов, да еще пятьдесят шиллингов за самого Эанреда.

Эадульф откинулся на стул и тихо присвистнул.

– Сто пятьдесят шиллингов – это очень много, – заметил он. – Где же настоятель Путток нашел такие деньги?

Себби подался вперед и подмигнул.

– Церковь поощряет освобождение рабов и борьбу с работорговлей. И жертвует на их выкуп. Так что деньги пожертвовала сама обитель, а сделка была, как полагается, записана в ряду других благотворительных деяний монастыря.

– Все равно это очень большие деньги.

– Это законная сумма, – ответил Себби. – Оба этих вергельда установлены законом.

– Но за раба не полагается вергельда, – заметил Эадульф.

– Тем не менее у него есть установленная цена.

– Значит, Путток купил и освободил Эанреда, – подытожила Фидельма. – Но не из чувства христианского милосердия, а потому, что целительский дар Эанреда мог помочь ему спать по ночам.

– Вы все правильно поняли, сестра, – подтвердил Себби немного покровительственным тоном.

– Когда это было?

– Как я уже сказал, семь лет назад.

– Значит, Эанред, освобожденный Путтоком, был так ему благодарен, что принял веру и отправился вместе с вами в Нортумбрский монастырь? – спросила Фидельма с издевкой в голосе.

В ответ Себби усмехнулся.

– Да, именно так все и было, сестра. Как вы знаете, Эанред человек простой. Он с раннего детства жил в рабстве. Пока мы не вернулись в монастырь, Путток не объяснял ему, в чем прелесть свободы. Он, напротив, заставил его думать, что цена его спасения от виселицы – это служба ему, Путтоку. Что же касается его обращения в христианство… я не уверен, что этот бедный человек глубоко вник в его суть. Вполне возможно, что Христос ему представляется просто еще одним божеством, как Воден, Тунор или Фрейя. Можем ли мы знать, что происходит у него в голове?

Лицо Фидельмы было непроницаемо, она старалась не показать свое крайнее изумление тем, как Себби открыто осуждает Путтока.

– А вы не очень-то любите Путтока, – сухо заметила она.

Себби запрокинул голову и громко расхохотался.

– Вы можете назвать мне хотя бы одного человека, который его любит? – спросил он. – Если не считать некоторых женщин, конечно.

– Вы хотите сказать, что Путток встречается с женщинами? – задала она вопрос в упор.

– Хотя Путток всецело верует в царствие духа, это не означает, что он намерен отказаться от царства плоти. И самоотречение аскета – не для него.

– Хотя настоятелю полагается соблюдать чистоту, вы намекаете на то, что Путток пренебрегает этим правилом? – с негодованием спросил Эадульф.

Себби усмехнулся.

– Помнится, блаженный Августин Гиппонийский довольно насмешливо отзывался о целомудрии? Так вот, думаю, Путток придерживается той же точки зрения.

– То есть настоятель наслаждается женским обществом, несмотря на то, что должен хранить целомудрие, как предписывает любому настоятелю и епископу Святая Римская церковь?

– Да. На это Путток возражает, что он еще не стар. Что легко быть настоятелем или епископом в преклонные годы, но тот, кто хранил целомудрие в юности, тот в старости станет развратником. – Себби поспешно добавил: – Это его доводы. Сие не значит, что я с ним согласен.

– Тогда почему вы следуете за ним? – спросил Эадульф, не скрывая насмешки в голосе; было видно, что он терпеть не мог Себби.

– Всегда имеет смысл следовать за восходящей звездой, – ухмыльнулся монах.

– А вам кажется, что Путток – восходящая звезда? – поинтересовалась Фидельма. – Почему?

– Путток положил глаз на Кентербери. Я – на Стэнгранд. Если он получит первое, мне достанется второе.

Фидельма поджала губы на мгновение, удивляясь такой откровенности.

– И давно ли Путток имеет виды на Кентербери?

– Он не думает ни о чем, кроме архиепископского престола в Кентербери, еще с тех самых пор, как Стэнгранд провозгласил свою верность Риму и вступил в союз с Вилфридом из Рипона, много лет назад. Путток – человек большого честолюбия.

Фидельма слегка прищурилась.

– Не хотите ли вы сказать, что Путток честолюбив настолько, чтобы устранять все препятствия на своем пути?

Себби снова улыбнулся своей загадочной улыбкой и только пожал плечами.

Помолчав и бросив взгляд на Эадульфа, Фидельма сказала:

– Хорошо, брат Себби. Давайте теперь вернемся к прошлому вечеру. Когда вы в последний раз видели Вигхарда живым?

– Вскоре после ужина, а ужинали мы все вместе в главной трапезной гостевых палат. Епископ Геласий решил присоединиться к тем гостям Латерана, что жили в самом дворце. Потом все пошли в часовню, чтобы совершить вечернюю молитву, а после этого разошлись по своим покоям.

– Кто был там, кроме Вигхарда?

– Все из нашей свиты, кроме вот брата Эадульфа.

– И вы после этого вернулись к себе?

– Нет. Вечер был очень жарким, и я пошел прогуляться в сады. Там-то я и видел в последний раз покойного архиепископа.

Фидельма подалась вперед. Это что-то новое! Картина того, что делал Вигхард тем вечером, начала проясняться.

– В котором часу это было?

– Через час после ужина, то есть за три часа до полуночи.

– А в полночь, как мы считаем, было обнаружено тело, – перебил Эадульф, обращаясь к Фидельме.

Фидельма бросила на него предостерегающий взгляд.

– Просто расскажите, что вы видели, – попросила она Себби.

– Я был в одном из больших садов у южной стены дворца, позади базилики. Я увидел Вигхарда – ведь он имел привычку прогуливаться по саду, перед тем как отойти ко сну. Полагаю, что он не любил жару и поэтому гулял по вечерам, когда солнце садилось. Я хотел подойти к нему, но вдруг увидел, что из темноты появился кто-то и пристал к нему.

– Интересное слово – пристал, – заметила Фидельма.

Себби пожал плечами.

– Я имею в виду, что Вигхард шел, будто погруженный в свои мысли, как вдруг этот человек преградил ему дорогу. Между ними завязался разговор. Я хотел было подойти ближе, как вдруг собеседника Вигхарда что-то разозлило, голос его перешел в пронзительный визг. Потом этот человек резко развернулся и убежал. Кажется, в галерею позади базилики.

– Вы узнали, кто это?

– Нет. На нем была монашеская одежда, и голова была скрыта под капюшоном. Я не мог узнать, я даже не понял, мужчина это или женщина.

– На каком языке этот человек говорил?

– На каком языке? – Себби задумался. – Не могу сказать. Помню только, что после двух или трех реплик голос этого человека сорвался чуть ли не на собачий вой.

– Вы не подошли к Вигхарду?

– После этого я не стал. Я решил, что не стоит смущать его, может быть, это меня не касается. Я повернулся, пошел прочь из сада и отправился в свою комнату. Больше я его не видел.

– А вы не рассказали об этой встрече, когда узнали, что Вигхард убит?

Себби вытаращил глаза.

– А зачем? Вигхарда убили позже, в его комнате, а не в саду. И все знают, что это сделал какой-то полоумный ирландский монах, и украл драгоценные дары, которые Вигхард собирался преподнести Его Святейшеству. Какое значение могла иметь эта встреча?

– Это-то нам и нужно выяснить, брат Себби, – серьезно ответила Фидельма.

– Если бы, например, вы могли бы узнать в том человеке этого ирландского монаха… – начал Эадульф.

Резкий и гневный вздох Фидельмы заставил его осечься. Он пристыженно замолчал под ее осуждающим взором. Такие намеки свидетелям были не в ее правилах.

– В общем, – продолжал Себби, не обращая внимания на их безмолвную перепалку, – я не узнал этого человека. И только утром, за завтраком, я впервые услышал разговоры об этом Ронане Рагаллахе.

– Хорошо, – сказала Фидельма. – Я думаю, пока все, брат Себби. Возможно, позже нам понадобится поговорить с вами еще раз.

– Всегда к вашим услугам, – улыбнулся Себби, встал и подошел к двери.