Текст книги "Стартап. Стэнфорд, весна 2012 г. (ЛП)"

Автор книги: Питер Тиль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)

D. Можно ли этого избежать?

Как много из этого можно избежать? Как вы можете избежать жертвоприношения? Простой ответ, конечно, в том, что если вы не хотите быть убитым, вам не нужно сидеть на троне. Но этого недостаточно. Носить корону – это очень круто. Вопрос в том, можете вы при этом избежать казни. В этом опасность быть экстремально своим. Нажми слишком сильно, и полюса перевернутся; вы закончите экстремально чужим, и все вылетит в трубу. Было 44 американских президента. Четверо из них – 9% президентов – были убиты при исполнении служебных обязанностей. Еще четверо были почти убиты. Ваши шансы не умереть насильственной смертью поразительно ниже, если вы не президент. По крайней мере, об этом стоит подумать, если ваша цель быть президентом.

Это не означает, что люди могут или должны сбегать, отрекаясь от трона. Иногда лучше рискнуть. И, может быть, вы можете уменьшить риск. Должны быть руководители и учредители. Ожидается, что эти люди носят корону. Это обязательно включает в себя игру с огнем. Хитрость в том, что когда ошибки совершены, их трудно сразу обнаружить. Их намного проще проанализировать в ретроспективе. Билл Гейтс был невероятен в 90-х, пока Ларри Эллисон и Скот МакНили и куча руководителей из других технологических компаний не начали эффективную кампанию «Мы ненавидим Гейтса», чем привлекли внимание Министерства юстиции, и других учреждений. С точки зрения Гейтса, он был на вечной выигрышной дуге бесконечного прогресса. Все было прекрасно, и ненавистники были просто завистливыми и жалкими. Но как только что-то меняется, то перемены происходят довольно быстро. Падение настолько болезненное, что трудно полностью восстановиться.

V. Продление основания

A. Формы и Теория

Одна из стратегий, как не стать козлом отпущения, состоит в продлении момента основания. С большой оговоркой, что здесь, возможно, нет серебряной пули – динамика учредителя, ставшего богом, а затем ставшего жертвой, возможно, неизбежна в какой-то мере. Поэтому давайте разработаем какие-то идеи, как преодолеть этот опасный путь.

Вы можете отметить разные формы государственного правления на одномерной оси:

Стартап, в основном, устроен, как монархия. Мы, конечно, его так не называем. Это кажется дико устаревшим, и все, что не является демократией, доставляет людям дискомфорт. Но давайте взглянем на оргсхему:

Это определенно не представительское правительство. Люди не голосуют. Когда стартап становится зрелой компанией, он может больше тяготеть к конституционной республике. Существует совет, который теоретически голосует от имени всех акционеров. Но на практике, даже в таком случае это заканчивается где-то между конституционной республикой и монархией. Уже на ранней стадии это является чистой монархией. Важно, что она не является абсолютной диктатурой. Ни у основателя, ни у директора нет абсолютной власти. Это больше похоже на архаичные феодальные структуры. Люди наделяют первое лицо всеми видами силы и способностей, а потом винят их, если дела идут плохо.

Мы смещены в сторону демократической/республиканской части спектра. Это то, к чему мы привыкли на уроках гражданского права. Но правда в том, что и стартапы, и основатели склоняются к диктаторской стороне, потому что эта структура работает лучше для стартапов. Здесь более важен тиран, чем толпа, потому что так должно быть. В некотором смысле стартапы не могут быть демократиями, потому что таких стартапов не существует. Их нет, потому что это не работает. Если вы попытаетесь подчинить все процессу голосования, когда вы делаете что-то новое, то закончите плохо, с результатом типа наименьшего общего знаменателя.

Однако чистая диктатура также неидеальна, потому что вы не сможете заинтересовать кого-либо пойти работать на вас. Другие люди тоже хотят немного власти и контроля. Так что лучшая схема – это квазимифологическая структура, где у вас есть цареподобный основатель, который может делать больше, чем демократический правитель, но остается далеким от всемогущества.

B. Захватывайте

Мы можем переосмыслить наши старые парадигмы перехода от 0 к 1 (технология) и от 1 к n (глобализация) наложив монархию/демократию поверх. Монархия состоит в переходе от 0 к 1. Демократия предполагает переход от 1 к 99.

99% против 1% является современной версией классического механизма жертвоприношения. Это все минус один против одного. И он должен просто быть один. 99.99 людей или процентов это слишком дробно. Принесение в жертву 0.1% не работает на самом деле. Вам нужен целый персонаж, чтобы играть жертву. Аналогично, пропорция 98:2 также не вполне соответствует желаемому результату.

C. Оттягиваем момент, избегаем суда

Нормальная дуга развития компании состоит из начального монархического периода основания, а затем нормального периода, когда основатели ушли, а обычные люди приходят и ведут дела. В США были отцы-основатели. А потом были и все остальные. Возможно, некоторые фигуры, такие, как Линкольн или Рузвельт были исключениями. Но эти два этапа, как правило, четкие и ясные.

Если вы хотите быть учредителем и оставаться учредителем, можете ли вы продлить период основания? В технологических компаниях, процесс основания длится, пока продолжаются технологические инновации. Вопрос, таким образом, в том, сколько времени потребуется для основного технологического фокуса, чтобы создать процесс. После того, как вы смещаетесь в сторону стабилизации и нормализации процессной работы, гораздо меньше будет сделано. Таким образом, каждый учредитель будет делать так, чтобы никогда не перестать удивляться новым стратегиям для продления периода основания в той или иной форме.

Возможно, это требует здоровой доли паранойи. Вы можете представить каждое собрание членов правления как суд. В лучшем случае, совет директоров – это присяжные (хотя, вероятно, не из таких, как вы). В худшем случае, это толпа, которая собирается сделать вас жертвенным животным. Ваша задача как основателя – выиграть суд. Вы должны убедиться, что не будете казнены. Зал заседаний, разумеется, не единственное место, где дела могут пойти не так. Но это типичное место, где внутренние дела идут не так, и большинство смертельных ран возникают из внутренних, а не из внешних конфликтов.

Даже что-то, казалось бы, безобидное, например, обладание титулом генерального директора, на самом деле может быть весьма опасным. Может быть, вы можете найти способы, чтобы свести его к минимуму. Август никогда не говорил, что он был королем. Опасно было быть королем после того как Брут убил Цезаря. Поэтому Август был только «первым среди равных». Было ли это равенство чем-то большим, чем чистая фикция, конечно, весьма сомнительно.

В октябре 2000 дела в PayPal шли довольно безумно. Скорость падения была $10 миллионов в месяц. Оставалось около 4.5 месяцев для взлета. Когда я вернулся как CEO, это не было неожиданностью. Я был председателем и вернулся в качестве временного генерального директора. Мы прошли через 6-7 месяцев поисков постоянного генерального директора. Один приличный кандидат, которого мы нашли, не справился. Дела шли хорошо, поэтому совет согласился позволить мне быть CEO. Но компания собиралась стать публичной, так что Совет настоял, чтобы у нас также был главный операционный директор (COO). COO это, конечно, кодовое название для кандидата № 1 на замену CEO – это как вице-президент в американской политике, только более враждебный. Я смог убедить Совет, чтобы сделать COO Дэвида Сакса, что было, наверное, хорошим и безопасным ходом, так как Дэвид воспринимался как более сумасшедший, чем я. Если хорошенько подумать, то это была хорошая страховка на случай увольнения или казни с помощью суда на собрании правления.

Стоит упомянуть о двух основателях. Сооснователи, кажется, имеют меньше проблем, чем несбалансированные основатели-одиночки. Подумайте о Хьюлетте и Паккарде, Муре и Нойсе, Пейдже и Брине. Есть масса теоретических выгод от нескольких сооснователей, например, больше силы для мозгового штурма, сотрудничество и так далее. Однако, по-настоящему решающая разница между одним учредителем и несколькими в том, что в случае с несколькими учредителями гораздо сложнее выявить козла отпущения. Это Ларри Пейдж? Или это Сергей Брин? Советам директоров, которые ведут себя, как толпа, очень трудно объединиться против нескольких людей. Помните, козлом отпущения должен быть одиночка. Чем более одинок и изолирован основатель, тем опаснее феномен козла отпущения. Для скептика, который склонен обнаружить фикцию, скрывающую истину, возникает ряд интересных вопросов. Пейдж и Брин, например, действительно настолько равны, как рекламируется? Или это была стратегия безопасности? Мы оставим эти вопросы без ответа, и вряд ли их зададим.

D. Возвращение Короля

Возвращение учредителя не следует недооценивать. Apple является классическим примером. Были сумасшедшие 12 лет с 1985 по 1997. Были очень обычные руководители. Они не могли придумать, как построить что-нибудь новое. Очевидно, возвращение основателя придало компании очень мощный импульс, и в течение 1997-2011 Apple полностью изменила курс и выстроила невероятно мощную дугу развития.

Скандал с опционами задним числом был низведен до незначительной сноски в мифологии Apple. Акции Apple продолжали идти вверх, и совет держал гранты на опционы задним числом, давая Стиву Джобсу довольно большой непредвиденный доход.

Скандал 2001 г. о выдаче опционов задним числом.

Внесудебное урегулирование Apple: 14 млн $

Уголовного преследования не было.

«Я хотел уважения, а не опционов задним числом»

– Стив Джобс

Вероятно, не просто создание отличных продуктов или то, что он был хорошим своим, спасло Стива Джобса. То, что он был неизлечимо болен, возможно, было очень важной переменной. Намного меньше энергии будет получено после принесения в жертву того, чья энергия (а в действительности, чья жизнь) и так идет на убыль.

Я встретил Стива Джобса один раз, на свадьбе Марка Андреессена в 2006 году. Тогда он был уже очень болезненным. В 9 часов вечера он встал из-за стола и объявил, что ему надо вернуться в офис, чтобы работать. Нельзя было не задаться вопросом: Реально? Джобс действительно так много работал? Или это было оправдание? Может быть, ему просто было скучно разговаривать со мной.

Воскрешение возможно. Но вы можете быть воскрешены только после смерти. Учредители должны подумать о том, как сохранить оригинальный момент основания так долго, как это возможно. Ключ в том, чтобы поощрять вечные инновации. Очень важно избежать или хотя бы отсрочить переход к ужасной бюрократии, где никто ничего не может сделать, и все ограничены.

Это было величайшее возвращение со времен Лазаря.

– The Guardian

Обычно говорят, что общество должно быть организовано так, чтобы удовлетворять и награждать людей, которые соблюдают правила. Для них все должно быть настолько просто, насколько возможно. Но, может быть, нам стоит больше сфокусироваться на людях, которые не играют по правилам. Может быть, они в некотором смысле наиболее важны. Может быть, нам стоит позволить им сорваться с крючка.

Во время занятий к беседе присоединились три гостя:

Соня Аррисон, технический аналитик, автор книги 100 Plus: How the Coming Age of Longevity will Change Everything, и сооснователь Singularity University

Майкл Вассар, футуролог, в прошлом президент Singularity Institute for the study of Artificial Intelligence (SIAI)

Доктор Обри ди Грей, эксперт в области геронтологии и директор по науке SENS Foundation.

Занятие 19: Стагнация или сингулярность?

I. Перспективы

Питер Тиль: Давайте начнем с того, что каждый из вас обрисует свое видение того, какие технологические изменения ждут нас в следующие 30 или 40 лет.

Майкл Вассар: Намного проще говорить о том, каким будет мир через 30 лет, чем о том, каким он будет через 40. Период в тридцать лет кажется обозримым. Сегодня мы прошли путь от того, как вычислить один-два гена, до вычисления полного генома человека, и это стоит тысячи долларов. Пол Аллен сейчас проводит эксперимент на $ 500 миллионов, который, кажется, идет хорошо. Пройденный технологиями путь одновременно захватывает дух и пугает.

Представьте, что через 30 лет у нас будут вычислительные мощности, которые превышают современные в миллионы раз и чьи алгоритмы в сто раз более эффективны. В тот момент мы приблизимся к тому, что сможем симулировать мозг и все такое. И после этого все завертится.

Но такой прогресс в течение следующих 30 лет – это ни в коем случае не то, что можно считать само собой разумеющимся. Преодолеть узкие места – например, ограничения энергии – будет сложно. Если мы это сделаем, мы окажемся в самом конце пути. Но я предполагаю, что этот путь не будет таким уж гладким.

Обри ди Грей: У нас есть четкое представление, какие технологии могут получить развитие, но куда более смутные представления о сроках их разработки.

Возможно, пройдет всего 25 лет, и мы сможем достичь второй космической скорости.

Но у этого предположения есть два предостережения: во-первых, это вопрос существенных ресурсов, которые требуются на разработку, и второе, даже в этом случае шансы 50 на 50; т.е. у нас есть примерно 50-процентный шанс достичь цели. Но есть примерно 10-процентный шанс не достичь цели в следующие 100 лет или около того.

В известном смысле, все это неважно. Нечеткость сроков не должна влиять на расстановку приоритетов. Мы должны заниматься тем, чем занимаемся, несмотря ни на что.

Если вы взглянете на такие подходы к искусственному интеллекту, то поймете, что, чтобы добиться успеха, вам надо обладать одновременно отличным пониманием того, как устроен мир и гораздо большими вычислительными мощностями.

Они ценны даже при 10-процентном шансе добиться успеха в течение следующих 30 лет.

Мы должны с пониманием относиться к тому, что придется рассматривать очень трудные подходы. Планировать развитие технологий нелегко. По сути, это процесс раздвигания границ неизвестного и планирования манипуляций над природой, начатый при неполном знании природы в начальной точке.

Достижение полномасштабной загрузки – и его сроки – настолько спекулятивная тема, что вероятно, нет никакого смысла говорить об этом как о чем-то действительно вероятном. Но наши приоритеты должны остаться теми же: разрабатывать революционные технологии в биотехе, вычислениях, железе и т.д.

Соня Аррисон: Большую часть времени я занимаюсь биотехом, поэтому буду говорить об этом сегменте в первую очередь. Ясно, что биология очень быстро превращается в инженерную проблему.

Я начала интересоваться биотехом несколько лет назад, когда мои друзья из IT стали покупать книги по биологии. Они полагали, что следующей большой вещью в программировании почти наверняка будет биология, а не компьютеры. Сейчас эта точка зрения стала мейнстримом. Билл Гейтс как-то говорил то же самое, наряду с остальными. Лучшие инженеры идут в биотех. Через 30 или 40 лет подход к биологии как инженерной дисциплине может радикально преобразить мир. Есть ощущение, что геномика развивается быстрее, чем гласит закон Мура.

Цены падают. Вычисление первого генома человека стоило порядка трех миллиардов долларов. Сейчас это можно сделать примерно за 1000 долларов.

В области компиляции генома проделана работа, которая позволяет изучить все виды геномов, которые только бывают у организмов, и это открывает кучу возможностей. Сегодня основные претензии сводятся к тому, что, несмотря на то, что первый геном человека был получен в 2000 году, 12 лет спустя не слишком-то многое сделано в направлении новых трактовок или методов лечения, основанных на этой технологии.

Позиция таких критиков довольно слаба, потому что они упускают из виду важную вещь: на протяжении большей части этого 12-летнего срока вычисление генома было столь дорогим, что лишь очень немногие ученые могли использовать геном в своей работе. Конечно, сейчас, когда цены серьезно упали, этот барьер тоже падает.

Что-то обязательно будет происходить – т.к. люди продолжают работать над радикально новыми вещами. Генная терапия как метод лечения выглядит многообещающе.

Возможно, мы можем разработать и новые виды топлива. На Кикстартере есть проект по объединению генов светлячка и генов дуба. В итоге должны получиться деревья, которые будут светиться.

Это больше, чем просто прикольная идея – возможно, вы используете эти светящиеся деревья для освещения улиц вместо уличных фонарей. Это здорово. И есть гораздо больше всего, что мы сейчас даже не можем себе вообразить. Очень многое может произойти и произойдет на стыке биологии и инженерии.

Из вещей, не связанных с биотехом, перемещение обучения в онлайн кажется, способно радикально изменить сферу обучения. Такие вещи, как Стендфордские занятия по искусственному интеллекту, Udacity, Академия Хана – мы не знаем точно, чем все это кончится, но можно утверждать, что есть множество вещей, которые ожидаются на этом фронте.

Питер Тиль: Давайте вовлечем культурную составляющую: почему большинство людей считает вас сумасшедшими?

Майкл Вассар: Иметь мнение о будущем – это в любом случае выглядит странным.

Лишь очень незначительное меньшинство пытается представить будущее, даже ближайшее. Возможно, потому, что думать о будущем несколько некомфортно и трудно. Люди предпочитают работать с моделями, в которых только одна переменная, а все остальное сохраняется в том же состоянии. Мы, конечно, знаем, что это нонсенс, потому что мир устроен иначе. Но это служит для упрощения. Рассуждая в таком упрощенном ключе, мы можем сосредоточиться на одной вещи и работать вместе. Распыление на 100 неизвестных в каком-то смысле лишило бы нас этой динамики.

Но размышление о будущем очень важно, и это то, что может вас изолировать.

Отстранение от людей означает, что остается меньше тех, с кем вы можете поговорить. Остается меньше общих сопутствующих смыслов; люди перестают понимать, откуда вы это взяли.

Но это не говорит о том, что люди верят во что-то отличное от того, во что верим мы. Обычно нет. Обычно вы не сталкиваетесь с тем, что кто-то резко против вашей непохожести. Возможно, повернутые на идее глобального потепления или апокалипсиса действительно твердо уверены, что иные взгляды на будущее неприемлемы. Но большинство не слишком обо всем этом думает. То, что воспринимается как сумасшествие, – это не содержание взглядов, а в большей степени сам факт постановки веры на первое место.

Обри ди Грей: Я несколько не согласен. Люди так или иначе склонны иметь какое-то представление о будущем. Обычно это ожидание относительной стагнации.

Люди склонны думать не только, что большинство вещей не изменится, но что даже то, что изменится, – не изменится слишком быстро. Люди, которые критикуют мою точку зрения в биотехнологиях и старении, например, не распознают плохие логические шаги и не ухватывают существенные моменты. Наоборот, они предпочитают не верить в то, что я говорю, потому что это противоречит их склонности к стагнации. Они уходят вполне убежденные, что прогресс в технологиях антистарения и продолжительности жизни никогда не ускорится. И это поражает.

Я пробую и противопоставляю этому, обращая внимание на то, что если бы вы должны были спросить кого-нибудь в 1900 году, сколько времени понадобится в 1950 году, чтобы пересечь Атлантику, они бы предсказали, исходя из скоростных траекторий океанских лайнеров. Они бы не смогли предвидеть появление самолета. То есть они бы ошиблись в вычислениях на порядки. Разумеется, каждый знает, сколько технологических изменений произошло в последние столетия и десятилетия. Каждый знает, что сделал интернет в недавние годы. Но существует большая неохота применять что-то из этого как прецедент для того, что могло бы или вероятно случится в будущем.

К этому можно подойти и с точки зрения желательности. Страх неизвестного – это очень глубоко сидящая эмоция. Когда люди сталкиваются с радикально новыми суждениями, они склонны думать, что все пойдет неправильным путем. Людям очень трудно рассмотреть обоснованную возможность реализации таких сценариев, поэтому они преувеличивают риски. Более рациональные подходы к обсуждению исчезают.

Соня Аррисон: Отмечу, что никто не считает сумасшедшей меня.

Питер Тиль: Ты хорошо маскируешься…

Соня Аррисон: Ну, трудно назвать меня “сумасшедшей”, так как я сфокусирована на технологиях, основанных на реальности. Я пишу о выращивании искусственных тканей, регенеративной медицине, раскрытии секретов природы, например. Это все существует уже сейчас, и продолжает развиваться, и, я полагаю, действительно меняет мир. Есть три причины, почему у людей с этим бывают проблемы.

Во-первых, они этого не понимают. Во-вторых, они этому не верят. В-третьих, они этого боятся.

Задумайтесь на секунду о деревьях-фонарях. Некоторых людей будоражит только сама идея. Это очень отличается от того, что есть сейчас. Некоторые реагируют автоматически, не особо задумываясь: “Не вмешивайтесь в природу! Не играйте с Богом!” Такую реакцию можно понять, но она преграждает дорогу прогрессу. Это не лучшая реакция. Часто она не продуктивна.

Питер Тиль: Тогда лучший подход – это игнорировать этих людей?

Соня Аррисон: Чем игнорировать, лучше их обучать. Важно доносить вещи доступным языком. Технология, которую люди не понимают, часто больше похожа на магию. А магия пугает.

Но если вы разъясните – “вот это отвечает за это” – вы сможете “продать” им эту идею. Это всего лишь вопрос объяснения бенефитов и стоимости. “Это вытеснит грязное ископаемое топливо”, например, может стать одной из убедительных линий аргументации в пользу светлячково-древесных уличных фонарей.

Питер Тиль: Существует очень интересный кейс, что мы по всей вероятности увидим небывалый или ускоряющийся прогресс в грядущие десятилетия.

Так почему бы просто не сесть, взять попкорн и не наслаждаться представлением?

Иной разрез этого вопроса вот какой: в книге Р. Курцвейла “Сингулярность уже близк” (The Singularity is Near ) прогресс следует за экспоненциальной кривой роста. Это закон природы. В известном смысле, сингулярность случается вне зависимости от того, что делают для ее появления отдельные люди прямо сейчас.

Предположение было в том, что всегда будет достаточно людей, которые пробуют сделать что-то новое, поэтому лично вам не нужно ничего делать, и можно просто ждать, когда что-то произойдет само по себе. Есть ли что-то неправильное в этой аргументации?

Обри ди Грей: Да. Роль играет не только сам факт, что технологии развиваются.

Когда они развиваются – это не менее важно. Возьмите, например, борьбу со старением. Ежедневно умирает примерно 150 000 людей. Около 100,000 этих смертей происходят от старости. (Вероятно, около 90% смертей в западных странах происходят по причине старости). То есть, каждый день, который вы не промедлите, сохранит 100 000 жизней. С этой точки зрения неважно, насколько неизбежна сингулярность.

То, что она неизбежна – это слабое утешение для людей, которые умирают или теряют любимых сейчас. Мы хотим победить старение с помощью медицины как можно скорее, по той простой причине, что чем быстрее мы этого достигнем, тем большему числу страждущих мы облегчим страдания.

Майкл Вассар: Полностью согласен. Важно работать в направлении осуществления благ и избегания вреда. Неизбежность может быть обоюдоострой: иногда вам хочется, чтобы она наступила (если это влечет хорошие последствия), а иногда вам не хочется, чтобы какие-то вещи случались. Фокусируясь на неизбежности, можно потерять много других важных вещей. Если смерть неизбежна или кажется таковой, то будем исходить из того, что все мы рано или поздно умрем, но все равно остается некоторый шанс на выживание, и мы должны за него побороться. Кроме того, попкорн вреден. Хотя, я думаю, Обри мог бы прикинуть, как сделать его не таким вредным…

Соня Аррисон: Сосредотачиваться только на неизбежности опасно, потому что это позволяет людям стать самодовольными в отношении плохих систем, которые уже используются… Люди могут игнорировать множество порочных стимулов, что часто мешает или демотивирует ученых, работающих над радикальными технологиями. Слишком мало людей думают о том, как FDA (US Food and Drug Administration (Управление по контролю качества пищевых продуктов и лекарственных средств Министерства здравоохранения и социальных служб США, регулятор рынка лекарственных средств США, без согласия которого препараты не могут быть выпущены на рынок – прим.перев.) может заблокировать очень важные разработки. Если все это в любом случае произойдет, то гораздо меньше смысла в том, чтобы реформировать то, что мы имеем сейчас, то есть мы можем лучше осознать наши цели. Но конечно, подобная реформа крайне необходима, и она не случится, если мы не будем работать над этим.

Питер Тиль: Ну, так кто, по-твоему, займется этим? Кто будет ковать наше технологическое будущее?

Майкл Вассар: Ты. (смеется)

Питер Тиль: (пауза) Майкл… предполагается, что ты будешь мотивировать людей в этой аудитории…

Майкл Вассар: Но я говорю серьезно. Таких людей немного. Ты, Элон, Шон…

Соня Аррисон: По моему мнению, инновации приходят из двух источников: сверху вниз и снизу вверх. Существует огромное DIY-комьюнити в биологии. Эти любители работают в лабораториях, которые они устроили у себя на кухнях и в подвалах. На другом конце спектра находится DARPA (Defense Advanced Research Projects Agency (Aгентство передовых оборонных исследовательских проектов; ведомство, которое ищет и финансирует перспективные проекты в области технологий – прим.перев.) которое тратит кучу денег, пытаясь вывести новые организмы.

Ученые из разных стран общаются друг с другом, совместно работая над комплексными проектами в области биологии. И эта взаимосвязанность играет очень важную роль. Совокупно эти взаимодействия принесут нужныеизменение.

Обри ди Грей: Не согласен. Мой ответ – Опра Уинфри.

Да, есть немного таких людей, как Питер. Очень мало таких людей-прорицателей, которые реально могут внести важные изменения на ранней стадии формирования проектов. Но еще есть довольно много людей с таким образом мышления, как у Питера, которые не делают этого. Это не означает, что эти люди не понимают проблемы или значение технологий. Они очень хорошо все это понимают. Но их сдерживает общественное мнение. Они возможно не могут внятно объяснить это самим себе… Но они нутром чувствуют эмоциональную блокаду, которую поднимают вокруг них другие люди. Хорошее финансовое положение не означает, что ты не боишься, когда люди над тобой смеются. Многие потенциальные прорицатели воздерживаются от действий только потому, что не сопротивляются давлению общества.… Вот почему так критически важны те люди, кто формирует мнение большинства. Возможно, что ни одна другая группа людей не может сделать для революционных технологий будущего больше.

Пересиливая сопротивление общественности и влияя на дискурс, эти люди могут побудить любого строить технологию. Если мы сможем изменить общественное мнение, крупные благотворители могут запустить этот механизм.

Майкл Вассар: Я не думаю, что прогресс будет инициироваться сверху или снизу, ну правда. Отдельные меценаты, которые сосредоточены на каких-то конкретных вещах, как, например, Пол Аллен, конечно, делают хорошее дело. Но они реально не ускоряют будущее; они в большей степени ускоряют отдельный поток в надежде, что это ускорит приход будущего.

Ощущение такое, что эти люди никак друг с другом не сверяют часы. Исторически, подход «сверху вниз» не работает. И подход «снизу вверх» тоже. Изменения происходят где-то посередине – сообщества типа квакеров, королевского общества или отцов-основателей (имеется в виду группа политиков, стоявшая у истоков основания США, http://en.wikipedia.org/wiki/Founding_Fathers_of_the_United_States – прим. перев.) Эти эффективные группы насчитывали несколько десятков или несколько сотен членов. Почти никогда не бывает гениев, работающих в одиночку.

И это почти никогда не департаменты обороны или большие институты. Вам нужны зависимость и доверие. Эти особенности не могут быть в одном человеке или у миллионов.

Питер Тиль: Существует три точки зрения на то, кто определяет будущее: комбинация «сверху вниз» и «снизу вверх», творцы общественного мнения и сообщества. Давайте поработаем с идеей Майкла про сообщества. Представьте, что это всего лишь маленькая группа людей, работающих в технологической сфере, которая продвигает свои идеи.

Обри ди Грей: Я думаю, что довод про сообщества правильный. Майкл прав в том, что один человек ничего не изменит. Тут очень много зависит от инфраструктуры. В биологии работы обходятся в порядочную сумму денег. Разработка алгоритмов тоже может быть довольно дорогостоящей. Люди должны встраивать себя в сеть денежных потоков, неважно, идет ли речь о финансировании из средств предпринимателей, филантропов или общественности. Но действительно радикальные технологии, которые обсуждались на этом занятии, настолько ранние, что помощь филантропов будет, вероятно, играть ключевую роль еще некоторое время. Это может быстро измениться, если эти технологии сильно продвинутся, и больше людей увидят в них коммерческую живучесть. Когда общественное мнение поменяется, люди, которые захотят, чтобы их избрали, будут финансировать те вещи, которые хочет общественность, и мы увидим, что эти вещи начнут финансироваться больше.

Соня Аррисон: В каком-то смысле, желание видеть только один источник прогресса ошибочно. Прогресс может появиться, и обычно так и происходит, из многих сфер. Вещи взаимосвязаны. Идеи вырастают друг из друга, и часто идеи, которые казались непригодными, позднее могут сработать.

Вопрос из аудитории: Мы знаем, что в прошлом происходил прогресс. Но довольно редко этот прогресс выглядел так, как люди предполагали вначале. Так откуда вы знаете, что ваши заявления о том, как прогресс будет осуществляться в будущем, верны? Что вы думаете о расхожем мнении, что “большинство дискуссий о будущем – это или фантазии или хрень”?

Майкл Вассар: Люди привыкли прогнозировать будущее довольно определенным образом. Представьте, что вы ищете нефть. Это подразумевает довольно конкретный прогноз: в таком-то месте находится столько-то нефти, которая кончится через столько-то лет. Основная масса людей перестала это делать. Недавняя научная фантастика собирается сделать немного больше, чем научная фантастика прошлого.

Обычно было трудно предсказать далекое будущее. Возможно, относительно легко предсказать, что будет к концу 2020х годов, основываясь на предыдущем опыте. Но необычайно тяжело делать какие-то утверждения про 2040 год.