Текст книги "Мистер Икс"

Автор книги: Питер Страуб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 41 страниц)

– Значит, так оно и было, – сказал я.

– Я тамбыл и не знаю, как оно было на самом деле. Все это я к тому, что мистер Райнхарт был человек-Хеллоуин.

– Пожалуй, вы правы, – сказал я. – Гринхэвенское кладбище – подходящее для него место.

– Мы говорили о Суконной Башке Спелвине, который заложил мистера Райнхарта. Он сидел в КПЗ, когда арестовали мистера Райнхарта Мистера Райнхарта разместили в камере двумя этажами ниже, и в ту же ночь Суконную Башку порезали буквально на кусочки. Ни одна живая душа не видела, чтобы кто-то входил в его камеру или выходил оттуда.

Эдисон вытянул сначала одну, затем вторую ногу из-под стола. Это стоило ему заметных усилий.

– Ребята, жаль прерывать нашу милую беседу, но мне хотелось бы вернуться к себе. – Он, качнувшись, поднялся на ноги. – Может, Тоби вам не сказал, но сюда я попал с раком поджелудочной. Мне дают от силы пару месяцев, но я надеюсь протянуть шесть.

Медленно удаляясь от нас, он изо всех сил старался не показывать, как ему больно.

48

– А что за опасность?

Каждый раз, когда мы поднимались на вершину холма, через лобовое стекло я видел четкую низкую линию горизонта за Эджертоном – городом, в котором я родился. В таких местах нечасто встретишь людей, подобных Эдварду Райнхарту. Семьи вроде моей, если вообще существуют похожие на Данстэнов семьи, тоже встретишь нечасто.

Ты и Кобби должны держаться подальше от всего, что связано с этим Райнхартом Слишком рискованно. Лучше б я был сыном Дональда Мессмера.

– Ни мне, ни Кобби никоим образом не может угрожать мертвый человек. И сегодня вечером мы будем искать этого Дональда Мессмера.

– А разве Стюарт не привезет Кобби?

– Попозже. Поузи вернется в шестом часу, и я смогу за тобой заехать около шести. Сын с удовольствием встретится с тобой. Он все спрашивает: «А Нэд придет к нам в гости?» Так что заходи, хорошо? Мы с Поузи угостим тебя ужином, а ты покажешь мне книгу Райнхарта.

Это звучало куда заманчивее, чем ужин в Хэтчтауне и возвращение в снятую комнату. К тому же беспокойство об угрозе Лори и ее сыну понемногу развеивалось: Макс Эдисон просто пугал меня.

– Должна предупредить: Кобби заставит тебя слушать его любимую музыку, так что приготовься.

– А какую музыку он любит?

– Честно говоря, я сама в недоумении, – сказала Лори. – Кобби просто одержимпоследней частью «Эстампов» Дебюсси, мадригалом Монтеверди «Confitebor tibi» в исполнении сопрано из Англии и песней Фрэнка Синатры «Something's Gotta Give». Мне порой кажется, что он не четырехлетний мальчик, а тридцатипятилетний лилипутик.

– А английское сопрано случаем не Эмма Кёркби?

– Ты ее знаешь?

Я рассмеялся над странностью совпадения:

– Когда я собирался сюда, прихватил с собой ее диск. Знак метрах в двадцати впереди обозначал границу Эджертона, Города с Золотым Сердцем. Знак приближался, увеличиваясь в размерах. Вот до него остался фут, шесть дюймов, потом расстояние, которое можно измерить только штангенциркулем… Знак проплыл мимо капота, став двухмерной вертикальной полоской, двигавшейся в обратную сторону параллельно моей голове. Воздух дрожал и уплотнялся, поднимался вверх от шоссе и трепетал, словно мираж.

49

Хелен Джанетт выскочила, не успел я поставить ногу на ступеньку. Если конверт в руке хозяйки был причиной той гримасы, что исказила ее лицо, у меня не было никакого желания узнавать о его содержимом.

Словно отлично отрегулированный механизм швейцарских часов, мистер Тайт открыл дверь своей комнаты и появился в рамке дверного проема. Поля мягкой фетровой шляпы скрывали его нос в тени, а массивная округлая челюсть казалась крепкой, как гранит.

– Утром вас искал полисмен. – Хелен скрестила руки, прижав конверт к груди. – И мне совсем не нравится, когда полиция топчется у моего стола для писем.

– Он представился? Мистер Тайт прокашлялся:

– Парень назвался Роули.

– Лейтенант Роули просил передать это вам. – Хелен протянула конверт.

Отто Бремен пробасил мое имя, прежде чем я вставил ключ в скважину. Он махал мне из кресла перед телевизором и выглядел намного дружелюбнее, чем моя квартирохозяйка и ее цепной пес. Я шагнул в комнату Отто.

Бремен вытянул вперед широченную ладонь:

– Нэд Данстэн, правильно? Отто Бремен, если вы вдруг запамятовали. – Его великолепные усы ощетинились над улыбкой. – Хватай кресло.

В комнате Бремена было с избытком стульев, кресел, комодов, маленьких столиков и других вещей, привезенных им отовсюду, где он жил до того, как переехал к мисс Джанетт. Пестрое изобилие фотографий, документов в рамках и прикрепленных кнопками детских рисунков покрывало стены. На замеченном мною утром транспаранте, протянутом под потолком дальней стены, было три раза подряд написано: «МЫ ЛЮБИМ ТЕБЯ, ОТТО».

– Как же вас любят.

– Здорово, правда? – Он взглянул на транспарант. – «Мы любим тебя, Отто, мы любим тебя, Отто, мы любим тебя, Отто». Шестой класс начальной школы имени Карла Сэндберга, тысяча девятьсот восемьдесят девятый год. – Отто закурил сигарету. – Миссис Райе, директор школы, вызвала меня на сцену во время церемонии. На глазах у всех ребят. Тех самых ребятишек, которых я еще за руку водил через улицу с песней «The Teddy Bears' Picnic». Я так гордился собой, что чуть не выпрыгнул из подтяжек.

Это был тот самый густой, глубокий голос, на который я обратил внимание утром. Если бы Отто Бремен запел «The Teddy Bears' Picnic», я бы тоже пошел за ним через улицу.

Сложив руки на животе, он шумно выдохнул:

– Впервые выпускной класс так чествовал того, чьей обязанностью было девять месяцев в году переводить малышей школы имени Карда Сэндберга через улицу. – Бремен легонько постучал пальцем по сигарете, и хлопья пепла опустились на пол. – Если бы мне пришлось проделать все это снова, клянусь, я бы получил диплом преподавателя начальной школы и приехал бы учить первоклашек или второклашек. Черт, не будь мне семьдесят лет, вот прямо сейчас и отправился бы. Слушай, может, выпьем? Я созрел.

Несколько минут спустя мне удалось пробраться к себе в комнату.

«Департамент полиции Эджертона» – было напечатано на заклеенном конверте, который лейтенант Роули вверил Хелен Джанетт. Внутри находился пластиковый пакет, тоже запечатанный, с четырьмя белыми маркировочными бирками. Номер дела и мое имя были нацарапаны на двух первых. Лейтенант Роули и кто-то из хозяйственного отдела подписали две другие. В пластиковом пакете была пачка денег. Я вывалил деньги и пересчитал. Четыреста восемьдесят один доллар. Я громко рассмеялся и набрал номер телефона Сьюки Титер.

50

Автобус высадил меня в Колледж-парке в двух кварталах к югу от кампуса Альберта. Я шел по Арчер-стрит до тех пор, пока не увидел потрепанный погодой деревянный знак «Прикладное искусство Риверрэна» над крыльцом трехэтажного, обшитого вагонкой дома Сьюки Титер.

Комната справа от входа была заполнена стойками, рамами и подставками с афишами, плакатами, поздравительными открытками, репродукциями картин, рисунками, ткаными гобеленами, полками с керамикой и стеклом. Комната поменьше, та, что слева, использовалась как кладовая и мастерская. Хотя Сьюки организовывала у себя выставки местных художников, основным доходом была продажа постеров и изготовление рам для картин.

– Это единственное место на сотни миль вокруг, где вы найдете приличные кисти и краски, и тем не менее мне не по карману то, что требуется для работы, – посетовала Сьюки. – Все так дорого! Пора чинить крышу. Пора ремонтировать отопительный котел. Двадцать тысяч долларов решили бы проблему, но мне едва хватает денег, чтобы заплатить двум своим помощникам, работающим на полставки. Они не уходят, потому что я готовлю им ужин и нянчусь с ними, как мамаша.

В гостиной Сьюки абстрактные и сюжетные картины перемежались с глиняными горшками и выдувными стекляшками на полках.

– Все это работы художников, которые выставляются у меня в галерее, за исключением полотна слева от вас.

Нечто мрачное, какая-то сложносочиненная мешанина грязно-красных и коричневых пятен занимала почти четверть стены.

– Ну, как вам?

– Так сразу и не скажешь, погодите минутку, – пробормотал я.

– Полная безнадежность, и вы прекрасно это понимаете. Рэчел Милтон отдала мне эту картину много лет назад, но мне все не хватает духу избавиться от нее. Не хотите ли чаю?

Сьюки вернулась с двумя чашками травяного чая и села рядом со мной на упругие подушки дивана.

– Мне, наверное, не стоит злиться на Рэчел. По крайней мере, она поддерживала связь со Стар. Может, она даже придет на похороны.

Лицо Сьюки вдруг приблизилось, и она обняла меня за плечи. Я окунулся в облако ароматов мяты и сандалового дерева. Она поцеловала меня в щеку. Ее лицо плавно скользило в золотистой дымке в двух-трех дюймах от моего. Глаза ее мерцали: один – нефритовой зеленью, другой – сияющей бирюзой.

– Скажи. Ты знаешь, о чем я, просто скажимне.

Я залпом выпил приправленный женьшенем чай и рассказал о последнем дне и последней ночи мамы. Как только я упомянул имя «Райнхарт», по взгляду Сьюки я понял, что имя это ей известно. Не вдаваясь в подробности, я рассказал ей о появлении Дональда Мессмера в свидетельстве о браке и моем свидетельстве о рождении.

– Я словно блуждаю в тумане. А тетушки и дядюшки ведут себя так, будто им доверили хранить секреты государственной важности. – Меня вдруг накрыла волна горя, и все остальное стало таким ничтожным перед его неотвратимостью.

– Мне надо выбраться из тумана.Я хочу знать, кем был Райнхарт и каким образом в эту историю попал Мессмер.

Сьюки сжала мою ладонь.

– Он был моим отцом, так?

– И ты так на него похож, что мне даже жутко.

Я вспомнил, как едва заметно расслабился Макс Эдисон, когда я сказал, что пришел по своим семейным делам. Он точно знал, чей я сын.

– Скажите, – попросил я, повторяя ее слова, – прошу вас, скажите мне.

Сьюки Титер откинулась на спинку дивана.

51

Осенью тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года самые рисковые студенты факультета искусства и литературы Альберта поздними вечерами стали частенько замечать за дальним столиком кафе «Голубая луковица» необычного человека. Его поразительно красивое лицо – красивое, в то же время мертвенно-бледное и хмурое – обрамляли темные волосы, когда он сосредоточенно склонялся над столом, в одной руке держа сигарету «Житан» без фильтра. Другая его рука, пальцы которой сжимали карандаш, зависала в воздухе над документом, напоминавшим отпечатанную на машинке рукопись. Это был Эдвард Райнхарт. Благоговейный страх и притягательность, казалось, окружали его, и страх поначалу был сильнее. Однако со временем ограждавшие его таинственные барьеры пали. Да, он писатель, ему пришлось приехать в Колледж-парк, чтобы убедиться, какие здесь отличные книжные лавки и близкое ему по духу общество; если он мог бы желать еще чего-то, так только получения доступа в библиотеку колледжа, славящуюся своим собранием дубликатов. Эрвин Лик, молодой преподаватель английского, одним из первых отвоевал плацдарм для знакомства, когда вскоре отыскал механизм (правда, сомнительного характера), обеспечивший Райнхарту доступ в библиотеку колледжа. Впоследствии Райнхарта частенько можно было встретить в читальном зале – за одним из столов он трудился над своим творением Ему было лет тридцать пять, может, чуть больше. Его притягательность стала еще сильней – хотя в усилении не нуждалась – оттого, что от этого человека веяло опасностью и он явно принадлежал к криминальному миру. Эра Райнхарта началась.

Для части избранных студентов он сделался интеллектуальным и светским лидером, доступным для разговора в любое время дня и ночи. В глухом конце Бакстон-плейс, в Уединенном тупичке, Райнхарт приобрел два стоявших рядом коттеджа, устроил в одном из них студию, а во втором поселился. Самые яркие, избранные, самые пылкие и перспективные из студентов Альберта собирались в его резиденции; в студию же, считавшуюся местом священным, вход был воспрещен. В доме Райнхарта всегда кто-то говорил, преимущественно сам хозяин. Музыка, в основном джаз, не умолкала, струилась из динамиков. Вино, пиво и напитки покрепче лились рекой, и запасы их, казалось, были неисчерпаемы. Райнхарт угощал марихуаной, амфетаминами и депрессантами – наркотиками того времени. Его вечеринки длились и два, и три дня, в течение которых фавориты приходили и уходили, вели разговоры и пили до тех пор, пока хватало сил говорить, пить и слушать (преимущественно хозяина), и частенько занимались сексом (преимущественно с хозяином).

Сьюки, Стар, Рэчел Ньюборн и другие девушки не устояли перед чарами Райнхарта Он был харизматическим, непредсказуемым человеком, который потакал желаниям и стремлениям ребят и в то же время казался олицетворением их желаний: в отличие от юношей, объявлявших себя писателями, Райнхарт в действительности опубликовал книгу – ту самую, которую они единодушно признали слишком тонкой и дерзкой для заправлявших издательским бизнесом болванов. Вне сомнения,книга была опасна – ведь Райнхарт сам излучал опасность. У него были секреты в прошлом и настоящем. У него бывали дни, когда без всяких объяснений дом на Бакстон-плейс оказывался закрытым и пустым. Временами то одна, то другая девушка из его гарема подмечала, как Райнхарт выходит и садится в «кадиллак», припаркованный где-либо у тротуара Хэтчтауна. Легковозбудимая студентка факультета изящных искусств и философии Полли Геффер обнаружила в выдвижном ящике комода спальни заряженный револьвер и завизжала так громко, что Сьюки услышала в гостиной и прибежала в тот момент, когда голый Райнхарт вышел в раздражении из ванной. Он рыкнул и заставил Полли умолкнуть, сказал, что держит револьвер для самообороны, а затем предложил Сьюки заняться с ним и Полли любовью втроем.

– Вы согласились?

– Неужели ты думаешь, что я могла ему отказать?

Время от времени поклонники Райнхарта неожиданно встречали его с людьми, явно не имевшими никакого отношения к Альберту. Эти люди отзывали его в угол, Райнхарт иногда похлопывал рукой по крепкому плечу гостя. Более молодые и презентабельные из этих чужаков вдруг появлялись в его доме в самый разгар затяжных вечеринок, и студенты принимали их в свой круг. Одним из таких и был Дональд Мессмер. Жил он в отеле «Париж» на Евангельской и занимался чем придется.

– Дон Мессмер не был преступником, – рассказывала Сьюки. – Сам по себе Дон был общительным и беззаботным парнем, который просто болтался без дела – как говорят, неприкаянный. Нам он казался кем-то вроде Дина Мариарти из книги Керуака «В дороге», только более непробиваемым. И он был без ума от твоей матушки. Парень, наверное, в своей жизни не прочел ни одной книги, а тут вдруг начал ходить с торчащими из кармана романами – скорее всего, хотел произвести впечатление на Стар Данстэн. Я частенько слышала, как она беседовала с ним, к примеру, о Сезанне, Джексоне Поллоке и Чарли Паркере – это с Лоном Мессмером-то!Однако шанса у него не было ни малейшего: Стар по уши была влюблена в Эдварда Райнхарта, впрочем, как и все мы.

– А каким образом его имя попало в ее свидетельство о браке?

– Погоди, – сказала Сьюки, – сейчас я тебе расскажу все, что знаю.

В конце семестра Сьюки перевелась в Уиллеровский колледж в Уиллере, штат Огайо, якобы для того, чтобы продолжить обучение у литографа, который провел предыдущий год в Альберте. Она разочаровалась в Райнхарте и хотела исчезнуть из сферы его влияния. Эрвин Лик, когда-то подававший надежды молодой преподаватель английского, совсем спился; некоторые ребята, которым Райнхарт прочил большое будущее, объявив их «настоящими художниками», постепенно становились наркоманами, заинтересованными только в очередной дозе таблеток; ее подружки не думали ни о чем, кроме как о Райнхарте и о его удовлетворении, – Сьюки хотела вырваться из всего этого.

На следующий год в конце зимы Стар Данстэн появилась в Уиллере – беременная, измученная и искавшая убежища. Сьюки уступила ей половину своей кровати. Как сказала Стар, ей надо было только на несколько дней спрятаться.Сьюки велела ей отсыпаться, а вечером принесла еду из ресторана, в котором работала официанткой. Стар рассказала ей, что вышла замуж, но замужество оказалось ошибкой. Когда звонил телефон, Стар дрожала от страха. Когда раздавался стук в дверь, она пряталась в спальне. Недели две спустя Стар пришла в себя достаточно для того, чтобы получить работу в ресторане Сьюки. Еще через месяц она стала посещать курс по искусству в Уиллере. В конце концов Стар рассказала Сьюки, что муж бросил ее после того, как доктор сообщил, что она носит двойню. В следующее посещение доктор сказал ей, что, возможно, у нее все же один ребенок, но эта новость была уже не в состоянии вернуть ей исчезнувшего мужа.

Акушер в Уиллере объявил Стар абсолютно здоровой и тоже предсказал двойню, несмотря на то что вероятность этого не была стопроцентной. Стар собрала вещи и отправилась на Вишневую.

В конце семестра Сьюки приехала в Эджертон, подыскала себе жилье и переехала за несколько часов до сильнейшей бури. Она позвонила Нетти – никто не отвечал.

Возможно, был обрыв телефонной линии на Вишневой. Тогда она позвонила Тоби Крафту – и удачно. Тоби сказал ей, что Стар отвезли в больницу Святой Анны и она вот-вот должна родить. Он был вне себя от беспокойства. Река вышла из берегов, и обрывы кабелей и телефонных линий были повсюду. Сьюки наглухо застегнула свой дождевик, схватила зонтик и вышла из дому. В то же самое мгновение порыв ветра вывернул зонт и вырвал его из рук Сьюки.

52

Паводковая вода плескалась вокруг низкого заграждения из мешков с песком и доходила ей до лодыжек. Одежда под плащом вымокла насквозь. Сьюки перелезла через баррикаду и побрела по воде к входу в больницу. Вестибюль напоминал городскую площадь в Калькутте. Сьюки была в полной растерянности, однако ей все же удалось зацепить медсестру, и та уделила ей минутку и сообщила, что только две будущие мамаши, миссис Лэндон и миссис Данстэн, находились в дородовом отделении на четвертом этаже. Она посоветовала Сьюки не пользоваться лифтом, а подняться по лестнице.

Взбежав наверх, Сьюки окунулась в какофонию акушерского отделения. Из комнаты новорожденных доносился писк младенцев. Сестра, увидев ее грязные туфли, нахмурилась и сказала, что ее подруга находится в родильной палате «В» под присмотром акушерки Хэйзел Янски. Сьюки, ухватив ее за руку, потребовала детального рассказа.

Миссис Данстэн рожала уже пять часов. Осложнений никаких. Поскольку роды у нее первые, не исключено, что процесс может продлиться еще несколько часов. Акушерка Янски ассистирует сегодня ночью двум пациенткам. Сестра сняла руку Сьюки со своей и ушла.

Сьюки ретировалась в приемную. За расплывчатым отражением ее бледного лица над ярко-желтым дождевиком в высоком окне была видна лишь вертикальная черная стена, пробуравленная желтыми фонарями на парковке. Сьюки прижалась лицом к стеклу, прищурила глаза и вгляделась в другую черную стену – павшую на город стену половодья, которая морщилась поблескивающей рябью. Длинный темный предмет покачивался на волнах от кильватерной струи проехавшего автомобиля – Сьюки очень хотелось, чтобы это был всего лишь ствол дерева.

Немного погодя молоденькая сестричка выглянула и сообщила ей, что у миссис Данстэн дела продвигаются хорошо, однако если у ее малыша есть хоть капелька здравого смысла, ему следует дернуть стоп-кран и побыть там, где он сейчас, еще двенадцать часов. Когда Сьюки, сложив ладони чашкой, второй раз взглянула в окно, фонари на парковке уже не горели, а в потоках воды крутились и плыли предметы слишком мелкие, чтобы их различить издалека, – будто игрушки. Сьюки опустилась на диван и заснула.

Приглушенный взрыв, а за ним – женские вопли разбудили ее. Света не было, и крики сделались протяжными – словно переросли в яркие звуковые линии. Сьюки ощупью дошла до коридора и увидела лучи фонарика, метавшиеся в темноте. Она рванулась вперед – искать Стар.

Пальцы ее нащупали широкий стык на стене. Пошарив руками, Сьюки отыскала дверь и, толкнув ее перед собой, влетела в абсолютно темную комнату – здесь заходилась в рыданиях невидимая женщина.

– Стар?

В ответ кто-то незнакомым голосом обругал ее.

Сьюки попятилась. Продолжая поиск в кромешной тьме, она наткнулась на дверь родильной палаты и, едва не упав, отлетела назад, потому что дверь распахнулась. Кто-то положил руку ей на плечо и оттолкнул Сьюки в сторону. Она протянула руку и ухватила дверь, не дав ей закрыться. Споткнувшись, она вошла в родильную палату. В темноте кто-то тихо плакал. Сьюки нашарила металлический поручень, протянула руки вниз и дотронулась до влажной голой ноги.

Стар ахнула и притянула подругу к себе, сжав в объятиях:

– Сьюки, они отобрали у меня детей.

Так же внезапно, как и погасло, электричество ворвалось в жизнь. Стар сощурилась. Два широких мазка и брызги крови пятнали ее бедра. Сьюки баюкала голову Стар и гладила ее волосы.

В палату влетела акушерка и сунула в руки Стар завернутого в голубое одеяльце, похожего на куклу малыша. Стар запротестовала – она родила двоих и хранила два ярких оставленных малышами впечатления: первый – будто она рожала арбуз, а второй – будто заранее собрал вещички и оформил паспорт. Акушерка ответила ей, что она ошибается и второй – это был не ребенок, а плацента.

Несколько часов спустя пришел измученный доктор, чтобы уверить Стар в том, что она родила одного здоровенького малыша. Когда его спросили о второй пациентке акушерки Янски, миссис Лэндон, он ответил, что ребенок миссис Лэндон родился мертвым.

Сьюки оставалась со Стар до следующего вечера – к тому времени пожарным удалось откачать паводковую воду из подвала и цокольного этажа больницы. Бригады рабочих трудились, убирая липкий, вонючий слой грязи, выплеснутой Миссисипи на улицы. Пока Стар управлялась с ужином – курица, картофельное пюре, цветная капуста, – в палате собрались Нетти, Кларк и Мэй. Тетушки засыпали ее вопросами. Нормальный ли ребенок? Уверена ли она в том, что персонал больницы ничего от нее не скрывает?

Нетти захватила в плен несчастную медсестру и потребовала, чтобы младенец Данстэн был сейчас же принесен из палаты новорожденных. Блаженно спящий в закрытой колыбельке, младенец Данстэн был тотчас же доставлен, выхвачен из рук сестры, на мгновение прижат к груди, распеленат для «сию же минутного» тщательного осмотра. Нетти передала расплакавшегося ребенка его матери, чтобы та его запеленала. Некоторые отклонения проявляются не сразу, знает ли об этом Стар?

Негодование Сьюки наконец нашло выход: что это за такие «поздно расцветающие» хитрые отклонения у Нетти на уме, а?

Повернувшись, Нетти улыбнулась:

– Я просто предположила, что у ее мальчика может поменяться цвет глаз.

Сьюки прикусила язык.

Впоследствии Стар сохраняла полное молчание по поводу своей беременности и замужества. Сьюки наблюдала, как малыш растет – четырех-, пяти-, шестилетний; мысли о его отце приходили в голову, однако ни с кем она ими не делилась – черты лица мальчика удерживали ее от этого. К тому времени, как Стар стала отдавать ребенка на воспитание в приемные семьи, Сьюки эксперимента ради вышла замуж за арфиста с музыкального факультета Альберта и переехала в Пофем, Огайо, – там располагался колледж гуманитарных наук, куда получил распределение ее муж.

Компания Альберта разлетелась на не связанные между собой фрагменты: кто-то стал преподавателем, кто-то – служащим, кто попал в больницу для душевнобольных, кто – в Европу, в колонии хиппи, кто-то нашел смерть во Вьетнаме, кто-то приобрел юридическую практику, кто-то – тюремный срок либо иной жребий… Эдвард Райнхарт был убит во время тюремного бунта. Рэчел Ньюборн перестроила себя и свою жизнь так, что Сьюки Титер осталась вне ее круга. Из старых подруг Сьюки виделась лишь со Стар Данстэн, когда та совершала свои очень редкие поездки в Эджертон.

Сьюки снова заключила меня в золотистую дымку своего объятия, извинившись, что говорит так много.

– Я благодарен вам за это, – сказал я.

Сьюки похлопала меня по щеке и сказала, что мы могли бы пообедать вместе после похорон.

– С удовольствием, – ответил я, и тут в голове у меня родился вопрос – Сьюки, в том, что моим отцом был Райнхарт, вы не сомневаетесь. А мои тетушки – как вы думаете, встречались ли когда-нибудь с ним Нетти и Мэй?

– Хм… Во всяком случае, не при мне.