Текст книги "Человек с острова Льюис"

Автор книги: Питер Мэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Глава девятнадцатая

Считается, что существуют остров Льюис и остров Харрис. На самом деле это один остров, разделенный горной грядой и узким перешейком. Путь через северную часть острова пролегает по болотистым низинам. Однополосная дорога вьется между озерами, которые образовались, когда с гор сходили последние ледники. Фин и Ганн ехали сквозь дождь и ветер, которые спускались с гор. На Харрис они переехали близ Ардвурли – этот одинокий охотничий домик стоит на берегах озера Сифорт.

Оттуда дорога, вырезанная в склоне горы, начинала подниматься. С нее открывался впечатляющий вид на темные, беспокойные воды озера. Вдоль дороги были установлены снежные опоры. Вокруг со всех сторон вставали горы, их пики терялись в облаках, которые, как лава, стекали со щебневых уступов. Дворники машины Фина едва справлялись с дождем, который ветер бросал на ветровое стекло; дорога впереди была едва видна. Сбившиеся в кучу овцы пощипывали траву и вереск, которые каким-то чудом сохранились среди камней.

А потом машина миновала узкий горный перевал, и внизу, среди черно-фиолетовых туч, появилась полоска золотого света – демаркационная линия между погодными фронтами. Мрачное скопление туч среди горных вершин осталось позади, дорога спускалась на юг, к возвышенностям Южного Харриса. Она шла в обход порта Тарберт, куда прибывали паромы с острова Скай и из Лохмэдди. Затем снова взбиралась на скалы, с которых открывался вид на озеро Тарберт и небольшое скопление домов вокруг гавани. Скалы служили хорошей защитой от преобладающих западных ветров, и вода здесь была спокойной, гладкой как зеркало. В ней отражались мачты кораблей, стоящих на якоре. Дальше к востоку вода сверкала, отражая солнце, и было невозможно сказать, где кончается море и начинается небо.

Фин и Ганн миновали вершину Уабал Бег, и пейзаж снова изменился. Зеленые холмы, залитые бледным весенним солнцем, спускались к знаменитым золотым пескам и бирюзовой воде Ласкентайра. Там и тут среди холмов виднелись гранитные скалы. Угрюмые северные горы и нависающие тучи остались позади, и настроение у путешественников улучшилось.

Дорога шла в обход пляжа, огибая мостки, по направлению к домам и фермам, которые и составляли крохотную деревню Силбост. Фин повернул направо, на узкую дорогу к школе. Они миновали остов красного грузовика, который, судя по надписи, когда-то принадлежал Уильяму Маккензи, контрактору из Лаксая. Облезлый деревянный щит, приткнувшийся между гниющими столбами, предупреждал, что собаки на общественное пастбище не допускаются. Асфальтовая дорога, вся в выбоинах, вилась по травянистой возвышенности. С нее открывался великолепный вид на махер и пляж. Весенние цветы клонились под ветром, над дальними горами висели тучи. Сколько бы Фин ни смотрел отсюда, у него всегда захватывало дух.

Школьные здания, выкрашенные в желтый и серый, стояли у футбольного поля, совсем рядом с пляжем. Трудно представить более приятное место для детей. На небольшой стоянке у главного здания, куда Фин поставил машину, занималось полдюжины детей. Учительница расставила на асфальте дорожные конусы, и дети в шлемах крутили между ними «змейку» на своих велосипедах. Ганн вышел из машины, обратился к молодой женщине:

– Мы ищем директора.

– Директрису, – поправила та. – Вам нужно то здание, что справа.

Это здание было покрашено желтой декоративной штукатуркой; на его глухом, без окон торце красовалось граффити – изображение морского дна. Внутри пахло мелом, пылью и кислым молоком. Фин как будто попал в собственное детство. Директриса оставила свой класс решать задачку по арифметике и отвела гостей в учительскую. Она с гордостью заявила, что ее предшественники прилагали огромные усилия к сохранению школьного архива. Сама она старается поступать в соответствии с этой традицией, так что в их распоряжении все записи начиная с тридцатых годов двадцатого века.

Директриса была привлекательной женщиной лет тридцати пяти. Она была явно озабочена своим внешним видом: все время поправляла прядь каштановых волос, выбивавшуюся из строгого узла на затылка. Одета она была в джинсы, кроссовки и кардиган поверх футболки. Фин помнил совсем других учителей – строгих дам средних лет.

Директриса довольно быстро нашла коробки со школьными журналами нужного периода. Тормод должен был посещать начальную школу с середины сороковых годов по начало пятидесятых.

– Вот! – указала она на пожелтевшую страницу. – Вот он. Тормод Макдональд, учился в Начальной школе Силбоста с тысяча девятьсот сорок четвертого по пятьдесят первый год. – Она провела розовым ногтем по каллиграфическим строчкам старых записей. – Посещал школу хорошо.

– У него могли быть братья или кузены в этой школе? – спросил Ганн. Директриса рассмеялась.

– Конечно, могли, детектив. Но за эти годы у нас училось столько Макдональдов, что выяснить, кто из них чей родственник, невозможно.

– А в какую школе Тормод мог пойти после этой? – поинтересовался Фин.

– Скорей всего, в среднюю школу в Тарберте, – молодая женщина улыбнулась и задержала взгляд на Фине. Он вспомнил, как Маршели говорила, что он нравился всем девочкам в школе. Сам он этого никогда не замечал.

– А его адрес у вас есть?

– Сейчас попробую найти, – директриса снова улыбнулась и вышла.

Ганн повернулся к Фину со странным выражением на лице – то ли зависть, то ли грусть.

– У меня так никогда не получалось, – сказал он.

Ферма Макдональдов стояла в полумиле от берега, на холме, с которого открывался вид на Ласкентайр и Скаристу. К дороге от дома спускалась длинная и узкая полоска земли, структура которой отличалась из-за многолетней культивации. По краям участка можно было разглядеть остатки столбов. Он явно давно не возделывался, и природа взяла свое. От старого дома осталась одна оболочка. Крыша провалилась, печная труба превратилась в груду почерневших обломков. В бывших комнатах росли трава и чертополох. А когда-то мать Тормода ежедневно посыпала песком пол из утоптанной земли.

Ганн засунул руки поглубже в карманы, поглядел на золотой песок внизу. Перевел взгляд на бирюзовые и изумрудные пятна дальних отмелей.

– Это тупик.

Но Фин смотрел на мужчину, который складывал брикеты торфа возле свежепобеленного коттеджа неподалеку.

– Пойдем, – позвал он. – Посмотрим, что известно соседям.

И двинулся в ту сторону, продираясь через высокую траву – молодую и высохшую прошлогоднюю. Фиолетовые и желтые цветы тянулись к небу, празднуя начало весны. Трава волновалась под ветром, как море. Ганну пришлось почти бежать, чтобы нагнать более молодого спутника.

В соседнем коттедже было отремонтировано все: крыша, забор; стены заново покрашены, в окнах и дверях двойное остекление. На подъездной дороге стоял новенький красный внедорожник. Мужчина с копной седеющих волос на голове отвлекся от укладки торфа и повернулся к гостям. У него было обветренное лицо человека, который много времени проводит на воздухе. Он ответил на гэльское приветствие Фина по-английски, и акцент у него был не местный.

– Простите, я не говорю по-гэльски.

Фин протянул ему руку:

– Ничего страшного. Я Фин Маклауд, – тут подошел запыхавшийся Ганн. – А это сержант Джордж Ганн.

Незнакомец по очереди пожал им руки, но смотрел настороженно.

– А что тут забыла полиция?

– Мы ищем информацию о ваших бывших соседях.

– А, о Макдональдах! – их собеседник немного расслабился.

– Ну да. Вы их знали?

Он рассмеялся:

– Боюсь, что нет. Я родился и вырос в Глазго. Это дом моих родителей. Они переехали на материк в конце пятидесятых, и сразу после этого родился я. Может, меня даже зачали в этом доме. Хотя поручиться за это я не могу.

– Ваши родители, наверное, знали соседей, – заметил Фин.

– Конечно! Они всех здесь знали. Когда я был маленький, они мне много рассказывали об острове. И на летние каникулы мы сюда приезжали. Но в конце шестидесятых умер отец, и мы перестали ездить. Мама умерла пять лет назад. А в прошлом году меня уволили по сокращению. И я решил вернуться, посмотреть, выйдет ли из меня фермер.

Фин огляделся, довольно кивнул:

– Пока вы неплохо справляетесь.

Мужчина снова рассмеялся:

– Это все потому, что мне выплатили пособие.

Ганн спросил:

– А вы хоть что-нибудь о Макдональдах знаете?

Мужчина сжал зубы, сделал резкий вдох:

– Из первых рук – нет. Хотя первые несколько лет, когда мы приезжали, они еще жили здесь. А потом случилась какая-то семейная трагедия. Один раз мы приехали, а их и след простыл.

Ганн задумчиво почесал подбородок:

– И вы не знаете, куда?

– Простите, нет. Многие отправились в Канаду, как их предки во времена депортации шотландских горцев.

Ветер стал холоднее, и Фин застегнул куртку.

– А эти Макдональды – они не могли быть католиками?

На этот раз его собеседник от души расхохотался:

– Католики? Здесь? Да вы шутите! Это пресвитерианская страна.

Фин кивнул. Ну что ж, вполне логично.

– Скажите, а где ближайшая церковь?

– Церковь Шотландии в Скаристе, – мужчина повернулся, указал на юг. – До нее минут пять.

– Что мы здесь делаем, мистер Маклауд?

Ганн стоял на засыпанной щебнем стоянке на вершине холма, кутаясь в стеганую куртку. Выглядел он несчастным, нос покраснел от холода. Пятна солнечного света прыгали по холмам и пляжу внизу, как дикие кони, но тепла от них не было. Ветер изменился и теперь нес ледяной арктический воздух.

Церковь Скаристы гордо стояла на холме над полоской скошенной травы, из которой выглядывали надгробия. Здесь нашли свой последний приют многие поколения прихожан. Фин решил, что такой вид стоит взять с собой в вечность: синие тени далеких гор за золотым песком Скаристы, беспокойное небо, всегда меняющееся освещение и неумолкающая песня ветра, похожая на церковные псалмы.

Бывший полицейский поднял глаза на здание церкви, такое же суровое, как и церковь Кробоста.

– Я хочу посмотреть, есть ли внутри лодка.

– Лодка? В церкви? – нахмурился Ганн.

– Да, лодка, – Фин толкнул дверь, и она открылась. Он прошел через вестибюль, Ганн двигался за ним по пятам. Конечно, в церковном зале не было лодки. Только простой буковый алтарь с пурпурным покрытием и высокая кафедра, с которой пастор, стоящий к Всевышнему ближе, чем его паства, нес ей слово Божье.

– С чего вы вдруг решили, что в церкви должна быть лодка, мистер Маклауд?

– Тормод Макдональд говорил о лодке в церкви, Джордж. Ту церковь построили рыбаки.

– Он это просто выдумал, мистер Маклауд.

Фин покачал головой:

– Вряд ли. Отец Маршели смущен и расстроен. У него трудности со словами, воспоминаниями и с тем, как их увязать. Может, он даже что-то скрывает, сознательно или бессознательно. Но я не думаю, что он лжет.

Снаружи ветер, казалось, еще набрал силу и свирепость. Выйдя из церкви, они сразу это почувствовали.

– Харрис – в основном протестантский остров, верно, Джордж?

– Все верно, мистер Маклауд. Может, тут найдется пара католиков – как овцы, которые отбились от стада. Но в основном они живут на южных островах, – Ганн усмехнулся. – Там и веселее, и погода лучше. – Он понизил голос:

– Говорят, в супермаркете спиртное продают по воскресеньям!

Фин улыбнулся.

– Скорее ад замерзнет, чем мы увидим такое на Льюисе, – он открыл дверь машины. – Куда теперь?

– Обратно в Тарберт, наверное. Я хочу получить в загсе копию свидетельства о рождении Тормода.

* * *

Загс находился в одном здании с консультационными конторами, занимавшими бывшее школьное общежитие в Западном Тарберте. Это невзрачное здание с плоской крышей возвели в конце сороковых годов для детей из дальних уголков острова, которые посещали среднюю школу Тарберта. Здание напротив пряталось за деревьями и густыми кустами. Их посадили почти наверняка для того, чтобы не видеть уродливого строения по другую сторону дороги. Пожилая женщина сердито посмотрела на Ганна и Фина, которые впустили холодный воздух в помещение.

– Закройте дверь! – велела она. – Тут и так щели в окнах и жуткие сквозняки. Еще не хватало нам дверей нараспашку!

Пристыженный Ганн быстро закрыл дверь, потом с некоторым трудом достал из глубин куртки свое удостоверение. Пожилая дама внимательно изучила его через полукруглые очки, потом так же внимательно осмотрела двух подошедших к ней мужчин.

– Чем могу помочь, господа?

– Мне нужна выписка из книги записи рождений, – сообщил Ганн.

– Не думайте, что вы получите ее бесплатно только потому, что вы из полиции. С вас четырнадцать фунтов.

Ганн и Фин обменялись едва заметными улыбками. Фин наклонил голову, чтобы прочесть имя на табличке, стоявшей у дамы на столе.

– Вы здесь давно работаете, миссис Маколэй?

– С начала времен! Правда, последние пять лет я на пенсии. Меня попросили выйти на работу на несколько дней – у сотрудницы отпуск. Чья выписка вам нужна?

– Тормода Макдональда, – ответил Ганн, – он из Силбоста. Родился в тридцать девятом году или около того.

– Ясно, – миссис Маколэй кивнула со знанием дела, и ее изуродованные возрастом пальцы забегали по компьютерной клавиатуре. Она всмотрелась в экран. – Вот он! Родился второго августа тридцать девятого года. – Женщина подняла глаза. – Вам копию справки о смерти тоже сделать?

В наступившей тишине стало слышно, что ветер набрал силу и теперь с воем рвется в каждую щель. Миссис Маколэй продолжала, не замечая эффекта, который произвели ее слова:

– Я помню тот случай. Страшное было дело, мистер Ганн! Настоящая трагедия. Тормод еще подростком был… – ее пальцы снова забегали по клавиатуре. – Да. Умер восемнадцатого марта пятьдесят восьмого года. Вам копия справки нужна? Это еще четырнадцать фунтов.

Обратная дорога до церкви Скаристы заняла у них пятнадцать минут. Еще десять минут хождения по кладбищу на склоне холма – и вот он, могильный камень. «Тормод Макдональд, родился 2 августа 1939 г. Возлюбленный сын Дональда и Маргарет. Утонул в бухте Стейнигид в результате несчастного случая 18 марта 1958 г.». Ганн сел прямо на траву у покрытого лишайником куска гранита, поставил локти на колени. Фин стоял и смотрел на могильный камень, как будто надпись могла измениться, если глядеть на нее достаточно долго. Тормод Макдональд лежал в земле пятьдесят четыре года. Когда он умер, ему было всего восемнадцать. Никто из мужчин не сказал ни слова за всю поездку из загса на кладбище. Но теперь Ганн поднял глаза и озвучил вопрос, который занимал их с тех пор, как миссис Маколэй предложила им копию справки о смерти.

– Если отец Маршели не Тормод Макдональд, мистер Маклауд, то кто же он?

Глава двадцатая

Я пока посижу здесь. Все дамы заняты вязанием в гостиной. Это не работа для мужчины! Старичок в кресле напротив сам немного похож на женщину. Ему нужно тоже пойти повязать!

За стеклянной дверью небольшой квадратный сад. Там будет приятно посидеть. Вон как раз скамейка! Это лучше, чем сидеть здесь, пока на меня пялится этот старик. Пойду наружу.

А тут холоднее, чем кажется! И скамейка мокрая. Черт! Слишком поздно. Ладно, скоро все высохнет. У меня над головой квадрат неба. По нему летят облака, да как быстро! Внизу холодно, зато ветра не чувствуется.

– Привет, пап.

Ее голос застал меня врасплох. Я даже не слышал, как она подходила! Я что, заснул? Как же тут холодно!

– Почему ты сидишь под дождем?

– Это не дождь, – говорю я. – Просто морские брызги.

– Давай зайдем внутрь. Тебе надо высушиться!

Она хочет, чтобы я ушел с палубы. Но я не вернусь в курительную! Там хуже, чем на средней палубе. Вокруг все курят, и пахнет прокисшим пивом. Там скамьи, обтянутые старой потертой кожей, и нечем дышать. Если я туда вернусь, меня опять стошнит.

О, здесь кровать! Я не знал, что на борту есть каюты. Она хочет снять с меня мокрые брюки, но я этого не позволю.

– Прекрати!

Я ее оттолкнул. Так нельзя! Я должен сохранять достоинство.

– Папа, нельзя сидеть в мокрой одежде. Ты простынешь и умрешь!

Я трясу головой и чувствую, как под нами качается палуба.

– Сколько мы уже плывем, Кэтрин?

Она смотрит на меня так странно.

– На каком мы корабле, папа?

– На почтовом корабле «Клеймор». Это название я не забуду! Мой первый корабль все-таки.

– А куда мы плывем?

Кто знает? Уже сумерки, а материк давно остался позади. Я и не знал, что Шотландия такая большая! Мы плывем уже несколько дней.

– Я слышал, как кто-то в салоне говорил про Большого Кеннета.

– Ты знаешь такого?

– Никогда о нем не слышал.

Она садится рядом со мной, берет меня за руку. Плачет, не знаю почему. Я присмотрю за ней. Присмотрю за ними обоими. Я самый старший, и это моя ответственность.

– Ох, папа… – говорит она.

Священник приехал на второй день после падения Патрика. Кастелянша велела нам собрать вещи. Не то чтобы их у нас было много! Когда подъехала большая черная машина, мы ждали на верхней ступеньке – я, Питер и Кэтрин. В приюте было пусто: все остальные дети ушли в школу. Мистера Андерсона нигде не было видно. Больше мы с ним никогда не встречались. Не скажу, чтобы это меня огорчило.

Священник был невысоким – примерно на дюйм ниже меня. Макушка у него была совершенно лысой, но он отрастил волосы подлиннее с одной стороны головы и зачесывал их на другую, а потом укладывал маслом или бриолином. Он, видимо, думал, что так прячет свою лысину. На самом деле он просто выглядел глупо. Я очень давно понял, что мужчинам с такими прическами доверять нельзя: они напрочь лишены здравого смысла. Священник вел себя немного нервно и выглядел не очень впечатляюще. Куда большее впечатление на нас произвели две монахини, которые его сопровождали. Обе были выше него, неулыбчивые дамы средних лет с орлиным взором, в черных юбках и накрахмаленных белых камилавках.[17]17
  Головной убор священнослужителя, также является наградой.


[Закрыть] Одна монахиня села впереди, рядом со священником, который вел машину. Вторая втиснулась на заднее сиденье, рядом со мной. Я так ее испугался, так старался не касаться ее костлявого тела, что едва заметил, как Дин исчезает вдали. Только в последний момент я повернулся и успел заметить его пустые колокольни до того, как они скрылись за деревьями.

Машина священника подпрыгивала на брусчатке, пересекала площади со скверами в центре, проезжала по широким улицам, между закопченными зданиями. Грязный снег еще лежал кучками по краям дорог. Никто из нас не решался заговорить. Мы сидели среди представителей Господа на земле и смотрели, как незнакомый мир пролетает мимо зимним вихрем.

Понятия не имею, куда нас привезли. Вероятно, на южную окраину города. Машина остановилась у большого дома, стоявшего за деревьями. Газон покрывал снег и опавшие листья. В доме было теплее и как-то уютнее, чем в Дине. Я никогда в жизни не бывал в таком здании! Канделябры, панели полированного дерева на стенах, тисненые обои и блестящий плиточный пол. Мы поднялись по устланной ковром лестнице; нас с Питером поселили в одну комнату, Кэтрин – в другую. В комнате стоял запах розовой воды, а простыни были шелковые.

Питер несколько раз спрашивал меня:

– Куда мы едем, Джонни?

Но я не знал, что ему ответить. У нас, казалось, не было никаких прав, даже прав человека. Мы стали движимым имуществом. Просто дети, у которых нет ни дома, ни родителей. Можно подумать, что мы уже привыкли к такому положению вещей; но привыкнуть к этому невозможно. Достаточно посмотреть вокруг, и жизнь сразу напомнит тебе, что ты не такой, как все. Я бы все отдал в тот момент за прикосновение материнских пальцев к моему лицу, за ее теплые мягкие губы на моем лбу. За то, чтобы она шептала мне на ухо, что все будет хорошо, и ее дыхание щекотало мне кожу. Но мамы давно не было в живых, и в глубине души я знал: ничего у нас не будет хорошо. Правда, Питеру я этого говорить не собирался.

– Посмотрим, – ответил я ему на очередной вопрос. – Не волнуйся, я пригляжу за нами.

Нас держали в комнатах до самого вечера и выпускали только в туалет. А вечером отвели вниз, в большую столовую, где по стенам стояло множество книг, а длинный блестящий обеденный стол тянулся во всю длину комнаты, от эркера до двойных дверей. Стол был накрыт на три персоны, все приборы и тарелки стояли на его дальнем конце. Монахиня, которая проводила нас вниз, велела:

– Не смейте касаться стола. Увижу хоть один след от пальца – и вас всех выпорют.

Я даже боялся есть суп. А вдруг он брызнет на стол? Нам всем к супу дали по куску хлеба с маслом, а на второе – окорок с холодной вареной картошкой. Воду наливали в стаканы с толстыми донышками. После ужина нас снова отвели наверх.

Ночь была долгой и беспокойной. Мы вдвоем с Питером улеглись на одну кровать. Он заснул буквально через несколько минут, а вот я долго лежал без сна. Под нашей дверью виднелась полоска света, и иногда я слышал, как где-то в глубине дома кто-то тихо разговаривает. Наконец мне удалось заснуть, хотя и неглубоко. Наутро мы поднялись с рассветом, и нас снова посадили в большую черную машину. Не было ни завтрака, ни умывания. На этот раз мы поехали другим маршрутом, и я понятия не имел, где мы, пока не увидел справа вдалеке замок и дома, громоздившиеся над холмом. Мы съехали по крутому пандусу в большой вестибюль со стеклянным потолком, который поддерживала сложная система металлических опор. У платформ в дальней от нас части вестибюля нетерпеливо пыхтели паровозы. Монашки быстро, почти бегом провели нас сквозь толпу и показали наши билеты охраннику у турникета. Мы забрались в поезд и нашли свое купе на шестерых в конце длинного коридора. С нами в купе сел мужчина в темном костюме и котелке. В присутствии монашек ему было явно неудобно, и он всю дорогу просидел со шляпой на коленях.

Я впервые оказался в поезде, и, несмотря на обстоятельства, мне было очень интересно. Я видел, что Питеру тоже любопытно. Всю дорогу мы сидели, словно приклеившись к окну, и смотрели, как город уступает место зеленым холмам. Поезд останавливался на маленьких станциях с необычными названиями вроде «Линлитгоу» или «Фолкерк». Наконец на горизонте вырос новый город. Совсем не такой, как наш. Он был черным от промышленных отходов; трубы выплевывали ядовитый дым в желто-зеленое небо. Мы проехали длинный темный туннель и остановились на вокзале Квин-стрит в Глазго. Рев поезда в замкнутом пространстве и визг тормозов еще долго стояли у нас в ушах.

Несколько раз я смотрел на Кэтрин, пытаясь поймать ее взгляд. Но она глядела только на свои сложенные на коленях руки или в окно и ни разу не подняла глаз на меня. Я не знал, о чем она думает, но чувствовал ее страх. Даже в том возрасте я понимал, что девочкам в жизни грозит гораздо больше опасностей, чем мальчикам.

Мы почти два часа ждали на Квин-стрит, прежде чем сесть на другой поезд. На этот раз мы ехали на северо-запад, через самые красивые места, которые я когда-либо видел. Горы в снежных шапках; мосты, перекинутые через чистейшие бурлящие протоки; лесные угодья; виадуки над ущельями и озерами. Я помню, как увидел среди дикой природы крохотный домик с белеными стенами. Вокруг него со всех сторон вставали горные пики, и я задумался, кто может жить в таком месте. Здесь было не менее одиноко, чем на Луне.

Когда мы, наконец, приехали в порт Обан на западном берегу, уже начало темнеть. Обан – приятный городок: дома там выкрашены в разные цвета, а у пристани выстроилась огромная рыбацкая флотилия. Там я впервые увидел море. На берегу возвышался огромный каменный собор. Гавань была окружена холмами, и закат окрасил ее в цвет крови. Ночь мы провели в доме недалеко от собора. В нем жил священник, но он не стал разговаривать с нами. Домоправительница разместила нас в двух крохотных комнатах на чердаке, с мансардными окнами в скате крыши. За весь день мы ели только сэндвичи в поезде да тарелку супа после приезда в Обан. Я лежал в кровати, слушал, как урчит у меня в животе, и не мог заснуть от голода. Но если Питер что-то и слышал, то он не подал вида. Заснул как младенец, впрочем, как и всегда. А вот я не мог перестать думать о Кэтрин.

Я дождался полуночи, когда все огни в доме погасли, и тихо вылез из кровати. Я долго стоял у двери, прислушиваясь, потом открыл ее и выскользнул в коридор. Комната Кэтрин была всего в нескольких шагах. Я постоял снаружи, слушая доносящиеся изнутри звуки. Они были ужасающе похожи на сдавленные всхлипы. У меня возникло очень дурное предчувствие. Малышка Кэтрин была сильной девочкой. Раз она плачет, значит, дело плохо. Я знал ее уже год и за это время ни разу не видел в слезах. Ну, разве что в тот раз ночью, на крыше Дина. Но она не подозревала, что я видел ее слезы.

Я повернул дверную ручку и прошмыгнул в комнату. Сразу зажегся свет на тумбочке у кровати. Кэтрин сидела в постели, опираясь спиной о спинку и подтянув колени к груди. В правой руке она держала зеркало, как оружие. Глаза ее были темными от страха, лицо белее простыней.

– Господи, Кэтрин, что ты делаешь?

Она поняла, что зашел я, и ее накрыло волной облегчения. Рука Кэтрин выпустила зеркало и упала на кровать. Я видел, что нижняя губа девушки дрожит, а дорожки от слез на щеках блестят в слабом свете лампы. Я сел на кровать рядом с ней, и она уткнулась мне в плечо, по-прежнему всхлипывая. Кэтрин хваталась за меня, как ребенок. Я обнял ее за плечи.

– Малышка, все в порядке. Я здесь. Что с тобой случилось?

Она решилась заговорить далеко не сразу.

– Этот чертов священник!..

Я ничего не понял и нахмурился. Каким же наивным я был.

– Это тот, с зачесом?

Кэтрин кивнула, все еще утыкаясь мне в плечо.

– Он пришел ко мне в комнату вчера ночью. Сказал, что хочет немного меня успокоить… Учитывая обстоятельства.

– И?

– И что?

– Что было дальше?

Кэтрин подняла голову, уставилась на меня с недоверием:

– Черт, а ты как думаешь?

И тут до меня дошло.

Вначале я поразился тому, что с ней так поступил именно священник. Потом разъярился на него. Потом я почувствовал огромное желание избить этого негодяя. Думаю, будь он рядом, я мог бы убить его. И убил бы.

– О черт, Кэти, – только и смог сказать я.

Она снова уткнулась мне в плечо.

– Я думала, это второй священник идет за тем же. Я боюсь, Джонни. Я не хочу, чтобы меня еще хоть кто-то трогал.

– Никто и не будет, – сказал я. В душе у меня бушевали гнев и ярость.

Я просидел рядом с Кэтрин всю ночь. Больше мы не разговаривали. Примерно через час она заснула, и ее тело расслабилось в моих объятиях.

Больше мы никогда об этом не говорили.

Почтовый корабль «Клансмэн» отчалил от большого пирса на следующее утро. Монашки провели нас через весь город в зал ожидания паромного терминала. У нас с Питером был один картонный чемодан на двоих, и нес его я. Кэтрин небрежно несла на плече брезентовый вещмешок, словно поезда и паромы были для нее обычным делом. Только когда мы подошли к пирсу, я понял, что нас сейчас посадят на корабль, и монашки с нами не поплывут. Это стало для меня шоком. Два последних дня рядом все время были эти холодные темные фигуры; они давали ощущение цели, безопасности. Мысль о том, что мы сядем на этот корабль, воняющий нефтью и морской водой, и поплывем неизвестно куда, ужасно пугала меня.

Одна из монашек молча стояла в стороне. Вторая выстроила нас рядком в терминале и встала рядом на колени. Выражение ее лица смягчилось впервые с тех пор, как нас забрали из Дина. Она почти что улыбалась, и в глазах ее я увидел что-то вроде симпатии. Откуда-то из-под юбок она извлекла три куска картона, шесть на девять дюймов каждый. К верхнему их краю крепились веревочные петли. Точно так же выглядела табличка, которую мы вешали Питеру на шею, когда он притворялся слепым. На наших с братом табличках было крупными черными буквами написано «Джиллис», у Кэтрин – «О’Хэнли».

– Когда сойдете с корабля, – сказала монашка, – повесьте это на шею и ждите на причале. Вас кто-нибудь встретит.

Я, наконец, набрался храбрости задать вопрос, которым Питер терзал меня уже два дня:

– Куда мы едем?

Лицо монашки потемнело, словно она зашла в тень.

– Это неважно. Не сидите на палубе. На море может быть волнение.

Она отдала нам наши билеты, встала, и мы пошли по пирсу среди толпы людей. Потом по широким сходням забрались на корабль. У «Клансмэна» была огромная красная труба с черной полосой наверху, а по обе стороны корпуса на лебедках крепились шлюпки. Пассажиры столпились у поручней, толкаясь, чтобы помахать своим друзьям и родственникам. Раздался гудок, и заработали моторы корабля; их гул ощущался сквозь палубу. Но монашки не стали махать нам. Я увидел, как их черные юбки и белые камилавки удаляются в сторону терминала. Я часто думал, что они ушли, потому что испугались: вдруг в глубине души у них проснется что-то человеческое, например, жалость?

Корабль скользил по серой воде гавани, оставляя за собой изумрудный след. Чайки кричали и кружили над мачтами, как клочки бумаги, брошенные на волю ветра. Мне было очень одиноко. Мы смотрели, как удаляется материк; зеленые холмы размазывались вдали, пока не исчезли совершенно. Мы остались один на один с океанской качкой, по-прежнему не зная, куда мы плывем и когда доберемся туда. И что нас там ожидает.

Став постарше, я узнал о переселении горских племен. В восемнадцатом и девятнадцатом веках живущие вдали от своих поместий землевладельцы по указке лондонского правительства стали сгонять людей с земли, чтобы пасти там овец. Десятки тысяч фермеров выгоняли из домов, сажали на корабли и отправляли в Новый свет. Многих продавали туда, почти как рабов. Теперь я знаю, каково им было, когда их дома и земли исчезали в тумане, а впереди было только бурное море и полная неизвестность. Я посмотрел на своего младшего брата: он вцепился в поручни и смотрел назад, соленый ветер дергал его за одежду и развевал волосы. Я завидовал его невинности и простоте. В тот момент Питер выглядел почти счастливым. Ему было нечего бояться: он знал без тени сомнения, что старший брат присмотрит за ним. Впервые я почувствовал, как тяжела моя ответственность. Кэтрин тоже это поняла. Она взглянула на меня, едва заметно улыбнулась и взяла меня за руку. Я не могу передать, насколько теплее и спокойнее мне стало.

Монашки дали нам коробку сэндвичей. Мы быстро съели их, и через час нас стошнило. В открытом море ветер бушевал не на шутку, и начался шторм. Большое черно-белое корыто под названием «Клансмэн» продиралось через волны, которые разбивались на его носу и забрызгивали всех, кто решался выглянуть на палубу. Мы по очереди бегали блевать в туалет салона для некурящих, где смогли найти места под окном. Оно было залито дождем; пассажиры все равно курили, пили пиво и кричали друг другу что-то на непонятном языке, чтобы их было слышно за шумом двигателя. Иногда вдали показывались очертания какого-то острова, а потом снова пропадали за гребнями волн. Каждый раз я думал: может, это то место, куда мы плывем? Мы начинали надеяться, что этот кошмар закончится, но он все никак не кончался. Дождь, ветер, качка, спазмы в пустом желудке – это продолжалось час за часом. Наверное, я никогда в жизни не чувствовал себя таким несчастным.