Текст книги "Современная австралийская новелла (сборник)"

Автор книги: Питер Кэри

Соавторы: Алан Маршалл,Джуда Уотен,Мэри Тейчен,Том Хангерфорд,Хэл Портер,Джон Моррисон,Дэл Стивенс,Джеффри Дин,Дональд Стюарт,Уильям Невил Скотт
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Джуда Уотен

Игра в войну

Все его звали Культяпой, иногда Культяшей, потому что левая рука у него была короче правой и почти не действовала, а настоящее имя его было Джеки – так называла его мать. Дом Ингейтов беда не обходила стороной: отец умер, когда Джеки был еще малышом, и отца своего он совсем не помнил. Дядя Том, единственный брат отца, находился в Германии, в лагере для военнопленных. Дядю Тома Джеки считал героем и жаждал его возвращения. И хотя Джеки не помнил его лица, он беспрестанно говорил о своем дяде и хвастался им перед всеми соседскими мальчишками.

Джеки и его мать жили в деревянном домишке неподалеку от бойни и кожевенной фабрики. Рядом было несколько пустырей, где обычно собирались мальчишки. Они играли в футбол и крикет или дрались. Но однажды Ингейт-Культяпа предложил играть в войну. И с тех пор мальчишки, собираясь на пустыре, стали формировать армии.

Культяпа объявил свою армию партизанами. Он был главнокомандующим, адъютантом он назначил Дика Томпсона, добродушного толстого мальчика, который считался очень хорошим борцом, и еще три-четыре мальчишки были рядовыми.

Как-то раз они заняли сарайчик позади заброшенной хибары, а вражеская армия пыталась взять его штурмом. Обе стороны пустили в ход палки, камни и жестянки из-под джема, собранные со свалки неподалеку.

Потом наступил день, когда были вырыты окопы и зажжены костры, чтобы в сумерках видеть лица врагов. Мусор пылал так ярко, что на пустырь сбежались мальчишки с других улиц. Некоторые приехали на самокатах домашнего производства. И у каждого на голове было что-нибудь из военного реквизита – бескозырки без лент, стальная каска или шерстяной шлем «балаклава». Культяпа носил пилотку, которую ему подарил летчик, живший на той же улице, что и он.

Все сражения выигрывал Культяпа. Но уж очень яростно он играл, думали мальчишки, которым здорово доставалось от летящих в них камней. Культяпа был самым метким и драчливым из всех мальчишек этого района, хотя дрался он одной рукой.

Вскоре мальчишки затосковали о более мирных играх. Даже толстому Дику, который так лихо работал кулаками, хотелось поиграть в футбол, а не воевать изо дня в день. Но он побаивался Культяпу. Что, если тот набросится на него и отдубасит своей здоровой рукой? Он, Дик, не переживет такого позора. И потому он вовсю расхваливал Культяшу, делал все, что прикажет ему командующий, и старался изо всех сил, чтобы никому из мальчишек не уступить своей должности начальника штаба партизанской армии.

Однажды днем большинство мальчишек не явилось на пустырь, где маршировали обе армии, то и дело задирая друг друга. Мальчишки убежали почти за милю, на другой пустырь, играть в футбол. Культяпа со своей армией пустился за ними вдогонку. Он кричал: «В атаку!» – и, ворвавшись на пустырь, стал молотить футболистов кулаком.

Несколько мальчиков принялись уговаривать Культяпу.

– Слушай, давай не будем больше играть в войну, – взмолились они. И предлагали ему комиксы, солдатские пояса, жестяные шлемы и даже пачку сигарет.

Культяпа, с укороченной, болтавшейся левой рукой, почти профессионально выбросил вперед кулак правой и презрительно ухмыльнулся им в лицо.

– Подумаешь, трусишки несчастные! Верно, Дик?

Его адъютант надменно хмыкнул.

– Я думаю, мы вдвоем запросто отдубасим этих шестерых. Как вы считаете? – воинственно повернулся к мальчикам толстый Дик, не теряя, впрочем, своего добродушного вида.

Ответа не последовало. Ребята потупились, разглядывая свои башмаки. Но один смышленый мальчишка сунул руку в карман и вытащил американский военно-морской значок.

– Ну, вот что, Культяпа, – начал он. – Возьми это и дай нам поиграть в футбол. Мне этот значок не нужен. На, бери. Настоящий военный значок.

Культяпа не подал виду, что он польщен. Он взглянул на редкостный предмет равнодушным и недоверчивым взглядом эксперта и с притворной неохотой взял его. Он подержал значок на ладони, как бы взвесив его и собираясь отдать обратно, и наконец приколол его к отвороту куртки.

– У моего дяди Тома, – сказал он, – на куртке полным-полно таких значков. И медалей тоже. Он лучший солдат в армии. Только целое войско немцев могло взять его в плен. Они его окружили пулеметами и всяким другим оружием.

Облегченно вздыхая, мальчики стали было отходить в сторону. Культяпа моргнул Дику и окликнул их:

– Эй, все назад! Вы мне нужны!

Мальчики остановились, робко глядя на своего командира.

– Делайте, что я велел, – сказал Культяпа тоном и языком своего любимого киногероя. – Сказано вам – воевать, значит, будете воевать. Вот так.

Культяпа и Дик зашагали к дому Ингейтов. Не взглянув в сторону миссис Ингейт, которая возилась на кухне, мальчики прошмыгнули прямо в комнату Культяпы. Ему не терпелось показать Дику свое новое приобретение – коллекцию военных фотографий, вырезанных из газет и наклеенных на страницы старого задачника.

– Это мне подарил мистер Джонс с нашей улицы, – с гордостью сказал Культяпа.

Дик медленно перелистывал страницы. Взгляд его задержался на фотографии трофейной японской сабли.

– Вот бы мне эту саблю, Культяша, – сказал он, подняв раскрытый задачник.

– Я бы и сам от такой не отказался. – Культяпа помолчал. – Но знаешь, Дик, еще больше мне хотелось бы заполучить хоть одну кривую турецкую саблю. Мистер Джонс говорил, что в прошлую войну турки бились такими саблями. Ну, ты знаешь – в ту войну. Когда воевал твой дед. Такая сабля – вжик! – и рассекает пополам волосок на лету.

– Как думаешь, привезет твой дядя нару немецких сабель? – с надеждой спросил Дик.

– Наверняка, – убежденно сказал Культяпа. Как будто дядя ему написал об этом из немецкого лагеря военнопленных. – И вот увидишь, он еще захватит и пару немецких касок. Ты знаешь каких.

Они с Диком поделят пополам все немецкие трофеи, Культяпа ничуть не сомневался.

Но дядя Том Ингейт, приехавший во время школьных каникул, когда кончилась война, не привез никаких сувениров – ни военных трофеев, ни сабель, ни касок. Он даже не был похож на солдата. Он был невысокий, худой и сутулый. Его темные волосы серебрились на висках. После освобождения из лагеря военнопленных в Германии он какое-то время пролежал в больнице в Англии, но все еще чувствовал себя плохо.

Культяпа не отставал от него. Он забрасывал его вопросами о сражениях.

– Я только в одном и участвовал, – сказал дядя Том. – И мало что видел. Ты о сражениях знаешь больше, чем я.

Он был неразговорчив. Почти все время он, казалось, был погружен в свои мысли. Он сидел в кухне на стуле, слегка наклонившись вперед и положив костлявые руки на колени. Так он привык сидеть часами в лагере для военнопленных.

Мальчишки со всей улицы потешались над Томом. Осмелев, они поддразнивали Культяпу:

– А мы-то думали, что он привезет сабли!

– И каски!

– Это все прибудет на следующем пароходе, – отвечал Культяпа. – Вы что, мне не верите?

– Когда увидим, тогда поверим, – смеялись мальчики и убегали.

– Твой дядя, наверно, только с мышами воевал! – закричал через улицу кто-то из ребят.

– Единственную медаль, что он получил, только на заднице и носить! – крикнул другой.

Культяпа быстро вытащил из кармана рогатку. Он не зарядил ее камнем и не пульнул, он и воспользовался ею как кнутом. Держа ее над головой, он погнался за мальчиком, оскорбившим его дядю. Мальчик бросился в проулок между домами, но Культяпа его догнал. И вернулся с торжествующей улыбкой.

– Ну, теперь он будет знать, – сказал он Дику, который за все это время не произнес ни слова.

– Да, – сказал Дик.

Культяпу не так уж радовала его победа. В душе он ненавидел своего дядю. Но ему хотелось спасти хоть что-нибудь после этого крушения. За обедом он сказал дяде Тому:

– Ты мне еще не рассказал про свои медали.

– Откуда ты взял, что у меня есть медали?.. Вот смотри. Меня призвали на военную службу…

И тут дядя Том, не переставая есть, опять о чем-то задумался. Покончив с обедом, он уставился на стену, разглядывая нечто незримое для других. Казалось, будто он силится что-то вспомнить.

– Какой-то странный тут запах, – вдруг сказал он.

– Не чувствую никакого запаха, – сказала миссис Ингейт, – А ты, Джеки?

– Я тоже, мама, – ответил он.

Дядя Том втянул в себя воздух.

– Пахнет вроде паленым мясом, – сказал он.

– Это, наверно, с бойни, – пояснила миссис Ингейт. – Мы уже так привыкли, что не замечаем никаких запахов.

– Мне на секунду вспомнился запах, стоявший в нашем лагере, – сказал Том. – Говорили, что где-то поблизости жгут трупы. Русских пленных, которые там умирали. Мертвых-то мне не приходилось видеть. Но я видел, как голодали живые. Охранники бросали им куски конины, вывалянные в земле. Не многим удалось выжить.

В эту ночь Культяпе плохо спалось. Рано утром он побежал в кухню, но дядя Том уже куда-то ушел.

– Твой дядя пошел в больницу показаться доктору, – сказала миссис Ингейт. – Он очень плохо себя чувствует.

Культяпа вышел на улицу. Он сел на край тротуара и принялся читать комикс. День был душный и влажный, очевидно, надвигалась гроза. Небо заволокли тяжелые серые тучи.

Когда появился дядя Том, улица была почти пуста – только трое пожилых пенсионеров стояли неподалеку от дома Ингейтов да Культяпа сидел на краю тротуара. Увидев дядю, Культяпа вскочил и бросился ему навстречу. На лице Тома Ингейта было страдальческое выражение.

– До чего упрямы бывают люди, – сказал он Культяпе. – Меня опять кладут в больницу. Я сказал этому лекарю: дайте мне возможность вернуться на работу. Там, среди товарищей, мне станет гораздо лучше. А он говорит – нет.

Пенсионеры закивали ему, когда он подошел к своей калитке. Он остановился и рассказал им про доктора.

– Если я вскорости не вернусь на работу, – сказал он, – то я уж никуда не буду годиться.

Старички ему посочувствовали.

– Это у тебя пройдет, Том, – сказал один из них.

– Я воевал на англо-бурской войне, – сказал другой. – Когда я вернулся, я весил всего восемь стоунов.[8]8
  Мера веса, равная 6,34 кг.


[Закрыть] А раньше во мне было двенадцать. И не мудрено – сколько времени я не видел приличной пищи. А здесь я снова набрал весу. И чувствую себя не хуже, чем любой из молодых.

Том Ингейт был так расстроен неудачей, что снова и снова принимался рассказывать о своем разговоре с врачом.

Культяпа отвел от него глаза. Дядя позорил его перед всеми.

А небо темнело все больше. Над домами завихрился серый столб пыли, и жаркая улица стала остывать под первыми каплями дождя.

– Дядя, пойдем домой, – нетерпеливо сказал Культяпа, дергая его за полу пиджака.

Но Том не обращал на него внимания. Он все говорил и говорил, а старики только кивали, не успевая вставить ни словечка. Том как будто решил наверстать время, проведенное в молчании, и полностью излить свою душу.

– А я доктору говорю, что…

Но тут в небе вспыхнула яркая молния, над крышей дома громыхнуло, и раскаты грома прокатились вдоль улицы.

Том Ингейт замер на полуслове, будто увидев перед собой привидение. Дрожа всем телом, он вбежал на веранду, заколотил в дверь и колотил изо всех сил, пока миссис Ингейт не впустила его в дом.

– Бедный малый, видно, худо ему приходится, – сказал один из стариков.

– Война никому не приносит добра, – заметил другой.

– Даже генералы не выдерживают, – подтвердил третий пенсионер.

Культяпа злобно смотрел на дверь. Дядя вел себя, как напуганная девчонка, – этого он никогда ему не простит. Скоро все будут перемывать дяде Тому косточки, а он, Культяпа, станет посмешищем для мальчишек. Похоже было, что дядя нарочно все делает так, чтобы Культяпа стал посмешищем их окраины. Культяпа не хотел возвращаться домой, пока там находится дядя Том. Но ближе к обеду голод загнал его в дом.

Том Ингейт, видимо, уже успокоился.

– Не знаю, что на меня нашло, сынок, – сказал он мальчику. – Должно быть, нервы шалят, как говорят доктора.

Культяпа словно и не слышал его. Покончив с едой, он ушел в свою комнату.

Утром, когда он вышел в кухню, дяди не было – он ушел в больницу. Мать встретила его строгим взглядом.

– Почему ты не вышел попрощаться с дядей? – спросила она. – Почему ты так плохо к нему относишься?

Культяпа не мог объяснить почему. И во всяком случае, у него не было охоты откровенничать с матерью. Это было для него чем-то глубоко личным. Но миссис Ингейт догадывалась о том, что происходило у него в душе.

– Ты с самого начала представлял себе все неправильно, – сказала она. – Никто не возвращается с войны таким, как герои в твоих любимых кинофильмах.

Культяпа вышел из дома, не дав ей договорить то, что она хотела. На улице его поджидал Дик Томпсон. Культяпа испытующе поглядел на него, но толстый и добродушный Дик ни словом не обмолвился о дяде Томе.

– Что сегодня будем делать, Культяша? – спросил он.

– Не знаю.

– Может, прошвырнемся в город? – предложил Дик. – На пару пирожков у меня хватит. Пошли, а?

Культяпа помотал головой.

– А ты вроде хотел пойти…

– Нет, – перебил его Культяпа.

– А может, пойдем искупнемся?

– Давай, – согласился Культяпа.

Мальчики, разговаривая, пошли по улице.

– Как думаешь, – смогу я когда-нибудь играть в футбольной команде с моей уродской рукой? – спросил Культяпа.

– Еще как, – быстро ответил Дик. – Папа мне рассказывал про одного однорукого шкета, он играл в городской команде.

– Ну да, – сказал Культяпа.

– Ей-богу, правда, – сказал Дик.

Мальчики, весело переговариваясь, сели в трамвай, идущий к пляжу. День стоял ясный и теплый. Ласково светило солнце, его лучи золотили улицы и бросали теплые отсветы на темные фасады домов.

Перевод Н. Треневой

Нет на них управы!

В последние годы Том Сэмпсон доставлял Альберту, своему отцу, немало беспокойства.

– Я хочу поговорить с ним по душам, – сказал Альберт своей жене Эллен.

– А что, Том – мальчик как мальчик, – возразила жена. – Он честный. И никому не мешает.

– Да, как раз! – воскликнул Альберт. – Так уж он не мешает, когда со своими дружками раскатывает взад-вперед по улице на вонючих мотоциклах! Уж эти мне его патлатые дружки! Есть там один – выглядит так, будто месяц не мылся.

Жена только пожала плечами, продолжая возиться на кухне. А он все оттягивал очную ставку с сыном, вплоть до той субботы, когда он пришел домой после партии в гольф. Альберт Сэмпсон был одним из тех удачливых франтоватых дельцов на пятом десятке лет, чьи интересы почти целиком сосредоточились на гольф-клубе, где они проводили день-два в неделю.

Войдя в дом он увидел в гостиной Тома, сидевшего у телевизора. Тому исполнилось двадцать три года, он был рослый и улыбчивый и любил всяческие развлечения. Одет он был небрежно, но не по-домашнему.

Альберт Сэмпсон вошел в гостиную. Стоял теплый вечер, окна были распахнуты настежь, в соседнем доме гремел телевизионный голос, расхваливавший новую марку сигарет. Издалека, от идущего вдоль холмов шоссе, доносился беспрерывный гул машин, и от этих тревожных почему-то щемящих душу звуков некуда было деться. Альберт всегда удивлялся способности молодых не обращать на это внимания.

Альберт Сэмпсон поглядел на Тома, и на его гладко выбритом суховатом лице появилось выражение оскорбленного достоинства и гнева.

– Знаешь что, Том, если ты и твоя компания не прекратите гонять по улицам на мотоциклах, можешь искать себе другое жилье. Я не желаю, чтобы о нас судачили.

– А чего о нас судачить, – сказал Том.

– Много ты понимаешь, – сказал отец. – Ни черта ты не понимаешь, как и вся нынешняя молодежь.

Он пошел было к двери, но, что-то вспомнив, обернулся и метнул на Тома яростный взгляд.

– Не забудь, что я сказал!

– Не забуду, – ответил сын.

Выходя из гостиной, Альберт Сэмпсон думал о том, что ни этот отличный дом, ни великолепный участок не произвели никакого впечатления на Тома, старшего из трех его детей. K сожалению, Том подрастал в менее благополучные времена, он учился в ремесленной школе и получил специальность техника по моторам. Что ж, в этом нет ничего плохого. Альберт Сэмпсон и сам был техником, специалистом по радиоприемникам и телевизорам. Но его сын – простой рабочий и даже не помышляет устроиться получше, ведь такая глупость – отказаться от возможности купить гараж в конце Главной улицы. А он готов был дать ему на это деньги.

Торговое предприятие Альберта Сэмпсона – радиоприемники и телевизоры – процветало. Вскоре после того, как он вернулся из армии, отслужив свой срок на Среднем Востоке и в Новой Гвинее, Сэмпсон сделал вклад в банк и приобрел новый магазин в новом районе на окраине Мельбурна, откуда открывался вид на дальние холмы. В те времена там расстилались пустыри с кое-где протоптанными тропинками и несколько улочек. Теперь там не осталось ни клочка свободной земли. Главная улица, где находился его магазин, была оживленным торговым центром с магазином самообслуживания поблизости. Меньше чем в миле оттуда вырос поселок, где аккуратными рядами выстроились сотни оцементированных домов разного цвета – красновато-серые, светло-зеленые и просто серые.

Лучшие дома стояли на холме. Альберт Сэмпсон приобрел один из лучших, если не самый лучший дом в этом изысканном районе, который иногда называли «Новым Туреком». Дом был в псевдовикторианском стиле с красивым садом, который расхваливали обитатели других домов на этой улице. Это были люди солидные – известный строитель, химик, директор бисквитной фабрики и секретарь одной из правительственных канцелярий. Трое из них тоже были членами гольф-клуба.

Мысли о сыне не покидали Сэмпсона и утром. Он садился завтракать раньше всех, даже по воскресеньям. И прежде, чем отправиться в гольф-клуб, он любил почитать за столом вчерашнюю вечернюю газету «Геральд».

Жена вставала еще раньше. Она поливала цветы, потом ставила на плиту чайник и накрывала стол к завтраку.

– Я говорил с ним, Эллен, – сказал он.

– Да, он мне сказал.

– Вот как?

– Ничего дурного в этом нет, ведь правда? – сказала она.

Эллен была крупная, кроткая женщина; жизнь была к ней необычайно милостива. Для дочери мелкого портного из Футскрея все складывалось лучше, чем она могла вообразить. И она не понимала, почему тревожится ее муж, когда у него все так хорошо.

Дети стали сходиться в кухню, когда Альберт Сэмпсон доел яичницу с ветчиной и прочел почти всю газету. Первым пришел Джек, студент, изучавший в университете искусство и юридическое право. Ему недавно исполнилось двадцать лет; у него была реденькая бородка и прическа на неофлорентийский манер – челка на лбу и короткие завитки сзади.

Потом появилась Полин, любимица отца, студентка педагогического колледжа. И хотя она носила какие-то немыслимые ультрамодные платья, это не вызывало беспокойства у Альберта Сэмпсона, который, как бы оправдывая ее, говорил: «Девчонки – они все такие».

Вскоре пришел Том в полном снаряжении мотоциклиста – голубая парусиновая куртка, обтягивающие джинсы и кожаные сапоги на меху. На пустой стул он осторожно положил свой шлем, защитные очки и транзистор.

– Ты словно из какого-то фильма, – сказал Альберт Сэмпсон.

– Так теперь одеваются все мотоциклисты, – ответил Том.

– Дико одеваются, вот все, что я могу сказать, – заявил Альберт.

– Наши родители тоже считали, что мы одеты очень странно, – заметила Эллен Сэмпсон, стоявшая у плиты.

– Возможно, – сказал Альберт Сэмпсон, – но в наше время…

– Ох, перестань, – перебил его студент Джек.

– Да ешьте же, наконец, – сказала не отходя от плиты Эллен.

Альберт Сэмпсон опять уткнулся в газету, потом обратился к жене: – Помнишь, я тебе рассказывал про того юнца, что хотел открыть магазин радиоприемников и телевизоров почти рядом с моим? Так вот, я взял да купил этот дом.

Он засмеялся.

– Стало быть, зарезал конкурента, – сказал Джек. – Прямо скажем, высокий моральный кодекс.

– Ты набрался высоких идей в университете, – резко сказал Альберт Сэмпсон, – но это тебе не мешает защищать человека с довольно мерзким моральным кодексом. Нисколько не мешает, верно?

На этот раз вмешалась Полин.

– Не поддавайся на провокацию, папа, – сказала она.

– Не буду, – улыбнулся он дочери. «Какая красавица, – подумал он. – Свободно могла бы получить первый приз на конкурсе красоты».

– Ну что ж, пора в дорогу! – сказал Том, вставая, и взял со стула шлем, очки и транзистор.

Вся семья прислушалась к треску мотоцикла. У Тома был великолепный мотоцикл, делавший больше ста тридцати миль в час.

Надеюсь, с ним ничего не стрясется, – смягченно сказал отец. Он почему-то почувствовал прилив нежности к старшему сыну. Сейчас мотоциклисты стали для него более приемлемыми, чем студенты.

– Том достаточно благоразумен, – сказала мать.

– Чего нельзя сказать о студентах.

Новый дружок Полин, Питер Бэйли, тоже был студентом. Однажды вечером он заехал за ней. Густые космы волос падали на заросшее бородою лицо, на шее висели бусы.

Когда юная пара уехала, Альберт Сэмпсон сказал жене:

– Я думал, что навидался всего на свете, но такого странного существа, как этот Бэйли, я еще не видел.

– Да нет, он ничего, – сказала жена, – Хочет стать адвокатом, как его отец.

Юноша казался ей вполне подходящей партией для дочери, хотя он, быть может, об этом и не помышлял, во всяком случае сейчас. Почти все молодые люди уже женаты, подумала она.

На улице Питер Бэйли сказал Полин:

– Ну и тип твой старик. Он, должно быть, один из последних динозавров.

Она любила отца и тотчас же вступилась за него. Обида не прошла и после театра, и они снова стали ссориться. Потом, на студенческой вечеринке, Питер отошел от Полин, предоставив ей разговаривать с высоким папуасом, Джоном Мэйпуном, аспирантом медицинского факультета. Джону было двадцать четыре года. У него были черные густые волосы, большие темные глаза и ослепительной белизны зубы. Последний год он прожил в Мельбурне.

– Первый раз в жизни я попал в большой город, – сказал он.

Родился он на каучуковой плантации. Его отец собирал млечный сок из каучуконосных растений. В детстве Джон бродил по плантации, собирая самые яркие листья под оголенными деревьями с белесыми искривленными ветвями.

– К нам иногда приезжали дед с бабушкой, – сказал он. – Они принадлежали к полукочевому племени и жили примерно так, как в каменном веке.

В колледже Полин прослушала несколько лекций о Новой Гвинее. Ее зачаровала эта страна. Но почему он выбрал медицину?

– Я не хотел ходить в школу, когда был мальчишкой. Но меня отдали в школу общества миссионеров, и я был в восторге от всего, чему там учили. Так что учился я прилежно. Когда я кончил школу, мне дали возможность поступить в университет. Сначала из-за политики «белой» Австралии я поехал на Фиджи.

– У меня нет времени обсуждать расовую дискриминацию, – перебила Полин.

– В конце концов мне разрешили приехать сюда, – продолжал он.

Уходя с вечеринки, они условились встретиться еще раз. Он работал в больнице, и они стали встречаться в его выходные дни.

– Ты должен прийти к нам, – сказала она однажды. – В воскресенье ты свободен? Приходи к ленчу.

– В воскресенье? Приду.

На следующее утро перед уходом в колледж она сказала, что познакомилась с врачом-папуасом и пригласила его в воскресенье к ленчу.

– Ну что ж, хорошо, – сказала Эллен Сэмпсон.

В тот же день попозже Эллен сказала мужу:

– В воскресенье к ленчу придет дружок Полин.

– Тот театрал, – уточнил он.

– Нет, не он, – сказала Эллен. – Какой-то новый. Папуас. Он врач.

Альберт Сэмпсон помолчал. Во время войны он был в Папуа и в Новой Гвинее. Его дочь – и папуас! Папуас расхаживает по их улице… все представления Сэмпсона о темнокожих и его понятия о зле смешались воедино.

– Нет уж, к себе мы его не пустим, – заявил он.

– Но я сказала – пусть приходит, – возразила Эллен.

– Ну так я сам ей скажу. Вне дома пусть делает что хочет, но дома хозяин – я.

В тот же вечер за ужином он сказал:

– Послушай, Полин, я не желаю видеть у себя в доме этого типа.

Полин встрепенулась.

– Но почему, папа?

– Как я сказал – так и будет, – ответил отец, – Я не желаю объяснять, почему да отчего.

– Он такой славный, – сказала Полин. – Он врач.

– А мне дела нет, кто он такой, – сказал отец.

– Но, папа…

Полин умолкла, опустив полные слез глаза.

– Ну-ка не распускай нюни и будь благоразумной, – сказал отец. Единственное, что его смутило, – это слезы дочери.

– Подаешь молодежи прекрасный пример терпимости, – вмешался Джек.

Вот это и было нужно Альберту Сэмпсону, чтобы вновь обрести свою непреклонность.

– Хватит, я тебя уже послушался, – огрызнулся он.

– Не понимаю, чего ты злишься, папа, – вмешался Том. – Она же говорит, что он славный малый.

– Ты сам не лучше этих студентов, – сказал отец.

– Ну, так в воскресенье я не буду завтракать дома, – заявила Полин.

В комнате воцарилась такая тишина, что слышно было дыхание Альберта Сэмпсона. Затем хлопнула входная дверь.

Он взглянул на жену, но ничего не смог прочесть на ее лице. Ему стало не по себе, но все же он вызывающе поглядел на мальчиков. Покончив с ужином, они тотчас же встали из-за стола.

Потом Альберт Сэмпсон сидел рядом с женой перед телевизором, но никак не мог сосредоточиться на экране, и, надеясь прогнать ощущение неловкости, он повернулся к ней и спросил:

– Ты считаешь, что я погорячился?

– М-м… пожалуй, да… Времена ведь меняются.

Ему не хотелось продолжать разговор, и он не мог сосредоточиться на телевизионной драме, которая, очевидно, начала увлекать его жену. Он решил немного посидеть в саду. На небе светились редкие звезды, и над тишиной медленно плыла маленькая луна.

Он просидел в саду гораздо дольше, чем намеревался, небо заволокли облака, и уже не было видно ни звезд, ни луны. Он встал и пошел в дом.

– Нечего идти у них на поводу, – пробормотал or про себя, но никак не мог отделаться от внутренней тревоги и обрести всегдашнюю уверенность.

© Judah Waten, 1975

Перевод Н. Треневой