Текст книги "Современная австралийская новелла (сборник)"

Автор книги: Питер Кэри

Соавторы: Алан Маршалл,Джуда Уотен,Мэри Тейчен,Том Хангерфорд,Хэл Портер,Джон Моррисон,Дэл Стивенс,Джеффри Дин,Дональд Стюарт,Уильям Невил Скотт
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

– Кто? – спросила тетя Марта, с мерзкой ухмылкой глядя на фотографию. – Гляди, Долл. Гляди на эту красивенькую хмурую чудачку.

– Где ты это взял? – спросила мать.

– Нашел. Я ее нашел, – сказал я голосом, охрипшим от ненависти и лжи. – Я нашел ее в ящике стола. Где раньше лежали старые фотографии. Сегодня днем.

Помнишь, Долл? – спросила тетя Марта, допивая свое вино, – На вечере у Лолли Эдвардс? Черт возьми, я ни за что не стану кричать на всех углах, как давно это было. А ты была Золушкой. Помнишь, Долл? Покажи И-фану, какой я была душкой.

И пьяная женщина с помутневшими от алкоголя глазами растянула дряблые мускулы накрашенного рта и хрипло захохотала, и сердце мое разорвалось.

Перевод Н. Треневой

Питер Кауэн

Трактор

Она видела, как он вошел в ворота и направился к замысловато украшенному дому в стиле загородной виллы, который вместе с сараями, загонами для скота и узкой полосой посаженных деревьев казался ей до удивления неуместным на этом голом склоне. Но он и родители гордились домом, ценили его комфорт, его современность, и ее первые насмешливые замечания наткнулись на такое искреннее непонимание, что она никогда больше о доме не говорила.

Он остановился у края веранды, и она поняла по его лицу, что он рассержен и сердится все больше и больше, наверное, от сознания собственного бессилия.

– Что случилось? – спросила она.

– У Мэкки встали два больших трактора, те самые, которые нужны для расчистки. Кто-то подсыпал в бензин песку. Один они завели, теперь за его ремонт придется заплатить сотни три-четыре.

– Кто же мог это сделать? – спросила она таким тоном, будто заранее знала ответ и понимала бесполезность своих слов.

– Нам это известно.

– Он ни за что не подошел бы к сараям – от них два шага до дома.

– Он и не подходил. Тракторы стояли на нижнем пастбище. Откуда они хотели начинать расчистку.

– А теперь не начнут?

– Не начнут. Пока не починят трактор.

Ее взгляд был устремлен на далекую стену низкорослых зарослей, которая с наступлением вечера становилась все темнее и темнее.

– Только это ему и нужно.

– Ему нужно досадить нам любым способом. Мы пока не сделали ему ничего плохого.

– Вы собирались начать расчистку за дальним пастбищем, где кончаются владения Мэкки. Он там живет.

– Он там живет?

– Ты сказал, что он живет там, в зарослях.

– Он живет, где ему вздумается. И вытаскивает затычки из цистерн, чтобы овцы остались без воды, ломает изгороди, если взбредет в голову, открывает настежь ворота загонов…

– По-твоему, он делает это нарочно?

– А по-твоему, нет?

– Как это все-таки жестоко! – сказала она.

– То, что он делает?

– Нет. Ты думаешь только о том, что делает он.

– Ничего не скажешь, он заставил нас призадуматься.

– Расчищать тракторами, натянув между ними цепь, – продолжала она, – уничтожать все на своем пути: кенгуру, всех маленьких зверушек, которые живут в зарослях, все деревья…

Он смотрел на нее, стараясь понять, почему она все это говорит.

– Мы расчищаем землю, – сказал он. – Это верно.

– Расчищаете, – повторила она. – Повсюду только и делают сейчас, что расчищают землю.

– Я не понимаю, Энн, что ты хочешь этим сказать.

Она поднялась с кресла, которое стояло у самых ступенек.

– Может быть, ему хочется, чтобы где-нибудь остался хоть один нетронутый клочок земли.

– Знаешь, – сказал он, – ты, наверное, слишком увлеклась своими уроками биологии. Или начиталась всякой ерунды о том, что нельзя убивать этих чертовых кенгов, и теперь думаешь, что какой-то полоумный негодяй, который поднимает руку на нашу собственность, чуть ли не…

– Чуть ли не… что?

– Не знаю, – сказал он, почувствовав насмешку. – Может быть, лучше нас всех.

– Нет. Наверное, он просто другой.

– Ну и пусть другой.

– Что ты собираешься делать?

– Вызвать полицию, – ответил он. – Они не очень-то любят утруждать себя, но на этот раз мы их заставим. – Он посмотрел на нее, догадываясь, что она намеренно притворилась спокойной, услышав его слова. – Мы его выкурим, если не сможем изловить другим способом.

Она быстро взглянула на него, и на мгновение он испугался.

– Ты этого не сделаешь!

– На этот раз его чересчур занесло, – упрямо сказал он.

Длинная узкая гряда облаков над темнеющей полосой зарослей становилась все более отчетливой и яркой – багровой на фоне умирающего дня. Он не отрывал глаз от ее лица, теперь оно казалось невозмутимым и отрешенным, как будто они и не произносили всех этих слов. Она была маленькая, худощавая, ее простые платья почему-то всегда казались нарядными, а она сама – сосредоточенно-спокойной. Ее темные волосы были откинуты назад, а четко обрисованные брови слегка приподняты, что иногда придавало насмешливое выражение ее серьезному лицу и плотно сжатым губам.

– Кен, я лучше поеду.

– Старики хотели попить с тобой чаю.

– Сегодня воскресенье. Завтра мне с утра на работу. Я должна еще кое-что сделать.

– Знаешь, если ты из-за этого разговора… – сказал он.

– Нет. Я просто устала. И мне еще нужно подготовить задания.

– Ну что ж.

Пока они ехали, она разглядывала длинные тени, которые отбрасывали на дорогу и на пастбища редкие деревья с раскидистыми ветвями: днем из-за жары все вокруг казалось менее отчетливым, чем сейчас, при вечернем освещении. Ей хотелось как-то преодолеть возникшую между ними отчужденность, объяснить ему, почему она предпочла уехать и не слышать неизбежных разговоров о том, что случилось. Но если бы она призналась, что в такие минуты боится навсегда остаться для них чужой, боится, что разногласия, которые сейчас еще нетрудно сгладить, в конце концов воздвигнут между ними стену, – им обоим стало бы только тяжелее.

Внезапно он спросил:

– Тебя это тревожит, да?

Она знала, что он говорит о том же самом, как будто читает ее мысли.

– Да, – сказала она. – Иногда.

– Все будет хорошо, Энн. Ты привыкнешь.

– Ко многому я уже привыкла.

– Теперь здесь все по-другому. Мы сделали эту пыльную землю плодородной. Дела идут хороню. У нас все есть, ты сможешь жить, как в городе.

– Я знаю, Кен.

– Но все-таки сомневаешься.

Ей показалось, что он умышленно старается перевести разговор на практические затруднения в надежде, что тогда ему по крайней мере удастся что-то доказать, потому что перед лицом их настоящих трудностей он чувствовал себя растерянным и беспомощным. Она знала, что он проницательнее, чем кажется, но его упрямство было, наверное, сильнее его самого. И она невольно жалела его за это.

– Сомневаюсь. Мне нужно время. Я ведь… я не собиралась здесь жить. Для тебя здесь все выглядит по-другому.

Над густыми низкорослыми зарослями замаячили темные силуэты больших деревьев. Вдали показались городские крыши.

– А с этим делом мы, наверное, как-нибудь покончим на следующей неделе, – сказал он.

Она подумала, что он намеренно не придает значения тому, чего, возможно, не понимает, и потому предпочитает уклониться, сделать вид, что раз с каким-то делом покончено, то вопрос исчерпан. Для него, может быть, исчерпан. Но он так откровенно боялся ее потерять. Она быстро коснулась его руки.

Он остановил машину почти в самом конце Главной улицы, около дома, где она снимала комнату. Она видела, что перед клубом, дальше по улице, стояли машины и неторопливо прогуливались люди.

Воздух был недвижим, темная улица дышала таким жаром, что казалось, изнурительный летний зной не спадет никогда. Он закрыл дверцу машины и сказал:

– Я должен по дороге заехать на пастбище. Это недалеко.

Она не ответила, и он продолжал, будто хотел предупредить ее возражения:

– Мне нужно кое-что захватить со склада.

– Его не нашли?

– Нет. Полицейские говорят, что он ушел. Но мы знаем, что он здесь, в зарослях. Он водит их за нос. Они искали его с воскресенья, а сегодня бросили. Вполне понятно, можно пройти в трех футах от него и не заметить. Да и следов нет.

– Чтобы так ловко прятаться, он должен прекрасно знать здешние места.

– Да уж наверное.

– Больше того: он должен научиться понимать их.

– У него как будто хватает на это времени.

Она улыбнулась.

– А у вас?

– Не знаю, что ты хочешь этим сказать. По-твоему, мы здешних мест не понимаем?

– Понимаете, но иначе. Вы перекраиваете их, чтобы сделать понятными.

– Опять сначала. – Он хлопнул рукой по рулю. – Мы никогда не договоримся. Может, ты хочешь жить в зарослях вместе с ним?

Она вдруг засмеялась.

– Прости, Кен. А сколько времени он здесь живет? Кажется, это вполне безобидный вопрос.

– Он бродит тут лет десять. Я помню его, еще когда ходил в школу. Он сумасшедший.

– Все, кто с нами несогласны, сумасшедшие, – сказала она.

– Так или иначе, на этот раз мы от него избавимся. Мы установили дежурство около тракторов и следим за шалашом – мы нашли его шалаш.

– Шалаш?

– Шалаш из сучьев. – Он говорил с явной неохотой. – Очень ловко сделан. Вполне годится для жилья. Мы застали его врасплох, он бросил съестное и приемник.

– Это совсем на него не похоже – приемник.

– Приемник не работает. Может, он и раньше не работал. А может, просто батарейки сели. Это мы узнаем. Но у него, наверное, много таких шалашей в зарослях. Хорошо, если он вернется в этот.

Машина свернула в ворота и выехала на проселок, который шел вдоль изгороди. Он погасил фары и сбавил ход.

– Иначе услышит. Свет тем более заметит.

Внезапно они оказались рядом с темными, густыми зарослями, и она увидела силуэты тракторов – большие, зловещие, причудливо сплетенные тени. К машине подошли двое. Один начал что-то говорить, но увидел ее и запнулся.

– Он приходил, Кен. Взял еду. Мы проглядели его.

У них за плечами торчали ружья, и она вдруг рассмеялась. Они смотрели на нее с удивлением, но пока еще без вражды.

– Это… это так смешно, – с трудом проговорила она.

– Ничего смешного, – сказал Кен.

Она понимала, что рассердила их.

– Он от нас не уйдет, – сказал один – Дон Мэкки, как она разглядела. – На этот раз он от нас не уйдет.

Мужчины напоминали ей школьных мальчишек во время перерыва на ленч, когда они возятся на площадке для игр и вдруг Затевают спор, который не могут тут же разрешить кулаками. Даже голоса звучат похоже, подумала она. Может быть, все это не так серьезно. Но когда те двое взяли из рук Кена ящик и отошли от машины, она снова увидела ружья у них за плечами и испугалась сравнения, которое пришло ей в голову.

– Долго они будут чинить трактор? – спросила она.

– До конца недели.

Кен не скрывал раздражения.

Она понимала, что унизила его в глазах друзей. Когда машина тронулась, она придвинулась к нему, и он на секунду задержал взгляд на ее маленьком сосредоточенном лице, смутно белевшем в сумраке машины.

– Мы прочешем этот кусок зарослей на той неделе. Надеюсь, он попадет между тракторами, когда они-по-, тащат цепь, и делу конец.

– Он вооружен?

– Да. Вооружен. Он уже много лет сам добывает в зарослях, что ему нужно. И берет у других. Сейчас он, наверное, опасен.

– Интересно, почему он ведет такую жизнь? – сказала она в раздумье.

– Этого теперь никто не узнает.

– Надо соблюдать осторожность.

– Нас там соберется несколько человек, как-нибудь уследим за ним.

– Пока еще он никому не угрожал?

– Не угрожал. Но он пока не брался за такие дела, полиция тоже пока не связывалась с ним. Теперь-то понятно почему. Он обвел их вокруг пальца.

– А заодно и вас.

– Согласен. И нас.

– Извини, Кен, – сказала она. – Просто… просто мне хочется, чтобы ты дал ему возможность как-то существовать.

– И делать, что ему вздумается.

– в конце концов, он не сделал ничего особенного.

– Только сломал трактор.

– Он, наверное, ненавидит тракторы, – сказала она, как будто забыла о муже и пыталась вслух разобраться в собственных мыслях.

– Тем более мы не можем допустить, чтобы он здесь оставался.

– Это верно, что вы непременно должны расчистить этот участок?

– Да. Мы каждый год расчищаем какой-нибудь участок. И получаем за это скидку с налогов. А при таких налогах, как сейчас, нам без скидки не обойтись.

– Значит, тот, кто хочет, чтобы здесь хотя бы ненадолго все осталось по-прежнему, просто не имеет права на жизнь?

Он посмотрел на нее, озадаченный.

– Осталось по-прежнему?

Возможно, это было не совсем то, о чем она думала, но она не сумела найти более точные слова. Ей было не так легко сказать, не так легко объяснить, что ее тревожит. Она вдруг с гнетущей отчетливостью увидела серые, растекающиеся во все стороны пригороды, изрезанные черными линиями дорог, сбитые в кучу городские строения, бесконечную вереницу маленьких домиков, облепленных безвкусными украшениями, вроде того дома, который построили он и его родители на длинном пологом склоне, уничтожив ради этого почти все, что на нем росло. Будто он – мучительно стучало у нее в голове – ненавидит эту землю, которую она, как ни странно, успела полюбить за то недолгое время, что провела в этих местах. И может быть, еще хуже: он даже не понимает, что делает, – сам орудие более могучей силы. Ослепленный гордостью. Ей казалось, что она узнала что-то, о чем не может ему рассказать, и это отдалило их друг от друга.

– А мы обязательно должны все изменять? – спросила она щупавшим голосом. – Все уничтожать, чтобы снова и снова что-то выращивать, что-то изготовлять, гнаться за скидкой? Вы истребляете даже какие-то жалкие несколько акров леса, где животные и птицы…

– Животные и птицы… – подхватил он. – Нельзя остановить прогресс.

– Ответ, на который нечего ответить. – Они подъезжали к ферме, вдоль дороги замелькали раскидистые деревья. – Значит, мы все должны смириться.

Он притормозил, чтобы въехать в ворота, и при свете фар она увидела фасад дома, как будто они свернули на одну из улиц пригорода. Как только он выключил мотор, их оглушила тишина. Мгновение они сидели не шевелясь, потом его рука мягко опустилась на ее плечи, и он привлек ее к себе – движение, выражавшее потребность в защите, которую испытывали они оба вопреки разъединявшим их словам.

– Может быть, – начал он с расстановкой, – все дело в том, что ты сумасшедшая, оттого ты мне так и нужна. Ты… ты – другая…

– Знаешь, Кен… Боюсь, дело в том, что я правда тебя люблю и… наверное, ты тоже мне нужен.

– Но ты предпочла бы обойтись…

– Возможно, предпочла бы.

– Ну и неразбериха.

– Может быть, все еще образуется, – сказала она и засмеялась вместе с ним.

В доме на минуту приоткрылась дверь, и свет выплеснулся на крыльцо – кто-то выглянул посмотреть на машину.

Они условились провести субботу и воскресенье на ферме, и она ждала, что он заедет сразу после Завтрака. Ее маленький чемодан уже стоял на крыльце, но его все не было, и она вернулась в комнату. Рассерженная его опозданием, она нехотя достала краски и занялась таблицами растений, над которыми трудилась последнее время. Сначала она делала зарисовки местных цветов, их причудливых семян и листьев только для того, чтобы помочь ученикам, но постепенно увлеклась и теперь каждую свободную минуту занималась поисками новых экземпляров. Многие из них она сначала даже не могла определить. А сейчас надеялась, хотя никому об этом не говорила, что ей удастся издать свои таблицы, если она сумеет зарисовать все растения нескольких областей.

Около девяти утра она услышала, что он подъехал. Когда машина тронулась, он сказал:

– Повалено несколько изгородей там, где кончаются владения Хэдли. У нас на этой неделе было столько дел, что мы туда не добрались, и овцы ушли в заросли. Большинство удалось вернуть.

– Но не всех?

– Не всех.

– Жаль, – сказала она, как будто овцы ушли по ее вине.

– Он знает, что мы собираемся начать расчистку в тех местах, и старается напоследок досадить нам чем только может.

Ей не хотелось возражать, чтобы он не подумал, будто она намеренно ищет ссоры, но слова напрашивались сами собой, и она не могла их не произнести – слишком легко он избегал главного.

– Ты в этом уверен, Кен? Ты уверен, что он просто мстит вам? И ничего больше?

– Конечно, уверен. До сих пор у него это неплохо получалось.

– И все дело только в мести?

– А в чем же еще? Он знает, что не остановит нас.

– Наверное, да.

– Ну, значит, я прав.

– Нет… может быть, просто все мы должны что-то делать. Во имя того, во что верим.

Он покачал головой.

– Думай как хочешь. Я знаю одно: эту землю нужно использовать.

– Согласна, Кен.

– Нельзя, чтобы все только мечтали. – Он рассмеялся, будто решил, что не стоит больше сердиться. – Угораздило же меня связаться с такой вот мечтательницей. Может, все еще образуется, как ты говоришь. Ты будешь мечтать. Я буду работать.

Она улыбнулась и, скрестив руки на груди, погладила плечи.

– Ты думаешь, мы сможем переделать друг друга?

– Придется рискнуть.

– Ну что ж. По-моему, мы еще достаточно молоды для этого.

– Мне надо будет ненадолго уйти сегодня и завтра. Мы должны попридержать его. Пока у нас еще есть овцы.

Под вечер он ушел, и Энн осталась на кухне помогать его матери. Старая женщина вызывала у нее чувство симпатии своим спокойствием и какой-то особой проницательностью, и они прекрасно ладили, хотя иногда Энн возмущалась смирением, с каким мать Кена относилась к решениям и взглядам мужчин, как будто она больше не осмеливалась задавать им никаких вопросов или, думала Энн, вообще никогда ни о чем их не спрашивала.

Кен вернулся и остановился на веранде поговорить с отцом; она слышала, как старик в раздражении повысил голос, но разобрала только несколько слов. Она вышла из кухни, и мужчины замолчали. Когда она подошла к ним, Кен сказал:

– Мы нашли еще один шалаш. Тед и Дон нашли, только на этот раз они тут же свернули и обошли это место стороной. На таком расстоянии, чтобы он не догадался об их присутствии. В тот раз мы сваляли дурака.

– Где это?

– Шалаш новый. Возможно, он еще его не бросил. На том участке, где начинается дорога к Мэкки. Прямо против дамбы. Около полумили к северу через заросли.

– Вон где!

– Да. На нетронутой земле. Где мы собирались строиться, – он взглянул на нее, как будто ждал возражений, – когда поженились.

– Что же вы думаете делать?

– Я говорю, что надо вызвать полицию, – сказал отец.

– В прошлый раз полицейские его упустили. – На мгновение он встретился с ней взглядом. – Мы тоже. Это верно. Мы оказались не лучше. Из города наехали репортеры. Повсюду сновали фотографы. Как будто у нас здесь началось светопреставление.

– Такие вещи действительно случаются не часто, – сказала она. – Конечно, это событие.

– Они снова сделают из этого событие, если мы позволим. Но на этот раз все будет по-другому. До конца завтрашнего дня мы пальцем не шевельнем. Тогда он ничего не заподозрит, даже если заметит следы. В воскресенье вечером мы пропашем к северу от шалаша борозду и, если нам повезет с ветром, разложим огонь, чтобы выжечь весь кустарник до границы пастбища. У него, не останется другого выхода, как бежать через пастбище. Тогда мы сможем его изловить.

– Я думаю, это чересчур опасно, – сказал отец. – Вы спалите всю округу. Нельзя так делать.

– Мы все равно начинаем расчистку в этих местах.

– Нельзя устраивать такой пожар.

– Если мы попробуем подкрасться к шалашу, он наверняка услышит.

– Ничего, справитесь. Вас там достаточно.

– В зарослях он уйдет у нас из-под рук. Сколько нас ни будет. Сам знаешь. В зарослях за ним никто не уследит. На прошлой неделе полицейские привели собак. Следов они нашли больше чем нужно. А он гонял их взад и вперед как хотел. Нет, – добавил Кен, – поводил нас за нос – и хватит. Надеюсь, на этот раз мы с ним разделаемся.

Он повернулся к Энн – она неподвижно стояла рядом. Ей казалось, что он говорит слишком запальчиво, будто не до конца верит сам себе, и она подумала, что все не так просто, что он не знает, сумеют ли они осуществить этот план, и на самом деле еще не решил, стоит ли поджигать заросли. Может быть, если она и отец не будут настаивать, он с облегчением откажется от этой мысли. Она колебалась, и, прежде чем у нее хватило решимости открыть рот, он заговорил сам – наверное, чтобы не слышать того, что скажет она:

– Давай сейчас забудем об этом. После чая мы идем к Харрисам. У них сегодня праздник – день рождения Мэл.

Вечером собрались почти все, с кем она успела познакомиться. И все говорили об «отшельнике», как они его называли. Никто не сомневался, что его скоро поймают. Она прислушивалась к нелестным замечаниям по адресу полиции, которую, при всем ее могуществе, так легко дурачил этот человек, упорно скрывавшийся от всех и вся, и ей казалось, что тут они на его стороне. Кое-кто из более пожилых, с кем она заговаривала, утверждал, что видел его мельком много лет назад, когда он открыто брал еду на фермах. Другие говорили, что знают, как его зовут. Но чем дольше она находилась среди этих людей и прислушивалась к их разговорам, тем больше склонялась к мысли, что на самом деле он их совершенно не интересует. Они были уверены, что имеют право изгнать его, лишить крова, а в случае необходимости убить, точно так же как имеют право убить любое безрассудное, взбалмошное животное, например собаку динго или лисицу. Когда она пыталась разобраться в том, что они говорят, расспросить их, они смотрели на нее с удивлением, а иногда с подозрением, быть может раздумывая, годится ли такая учительница их детям. И она замечала, что их интерес к этой теме тут же иссякал, они предпочитали веселиться, как будто с отшельником уже было покончено. Под конец она поняла, что больше всего ее возмущает их безразличие, их вежливое Самоустранение, возмущает до такой степени, что она еле сдерживается, чтобы не наговорить им грубостей.

Они вернулись поздно, она переоделась и стояла у окна в своей комнате, не зажигая света. Молодая луна не могла совладать с густым Мраком, спустившимся на землю, и она не видела, где кончаются поля и начинаются заросли. Возмущение улеглось, ей стало тоскливо и страшно. Она пыталась увидеть мысленным взором человека, спящего темной ночью в жилище, которое они называли шалашом и которое ей представлялось чем-то вроде игрушечного домика, затерянного в густых зарослях. Но она не могла нарисовать себе его облик, ей только казалось, что воображение у него богаче, чем у его преследователей, и он восприимчивее их; наверное, с ним легко разговаривать и он понял бы, как она относится к его поступкам, к тому, за что его преследуют. И может быть, подумала она, он бы даже обрадовался, хоть ненадолго, что у него есть единомышленник. Она чувствовала себя предательницей, но не могла не думать о нем и вдруг с ужасом поняла, что будет вот так же стоять здесь у окна и смотреть, как огненные смерчи пожирают темные заросли, а этот человек, доведенный до последней степени унижения, будет метаться среди пламени. И хотя она не верила, что мужчины осуществят свой замысел, сейчас, в темноте, ей казалось, что злоба в конце концов вынудит их сделать то, чего так боится она и, наверное, они. А этого нельзя было допустить. Ее руки ощущали прохладу подоконника, слабые порывы ветра, залетавшего в окно, холодили кожу, она слышала, как ветер шумит в ветвях раскидистых деревьев позади дома.

В воскресенье днем Кен пошел договариваться с остальными. Его родители отдыхали, и она знала, что может уйти, не вызывая их вопросов: они привыкли, что она бродит вокруг фермы в поисках растений, которые ей нужно зарисовать. Она вышла из ворот позади дома и пошла через пастбища к проселочной дороге, которая вела в заросли и в лес. Из-за жары ей показалось, что это дальше, чем она думала.

Она шла вдоль изгороди, там, где начинался кустарник, надеясь, что он скроет ее в случае, если кто-то следит за дорогой. А если кто-нибудь встретится, она скажет, что ищет Кена. Впереди виднелась дамба – ровная красная насыпь с крутыми скатами, по одну сторону которой росло несколько чахлых деревьев, недвижимых на жаре.

У дамбы она передохнула. Развилка, где влево уходила дорога к Мэкки, осталась позади. Прямо перед ней далеко на север тянулись густые, нетронутые заросли, и ей вдруг не захотелось идти к изгороди в дальнем конце дамбы.

Она пригнула проволоку и перелезла на другую сторону. Сначала она пробиралась сквозь кусты, отыскивая между ними маленькие, почти незаметные просветы. Только через некоторое время, когда дамба и деревья скрылись из виду, ей пришло в голову, что таким способом невозможно Двигаться в одном направлении. Она не представляла себе, сколько прошла, и продолжала идти до тех пор, пока не решила, что одолела не меньше полумили, но едва она остановилась, как отчетливо поняла, что заблудилась.

Тонкие, торчавшие во все стороны веточки кустов с жесткими удлиненными листьями сплетались наверху в округлые зонтики. Они тянулись бесконечной однообразной чередой, высоко поднимая головы, и стояли так близко друг к другу, что не давали сделать ни шага. Она оглядывалась по сторонам и не могла понять, как ей удалось проделать такой путь. Заросли онемели от жары. По красноватой земле, по тонким стебелькам ползали муравьи, и грязно-серые холмики муравейников не раз заставляли ее делать крюк. Она смотрела под ноги, на жесткие ломкие прутья и опавшие листья – некоторые уже были склеены муравьями. Ей стало не по себе, и она снова пошла.

Справа, невдалеке от нее, над кустами возвышался островок редкого леса, и, хотя ей вряд ли стоило идти в эту сторону, она решила добраться до деревьев. Их кроны казались издали увеличенными копиями серых зонтов кустарника, обступившего ее со всех сторон насколько хватал глаз.

Под деревьями земля была плотно устлана корой и листьями. Она стояла на лоскутке тени и уговаривала себя, что не могла уйти далеко, что если постарается, то наверняка найдет дорогу назад. И в тиши зарослей она снова, как накануне вечером, подумала о человеке, которого пришла предупредить. Вчера ей казалось, что, если у нее будет возможность объяснить ему, он все поймет и, наверное, согласится уйти. Она не сомневалась, что они найдут общий язык, что к этим зарослям они, во всяком случае, относятся одинаково. И что ее слова будут услышаны. Сейчас, в раскаленной тишине, это были пустые мечты, не имевшие никакого отношения к действительности. Она жалела, что все это затеяла. Вот здесь он провел десять лет! Это не поддавалось ее разумению. Она почувствовала острую боль обиды и готова была заплакать, как ребенок.

Ей пришло в голову, что если она залезет на дерево, то сможет сориентироваться. Но на глянцевитых стволах не было ни сучка, и при второй попытке она упала и подвернула ногу. Она вцепилась в дерево, ей было страшно наступить на ногу, и она боролась со своим страхом, как будто надеялась усилием воли превозмочь боль, которая грозила ей пленом.

Она ничего не заметила и не услышала и все-таки подняла голову и слегка повернулась, не отрывая рук от гладкого ствола. Он стоял у самой опушки. Возможно, он все время был там. Или его привлек звук ее шагов.

– Я… я не видела вас, – дрожащим голосом сказала она.

Выражение его лица ничего ей не говорило. Его седые волосы были коротко острижены, вернее, обкромсаны и прилипли к голове потными прядями. Это слегка удивило ее, наверное, потому, что она представляла его иным. Он был очень худ, как будто солнце сожгло дотла всю лишнюю плоть на его костях, и его руки стали похожи на узловатые черные палки. У него было ружье, и она вдруг испугалась, что он убьет ее, если она не отгородится от него какими угодно словами, пока он еще не решил, что настиг одного из своих преследователей.

– Я пришла предупредить вас, – торопливо заговорила она, – они нашли ваш шалаш… они хотят сегодня загнать вас на пастбище…

Это было совсем не то, что она собиралась ему сказать. Его глаза оставались непроницаемыми. Они были очень темные, какие-то сверлящие, и она вдруг подумала, что они похожи на глаза животных или птиц своей настороженностью, особым умением различать и опознавать, которым она не обладала. Щетина давно не бритой бороды белела на его темном от загара лице.

– Я… если бы вы только согласились уйти, – сказала она. – Они хотят, чтобы вы ушли, больше ничего, они не понимают…

Ее слова умерли от жары и тишины. Она видела, как по его лицу ползают мухи.

– Я хотела помочь вам, – продолжала она, презирая себя за то, что ей так страшно.

Только пальцы, сжимавшие ружье, чуть шевельнулись. Его неподвижность невозможно было вынести. Вдруг она зарыдала – громко, безобразно, давясь слезами, закрывая руками лицо.

Он слегка попятился. В этом движении была какая-то не свойственная людям плавность, и она вспомнила аборигенов, которых видела однажды на севере, совсем не похожих на тех, которые переселились в город и стали такими же неуклюжими, как она. Человек двигался со странной неотвратимостью, как крадутся животные или колеблются от ветра тонкоствольные деревья в редком лесу. Она не видела, когда он ушел. Она смотрела на деревья, около которых он только что стоял, и плакала.

В конце дня до нее долетели звуки выстрелов, глухие и неправдоподобные, тут же растаявшие в тишине. Она пошла туда, откуда они доносились, и довольно скоро, совершенно этого не ожидая, оказалась на дороге, которая вела к дому Мэкки. Пройдя еще немного, она услышала голоса и закричала. Несколько человек вышли из зарослей на дорогу. Она бросилась к ним, но тут же остановилась. Немного дальше на дороге она увидела «Лендровер» и рядом полицейского.

– Мы хватились тебя, – сказал Кен, – обыскали все кругом… Тед нашел то место, где ты перелезла через изгородь, – и все…

– Эти выстрелы… я слышала их…

– Мы искали тебя. Его никто не видел. Он пытался обойти нас, а потом выстрелил в Дона… Нам тоже пришлось стрелять.

Она ничего не сказала, и он добавил:

– Нам пришлось это сделать, Энн. Мы послали за полицией. А где ты была? Как ты здесь очутилась?

Она не знала, что сказать ему.

– Наверное, искала тебя, – ответила она.

К ним подъехал «лендровер», и водитель открыл дверцу. Они возвращались назад по иссушенной, разбитой дороге, до которой уже дотянулись зыбкие тени сломанных кустов.

Перевод Ю. Родман