Текст книги "Кубинский кризис. Хроника подводной войны"

Автор книги: Питер Хутхаузен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

На «Блэнди» имелись расписание вахт и постов, расписание на случай противолодочной операций, расписание на пополнение запасов, расписание на случай оставления корабля, расписание для действия досмотровых групп, расписание по уборке корабля, праздничное расписание, а теперь еще и расписание действий при подсчете ракет. Проект последнего расписания был подготовлен старпомом, а офицеры дивизионов откорректировали его применительно к обязанностям своих подчиненных. В результате получилось удачное сочетание недавнего теоретического обучения в колледжах младших офицеров, приправленное мудростью начальников, практическим опытом петти-офицеров и правильными действиями и преданностью матросов и машинистов.

Все было возможным, и не было чересчур сложных задач для этой системы, которая эволюционировала много столетий, в течение которых жила эта морская традиция. Каким же образом, спросит любопытный, дела на флоте могут иногда быть донельзя запутанными?

В ходе подготовительных мероприятий к выполнению новой задачи, всего лишь в нескольких сотнях миль к северо-востоку от Гаваны, в океане, в самый разгар международного кризиса, благодаря неустанным трудам старпома на корабле откопали человека, который говорил по-русски. Этим лингвистом оказался натурализованный гражданин США по имени Вальтер Дубицкий; он был родом из Чехословакии и его родным языком был чешский, кроме того, он немного говорил по-украински и еще немного по-русски. Дубицкий представлял из себя образец классического моряка, имел звание петти-офицера второго класса и являлся машинистом из ремонтного дивизиона, который десятилетиями обслуживал эсминцы в Ньюпорте. Он был хорошо известен в эскадре и в Ньюпорте как легендарный американский матрос, хоть и бывший немного старше большинства своих сослуживцев, но всегда безукоризненно выглядевший в морской форме. Во время увольнений он слонялся по родному порту вместе со старшиной-рулевым Эмери, причем каждый цеплял на одно ухо золотую серьгу, а временами они носили на своих плечах и длиннохвостого попугая. Оба были отличными петти-офицерами, никогда не попадали в серьезные передряги, но все время ходили по узенькой дорожке, отделявшей порядок и дисциплину от «капитанской мачты». Дубицкому несколько раз присваивалось звание петти-офицера первого класса, но ему никак не удавалось удержаться в этом звании: однажды его арестовали вместе с Эмери за то, что в состоянии интоксикации они «катались» верхом на палке, изображавшей лошадь, по центру Теймз-стрит в Ньюпорте; в другой раз он «позаимствовал» такси для доставки на корабль заболевшего друга и был снова арестован. Дубицкий не был так густо покрыт татуировками, как Эмери, у которого они занимали большую часть не закрытого одеждой тела, включая сделанное на затылке изображение глаза. У сидящего на стуле у стойки бара (он там частенько пропадал) и коротко стриженного (он всегда носил короткую прическу) Эмери этот «глаз» смотрелся выглядывающим из затылка. В общем, эта парочка была классическими морскими волками.

В качестве помощника офицера-связиста я работал, согласно инструкции, с Биллом Морганом и отвечал за подготовку сообщений, которые семафором посылались на русские суда и предписывали им нужные курс и скорость. Я готовил сообщения на простеньком английском языке, затем петти-офицер Дубицкий, который работал в паре со мной, переводил их на русский. Процесс, казалось, шел хорошо, только вот в концовке каждого сообщения Дубицкому всегда требовалось много дополнительных слов, чтобы, как он заявлял, сообщение звучало на хорошем и доступном русском языке. Объяснив, что эти слова-вставки нужны для «подчеркивания» смысла, Дубицкий, однако, не смог перевести мне ни одного из своих дополнительных слов, что породило у меня определенные подозрения относительно его переводческих способностей. Гораздо позднее, когда я изучал русский язык, то узнал, что обычно в русском языке требуется меньше слов для передачи полноты мысли, нежели в менее точном английском языке. Тем не менее я доверял Дубицкому, а старпом все подгонял и подгонял нас. Много лет спустя, просматривая сохранившиеся у меня записи текстов переданных нами сообщений, я обнаружил, что Дубицкий использовал самые грязные ругательства, которые только можно найти в русском языке (а русский язык очень богат на ругательства), давая советским судам указания во время нашей деятельности во время кубинского кризиса.

Мы двигались вперед на встречу с торговым судном, перевозящим ракеты, и отрабатывали свои действия по новому расписанию. Поскольку старпом вдруг назначил меня внештатным дежурным офицером разведки корабля, то я стал отвечать за доставку нового фотографа вверх, на мачту, на высоту восемьдесят футов, где он должен будет делать снимки, когда мы будем идти борт о борт с советским торговым судном. Мы планировали сфотографировать каждую из ракет – после того как ее раскроют – и потом как можно скорее передавать пленку и соответствующее разведывательное донесение вертолетом на авианосец для последующей отправки в штаб Атлантического флота.

После долгого шестичасового преследования «Блэнди» с кормы подошел к «Дивногорску» и передал ему семафором международной азбуки Морзе на английском и русском языках требуемые фразы из нового боевого приказа.

– Пожалуйста, примите истинный курс ноль шесть ноль градусов и скорость двенадцать узлов и начните расчехлять свои ракеты для проверки, согласно договоренности между нашими двумя странами.

Свежеиспеченная группа фоторазведки, состоявшая из напуганного фотографа и меня, вскарабкалась наверх по прочным стальным ступенькам, приваренным к мачте; за моими плечами болтался самодельный рюкзак, в который поместились большая фотокамера, объективы, фотопленка и телефон. Волнение моря было небольшим и высота волн не превышала двух-трех футов, однако на высоте восьмидесяти футов все это многократно усиливалось, так что мне пришлось приложить максимум усилий и упорства для того, чтобы, держась за ступеньки мачты, тащить наверх фотооборудование и подбадривать нерешительного фотографа. Мы закрепили страховочные пояса за мачту, потом я натянул наушники телефона и стал осматриваться. Нам повезло с погодой, поскольку мы были всего в какой-то сотне миль от Гаваны, и ветер, хоть и сильный на такой высоте, оказался теплым.

«Дивногорск» выполнил наше распоряжение, переданное семафором, и медленно занял указанные курс и скорость. Потом случилась небольшая задержка, это произошло тогда, когда наши связисты несколько раз передавали указание расчехлить переднюю ракету по левому борту. (На главной палубе корабля находилось четыре ракеты, закрытые брезентом, а на верхних палубах толпилось около пятисот советских солдат, одетых в защитную форму; упершись в поручни, они наблюдали, как мы дюйм за дюймом подходим ближе.) Русские начали неторопливо выполнять наше указание, а я, спокойно сидевший на мачте, заметил, к своему ужасу, что фотограф явно ужасно страдает от головокружения и начинает зеленеть. Неожиданно он показал мне жестами, что его вот-вот стошнит. Неспособный чем-либо помочь ему из-за сильной продольной и поперечной качки, я беспомощно наблюдал, как он буквально выбросил свой завтрак на ветер. Поскольку бедолагу-моряка стошнило несколько раз подряд, я с тревогой подумал, что если события не пойдут быстрее, то он вскоре ослабнет настолько, что не сможет держать в руках фотокамеру.

Находившиеся на верхних палубах судна советские солдаты неторопливо спустились в трюмы, а рабочая команда в составе пяти матросов и здоровяка-боцмана стала расчехлять первую ракету. Я помогал держать корабль в нужном положении, прося по телефону вахту на мостике снизить или увеличить скорость, и поддерживал фотографа в рабочем состоянии. Съев несколько сухих крекеров и апельсин, принесенные мной из кают-компании, фотограф сумел остановить рвоту. Позднее, во время второго захода для фотографирования той же ракеты, я передал ему и несколько таблеток от морской болезни, но они тоже вскоре выскочили из него. Тем не менее мы повторяли процедуру захода до тех пор, пока не получили подробные фотографии каждой расчехленной ракеты; потом, вместе с совсем обессилевшим фотографом, мы спустились с мачты во время большого перерыва, вызванного выяснением некоторых проблем, возникших у нас с русскими.

Весь тот продолжительный период нахождения рядом с «Дивногорском» коммодор Моррисон постоянно был на связи с командующим АПУГ, который находился на борту «Эссекса».

Находясь на мачте вместе с фотографом, я удивлялся долгим перерывам между моментом открытия русскими одной из ракет на палубе и получением нами приказа начать ее фотографирование. Проблема же заключалась в наличии резиновой упаковки, которой была плотно обернута каждая из ракет, резина, как предположили мы, защищала ракеты от воздействия погодных условий. После того как «Блэнди» семафором передавал сухогрузу грязные команды Дубицкого на русском языке на расчехление ракет, рабочая команда русского судна подходила к ракете и поднимала внешнее покрытие, сделанное из брезента, и отступала назад, позволяя нам рассмотреть ракету и сделать снимок. Однако коммандеру Келли этого было мало.

– Откуда, черт побери, мы можем знать, коммодор, что в этой упаковке ракеты, а не какие-нибудь гигантские сосиски?

– Эд, нам сказали, чтобы мы велели им только раскрыть ракеты. По-твоему, что там внутри?

– По-моему, нам следует отправить группу Вестермана полностью вскрыть упаковку, а фотографу потом снять все это с близкого расстояния. Как еще, черт побери, нам быть уверенными?

Настойчивость Келли вызвала большой фурор на борту авианосца, и адмирал то и дело повторял свой вопрос:

– Вы можете утверждать, что это ракеты?

– Конечно же, коммодор, я не могу утверждать, что это ракеты – до тех пор, пока Вестерман не поднимется на судно и не пощупает их. – Ответ Келли только обострял ситуацию.

В конце концов коммодор Моррисон дал командующему ударной группы на «Эссекс» точно такой же ответ, переданный в длинном семафорном сообщении. Потом последовала необычайно долгая заминка, и я продолжал оставаться на мачте вместе со страдающим морской болезнью фотографом. Коммодор собрал свой штаб для обсуждения этого вопроса, а вахтенный офицер увел эсминец на безопасную дистанцию – около ста футов (около 30 м. – Прим. перев.) – от «Дивногорска»; тем временем старпом спорил с «непробиваемым» Джексоном по поводу того, как лучше накормить экипаж, несущий продолжительную службу по якобы «особой морской задаче по приемке топлива». На самом же деле никакой приемки топлива мы не производили, да и подобной задачи не могло быть ни в одном из флотских наставлений, поэтому Джексон непреклонно настаивал на том, что надо ждать, когда все это закончится, а уж потом он накормит всех и каждого. Однако старпом, оказавшийся в плену традиционной заботы о благополучии экипажа любой ценой, упорствовал, а мы к тому времени уже два часа были борт о борт с упрямыми русскими и, похоже, оставались бы в таком положении неопределенно долгое время.

В конце концов проблема прошла по всем инстанциям и дошла до ГК Атлантического флота в Норфолке, министра обороны и Белого дома. Под вопросом был факт выполнения русскими недавнего соглашения, разрешающего американским кораблям производить проверку, подтверждающую, что русские на самом деле вывозят с Кубы свои ракеты. Упорство коммандера Келли, требовавшего, чтобы русские сняли с ракет резиновую упаковку, оказалось для соглашения костью в горле. Борт о борт с советскими судами были и другие американские эсминцы, производившие проверку и фотографировавшие ракеты в такой же резиновой упаковке, но только коммандер Келли потребовал, чтобы русские показали оружие без упаковки.

В конце концов Келли подготовил телеграмму, в которой сжато изложил проблему. С тех пор ее много раз цитировали в публикациях по кубинскому ракетному кризису как пример вопросов, которые не были решены. Келли так описал ракеты, которые мы видели, находясь борт о борт с «Дивногорском»:

«Около шестидесяти футов в длину и четыре фута в диаметром. Напоминает ракету без пристыкованного носового конуса. Имеется сходство с несекретными фотографиями БРСД (баллистических ракет средней дальности). Малый брезент снят. Обтягивающая корпус и подогнанная по нему ткань не снята. Заметны четыре коротких стабилизирующие руля, выполненных по аэродинамической схеме „утка“. Заметен выступ кабелепровода… несмотря на то что внешнее покрытие убрано и очертания объектов сходны с БРСД, тот факт, что объекты остаются прикрытыми обтягивающей тканью, делает положительную идентификацию объектов как ракета проблематичной».

Командующий противолодочной группой «Браво»

Сообщение передано в 0913 по Гринвичу 4 ноября 1962 г.

Это сообщение было передано в адрес командующего Атлантическим флотом с борта авианосца ВМС США «Эссекс», на котором располагался командующий АПУГ «Браво», хотя оригинал сообщения был написан коммандером Эдом Келли.

Проблема в конце концов была озвучена 11 ноября в Пентагоне перед журналистами, которым заместитель министра обороны Розуэлл Джилпатрик заявил:

– Советы объявили, что там сорок две (ракеты), и мы насчитали сорок две вывозимые ракеты… Но до тех пор, пока мы не проведем проверку непосредственно на острове Куба, мы не можем быть уверены в том, что сорок две ракеты являются максимальным количеством ракет, доставленных Советами на Кубу [14]14
  Газета «Вашингтон стар», 12.11.1962 г., стр. 1.


[Закрыть].

Тем временем я продолжал находиться на мачте, а Стиву Джексону было приказано организовать питание по боевому расписанию, т. е. кормить команду на постах. Мы все, т. е. те, кого не было на мачте, ели сэндвичи с копченой колбасой и пили кофе. В конце концов меня на время отозвали с мачты вниз, и «непробиваемый» дал мне пару сэндвичей, которые мне посчастливилось самому съесть на высоте восемьдесят футов на площадке обслуживания РЛС «SPS-6», поскольку не было сомнений в том, что страдающий морской болезнью фотограф может принять в себя что-то еще помимо тех нескольких крекеров и апельсина, которые он уже проглотил.

Это была первая из нескольких встреча «Блэнди» с советскими торговыми судами, и возможно, одна из самых впечатляющих. Потом нас послали проверять второе судно, которое называлось «Физик Курчатов». На этот раз нам показалось, что мы знаем, что и как делать, однако в жизни никогда не происходит так, как запланировано. Вместе с Гэри Лaджером я нес вахту на мостике с восьми до двенадцати часов. Предыдущий день был напряженным и полным приключений, а эта вахта поначалу была спокойной.

Мы заметили «Физика Курчатова», который шел на северо-восток со скоростью двадцать узлов. Мы долго догоняли его, и наконец на следующее утро, с первыми лучами солнца, приблизились к нему и во второй раз за последнее время передали сигнал:

– Ваше правительство согласилось открыть ракеты. Пожалуйста, сделайте это, начав с правого борта, с ракеты номер один.

Мы опять выполняли процедуру подхода к торговому судну. На этот раз волна шла с севера, и был приличный ветер. После того как мы подошли к судну на дистанцию, на которой мы обычно производим дозаправку, я встал на указатель «Марк 56», балансируя на четвертой палубе над ходовой рубкой, и ожидал команды подниматься на мачту.

Стоя там и наблюдая за советским судном, к которому наш эсминец подошел примерно на пятьдесят футов, я заметил, что главная палуба советского торгового судна полна солдат, на которых были брюки защитного цвета и тельняшки. Солдаты стояли, глядя на нас, точь-в-точь, как и наш экипаж глазел на них – по крайней мере, те из нас, кто не был занят на постах. Мы бросили линь, чтобы измерить дистанцию, и русские поняли этот маневр, действуя так, словно раньше они этим уже занимались. Пока мы изо всех сил старались занять надлежащую позицию относительно русского судна и передать указания расчехлить ракеты, дверь в надстройке «Курчатова» распахнулась, и из нее появилась женщина, сделавшая шаг через комингс двери. Явно застигнутая врасплох видом американского военного корабля на такой близкой дистанции, она замерла от неожиданности. Внезапно налетевший порыв ветра задрал ее желтую юбку вверх, обволакивая голову и обнажая миниатюрные лодыжки и пару красивых ног. Когда бедняга стала тянуть юбку вниз, чтобы прикрыться, «Блэнди» взорвался громким ревом и аплодисментами. Русские, увидев реакцию американцев, тоже стали громко аплодировать. Чем же мы здесь на самом деле занимаемся, подумал я в тот момент, и весь страх перед другой стороной, казалось, пропал. Во многом те люди были похожи на нас.

Кетов ускользает на «Б-4»

2 ноября 1962 г.

Капитан 2 ранга Рюрик Кетов

ПЛ «Б-4»

100 миль к югу от Кингстона, Ямайка

Когда «Б-4» Рюрика Кетова пересекала параллель 20 градусов северной широты и проходила Наветренным проходом, погода начала улучшаться. Волны затихли, и поверхность моря стала похожей на стекло; в ночные часы, когда лодка всплывала для зарядки батарей, подводники видели чудное море. Механики Кетова сумели улучшить герметизацию протекавшего люка, что дало лодке возможность погружаться на глубину 80–90 метров – серьезное достижение в схватке с рыскавшими повсюду американскими противолодочными самолетами.

«Б-4» прошла Наветренный проход 20 октября, и, к большому облегчению Кетова, ей оставалось менее суток хода до Мариэля. Затем последовал приказ прекратить переход, он здорово расстроил Кетова, да и весь экипаж чувствовал досаду, Позже выяснилось, что из четырех лодок бригады на переходе они оказались самыми быстрыми. В тот день они шли под РДП, выдвинув антенну для приема плановой послеобеденной передачи. Закончив прием, удрученный Пронин с телетайпной лентой подошел к Кетову, который находился в центральном командном.

– Товарищ командир, вы не поверите, – и передал телеграмму Кетову, который быстро ее прочел.

Текст телеграммы гласил: «Прекратить переход в пункт назначения, повторяю, прекратить переход и выйти в район (координаты указывались). Приступить к боевому патрулированию. Обеспечить скрытность присутствия».

– Товарищ командир, что творится, о чем мы не знаем?

Кетов взглянул на Пронина и искренне пожалел, что не может ответить на вопрос. Они находятся здесь, прямо на заднем дворе противника, и не знают, что вокруг происходит.

– Я знаю не больше вашего и полагаю, что какие-то обстоятельства вызвали приостановку действия операции «Кама».

Пронин посмотрел на командира, и вдруг ему захотелось признаться, что он прослушивал запрещенные радиостанции. Серьезное противостояние в этом районе набирало силу, а они знали только то, что им удавалось выудить из эфира. Хотя «Б-4» не пропустила ни одной циркулярной передачи по флоту, о тактической обстановке в Карибском море они знали прискорбно мало. Это преступление, думал Кетов, продолжать движение на юг, туда, где, как они позднее узнали, был водоворот деятельности кораблей противника. Передачи из Москвы обычно производились дважды в сутки, но в них давались только новости по стране – как здорово идет уборка урожая в СССР, как умело партия решает все международные проблемы. Кетов, как и другие командиры лодок бригады, разрешил радиооператорам прослушивать американские программы, из которых они и узнали об американской блокаде 22 октября.

Выяснив, что море у них над головой буквально кишит американскими военными кораблями, Кетов изменил маршрут перехода, приняв совместное с командиром бригады Агафоновым решение идти на юг и обогнуть юго-восточную оконечность Кубы, избегнув тем самым контакта с ордами надводных кораблей. Когда потребовала обстановка, они взяли курс на север, в район патрулирования, назначенный «Б-4». Поскольку от них по-прежнему требовали оставаться незамеченными, они проследовали в район патрулирования, спокойно пройдя проход острова Теркс, который, в силу своей узкости, по-видимому, не принимался американцами в расчет в их планах борьбы с подводными лодками. «Б-4» кралась вдоль побережья Кубы, и ночью, двигаясь под РДП, они ясно видели огни на кубинском побережье. Так они и шли, на малой скорости, с выглядывающей из воды рубкой, вентилируя внутренние помещения лодки и заряжая батареи. Кетов наблюдал береговые огоньки, вдыхал запах древесного угля и сладкий аромат горящих полей сахарного тростника. Им было невыносимо тяжело находиться так близко у цели и в последний момент быть повернутыми назад, ведь они так надеялись, что им придется базироваться в этой прекрасной тропической стране. У Кетова было такое ощущение, словно он выиграл роскошный приз только для того, чтобы его отобрали в самый последний момент.

– Самолет, три румба по правому борту, приближается быстро! – хрипло прошептал сигнальщик.

– Срочное погружение! Очистить мостик! – Кетов бросил последний беглый взгляд на берег и поспешил вниз, громыхнув крышкой люка. Так началась растянувшаяся надолго игра в прятки, от которой, как признавался позже Кетов, его нервная система так и не пришла в порядок.

2 ноября самолет «Трэкер» «S2F», взлетевший с авианосца ВМС США «Индепенденс», имел короткий радиолокационный контакт с устройством РДП лодки «Б-4» Кетова. Авианосец входил в состав 135-й ударной группы (авианосная ударная группа вторжения), которая находилась южнее Кубы и строго восточнее Ямайки. Американцы присвоили этому радиолокационному контакту номер «С 21», потом они получили надежный радиолокационный контакт с лодкой с помощью вертолета, и самолет «Трэкер» также подтвердил контакт своим детектором магнитной аномалии. Командующий ударной группы благоразумно отвел свои корабли в район с меньшими глубинами моря, где лодке было труднее скрыться.

Был разгар дня, но то, что услышали операторы Кетова в американских новостях, было настолько плохим, что они, невзирая на то, день сейчас или ночь, решили, что им необходимо принять передачу из Москвы, и поэтому они поднялись ближе к поверхности; именно тогда у Кетова и произошла серьезная стычка с командиром бригады Агафоновым, находившимся у них на борту. Агафонов начинал все больше нервничать в ожидании новых приказов из Москвы.

Из радиообмена американцев Кетов знал, что над ними в воздухе висит противолодочный самолет, сама лодка была на глубине двадцать метров; время приема очередной передачи из Москвы приближалось. На данном этапе получение новых приказов было жизненно важным делом, а их предыдущие попытки принять приказы оказались неудачными, потому что антенну СДВ где-то замыкало на корпус, и они не могли ничего принять. Агафонов хотел немедленно всплыть, так, чтобы рубка выглядывала из воды, и полностью выдвинуть коротковолновую антенну, чтобы одновременно с приемом передачи на сверхдлинных волнах, которые в этих широтах не всегда проходили, вести прием и на коротких волнах. Кетов предлагал воздержаться от всплытия. Не хватало еще, думал он, чтобы нас визуально засек «Нептун» «P2V» – он был уверен, что самолет болтается где-то рядом. На лодке слышали, как с самолета сбросили гидролокационные буйки, потом раздались взрывы зарядов «Джули», которые запускали буйки в работу по определению направления на лодку. Кетов был уверен, что надежного контакта с лодкой у американцев нет и они вот-вот подгонят в этот район надводный корабль – какой-нибудь из многочисленных эсминцев, действовавших вместе с авианосцем «Индепенденс». Кетов, однако, видел и другое – Агафонов нервничал все сильнее и сильнее, предполагая, что им должны передать какие-то новые и чрезвычайно важные приказы. Кетов по этому поводу был менее оптимистичен, потому что они находились в море вот уже больше четырех недель, совершая этот поход, и за это время получили минимум указаний, не считая короткого распоряжения, которым отменялся переход в Мариэль и назначался новый район патрулирования – небольшой круг радиусом двадцать пять миль. В границах нового района патрулирования действовать будет непросто, и они недоумевали, почему им назначили такой тесный район.

Поскольку командир бригады Агафонов был начальником, то, естественно, Кетов был обязан подчиняться его приказам – до тех пор, пока, по его мнению, то есть мнению командира лодки, они не идут во вред управлению лодкой. На «Б-4» Агафонов был относительно новым человеком в сравнении с Кетовым и большинством его офицеров, которые вводили лодку в боевой состав флота и досконально знали ее особенности. Когда Агафонов решил всплывать для приема радиопередачи, Кетов решительно запротестовал.

– Всплываем, – приказал Агафонов.

– Товарищ командир бригады, я уверен, что поблизости от нас самолет, и он нас наверняка заметит, если мы всплывем, – Кетов не собирался оставаться в стороне и наблюдать, как они лезут в ловушку.

– Проверю лично, – ответил Агафонов и полез на штурманскую площадку рубки, на которой находились боевой и командирский перископы. Кетов наблюдал за тем, как комбриг спешит вверх по трапу к основному люку, на котором старшина уже открывал внутреннюю крышку. Потоки воды ринулись вниз, в командный центр – так происходило всегда при открытии этой крышки. Кетову стало не по себе. Несколько недель они тесно взаимодействовали, попеременно выполняя одну и ту же работу, и, конечно, оба испытывали определенную стесненность от сложившейся ситуации. И все же, считал Кетов, Агафонов не так хорошо владеет ситуацией, как он.

Кетов подошел к навигационному перископу, находившемуся возле заднего шпангоута командного центра; он знал, что у того большие возможности по обзору воздушного пространства, и для поиска самолетов он часто использовал именно этот перископ. Кетов всматривался в окуляр перископа, ничего там не обнаружил и теперь поджидал, что же скажет Агафонов.

– Контактов не вижу, горизонт и воздушное пространство над нами чисты, – сообщил Агафонов вниз по телефону внутрикорабельной связи.

– Товарищ комбриг, я уверен, что самолет там – я видел его несколько минут назад. Сейчас, правда, я его тоже не заметил, но он, скорее всего, где-то рядом.

– Если бы там был самолет, я бы его увидел, – сказал Агафонов. – Всплываем – это приказ!

Кетову этого было достаточно.

– Товарищ Агафонов, прошу освободить меня от командования подводной лодкой, запись об этом происшествии я сделаю в корабельном журнале. Штурман, принесите журнал. – Кетов взял у штурмана журнал и записал: – Командир бригады капитан 1 ранга Агафонов В.Н. освободил капитана 2 ранга Кетова P.A. от командования подводной лодкой «Б-4».

По корабельной трансляции Кетов объявил о том, что командир бригады Агафонов освободил его от командования, а затем направился в свою каюту. Агафонов не сообразил, что находившийся на навигационном мостике командирский перископ был ограничен в обзоре узким конусом, составлявшим примерно плюс-минус семь градусов. Кетов же придерживался того мнения, что «Нептун» начнет сбрасывать глубинные бомбы или ручные гранаты – все, что у него есть на вооружении, – в зависимости от того, находятся они в состоянии войны или нет. Последнего они действительно не знали.

Едва «Б-4» оказалась на поверхности, как ее наблюдатели засекли «Нептун», бывший от них в трех милях по курсу, но было уже поздно, самолет приблизился и стал сбрасывать гранаты, из которых первая разорвалась очень близко к лодке. Освещение на борту погасло, и механик задействовал аварийное электропитание. Лодка совершила срочное погружение на глубину сто метров; нормальное освещение было восстановлено. Лодкой продолжал командовать Агафонов, одну за другой он делал попытки оторваться от самолета; у находившегося в своей каюте Кетова болела душа за дело, но он принципиально не выходил.

Агафонову не повезло, американский самолет словно прилип к лодке. Они слышали шлепки от сброшенных в воду гидролокационных буев и следовавший за этим разрыв гранаты – таким способом пассивные гидролокационные буи определяли их местоположение.

Кетов оставался в своей каюте около часа, потом он решил выйти из бездействия. Он вернулся в центральный командный, понаблюдал за действиями Агафонова и признался себе, что тот действует наилучшим образом. Командир бригады жестом прогнал его, и он снова вернулся в свою каюту, уверенный в том, что рано или поздно их вынудят всплыть, возможно, прямо в центре стаи американских эсминцев.

В течение трех часов Агафонов безуспешно убегал от самолета. Всякий раз, когда Агафонов считал, что ему удалось на несколько миль оторваться от самолета, тот снижался и опять определял их новое местоположение. После трех часов тщетных маневров Агафонов вызвал Кетова в центральный командный.

– Товарищ Кетов, принимайте командование лодкой.

Окрыленный тем, что он выиграл спор, Кетов вновь приступил к обязанностям командира. Позднее он вспоминал, что стычка не была такой уж серьезной, как она показалась вначале; такие споры случаются, когда в походе на борту находятся старшие начальники. Обычно такие споры решаемы, однако они оказывают сильнейшее воздействие на психику. По мнению Кетова, размолвка закончилась, и теперь надо было думать о том, как оторваться от американцев. Он стал размышлять.

Если американцам приказано отогнать их от американского побережья, то он им поможет, и на скорости четыре узла лодка легла на курс ноль девять ноль. Они спокойно двигались в восточном направлении, но шли с небольшим зигзагом. Кетов знал, что самолет вскоре должен был быть сменен, поскольку он находился в районе патрулирования уже более четырех часов. Той возможности продолжительного нахождения в районе патрулирования, какой обладали более новые «Орионы» «Р-3», у самолетов «Нептун» «P2V» не было.

Прошел еще час, а они не услышали ничего нового. Кетов знал, что прежний самолет ушел, но в район патрулирования мог уже прибыть или вскоре прибудет другой самолет. Пассивный гидролокатор лодки неожиданно засек новый самолет, который снизился, сбросил буи, выложив из них фигуру, и потом через каждые пять минут стал сбрасывать гранаты, пытаясь определить курс «Б-4».

Теперь лодка была на глубине шестьдесят метров, и когда Кетов сверился с гидроакустическим планшетом штурмана, то увидел, что они находятся как раз под слоем температурного скачка. Им невероятно повезло в том, что слой температурного скачка оказался так неглубоко; теперь он давал им хоть какую-то акустическую защиту. В местных водах было несколько течений, прозванные русскими «мягкими акустическими точками», и Кетов решил ими воспользоваться. Интервалы между взрывами увеличились с пяти до пятнадцати минут, и Кетову доложили, что несколько надводных кораблей приближаются к району их нахождения и пытаются отыскать лодку. Потом интервалы между взрывами увеличились до двадцати минут. Довольный Кетов решил, что всего этого с них достаточно и настало время убегать по-настоящему.