Текст книги "Сорок из Северного Далласа"

Автор книги: Питер Гент

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Я просунул руку под блузку и начал ласкать её пышную грудь. Шарлотта задрожала, отпрянула, затем снова прижалась ко мне. Я снял блузку через голову, стал целовать груди, соски призывно набухали. Джинсы соскользнули вниз и застряли на бёдрах, обнажив белую полоску тела. Я наклонился и поцеловал её. Её ответный поцелуй был нежным. Затем она встала и вышла. Через мгновение вернулась с большим пледом, который разостлала на полу около камина. Я снял рубашку, ботинки и лёг на плед, рядом с Шарлоттой.

Наркотик превратил нашу любовь в галлюцинацию. Всё моё тело обрело зрение. Когда она содрогнулась и застонала, я так и не понял, где была реальность, а где – фантазия.

Огонь в камине погас. Светились одни угли. Я подполз к камину и подбросил ещё дров. Я был спокоен и счастлив. Шарлотта повернулась на бок, глядя в огонь невидящими глазами. Я опустился рядом.

Мне чудилось, что я еду по шоссе вслед за грузовиком. В кузове был скот. Коровы и бычки, прижавшиеся друг к другу, то и дело ударялись о борта грузовика, водитель которого торопился скорее добраться до бойни.

Я подумал, а знают ли бессловесные животные, куда их везут, куда торопится мужчина, чья волосатая, татуированная рука свисает из окна кабины. Вряд ли. Возможно, они беспокоятся, испытывают неясную тревогу. Но откуда им знать, что скоро их встретит мокрый от пота чернокожий мужчина, который, беседуя с ними ласковым, тихим голосом, внезапно, с точностью скульптора, нанесёт им сильный удар между глаз. Когда я начал обгонять грузовик, на мне остановился взгляд коричневых глаз, смотрящих через деревянные планки. Это были мои глаза, и я стоял в грузовике, глядя на Шарлотту в моём автомобиле. Она плакала. Б. А. сидел за рулём, а на заднем сиденья я увидел Максвелла, машущего мне рукой и поднимающего вверх банку с пивом. Я проснулся.

Голова разрывалась от боли. Часы на стене показывали пять утра. Я попытался собраться с мыслями. Боль начала возвращаться в моё тело вместе с чувством реальности.

Шарлотта лежала на боку, сжав мою руку. Её прекрасное лицо выглядело мирным и спокойным во сне. Я долго смотрел на неё. Что она думает обо мне? Что вообще она обо мне знает? Чего она ждёт от меня? Надеюсь, ничего. Я ничего не мог дать ей. Я огляделся вокруг. Всё казалось нереальным, каким-то фантастическим сном. Огонь погас и даже угли превратились в пепел. В комнате было холодно.

От волнения и прилива сил, охвативших меня вчера, не оставалось и следа. Неужели я действительно был близок с этой женщиной? Или всё это – фантазия наркомана?

Я давно понял, что главное в жизни – выживание и что страх и ненависть – всего лишь эмоции. Если ты не можешь преодолеть чего-то с помощью ненависти, ты должен испытывать страх. И с каждым днём становилось всё труднее ненавидеть и всё легче бояться. Я накрыл Шарлотту пледом; она застонала и пошевелилась. Она не казалась испуганной, и уж её-то я не мог ненавидеть. Я нашёл блокнот и написал, что позвоню ей.

Положив записку с ней рядом, я взял со стола связку ключей, прошёл в кухню, открыл дверь и вышел наружу.

Предрассветная тишина нарушалась время от времени птичьими голосами. Я стоял рядом с автомобилем и смотрел на пурпурно-розовое сияние, обещавшее стать четвергом. Там, за горизонтом, ожидали меня бесчисленные события. Пусть приходят. Я никогда не забуду среду.

Четверг

Были ещё сумерки, когда я въехал в Южный Даллас и остановился у придорожного кафе.

Заказав завтрак, я купил газету. Подойдя к музыкальному автомату, выбрал Джерри Льюиса «Она даже разбудила меня, чтобы попрощаться». Сейчас мне особенно нравились первые слова: «Наступило утро… Боже, боже, как я страдаю…» Я выпил шесть чашек кофе и прочитал газету. Учёный, принимающий участие в секретном исследовании, был найден мёртвым в одном из центральных отелей. Подозревалась его связь с гомосексуалистами. Молодая домашняя хозяйка была изнасилована и обнаружена с перерезанным горлом. Это был третий подобный случай за неделю. Муниципальный советник, связанный с мафией, обвиняется в биржевых спекуляциях. Я редко читаю раздел спорта.

Яичница из трёх яиц, картошка, ветчина и два толстых куска техасского жареного хлеба вернули мне силы. Я мог продолжать путь.

Неуклюже шагая, я подошёл к машине; солнце и далласский воздух превратили пурпурно-розовый рассвет во флуоресцирующее зарево. Утро пахло дизельным топливом.

Если я и превысил скорость, то действительно не замечал этого до тех пор, пока полицейский автомобиль не включил сирену. Рыдающие звуки напугали меня до смерти, и я тут же свернул на обочину, лихорадочно разыскивая водительское удостоверение. Когда полицейский подошёл к машине, я уже протягивал документы в окно. Он не обратил на них внимания.

– Выйдите из машины, пожалуйста, – сказал он, глядя через тёмные очки, скрывающие глаза.

Я последовал за полицейским. Мы остановились между нашими машинами. Мимо мчался утренний поток автомобилей. Он посмотрел на меня, сравнивая моё лицо с фотографией. Это был старый снимок, волосы у меня отросли, и полицейский был в замешательстве.

– Дата рождения? – спросил он меня, положив правую руку на рукоятку никелированного пистолета 45-го калибра, висящего сбоку.

– Вы что, хотите предсказать мне будущее? – раздражённо заметил я.

Он снял очки и пристально посмотрел на меня.

– 12 августа 1942 года. Под созвездием Льва.

– Вы ехали со скоростью сто километров в час в зоне, где ограничение семьдесят километров, Бертран.

Моё полное имя Бертран Филип Эллиот, но я скрываю это.

– Я не знал, извините, – сказал я, стараясь казаться раскаявшимся, но без подхалимажа.

Полицейский осмотрел меня с ног до головы. Я был немного помятым. Он попытался заглянуть в машину.

– Пили спиртное?

– Очень жаль, но не пил. – Я потёр глаза и почесал в затылке. – Я ехал всю ночь из Нового Орлеана. Я выступал там на футбольном банкете.

Полицейский уставился на меня, затем снова посмотрел в удостоверение. Его лицо расплылось в широкой улыбке.

– Только ты, Фил, – сказал он, протягивая мне удостоверение, – избегай садиться за руль, когда настолько устал, что не замечаешь происходящего вокруг. Ты нужен нам на поле.

– Понимаю. В следующий раз буду внимательнее. Это уж точно.

– Как ты думаешь, вы выиграете в Нью-Йорке?

Я утвердительно кивнул, засовывая удостоверение обратно в бумажник.

– Хорошо бы в этом году добраться до Суперкубка, а? Я обещал жене взять её с собой, если попадём в финал. – Улыбка стала ещё шире. – Ты не мог бы достать мне билеты?

– Конечно. Позвони мне за десять дней до матча. Я достану парочку. – Я протянул руку и мы обменялись рукопожатием. – Спасибо.

– О чём ты говоришь, – сказал он. – Только поезжай осторожнее, ладно? Если с тобой что-нибудь случится, я буду винить себя.

Когда я подъехал к тренировочному полю, солнце уже встало и низкая дымка, висевшая над городом, окрасила его в искусственно-оранжевый цвет. Открытый автомобиль Максвелла, с мокрыми от росы сиденьями, уже сверкал на стоянке. Было чуть больше восьми.

Дверь клубного помещения заперта. Я обошёл вокруг и обнаружил разбитое окно. В кинозале на скамейке спал Лучший атлет профессионального спорта и обладатель приза Лучшему американцу за прошлый год.

Я неуклюже полез в окно. Шум разбудил Максвелла. Он проснулся и сел.

– Кто это? – пробормотал он, протирая глаза.

– Зубастый эльф. – Я повис на окне, пытаясь нащупать ногами пол.

– Убирайся вон, – сказал Максвелл и снова рухнул на скамейку.

Я отряхнулся и посмотрел на его измученное лицо.

– Господи, надеюсь, что я выгляжу не так плохо. Максвелл убрал руку, прикрывающую лицо, и с трудом открыл один воспалённый глаз, прищуриваясь от света.

– Ты ошибаешься. – Он закрыл глаз и накрыл рукой лицо.

– Боюсь, что ты прав. Я только что вернулся из длительного путешествия в чёрные тайники своей души.

– Надеюсь, тебе там понравилось, – буркнул он, не двигаясь.

– Вставай, пора браться за шкафчик с медикаментами. – Я вышел в коридор и направился в массажную. – Скорая помощь – лучшая помощь… врач – исцели себя… лучше рано… – Я остановился, перекинул рубильник сауны, включив обогрев, затем пошёл дальше. Когда Сэт, спотыкаясь, вошёл в массажную, я уже трудился над шкафчиком с большими ножницами в руках.

– Мы нарываемся на скандал, – сказал он с опаской, такой необычной для него.

– Никто не решится обвинять тебя. – Я засунул ножницы под язычок замка.

– Меня! – воскликнул Максвелл. – Ведь это ты ломаешь шкафчик.

– Верно. Но ты делишь со мной добычу, и это превращает тебя в сообщника. Если им захочется обвинить меня, придётся обвинить и тебя, а на это никто не решится.

Раздался треск, и шкафчик открылся.

– Чёрт побери, – застонал Максвелл. – Ты его сломал.

– Никто не заметит этого. Заметит массажист, но он будет молчать. Ты только посмотри на это богатство. – Я увлечённо копался в шкафчике. – Как говорит старик Эм Джей, бери то, что необходимо, а не то, чего тебе хочется.

– Кто это – Эм Джей?

– Мик Джэггер.

– Этот педераст?

– Он всегда отзывается о тебе с уважением. – Я выпрямился, держа в руке два пузырька с таблетками. Именно то, что нужно.

Я высыпал по четыре таблетки из каждого пузырька в ладонь и дал по две Максвеллу, который проглотил все сразу. Я вытряхнул несколько таблеток кодеина номер четыре из белой пластмассовой коробочки, две сунул в рот, остальные спрятал в карман про запас.

Через десять минут мы оба стояли под холодными струями душа, ожидая, когда прогреется сауна и медикаменты начнут битву в наших разрушенных мозгах.

– Прошлым вечером со мной случилось нечто, – начал Максвелл, выходя из-под душа и направляясь в сауну. По пути он прихватил пачку полотенец.

Было приятно стоять под дождём, барабанящим по спине и шее, которая начала неметь.

Покинув душевую, я заглянул в массажную и пришёл в сауну. Максвелл, увидев меня, спрыгнул с полка, скрылся за дверью и тут же вернулся с двумя банками «Куэрз».

– В холодильнике у тренеров стояло шесть банок пива. Мне показалось, это хорошая идея.

Чувствуя огромные чёрные дыры, прожжённые у меня в мозгу, я готов был попробовать что угодно. Главное, чтобы не чувствовать себя так, как сейчас. Пиво было холодным, но мне не понравилось. Я начал энергично растирать шею, пытаясь избавиться от боли и тяжести.

– Почему я так жестоко обращаюсь со своим телом? – Максвелл провёл пальцем по тонким белым шрамам, превратившим его торс в дорожную карту.

Хотя верхняя половина тела перенесла невероятное количество травм, вывихов и переломов, у Максвелла по-прежнему были отличные сильные ноги. Только строгое запрещение Б. А. удерживало Максвелла от попыток прорваться между двумя защитниками. А иногда он не обращал внимания на все запреты и приносил победу безнадёжно проигрывающей команде. Он любил прорываться и приносить очки.

– Ты – единственный человек, у которого тело выглядит старше, чем у меня, – заметил, Максвелл, разглядывая мой голеностоп.

На лодыжке правой ноги у меня была большая шишка – след перелома и вывиха. Врачи утверждали, что причина заключается в том, что после травмы я успел сделать ещё несколько шагов. Я же всегда считал, что им просто не хотелось заниматься слишком сложной операцией. Впрочем, это ничуть мне не мешало.

Мне казалось, что братство наших изуродованных тел было значительной частью наших дружеских уз. Каждый из нас переносил боль со стоическим юмором. Когда один из нас падал, другой всегда был первым, кто приходил на помощь, если, конечно, его не унесли с поля раньше – что происходило довольно часто. Наш наркотический ритуал – с применением кодеина – возник задолго до того, как мы обратились к марихуане.

Это была странная, но тем не менее прочная дружба. В нашей жизни, подверженной постоянным переменам, я находил утешение в её надёжности.

– Да, такое бывает только один раз, – повторил Максвелл, лёжа в удушающем жаре сауны на верхней полке.

– Ну-ну, – вставил я, надеясь, что рассказ сдвинется наконец с исходной точки.

– Ты знаешь Джерри Дрэйка? – Максвелл опустил ноги, сел и глянул вниз, где лежал я, распростершись на полу. – Ему принадлежит агентство по снабжению автомобильными частями и электрооборудованием.

– Да, верно, – кивнул я.

– Так вот. – Максвелл снова улёгся. – Я выступал в Ассоциации молодых христиан перед его парнями. – Он вытер потное лицо полотенцем. – Я выкурил обе твои сигареты по пути и был под большим кайфом. Когда я приехал, они уже закончили обед, поэтому я просто встал и обратился к ним с речью по поводу того, что футбол не должен быть единственной целью в жизни, что это – всего лишь временное занятие, по крайней мере для них, и что нужно посвящать больше времени другому…

Я расхохотался.

– Их папочки были в восторге!

– Да, им моё выступление не слишком понравилось. Но какого чёрта, ведь я – звезда. Дрэйк встал потом и сказал, что не следует принимать мои слова слишком буквально – я так и не понял, что он хотел сказать этим, – и что предстоящий чемпионат Ассоциации молодых христиан – одно из самых важных событий в их молодой жизни. Что это дисциплинирует, воспитывает волю к победе, укрепляет характер – всё такое. Потом он подошёл ко мне и попросил не курить перед его ребятами. Я чуть в штаны не наложил с перепугу. А он имел в виду обычные сигареты.

Максвелл слез с полка и похромал в душевую. Я терпеливо ждал его возвращения, лёжа на полу.

– Затем, – продолжал он, перешагивая через меня, – затем он пригласил меня к себе выпить пару стаканчиков. Поскольку моё выступление длилось меньше часа, я подумал, что за триста долларов можно и поехать. Мы приехали к нему домой, он познакомил меня с женой. Вот тогда я тебе и позвонил. Он хотел, чтобы ты приехал и тоже слегка поимел его жену.

– Что? – Потрясённый, я сел слишком быстро. Голову снова пронзила боль.

– Знаю, знаю. – Максвелл продолжал рассказ с притворной гримасой раскаяния на лице. – Мне не следовало так поступать. – Он нахмурился и потряс головой. – Я знаю, как ты относишься к подобным делам – когда на женщину лезут целой оравой, именно потому я тебя и не пригласил. Но она отлично выглядела для своего возраста.

– Сколько ей? – спросил я снизу.

– Около тридцати пяти. А он сидел в ногах кровати и дирижировал, указывал ей, в каком ритме работать, как повернуться, какое положение принять, за что взяться. Мне казалось, что я в операционной. К тому же он совал нам в нос какую-то пахучую гадость. Затем мы пошли в душ. Вернувшись в спальню, она достала такой большой искусственный…

– Дилдо. – Я улыбнулся. – Максвелл был мастером-практиком, но слаб в теории.

– Да, этот самый. – Максвелл спешил продолжить рассказ. Казалось, что он переживает по-настоящему то, что случилось с ним, только тогда, когда рассказывает об этом. Его рассказы всегда вызывали у меня интерес – ещё один аспект странного паразитически-симбиотического содружества, скреплявшего нас.

– Примерно вот такого размера. – Он раздвинул ладони приблизительно на фут и затем сделал кольцо своим большим и указательными пальцами. – Джерри надел его и принялся за работу. Что за вечер!

– И когда ты уехал?

– Это уже глава вторая.

Жар сауны и волнение, вызванное рассказом Максвелла, оказались выше моих сил. Я встал и пошёл под душ, чтобы остыть. Стоя под душем, я впервые почувствовал действие медикаментов. Похоже, что мне удастся прожить ещё один день.

В двери душевой показался Руфус Браун, сорокалетний негр, обслуживающий здание клуба.

– Как вы попали сюда?

– Привет, Руфус, как дела?

– Отлично, как вы попали сюда?

– Максвелл разбил окно сзади. Сделай что-нибудь, ладно?

– Хорошо, – сказал он, нахмурившись. – Но если мне придётся платить за окно, вы должны дать мне деньги. Ты же знаешь, как мало я получаю.

Он был совершенно прав. Разведчики клуба, разъезжающие по разным городам, проливали виски на большую сумму, чем Руфус получал за год. Клинтон Фут бился с ним за каждый цент. В прошлом году, после завоевания первого места в лиге, мы проголосовали за выдачу Руфусу двух тысяч ста долларов из причитающихся нам чемпионских, но Клинтон сделал по-своему и снизил премию до пятисот долларов на том основании, что «решение не было единогласным и нельзя давать цветному премию больше, чем служащим клуба».

– Обязательно, Руфус, – сказал я. – Спасибо.

– Сделаю, не беспокойся. – Он улыбнулся и пошёл обратно в раздевалку собирать вчерашние грязные носки и суппортеры. Я сунул в нос фломастер и попытался прочистить отверстие. В результате из левой ноздри потекла кровь, а из правой – светлая, как вода, жидкость. Моё левое ухо было чем-то забито уже давно и отчаянно болело, когда я двигал челюстями. В результате я не ел по-настоящему уже несколько дней.

– Примерно около полуночи, – продолжал Максвелл, – когда его измождённая жена заснула, мы пошли в кухню выпить пива, и он позвонил жене какого-то врача в Лейквуде. Она пригласила нас к себе. Муж куда-то уехал. Джерри сказал мне, что она – нимфоманка и проходит курс лечения. Её муж не возражает, чтобы его жену… развлекали, только настаивает на предварительном знакомстве. – Губы Максвелла искривились в циничной улыбке. – Для меня она сделала исключение – всё-таки я звезда и всё такое. Она настоящая красавица – лет двадцати пяти. И визжала так, что…

– Не надо больше. – Я умоляюще поднял руки.

– А после того как мы потрудились на славу и были на грани издыхания, она открывает ящик в своём туалетном столике и показывает мне шприц с морфием…

– Морфием?

– По крайней мере так она сказала. – Лицо Максвелла ничего не выражало. – Она объяснила, что муж, уезжая, оставил ей этот шприц. И потом принудила нас к таким извращениям, которые я только в кино видел.

Максвелл улёгся на спину и стал что-то мурлыкать. Дверь распахнулась. На пороге стоял Эдди Рэнд, массажист, растерянно глядя на меня взглядом.

– О’кей, – завопил он. – Кто?

Я немедленно указал на Максвелла.

– Он, – сказал я.

– Это правда, Сэт? – Голос Рэнда зазвучал гораздо спокойнее.

– Что правда? – равнодушно спросил Максвелл, по-прежнему уставившись в потолок.

– Шкафчик с медикаментами, – объяснил Рэнд. – Если Б. А. узнает об этом, не миновать скандала.

– А ты не говори ему, – предложил я. – Не подводи парня. Я был рядом и всё видел. Он неимоверно страдал. Посмотри на это, как на исключительный случай.

– А ты всего лишь стоял и наблюдал? – с подозрением спросил Рэнд.

– Он повалил меня и силой заставил проглотить пару. – Я раскинулся на полу, держа руки за головой. – Но я не сержусь на него. Почему ты не хочешь его простить?

– Чтоб больше этого не было, – произнёс Рэнд. – Слышали, ребята?

– Ни в коем случае, Эдди, можешь быть уверен, – сказал я, переворачиваясь на бок, спиной к сердитому мужчине в белых брюках. – Надеюсь, за пиво ты тоже не рассердишься?

– Подонки! – взвизгнул Рэнд. – Выпили моё пиво!

Его нога, обутая в туфлю на резиновой подошве, с размаха пнула меня в зад. Дверь захлопнулась.

– Чёрт, – пробормотал я, потирая пострадавшую ягодицу, – как больно.

– А ты чем занимался вчера? – Голос Максвелла разбудил меня. Я застонал, пытаясь сесть.

– Ничем, Обычный вечер среды.

Вчерашние события исчезли куда-то. Я напрягся, пытаясь вспомнить. Казалось, с тех пор прошли годы.

– Ах да, я словил невероятный кайф. Набрался кактусового сока у Харви и посмотрел на то, что я собой представляю на самом деле. И убедился ещё раз, что я полный чудак на букву «м». – Я вздохнул, понимая, что это правда»

– Да, ещё, – вспомнил я. Вчерашние события начали понемногу возвращаться. – Совсем забыл. Кроуфорд и Кларидж устроили драку.

– Друг с другом?

– Нет. Со всеми остальными. Кларидж снова разделся догола, на этот раз прямо на сцене в Рок-Сити. Когда дело зашло слишком далеко, я схватил подругу Бодроу и сбежал.

– Узнаю бесстрашного Фила Эллиота, – сказал Максвелл. Прозвище родилось в далёком прошлом, когда на поле в одном из матчей разразилась драка. Все наши повскакивали со скамьи и бросились в бой. В следующий вторник на просмотре фильма воскресной игры камера показала наплывом панораму покинутой скамейки нашей команды, где остались только двое: Б. А., стоящий у боковой линии и размахивающий кулаком, и я, сидевший рядом с телефоном, завернувшись в тёплую куртку.

– Интересно, не арестовали их, как ты думаешь? – Я так торопился скрыться с Шарлоттой, что даже не подумал о судьбе своих партнёров по команде.

– Вряд ли, если только они не искалечили кого-нибудь.

– Женщину ударили ногой в голову.

– Тогда жди неприятностей, если, конечно, она не болельщица. Тогда она будет гордиться этим.

Мы дружно рассмеялись. Открылась дверь, и в сауну вошёл Арт Хартман, наш трехчетвертной номер два.

– Привет, ребята. – Арт сощурился от обжигающего лёгкие воздуха. – Сколько же здесь градусов?

– Как дела, Арт? – отозвался Максвелл.

– Устал до смерти, – сказал Хартман, осторожно перешагивая через меня и пожимая протянутую руку Максвелла. – Ребёнок плакал всю ночь. А ты как?

– Лучше всех.

Арт Хартман был в команде второй год. Играя в Мэриленде, он зарекомендовал себя лучшим в Национальной любительской футбольной ассоциации. В команде его считали наследником Сэта. По своим физическим данным он заметно превосходил Максвелла. Ему не хватало только опыта, чтобы стать лучшим трехчетвертным в профессиональной лиге.

– Вы слышали о Кларидже? – спросил Хартман, опуская своё почти двухметровое тело на нижний полок.

– Да, – ответил я. – А тебе откуда известно?

– Встретил Джона утром в конторе. Он сказал, что был там. Арт Хартман и Джон Вильсон, свободный полузащитник, жили в Лейк Хайлдженс, ухоженном пригороде для зажиточных семей, и подрабатывали у одного торговца недвижимостью. Прошлой весной Хартман заработал больше двадцати шести тысяч долларов, продав два земельных участка для промышленного строительства. Во время игрового сезона он заезжал в контору каждое утро перед тренировкой и каждый вечер после её окончания.

– Никого не арестовали? – спросил Максвелл.

– По-моему, нет. А вот Вильсону не повезло. Его жена провела полночи у нас дома. Она обнаружила у него на трусах губную помаду… Как самочувствие, Сэт? – Хартман перевёл взгляд на Максвелла, который улёгся на спину, закрыв рукой лицо.

– Я уже сказал тебе, малыш, что лучше всех, – ответил Максвелл, не двигаясь. – Однако в присутствии таких молодых жеребцов, как ты, я начинаю чувствовать тяжесть прожитых лет.

– Количество которых сегодня утром достигло шестидесяти одного, – вмешался я.

– Меня уже давно не будет в команде, босс, а ты всё будешь играть, – заметил Хартман, улыбаясь.

– И никогда не забывай этого, малыш, – Максвелл сел и усмехнулся, глядя вниз.

Многие считали, что Хартман мог бы заменить Максвелла уже в начале сезона, и уж точно на будущий год. Я не был в этом уверен. Конечно, отрицать физическое превосходство Хартмана было бессмысленно, но я верил в голову Максвелла. Хартман мог дальше бросить мяч, быстрее бежать и был физически намного сильнее. Высокий, мощный и симпатичный, женатый на девушке, с которой он учился в колледже, он был олицетворением профессионального трехчетвертного. Ему принадлежали кирпичный дом с тремя спальнями, два автомобиля. Хартман входил в Общество христианских атлетов и был прихожанином Методической церкви в Окридже, как и Б. А.

– Это уже который раз у Клариджа? – спросил Максвелл.

– По-моему, третий или четвёртый, – ответил Хартман. – Если считать только те случаи, когда он раздевался догола. А не совсем догола, я не помню. – Он улыбнулся и пожал плечами.

– А что там было дальше? – спросил я Хартмана.

– Не знаю, мне нужно было срочно ехать, чтобы показать участок клиенту.

– Чёрт побери, – удивился Максвелл, – когда же ты приходишь в контору?

– Часов в шесть.

– Господи! – произнесли мы с Максвеллом хором. Максвелл снова опустился на полку. – Мистер Бизнесмен, – пробормотал он.

Достаточно прогревшись и приняв душ, мы вернулись в раздевалку. Максвелл забрался на весы. Стрелка показала сто один килограмм.

– Проклятье! – простонал он, качая головой. – Ну скажи, как это можно объяснить? Я прибавил целый килограмм в сауне!

Вытершись насухо, я потянулся. Сзади хлопнула дверь. Обернувшись, я увидел Томаса Ричардсона. Он стоял у доски объявлений.

– Я слышал, вчера вечером было весело? – спросил он.

– А ты как думаешь?

– Я так и думал. – Он сунул руку в карман пиджака, достал лист бумаги и приколол его кнопками.

Я подошёл и прочитал.

СОВРЕМЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК БОЛЬШЕ НЕ ЧУВСТВУЕТ, ОН ТОЛЬКО РЕАГИРУЕТ. ТВОРЧЕСКИЙ ДУХ СМЕНИЛСЯ ДУХОМ КОНФОРМИЗМА. ЖИЗНЬ УТРАТИЛА СВОЮ НЕПОСРЕДСТВЕННОСТЬ: НАМИ УПРАВЛЯЮТ НАШИ МАШИНЫ. ЛИЧНОСТЬ МЕРТВА.

– Чёрт. Кто это сделал? – Сзади стоял Максвелл, вытирая волосы.

– Ричардсон.

– Он чокнутый, это точно.

– Разве ты не чувствуешь, Сэт, что тобой управляют машины? – заметил я, поворачиваясь и глядя на него. – Скажи, Сэт, ты любил когда-нибудь? – спросил я.

– Что?

– Ты любил кого-нибудь? – спросил я снова. – Ну, испытывал ли ты глубокое чувство? Не считая Марту и Дьюэна.

Марта и Дьюэн были родителями Максвелла. Сэт родился в западном Техасе, в семье баптистов, и если не оговаривать заранее, он автоматически включал родителей и двух сестёр в число любимых людей. В действительности он едва выносил их.

– Билли Шарлей и Норма Джин? Я отрицательно покачал головой.

– Ладно, – сказал он. – Черри Лейн Родент?

– Черри Лейн? Похоже на название улицы.

– Да, это к ней подходит, – заметил Максвелл. – Моя первая девушка. Она уводила в кусты мальчишку и возвращалась с мужчиной.

– Ты любил её?

– Нет, что ты. Я пошутил. Никто не приходит в голову. – Он задумался. – Раньше я думал, что любил первую жену, но сейчас сомневаюсь. Нет. Наверно, я никого не любил.

– И я тоже.

Я подошёл к своему шкафчику. На нём лежало несколько писем от моих болельщиков, счета и уведомления из банка.

Дорогой Фил Эллиот

Ты – мой любимый игрок, а «Даллас» – моя любимая команда. По-моему, ты лучший футболист в мире. Пришли мне, пожалуйста, фотографию Билли Гилла с его автографом. Моя сестра передаёт тебе привет.

Твой друг Джералд Уолкер

– Проклятье, – проворчал я, бросая письмо на шкафчик Гилла.

Рэнд стоял у торца массажного стола, держа меня за лодыжку и колено и ритмически сгибая и разгибая мою травмированную ногу. Он постепенно увеличивал давление, пока я не застонал, не в силах выдерживать боль. Тогда он опустил ногу на стол и начал массировать повреждённые мышцы. Затем Рэнд снова принялся сгибать и разгибать её, стараясь восстановить гибкость. Мне было отчаянно больно.

– О-о-о, Эдди, – застонал я. – Эта стерва болит нестерпимо. Массажист погрузил пальцы в разорванные ткани чуть ниже ягодиц.

– У тебя здесь соединительная ткань вместо мускулов, вот такая. – Рэнд показал мне стиснутый кулак. – Соединительная ткань не растягивается. Всякий раз, когда ты чувствуешь острую боль, это рвутся ткани. Когда я разрабатываю твою ногу вот таким образом, по крайней мере, я сохраняю её гибкость.

– А что ещё можно сделать?

– Держи её в тепле, делай упражнения на растягивание и принимай таблетки, снимающие боль, – объяснил он, снова принимаясь за ногу. – А теперь скажи мне, когда станет слишком больно.

– О-о-о, – простонал я. – Сволочь!

– Привет, Бубба. – Надо мной нависла широкая, пурпурно-чёрная физиономия Делмы Хадла. – Болит?

– Хуже некуда. Но если мне будет лучше, я сделаю тебя звездой.

Год за годом Делма выбирался в десятку лучших атлетов лиги, хотя Б. А. и Клинтон Фут неоднократно пытались бороться с его кандидатурой. Они надеялись исправить «его неправильное поведение и невероятные требования при заключении контракта».

В начале прошлого сезона Б. А. посадил Хадла на скамейку, заменив его Донни Даниэльсом, игроком из технологического института Джорджии, занимавшего первое место в списке новичков. После четырёх подряд поражений Б. А. внезапно заметил «огромное улучшение в тренировочных играх» у Делмы Хадла и вернул его в стартовый состав.

По словам Б. А., Даниэльс заменил Хадла потому, что «статистически Даниэльс был лучшим ресивером в нашей команде». Даниэльс так и не покинул скамейку запасных. Он часто спрашивал меня во время тренировок, почему был так неожиданно прерван его путь к славе. Я пытался объяснить ему политические и экономические причины действий тренера, однако двадцатидвухлетний белый игрок, признанный лучшим в любительской лиге, был просто не готов к реальностям профессионального спорта.

Он ожесточался всё больше и больше и в конце сезона публично потребовал, чтобы его обменяли с другой командой. Его немедленно отослали в Питтсбург. Прошлым августом имя Даниэльса появилось в списке игроков, не претендующих на возобновление контракта.

А в прошлом же сезоне Хадл установил рекорд клуба по пробежке после приёма мяча и снова попал в десятку лучших атлетов.

Делма Хадл был лучшим игроком, которого мне приходилось встречать. Его лёгкость, манера играть, не прилагая, казалось, усилий, часто вызывали критику, а Б. А. считал его лентяем.

Хотя мы оба были ресиверами, с самого начала я признал, что не могу с ним конкурировать. Единственным фактором в мою пользу был цвет кожи.

– Скажи, Бубба, ты не слушал сегодня утром дядю Билли? – спросил Хадл, бросая в рот витаминную таблетку.

– Нет, а что?

– Мать Клариджа приняла участие в конкурсе.

Конкурс был придуман Карлом Джоунзом, диск-жокеем. Его условием была посылка письма на имя дяди Билли Банка, в котором автор описывал не более чем в двадцати пяти словах лучшего игрока предстоящего матча и его будущие успехи на пути к славе. Победитель получал пять долгоиграющих пластинок.

Мне было жалко Клариджа. Его мать, разведённая с мужем, переехала в Даллас, как только Клариджа приняли в команду. Она страдала от нервного расстройства, если ей не удавалось поговорить со своим «бэби» хотя бы раз в день. Обычно она звонила на тренировочный стадион. Услышав чей-нибудь голос, фальцет, зовущий Клариджа к телефону: «Бэби, тебя зовёт мамочка», – он багровел от ярости и мчался с аппарату, чтобы просить мать оставить его в покое.

Делма Хадл и Алан Кларидж были друзьями. Ценность Клариджа и Хадла для команды намного превышала степень нарушения существующих обычаев их дружбой – негра и белого, и дружбу старались не замечать.

– Перевернись. – Эдди Рэнд хлопнул меня по заду, чтобы ускорить манёвр. Я послушно лёг на живот. Максвелл стоял ко мне спиной. Он был единственным, кому разрешалось входить в массажную без чистого суппортера. Его одеждой на этот раз было полотенце, накинутое на плечи.

– Максвелл, говнюк, – сказал я, – убери свой зад от моего лица.

Не обращая внимания на мою просьбу, Максвелл сел поудобнее. В комнату вошёл Арт Хартман в чистом суппортере и майке с надписью «Чудесный кабан» на груди.