Текст книги "Сорок из Северного Далласа"

Автор книги: Питер Гент

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Вторник

Меня разбудил луч солнца, проникший сквозь щели между шторами. Чувствовал я себя чудовищно. Болели ноги, спина онемела и болела так, что я не мог повернуться, и носовые пазухи были заполнены цементом. Я осторожно соскользнул с постели, с трудом дотащился до туалета и сел на унитаз. Отец считал, что это полезно для здоровья, и это был единственный совет отца, которому я следовал каждое утро.

Все попытки прочистить нос были тщетны. Потекла кровь, а дышать носом я так и не мог. Нос мой ломали несколько раз, и хрящ заполнил носовой проход.

Я засунул глубоко в нос фломастер – удалось извлечь несколько кусков окровавленной плоти. Дышать стало немного легче. Утренние часы всегда были самыми мучительными – пока не удавалось согреть и размять изуродованные суставы, порванные мышцы и травмированные сухожилия.

Я встал под душ. Горячие струи немного притупили боль.

Зазвонил телефон.

Этим утром колени болели особенно сильно, и я с трудом выбрался из ванны. Завернувшись в банное полотенце, ступая на пятки и стараясь не сгибать колен, я подошёл к телефону.

– Привет, Филип. – Это была Джоана. – Вчера вечером я скучала по тебе.

– И я. Ты извини. Был весь день с Максвеллом, а потом он затащил меня к Энди, и вернулся я домой в пятом часу утра.

– Я тебя не разбудила?

– Нет, я уже встал.

– Ты придёшь ко мне?

– Приду. Он в городе?

– Нет, ещё в Чикаго. Только что звонил и сказал, что не сможет приехать до среды.

– Я буду часов в восемь.

– Целую и жду.

На кухне был обычный бардак. В раковине громоздилась гора немытой посуды. Из помойного ведра, которое я забыл вчера вынести, тошнотворно воняло. Слышно было, как шуршали тараканы. Стена над плитой была забрызгана кофе.

На подоконнике рядом с раковиной стоял пузырёк с кодеином. Я проглотил пару таблеток. Кодеин заглушал боль в спине и ногах, и его было достаточно для тренировок и большинства игр, но часто приходилось прибегать и к более сильным средствам. И в последнее время мне требовались всё более крупные дозы кодеина. Это превратилось в ежедневный ритуал.

Я решил выкурить сигарету с марихуаной. Медленно затягиваясь, оделся. Хлопнула наружная дверь. Это пришла моя прислуга, Джонни. Я вышел из дома, сел в машину и поехал к Норт Даллас Тауэрз, где на десятом этаже размещалось руководство клуба.

На прошлой неделе Б. А. вызывал меня к себе, потому что я пришёл на тренировку в накладной бороде, парике и цилиндре. К концу недели и другие игроки начали приходить на тренировки в карнавальных костюмах.

Джим Джонсон, тренер оборонительной линии, был вне себя от ярости.

– Будь я главным тренером команды, вышиб бы тебя к такой-то матери.

– Но ты – не главный тренер, – напомнил я ему, поглаживая бороду.

– Эфиоп твою бабушку! – Джонсон, задыхаясь от злобы, хотел схватить меня за бороду, но раздался свисток к началу тренировки, я увернулся и побежал на другой конец поля. Борода развевалась на ветру.

Огромное здание из чёрного стекла и стали появилось справа. Я свернул с шоссе, подъехал к небоскрёбу и остановился у пожарного выхода. Мозг мой был замкнут первой дозой наркотика, а в теле появилась лёгкость.

Дверцы лифта раздвинулись на десятом этаже. Стены были украшены гигантскими фотографиями игровых моментов, с фигурами атлетов большими, чем в натуральную величину, с гримасами страха и боли, которых зрители с трибун не видят. Я прибыл в страну футбола, где всё подчинено статьям контракта.

– Скажи шефу – я прибыл.

Секретарша набрала номер личного секретаря Б. А.

– Приехал Фил Эллиот… Он здесь, в приёмной… Руфь спрашивает, – девушка посмотрела на меня, – Б. А. вызывал?

– Нет, – солгал я, – но передай ей, что у меня в портфеле штучка, без которой не может обойтись ни одна американская семья. – Я попытался отбить чечётку под музыку, доносящуюся из скрытых динамиков. Лёгкость от кодеина заполнила моё тело. Мысли порхали радостно, как бабочки над цветочной поляной.

Билл Нидхэм, управляющий делами клуба, вышел из своего кабинета.

– Эй, Фил! – сказал он и, подняв для большей значительности палец, пошёл ко мне. – Пришёл счёт из гостиницы в Филадельфии. Ты заказал в номер пятнадцать банок пива и десять гамбургеров с куриным салатом.

– Серьёзно?

– Ты получаешь суточные, их вполне должно хватать. – Нидхэм перевёл дыхание. Его огромный живот задрожал. – Неужели ты съел все эти гамбургеры и выпил всё пиво?

– Больше всего на свете я боюсь похудеть. – Я улыбнулся и сделал довольно-таки изящный пируэт.

– Клинтон оторвёт тебе…

Клинтон Фут был главным менеджером клуба.

– Передай Клинтону, – сказал я, – что куриный салат на вкус был гораздо хуже дерьма, так что за него можно не платить. Эти городские ловкачи, они уверены, что провинциал вроде меня не сможет отличить настоящий куриный салат от собачьего дерьма.

На самом деле Максвелл сделал этот заказ по телефону и потом подделал мою подпись. В нашей комнате допоздна играли в карты. Но говорить об этом бессмысленно. Всё равно сумма будет вычтена из моей зарплаты.

В приёмной зазвонил телефон.

– Проходи, Фил, – сказала девушка.

– Спасибо. – Я подмигнул ей, она в ответ чуть заметно улыбнулась ярко накрашенными губами.

Я шёл мимо небольших квадратных кабинетов, обклеенных фотографиями звёзд НФЛ. Все кабинеты были одинаково обставлены, а почти все служащие одинаково строго одеты. «Связь с общественностью». «Коммерческий отдел». «Заместитель главного менеджера». «Главный менеджер». Далее находился кабинет Б. А., а за ним зал, в который выходили двери маленьких комнатушек для помощников тренера. Коридор заканчивался кинозалом.

– Привет, Руфь! Отлично выглядишь! Можно войти?

– Подожди.

Я опустился на один из стульев, стоявших вдоль стены. На журнальном столике вместо журналов лежало довольно своеобразное чтиво для развлечения посетителей.

– «Лечение растяжений», том I, – прочитал я вслух. – «Нервы и сухожилия голеностопа». – Я рассмеялся.

– Что? – Руфь подняла серьёзные глаза.

– «История паса на выход» – не читала? Похлеще детектива, должно быть.

Она пожала плечами. Дверь кабинета Б. А. распахнулась и оттуда вышел Клинтон Фут, главный менеджер и распорядитель.

– Б. А. сказал, что ты можешь войти, – процедил он сквозь зубы, не глядя на меня.

Клинтон Фут был безобразен до невероятности. Его огромное лицо было усеяно прыщами и угрями, и все гадали, зачем он намеренно подчёркивает своё уродство. Преобладало мнение, что он не хочет, чтобы на него смотрели, когда он расхваливает тот или иной надувательский контракт.

Понятия чести и совести у Клинтона Фута начисто отсутствовали. Отношение к нему было единственным, в чём игроки команды были солидарны, – его все дружно ненавидели.

Бывший бухгалтер, Клинтон проявил себя волшебником переговоров – как с игроками, так и с телевидением. Он был самым преуспевающим менеджером в лиге. После моей первой встречи с Клинтоном я постиг одно из основных условий профессионального футбола – внимательное изучение контракта гораздо важнее, чем прорыв и гол, пусть даже в финальном матче. Игрок, умеющий вести дела, зарабатывает гораздо больше, чем самый лучший нападающий.

Б. А., стоя спиной к двери, писал что-то на доске. Услышав мои шаги, он повернулся, задёрнул шторки, отряхнул руки от мела и показал мне на стул.

У него были холодные глаза с наполовину опущенными веками, тёмное от загара, ничего не выражающее лицо. Бывший полузащитник, Б. А. поддерживал своё большое тело в великолепной форме и гордился тем, что, несмотря ни на что, ежедневно делает гимнастику. Живот был едва заметен под рубашкой с короткими рукавами, плотно облегающей торс. На левой стороне было вышито: «Тренерский состав Далласа».

Б. А. начал перебирать стопку «Характеристик игровых качеств футболистов». Помощники тренера просматривали видеозаписи каждой игры, оценивали действия игроков и выставляли им оценки. Полученные данные накапливались в памяти компьютера. В любой момент тренер мог затребовать и немедленно получить печатные данные на каждого игрока, характеризующие его действия в любом матче, серии матчей или отдельном игровом эпизоде. Не могла ускользнуть ни одна, даже малейшая деталь. Тренер взял мою характеристику и внимательно прочитал её.

– Ну, Фил, – сказал он, не отрываясь от листа, – как настроение? – Он поднял глаза, облокотился на стол и улыбнулся.

– Б. А., – начал я, – что я могу сказать? Мне не нравится сидеть на скамье запасных. Я считаю, что моё место на поле. Но вы думаете по-другому. Так что, – я выразительно пожал плечами, – буду ждать своей очереди.

– Фил, я знаю, что тебе не нравится сидеть на скамье. – Он прищурил глаза. – И мне не нужны игроки, которым это нравится. – Тренер замолчал на мгновение. – Однако нужно уметь терпеть и приспосабливаться. В таком положении немало игроков. Посмотри, например, на Ларри Костелло. – Он ткнул пальцем налево, в пустоту. – Ему тоже не хотелось сперва сидеть на скамье. Как и тебе. Но, когда я объяснил, что это для пользы нашего общего дела, на благо команды, он понял. И знаешь, мне даже кажется, что теперь ему нравится сидеть на скамейке запасных.

– Вряд ли мне когда-нибудь понравится сидеть на скамейке, – медленно произнёс я. – Но я готов примириться с этим и ждать своего часа.

– Запомни, – тренер выразительно поднял указательный палец, – не всем быть звёздами. Я знаю, ты считаешь себя чем-то особенным, но уверяю тебя… – Он помолчал. – Уверяю тебя – напрасно.

Б. А. попытался заглянуть мне в глаза, это ему не удалось, его взгляд рикошетом отлетел от моей скулы.

– Ты молишься когда-нибудь? – спросил он.

– Редко. – Не понимая, куда он клонит, я нахмурился и потряс головой.

– Я часто нахожу ответы на мои многочисленные вопросы в священном писании. – Он снова попытался взглянуть на меня добрыми глазами, но я наклонился, и взгляд его отскочил от моего лба. – Ты католик?

– Нет, но моя жена была католичкой. А меня выгнали из шестого класса воскресной школы. – Не понимаю, зачем я сказал ему это.

Его лицо вдруг покраснело.

– Хорошо, карты на стол. О’кей?

– О’кей, – согласился я, вспомнив, как Максвелл постоянно сравнивает, соизмеряет жизнь с карточной игрой.

– Итак, Фил. – Знаю, у тебя было немало трудностей. Твоя жена… развод. Я не считаю тебя виноватым, нет. Мы закаляемся в жизненной борьбе. Она делает нас сильней. И умней. Однако на прошлой неделе мне пришлось беседовать с тобой по поводу этого дурацкого маскарада – бороды… – Он замолчал и упёрся в меня жёстким взглядом. – А в тренировочном лагере ты написал на доске объявлений: «Клинтон Фут – педераст».

Я ответил, что моё авторство не было установлено.

– Дай мне закончить. Во всём этом видно одно – твоё мальчишество. Ты просто отказываешься воспринимать жизнь с должной серьёзностью. Я думал, что развод хоть чему-то научит тебя, ты одумаешься.

Про себя я отметил, что логика последней фразы Б. А. весьма сомнительна.

– Твои партнёры по команде, – продолжал он, – жалуются, что в раздевалке перед играми ты смешишь их. И даже на поле Этому нужно немедленно положить конец, ты меня понял? Нельзя играть всю жизнь!

– Перед вами моя характеристика, – сказал я. – Посмотрите, какую оценку дают моей игре. Сравните с Гиллом или любым другим игроком.

– Я прекрасно всё помню. Я сказал тебе три недели тому назад, что твоя игра статистически оценивается лучше всех. Однако… – Я громко, демонстративно вздохнул, прервав тренера на середине фразы. – Я этого не потерплю! – ударил он кулаком по столу.

– Извините.

– Итак, – продолжал он, мгновенно успокоившись, – твои оценки выше, но у Гилла есть нечто, не поддающееся оценке, делающее его истинным профессионалом. И часть этого «нечто», мистер Эллиот, зрелость. Чувство ответственности. Глядя на руины, в которые ты превратил свою жизнь, я думаю, что это чувство и тебе не помешало бы. Как и тому, чтобы продолжать играть у меня в команде.

Наступила тишина. Разглядывая свои ногти, я тихо вздохнул, пытаясь успокоиться.

– Б. А., – сказал я наконец. – Если вы на меня в претензии из-за моей незрелости, извините. Обещаю, что приложу все усилия, чтобы как можно скорее созреть. Но мне действительно не нравится быть запасным. И я буду ждать. Буду надеяться, что придёт время – моё время. – Я замолчал и посмотрел на тренера. – Что я могу ещё сказать?

Мой виноватый тон смутил его. Пытаясь скрыть это, он взял со стола мою характеристику и снова стал читать.

– Да, и ещё, – сказал он, не поднимая глаз. – Мне кажется, что ты слегка теряешь скорость. Постарайся сбросить фунтов пять.

Я кивнул.

– Ну, я рад, что мы поняли друг друга. Играй, как играл последние недели, и ты здорово поможешь команде. И не забывай – команда не может состоять только из звёзд первой величины. Тренировка сегодня в час дня.

Я встал, повернулся и вышел из кабинета. Тренер прав. Мне действительно недостаёт зрелости. Вдобавок моё тело искалечено и я стремительно старею. Ничего не попишешь.

По дороге на тренировку я мысленно прокручивал разговор с Б. А. и думал о своём будущем в футболе.

Да, поведение моё было не безупречным. Но что моё поведение по сравнению с моими травмами? Пять серьёзных операций, бесчисленные растяжения, разрывы мышц, вывихи. Я знал, что всё это заложено в памяти компьютера и – как на суде присяжных – может быть в любой момент обращено против меня. Правда, мне удалось немного исказить диагностическую картину моих травм. Я придумывал незначительные, мелкие травмы, чтобы скрыть серьёзные. Но и мелких набралось уже достаточно.

Было без пятнадцати одиннадцать, когда я остановился на стоянке у здания клуба. Просмотр фильмов был назначен на половину двенадцатого. Оставалось время, чтобы принять горячую ванну со стремительно мчащейся по кругу водой, размять мышцы и убедить массажистов и тренеров, что я в великолепной форме. Боль, пронзившая спину и ноги, как только я начал вылезать из машины, напомнила об обратном. Я остановился у доски объявлений и в стотысячный, должно быть, раз прочитал текст, висевший на доске с незапамятных времён:

ВНИМАНИЕ!!!

Все игроки обязаны носить костюмы и галстуки в гостиницах, аэропортах и т. д. Давайте поддерживать репутацию команды.

Клинтон Фут, главный менеджер.

Пять чернокожих игроков сидели на покрытом синим ковром полу раздевалки. Как всегда, они играли в карты. Денег видно не было, однако игра, по всей вероятности, приносила им массу удовольствия. Они то и дело взрывались хохотом и шлёпали друг друга по ладоням. Казалось, жизнь у негров веселее некуда.

Мне пришлось перешагнуть через них на пути к своему шкафчику.

– Эй, приятель, смотри под ноги!

– Извините, ребята.

– Ничего, топчи красные масти сколько угодно, но попробуй наступить на чёрные! – Раздался взрыв хохота и звучные хлопки ладоней. Да, они действительно умели веселиться.

Я опустился на скамейку перед своим шкафчиком и разделся. На дне шкафчика валялась куча грязных сырых маек, гетр, трусов, несколько старых планов игр и полдюжины писем от поклонников вошёл в массажную.

Глухой рёв водоворотов в ваннах, завывающая музыка, доносящаяся из поиемника массажиста, то и дело прерываемая треском помех, громкие голоса игроков, что-то кричащих друг другу, и непрерывное движение – сюр в чистом виде, да и только.

Это было место, где гасили одни чувства и возбуждали другие. Комната, в которой почти зримо присутствовали ярость, боль и страх. Физическую боль глушили болеутоляющими средствами, успокаивали наркотиками, а через поры, открывающиеся после разогревания и массажа, выходила ярость. Воздух пульсировал неукротимой человеческой энергией.

Обе ванны были заняты. Я подошёл к шкафчику с медикаментами. Он был заперт.

– Эй, Эдди! – позвал я массажиста Эдди Рэнда.

– Ну? – Эдди поднял голову, оторвавшись от наполовину забинтованного голеностопа.

– Мне нужны таблетки, – сказал я. – Кодеин номер четыре. – Минутку. – Он снова принялся за голеностоп.

– Да брось мне просто ключи, – сказал я.

– На прошлой неделе бросил одному – потом пришлось брать рецепты и заново получать все лекарства.

– Ну-ну. – Я принялся танцевать под песню Лоретты Линн, звучащую из приёмника и постоянно прерываемую помехами.

– Классная певица, – сказал я Рэнду, не прекращая танца.

– Кто? – Рэнд вытащил из кармана связку ключей и искал нужный.

Я кивнул в сторону радио. Рэнд покачал головой.

– Мне встречалось немало игроков со странностями, Филип, сказал он, отпирая шкафчик, – но ты, вне всякого сомнения, превосходишь… чёрт побери, прекрати дурацкую пляску! Сколько тебе?

– Чтобы до воскресенья хватило. Перед игрой я снова к тебе подойду. – Я протянул руку, он положил мне на ладонь пакетик с двадцатью таблетками кодеина номер четыре.

Одна из ванн освободилась. Я положил таблетки на полку, снял майку и опустился в горячую бурлящую воду. Нервные окончания стали понемногу успокаиваться, смягчались растяжения и прочие травмы, давние и недавние, но тупая боль в нижней части спины не уходила.

– Привет, парни! – появился в дверях Конрад Хантер.

Он был владельцем футбольного клуба. Десять лет назад он заплатил за него полмиллиона долларов. Сейчас цена превышала тринадцать миллионов. Штаб-квартира «КРХ Холдинг, Инкорпорейтед» находилась на тринадцатом этаже небоскрёба в центре города. Большая цифра «13» на дверях его компании показывала, что Конрад не суеверен. Имея двести миллионов долларов, он мог себе это позволить.

Конрад Хантер относился к своей команде, как к семье. Во время тренировочных сборов пятеро его детей жили на одном этаже с ветеранами команды. После двух лет пребывания в команде игрок автоматически становился членом семьи – но ни одному из игроков, чем-то не угодивших Конраду или кому-то из его детей, не удавалось дотянуть до этого срока. Я заслужил это право несколько лет назад, однако всячески старался не пользоваться семейными привилегиями. Я предпочитал взбираться на этаж выше и жить вместе с новичками, чем рядом с его детьми, страдающими манией величия. Я часто видел, как они подслушивали у дверей, чтобы передать затем новости своему отцу.

Я играл в футбол тогда и там, когда и где этого хотел Конрад Хантер. Это было делом моей жизни. Но порой меня удручала мысль, что дело моей жизни – принадлежать пятидесятилетнему набожному католику и мультимиллионеру, обожающему бродить по раздевалкам.

– Привет, Фил! – Конрад подошёл к моей ванне. На нём был белый, без единого пятнышка тренировочный костюм и новые адидасовские кроссовки. – Как спина?

– Отлично, Кон, – ответил я. – Никогда не чувствовал себя лучше.

Он кивнул и несколько раз подпрыгнул на носках.

– Не пробовал такие? – спросил он, показывая на новые кроссовки.

Я покачал головой.

– Подарок Билла Бобертса из «Адидас». – Он сделал несколько боковых движений, проверяя сцепление зелёно-белых кроссовок с полом. – Лёгкие. Плотно обхватывают ногу. Попробуй как-нибудь.

Я кивнул.

– Ты здорово играл в прошлое воскресенье. Я гордился тобой. Даже сегодня утром, по дороге в церковь, дети говорили о твоём потрясающем перехвате. – Конрад с семьёй ежедневно ходил к причастию.

– Эммет звонил сегодня утром из Чикаго, – продолжал Конрад. – По-моему, он собирается жениться.

– Прекрасно, – сказал я. – Прекрасно.

Эммет Джон Хантер был на пятнадцать лет моложе своего брата Конрада. По-отцовски Хантер – старший прощал Хантеру – младшему его промахи, его провалы. Эммет был жирным и неприятным. Его исключали по очереди из каждого колледжа на Среднем Западе.

Наконец ему удалось закончить вечерние курсы по управлению коммерческой деятельностью. В награду за это Конрад назначил Эммета президентом клуба.

– Ты нравишься Эммету, – сказал Хантер. – Да и мы с детьми любим тебя. Почему бы тебе не подумать серьёзно о том, чтобы остепениться и всё же стать членом нашей семьи?

– Ты хочешь, чтобы я женился на Эммете?

– Боюсь, он слишком влюблён в Джоанну, – засмеялся Конрач Левушка Эммета нравилась Конраду, и он гордился выбором младшего брата.

– Это чудесная девушка, – продолжал Конрад. – Ты, кажется, знаком с ней?

Я кивнул.

– Она – именно то, что не хватает Эммету, чтобы взяться за ум, – задумчиво сказал он. – Может быть, тогда я перестал бы посылать его на эти идиотские заседания руководства лиги. Пусть помогает мне управлять клубом в Далласе.

Я поднял правую ногу, направил струю воды на подколенное сухожилие, причинявшее мне постоянную боль.

– И тебе бы пора снова подумать о женитьбе, – сказал Хан-тёр, рассеянно проводя пальцем по извилистому шраму на внутренней стороне моего правого колена. – Она была католичкой, не так ли?

– Да, но это…

– У вас был церковный брак?

– Да, но было бы несправедливо винить её одну. Знаешь, ведь у нас нелёгкая жизнь, – сказал я и подумал: откуда ему знать?

– Это не оправдание. Если она была католической веры, то должна была понимать, что брачный обет вечен. Вся эта история очень неприятна. – Взгляд Конрада упал на белую морщинистую линию, проходящую от моей правой икры через лодыжку до ступни. – Как твой голеностоп?

– Лучше быть не может! – соврал я. – Поразительно, но я чувствую себя гораздо лучше, чем когда впервые вышел на футбольное поле.

– Рад, очень рад. – Его глаза внимательно, ничего не упуская, осмотрели моё обнажённое тело. – Не забудь серьёзно подумать о моём предложении. Я ничего не обещаю, но для хорошего парня место в семье найдётся.

Я опустил ногу в воду, подальше от его любопытного взгляда.

– Ладно. – Он отодвинулся от ванны и потянулся. – Пойду займусь гимнастикой. – Он хлопнул себя по животу обеими руками, повернулся и пересёк раздевалку.

Я облегчённо вздохнул. За все годы, которые я провёл в Далласе, Хантер так и не понял, что я собой представляю.

Конрад Хантер приходил почти на каждую тренировку, пробегал несколько кругов, делал упражнения во время разминки, работал с тяжестями. Затем, стоя у бровки, окружённый помощниками тренера и сотрудниками клуба, он наблюдал за пасами, пробежками, ударами, обсуждая действия отдельных игроков и команды, указывая на ошибки, подбадривая или критикуя игроков и тренеров. Конрад Хантер и его брат Эммет владели 90 процентами акций клуба. Остальные десять процентов делили между собой Б. А. и Клинтон Фут.

Глубоко религиозный человек, Хантер каждый день ходил в церковь Святого Сердца, в двух кварталах от стадиона, и обсуждал с монсиньором Твиллем самые разные вопросы – от спасения до хорошего защитника. Он ездил с командой на каждый матч, и Хантер часто обращался к нему с просьбой «сказать несколько слов для вдохновения игроков независимо от их религиозной принадлежности» перед особо важными играми.

В трудные для команды времена ходили слухи, что отцу Твиллу было нелегко объяснить Господу тонкости эшелонированной атаки.

Я взглянул через пенящуюся воду на ноги, которые только что разглядывал Хантер. Тонкие белые шрамы были едва заметны. Не считая длинного шрама на колене, напоминающего об операции после обширного разрыва связок, вокруг коленной чашечки виднелись три небольших надреза. Они были нужны для того, чтобы легче удалять кусочки суставных хрящей, время от времени отрывающихся под чашечкой. Бежишь на полной скорости и вдруг в коленный сустав попадает кусок хряща размером с монетку в двадцать пять центов – от боли и собственное имя забываешь. К счастью, это случалось во время матчей всего дважды, и мне удавалось выдавить их из сустава прежде, чем кто-то успевал заметить.

Шрам вокруг голеностопа был результатом сложного перелома со смещением кости, произошедшего из-за глупого столкновения со свободным защитником нью-йоркской команды и штангой ворот на стадионе «Янки». Ни защитник, ни штанга не пострадали.

Встав в ванне, я взял полотенце из стопки, лежащей рядом на скамейке. Ноги всё ещё болели. И то место в нижней части спины, куда врезалось колено линейного защитника, пульсировало острой болью. Придётся снова принять кодеин.

Во вторник мы просматривали фильмы, снятые на матче в воскресенье. Сидеть в тёмном зале на холодном металлическом складном кресле и видеть, как твоя ошибка мелькает на шестифутовом экране вперёд, назад, в замедленном темпе и останавливаясь в стоп-кадре, было мучением. Каждый неудачный шаг, падение, упущенный мяч тщательно рассматривались и анализировались. И монотонный голос Б. А. мог самых сильных мужиков превратить в трусов.

– А теперь вот что посмотрим, – Б. А. прокрутил ленту обратно, так что игроки пролетели в воздухе и встали на ноги, образовав нашу наступательную линию, приготовившуюся к схватке.

– Ричардсон, о чём ты думал в этот момент? – Тренер остановил фильм, едва игроки сделали шаг вперёд. Томас Ричардсон занимал место получетвертного. Непокорный чернокожий в этом эпизоде заменил Энди Кроуфорда. – И чем ты, интересно, думал?

В темноте раздался нервный смех.

– Да, сэр, – сказал Ричардсон. – Я не был уверен, мне казалось…

– Ты знаешь, что надо делать, когда кажется, – перебил его Б» А. и снова пустил фильм. Ричардсон не понял плана атаки и не успел поставить заслон бегущему крайнему линейному. Главный тренер молча прокрутил эпизод пять раз. Тишина была мучительной.

Мне нечего было беспокоиться в первой половине фильма, потому что меня выпустили на поле только в четвёртом периоде.

Б. А. придерживался мнения, что во время просмотра нужно отмечать только ошибки, а «за хорошую игру нам платят». Он также считал, что игроки «должны знать, кто подвёл команду» во время матча.

Мой перехват мяча в прыжке прошёл почти незамеченным, хотя некоторые из игроков не удержались от вздоха восхищения. Я покоился на облаке удовлетворения собой, фильм почти уже кончился, когда от голоса Б. А. все внутренности у меня свело вдруг.

– Эллиот, – сказал он негромко. – Погляди.

Мы наклонились, готовясь к атаке крылом. Я стоял в двух ярдах от правого края. Мне нужно было поставить заслон крайнему линейному и дать возможность Энди Кроуфорду обойти его с внутренней стороны.

– Ты даёшь ему возможность выбрать позицию, – прокомментировал тренер мои перемещения и стойку возле огромного линейного, намеревавшегося достать Энди. Я стоял почти выпрямившись. Это было опасно.

– Видишь, что происходит, когда начинается звёздная болезнь, – холодно заметил Б. А.

Я позволил линейному подойти слишком близко, он схватил меня за щитки на плечах и стал толкать перед собой, прикрываясь и ожидая нужного момента, и когда Кроуфорд попытался обойти его, гигант-линейный оторвал меня от земли и телом моим сбил Энди. Это было унизительным зрелищем. Глядя, как противник размахивает мною, словно бейсбольной битой, весь зал покатывался от хохота.

– Я не вижу ничего смешного, – холодный голос Б. А. восстановил тишину. – Подобная глупость может стоить нам чемпионского звания. И десятков тысяч долларов.

Он прокрутил сцену пять раз. Она начала походить на отрывок из балаганного спектакля.

Просмотр фильмов завершился, и в зале зажёгся свет.

– Теперь, – Б. А. вышел вперёд и повернулся к нам, – внимание! Всем быть на поле в трусах и шлемах. Разминка и силовые упражнения через десять минут. Сталлмон, останься, я хочу поговорить с тобой.

Мы пошли к своим шкафчикам, а Сталлмон, полузащитник, игравший в команде третий год, остался сидеть.

В раздевалке заведующий снаряжением очищал шкафчик Сталлмона. Мы молча переглянулись.

– Карта и сэндвич на дорогу, – пробормотал кто-то едва слышно.

Когда мы вернёмся в раздевалку после тренировки, Сталлмона уже не будет.

– Начали! Раз… два… три…

Двадцать лиц налились кровью от напряжения (точнее, девятнадцать – я притворялся). Команда принялась за парные упражнения. Процедура была простой: десять секунд упора или тяги с преодолением сопротивления, чтобы истощить отдельные группы мышц, затем ещё десять секунд движений для укрепления мышц. Всего было пятнадцать различных упражнений. Подобная разминка использовалась перед тренировками во многих командах национальной футбольной лиги.

– восемь… девять… десять… закончили!

Максвелл отпустил канат, и я, изображая, что напрягаюсь изо всех сил, начал проделывать серию движений. Мы с Максвеллом на разминках и тренировках чаще всего были партнёрами и давали друг другу возможность сачкануть, лишь делая вид, что затрачиваем огромные усилия.

Раньше Б. А. использовал другую систему разминки и укрепления мышц. Мы работали с тяжестями и глотали кучу разных витаминов и стероидных препаратов для наращивания мышечной массы. Но после того как у двоих игроков обнаружили камни в почках, а третий начал мочиться кровью, тренер отказался от этой системы.

– Следующее положение. Приготовились… Начали! Раз… два… три…

Мы с Максвеллом сдерживали дыхание, отчего кровь приливала к лицам, со стороны казалось, что мы вот-вот лопнем от напряжения. Когда эта часть разминки завершилась, мы даже не вспотели.

Затем были гимнастические упражнения. Затем перебрасывание мячей ногами и несколько ускорений. Тренировка во вторник была короткой. Её целью было размять и разогреть мышцы после воскресного матча. Завершалась тренировка отработкой пасов и их приёмом для защитников и игроков второй линии, тогда как линейные занимались постановкой заслонов. Мне доставляло удовольствие получать пасы, и я до изнеможения работал над пробежками с мячом.

– Прорыв направо. Внутренняя атака. На счёт два…

Я подбежал к пятнадцатиярдовой линии, стараясь не смотреть на то место, где мяч должен опуститься мне в руки.

– Четыре, три. – Максвелл называл воображаемое расположение защитной линии.

Я предпочитал широкое поле зрения более быстрому старту с трёх точек и стоял выпрямившись.

– Раз… два…

Я сорвался с линии, глядя защитнику прямо в глаза и уклоняясь вправо, стараясь заставить его защищать свою позицию, перемещаясь вместе со мной. Он поддался на мой финт и сделал пару шагов к боковой линии.

Три, четыре, пять шагов. Я продолжал смещаться, он отступал и двигался к краю поля.

Я уследил толчок правой ногой и без всяких финтов, резко повернулся и проскочил внутрь под углом в сорок пять градусов. Внешний линейный, старающийся закрыть свою зону, промелькнул рядом. Ещё четыре шага, и я буду рядом со средним линейным. Я оглянулся, ища мяча – Максвелл уже бросил его, – через мгновение он опустился мне в руки, за целый шаг до линейного, бесполезно размахивающего рукой, поднятой вверх. Чёрт побери, до чего мне нравится ловить мяч!

– О’кей! – Глаза Максвелла сияли. – Сейчас сделаем шестёрку и прорыв в зачётное поле. Прорываемся справа. Правым крылом наружу. На счёт раз!

Когда я занял исходную позицию, всё тело моё дрожало от нетерпения. Да, в напряжении нервов, сил, воли есть радость, оно может пьянить почище алкоголя и наркотиков.

– Раз! – Опустив голову, я рванулся с линии, слыша только свист воздуха в прорезях шлема. Один шаг… второй… третий… Я снова смещался вправо. На этот раз защитник отступал назад, защищая свою позицию с внутренней стороны и отдавая мне боковую линию.