Текст книги "Сорок из Северного Далласа"

Автор книги: Питер Гент

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Чудом я справился с тремя серьёзными травмами, но забыть их не мог. Они повредили великолепный футбольный механизм, и если в ближайшее время я не смогу снова стать незаменимой частью нападения, руководство клуба начнёт подыскивать новый механизм. Время играло против меня.

Когда Б. А. заменил меня Билли Гиллом – из-за моей травмы колена, – мне показалось, что я рехнусь. Сперва я считал замену временной, в любом матче готов был войти в игру и показать, на что способен. Когда травма совсем прошла, я с большим трудом удерживал себя, вышагивая вдоль линии поля и поглядывая на Б. А., ожидая его команды – ноги, казалось, сами стремились в атаку. В перерывах я сидел в раздевалке вместе с другими игроками, внимательно слушал тренера, а потом подходил к Максвеллу и спрашивал, как идёт игра, клеится ли. Его рассеянный, дежурный, торопливый ответ напоминал мне, что я к игре отношения не имею. К концу третьего периода я уставал от ходьбы, садился на скамью, готовый разрыдаться. Накопленная энергия рвала меня на части изнутри, рёв зрителей, совсем ещё недавно считавших меня своим кумиром, убивал. Они все – тысячи и тысячи – словно и не помнили, что я когда-то был, когда-то тоже играл. К середине четвёртого периода мне уже не хотелось играть. Согнувшись, обхватив плечи руками, я сидел на краю скамьи и ждал, когда придёт конец мучениям и я смогу вернуться в раздевалку, срезать с гетр липкую ленту, оказавшуюся ненужной, сдать чистую форму, принять бессмысленный душ и напиться так, чтобы забыть про унижение.

Две победы одержала команда после того, как меня заменили Гиллом и я не ступил на поле. Третий матч был в Чикаго. К середине матча мы проигрывали, и Б. А. выпустил на поле меня вместо Гилла. В течение двух минут я перехватил два длинных паса и после того пробитого штрафного, мною же и заработанного, игра закончилась вничью. В следующее воскресенье мы играли в Атланте и выиграли со счётом 36:6, ведя с первых минут. Но я опять просидел на скамье.

Постепенно вошло в норму, что выпускают меня на поле, когда команда проигрывает. И, сидя на скамье запасных, я незаметно для себя стал болеть за другие команды, радовался промахам своих товарищей. Несколько раз я даже вскакивал с места и радостно кричал, когда в наши ворота забивали гол.

Есть ли смысл в успехе команды, если её игроку не дают возможности разделить счастье победы? Когда атлет, цвета какого бы клуба он ни носил, начинает понимать, что и соперники и партнёры в равной степени ему враждебны и бороться ему надо против тех и других, – он начинает понимать профессиональный спорт. Спортсмен всегда и везде одинок, ему никто не поможет, если он сам себе не поможет. И это закон.

Даже само понятие «команда» – фикция, обман, и игра под руководством Б. А. убедила меня в этом. Для Б. А. успех или неуспех команды были его личным успехом или неуспехом. Он не думал ни собственно о футболе как таковом, ни о Боге – он думал только о себе, о своей карьере и своих деньгах.

Поэтому я знал, что хотя Максвелл и Б. А. нынче ценят и уважают друг друга, но придёт день и Б. А. уничтожит Максвелла. Потому что Максвелл – индивидуалист и рано или поздно встанет на пути тренера.

У меня болела спина. Я повернулся на правый бок, потом на левый. Опустил ноги, встал и пошёл в гостиную. Томас Ричардсон сидел на полу, скрестив ноги. Я сел рядом с ним. Он не повернул головы, его взгляд скользил по гостям, толпившимся в гостиной. «Вчера у тебя получился отличный проход», – сказал он тихо.

– Спасибо. – Я покраснел от удовольствия. Похвала Ричардсона говорила о многом, и мне всегда казалось, что я недостоин её. – Завтра иду к тренеру, вызывает, – сказал я. – Начинается следующая глава в моей неравной борьбе за славу и благоденствие.

– Желаю успеха. – Ричардсон засмеялся, поворачиваясь ко мне. – Я встретил его в Сан-Луи и спросил, подписал ли он моё письмо с протестом против войны. Он ответил, что я сую нос не в своё дело и лучше бы сосредоточился на футболе. – Чернокожий атлет фыркнул и уставился в пол. – Проклятая война во Вьетнаме – не моё дело! Он сидел, закинув ногу на ногу, и глядел на меня с презрением. Мол, куда я лезу, я – цветной? Я был готов задушить его!

Ричардсон был активистом антивоенного движения, и я уважал его за это. Всё, что мне хотелось знать о войне, умещалось в несколько фраз, которые один пьяный профессор-политолог доверительно прошептал мне на ухо на пикнике преподавателей Мичиганского университета. После нескольких стаканов он сообщил мне по секрету, что не только выполнял регулярные задания ЦРУ, но и принимал участие в подготовке убийств. «Вот что я тебе скажу, – говорил профессор про какого-то политического деятеля, – сукин сын не протянет и полутора месяцев». Убили «сукина сына» через три недели. А вообще я старался держаться от политики подальше.

– Не расстраивайся, Томас. Помни, что Господь Бог так и не решил вопрос, как остановить фланговый прорыв. – С трудом встав на ноги, я дружески похлопал Ричардсона по плечу и пошёл на кухню. Через открытую дверь я видел танцующих у бассейна.

Джо-Боб стоял посреди гостиной с детским футбольным шлемом на голове и уже без штанов. Шлем был мал ему, лицо превратилось в нелепую маску. Если Джо-Боб не изменит себе, подумал я, то скоро начнётся.

Большинство мужчин старались не замечать или не обращать особого внимания на выходки Джо-Боба, мол, любит парень выпить и повеселиться, – никто не хотел быть побитым и унижённым при всех. Трудно не замечать, как двухметровый гигант, без штанов, возбуждённый, лапает твою спутницу, но характерной чертой гостей на таких вечеринках со знаменитыми футболистами была терпимость, я бы сказал – супертерпимость.

Я снова забрался на стол. Оттуда было удобней наблюдать за общим раскладом. Мне удалось насчитать пятерых девиц, достойных внимания. Тройка, сидевшая на диване с одинаково крепко сжатыми коленями, состояла скорей всего из стюардесс, не расстававшихся друг с другом с момента поступления в лётную школу. Чтобы отделить их друг от друга, надо было затратить слишком много интеллекта и эмоций. Худенькая девушка в джинсах, с длинными густыми каштановыми волосами, в очках с тонкой металлической оправой оживлённо беседовала с Томасом Ричардсоном. Она выглядела многообещающе, но, судя по её оживлению, предпочитала негров, и особенно ей нравился Ричардсон. Оставалась лишь девушка Боба Бодроу. Она сидела одна в окружении грязной посуды.

Отпрыск богатых нефтепромышленников, Бодроу стал преуспевающим страховым агентом и основал фирму ещё совсем молодым человеком. Не так давно он побывал на «отдыхе» в Фэйр-хейвене, где за сто долларов в день лечились представители высшего света Далласа. До этого Бодроу дважды задерживала полиция ранним утром в центре Далласа – голый, он палил из револьвера и орал, что это он убил Мартина Лютера Кинга. Ему поставили диагноз «крайнее истощение», отвезли в Фэйрхейвен и накачали торазином.

Бодроу и Кроуфорд были друзьями. Они носились в новеньком роскошном «континентале» Бодроу, пили, названивали знакомым по телефону из машины, палили из «магнума» 0,357 калибра. Страховой агент страдал манией преследования и был всегда при оружии.

Как и Стив Петерсон, Бодроу часто приводил с собой на вечеринки нескольких девиц. И, как Петерсон, имел неприятную привычку то и дело трогать своего собеседника, поглаживать и похлопывать, не переставая болтать обо всём на свете – от страхования недвижимого имущества до нигеров, захватывающих ведущие позиции в спорте. Сейчас Бодроу стоял у входа со стаканом в одной руке, положив вторую на плечо Сэта Максвелла. На лице Сэта застыла гримаса раздражения и скуки, но он всё терпел из почтения к богатству Бодроу.

Я решил заговорить с его девушкой. Она была шатенкой с идеально ровными белыми зубами.

– Принести вам что-нибудь? – осведомился я.

Она вздрогнула от неожиданности, но улыбнулась и протянула мне стакан.

– Пепси, пожалуйста. Побольше льда, если можно, и наливайте по краю стакана, чтобы не вышел газ.

– Хорошо, постараюсь.

Алан Кларидж стоял в кухне и сосредоточенно колотил кулаком по дверце буфета. Его суставы были разбиты и кровоточили, а рубашка, которую он занял у Кроуфорда, забрызгана кровью.

– Ты сегодня слишком уж жесток к себе, Алан, – сказал я.

– Эта малышка, – он указал на одну из стюардесс, сидящих на диване, – обожает футбол. – Он посмотрел на окровавленную руку. – Она разрешила мне пощупать её, когда я показал ей этот синяк на голени. – Он подтянул штанину, демонстрируя кровоподтёк размером с мяч. – Бедненький, сказала она. Я надеюсь, увидев кровь, она ещё больше пожалеет и ляжет со мной. Как полагаешь?

Зрачки его были безумно расширены, сжатые губы искривились в ухмылке. Говорили, что Алан живёт на таблетках. Я в этом не сомневался.

– Смотри, не потеряй слишком много крови, – сказал я. – А то разочаруешь её в постели.

Он взглянул на искалеченные суставы, удовлетворённо хмыкнул и направился в гостиную.

В раковине стояла большая бутылка пепси. Медленно я наполнил два стакана. Она не из тех, подумал я, которых Бодроу привозит с собой в качестве подстилок для своих любимых игроков.

Слишком независима и уверена в себе. Если у неё с Бодроу и было что-то, то только потому, что она хотела этого.

Вернувшись в гостиную, я заметил, что вечеринка близится к апогею. Уже ушли те, кто не был пьян или не набрался наркотиков. Гостиная была наполнена почти осязаемым ожиданием.

– Похоже, курс выбран, – сказал я, протягивая девушке стакан. – Скоро будет на что поглядеть.

– Что вы имеете в виду? – Она взяла стакан и посмотрела на меня.

– Нечто необычное. Но точно не знаю. Она улыбнулась и откинулась на спинку стула.

– Извините, я не знаю вашего имени. Она протянула мне тонкую нежную руку.

– Шарлотта Каулдер. Шарлотта Энн Каулдер.

– Шарлотта Энн Каулдер, я рад знакомству. – Когда её мягкие тёплые пальцы утонули в моей руке, я почувствовал, как по загривку у меня пробежал холодок. Истинная женственность в женщинах всегда вызывала у меня непередаваемое волнение. – А меня зовут Филип Эллиот. Филип Ю. Эллиот.

– Что означает Ю.?

– Юриспруденция. Я крайне законопослушен.

Я заглянул в её глубокие карие глаза, почувствовал, что мой взгляд тонет в них, Шарлотта прищурилась, улыбка исчезла с её лица, она отвернулась.

– Давайте уедем отсюда, – предложил я.

– Нет, я не одна.

– Я знаю. Но ведь совсем не обязательно уезжать с тем, с кем приезжаешь.

– Вы так считаете? Но я не хочу ехать с вами только потому, что вы стоите рядом и смотрите на меня блестящими глазами.

– Но со мной намного веселее, уверяю вас. К тому же я владею искусством иглоукалывания, – сказал я, понимая, что отступление равносильно поражению.

– Не сомневаюсь, – насмешливо промолвила она.

Я оказался в дурацком положении. Молчание затягивалось.

– У вас фантастические глаза. – На большее у меня фантазии не хватило.

– Дымчатые контактные линзы. – Она нахмурилась и посмотрела на меня искоса. – У вас довольно неуклюжий подход к женщинам.

– Мало практики.

– А… Понятно. Какими же ещё достоинствами вы можете похвастаться?

– Ну, – я задумался на мгновение, – закончил колледж с отличием. Всё ещё имею собственные зубы, за исключением передних, вот этих – их выбивают в первую очередь. Никогда не бил женщин, хотя моя первая жена дважды пыталась убить меня… А вы чем можете похвастаться, кроме фантастических глаз?

– Я веду независимый образ жизни, у меня только две пломбы, девчонкой я мечтала о большом бюсте и хотела впрыскивать силикон, но об этом не думаю, признаю все способы любви, хотя некоторые кажутся мне извращёнными, родилась в Калифорнии и неплохо вожу «мерседес-бенц».

– Мама миа! – воскликнул я, протягивая к ней руки. Она увернулась.

– И ещё: профессиональные футболисты кажутся мне самовлюблёнными и скучными.

Смутившись, я отступил. В это мгновение в гостиной разразился скандал.

– Чёрт побери, Джо-Боб, ты считаешь, что весь мир принадлежит тебе! – вскрикнул Стив Петерсон.

Джо-Боб, задрав юбку новой невесте Петерсона, Жанет Гил-рой, только что коронованной Мисс Техас, прижался к ней сзади, огромными узловатыми ручищами схватив за груди. Мисс Техас пыталась вырваться, но это ещё больше возбуждало Джо-Боба, да и всех, как мне показалось, присутствующих.

Петерсон хотел оторвать руку Джо-Боба от прелестной груди девушки, но Джо-Боб с недоумением взглянул на маленькие розовые пальцы, вцепившиеся в его громадную волосатую кисть, взглянул на пухлую физиономию Петерсона, но так и не понял, что это за человек такой и почему он мешает развлекаться, в последний раз стиснул груди девушки, отпустил и всей гигантской пятернёй взял Петерсона за рубаху. Загорелое лицо биржевого маклера будто мгновенно вылиняло – он позеленел от страха. Джо-Боб, улыбаясь, принялся шлёпать его по лысине ладонью, другой рукой вздёргивая маклера вверх и резко отпуская, заставляя Петерсона подпрыгивать, как баскетбольный мяч.

– Ты не мог бы вмешаться? – спросила Шарлотта.

– Ты шутишь?

– Пожалуй, да. Ты прав.

– Петерсон был уверен, что Джо-Боб его близкий друг, снабжал его курочками…

– Какое отвратительное слово. – Шарлотта нахмурилась.

– Извините, но это не моё. Бедняга думал, – сказал я, указывая на подпрыгивающего маклера, – что, если он будет поставлять девушек и хлопать игроков по спине, они станут его близкими друзьями. Но мы даже друг друга ненавидим в команде…

– Вы ненавидите друг друга? – Она с удивлением на меня посмотрела. – Странно. Почему?

– По-моему, от страха. Я так думаю, по крайней мере. Наконец Джо-Боб отпустил измочаленного Петерсона. Тот вместе с Мисс Техас бросились к двери.

– Здесь он наверняка уж больше никогда не появится, – сказала Шарлотта.

– Вы его не знаете. Это один из молодых магов и волшебников Далласа. Вроде вашего друга Бодроу. – Она взглянула на меня, точно собираясь что-то сказать, но промолчала. – Будет у себя в конторе покупать и продавать акции Америки, определяя её экономическое будущее, и явится на первую же вечеринку, утверждая, что был так пьян, что ничего не помнит. Приведёт с собой следующую невесту – вместо Мисс Техас, – и, наверное, если он не совсем дурак, прихватит с собой девочку для Джо-Боба.

Пьяный Джо-Боб расхаживал, шатаясь, по гостиной.

– Ублюдки! – хрипло вопил он. – Все вы ублюдки! Вдруг его глаза остановились на Шарлотте. Я замер.

– Сэт! – крикнул я. – Найди рукам Джо-Боба какое-нибудь занятие!

Максвелл, радуясь возможности спастись от объятий Бодроу, схватил Джо-Боба за руку и пошёл с ним к бассейну.

– Ты здорово играл, Фил! – Бодроу хлопнул меня по плечу. – Нам на поле нужны вы с Гиллом – вместо этого чёрного подонка.

Бодроу имел в виду Делму Хадла. Я понимал, что мне нужно разбить его жирную ухмыляющуюся морду. Но я сдерживал себя, вышел к бассейну подышать. В темноте оглянулся, ища Максвелла. Сзади чья-то стальная рука сдавила мне шею, словно тисками. Я не мог пошевелиться.

– Ну, ублюдок, с каких это пор ты начал командовать?

– Чёрт, Джо-Боб, отпусти! – Я пытался выбрать тон, гневный и примирительный, как бы полушутливый, одновременно. Но Джо-Боб сжал мне шею ещё сильнее. – Отпусти, Джо-Боб, – проговорил я, едва не теряя сознания от боли.

– Джо-Боб, кончай! – Я узнал голос Максвелла.

Тиски ослабли, превратились в нечто вроде швабры, поглаживающей меня грубо, и потом Джо-Боб отошёл. Я попытался повернуть голову – от боли на глаза навернулись слёзы. Я зажмурился.

– Что-то ты не очень нравишься Джо-Бобу, – сказал Максвелл.

– А кому я очень нравлюсь? – спросил я, чувствуя, как потрескивают шейные позвонки.

– Он считает тебя слишком самоуверенным и высокомерным.

– Не он один. – Потирая шею, я думал о том, что могло быть, если бы Джо-Боб не отпустил меня. В схватке с ним мои шансы были не лучше, чем Петерсона и Мисс Техас, вместе взятых. Я вспомнил, как только пришёл в команду и Джо-Боб с Медоузом обмотали мне голову липкой лентой. Особой радости по этому поводу я не выказал, и они, повалив меня на пол, обмотали мне голову пятью рулонами липкой ленты. Понадобилось больше часа и две банки растворителя, чтобы снять её. Я с корнями вырывал баки, ресницы, брови, множество волос – и почти всю гордость.

Максвелл предложил перейти на другую сторону бассейна – «вдохнуть ещё немного сногсшибательного сорняка».

– Придётся за ним сходить в машину. Ты иди, встретимся у раздевалок. – Я указал пальцем на противоположную сторону.

«Чем же мне нравится Максвелл? – думал я, шагая к стоянке. – Несомненно, большего эгоиста в жизни я не встречал. Он считает жизнь игрой, и люди, которыми он себя окружает, для него – фишки. Или карты. Но я – другое. Или мне кажется? Однажды он сказал мне, что дружит со мной «наперекор советам многих» только потому, что не может понять моих жизненных целей».

– Ты считаешь себя чем-то особенным, верно? – спросил он тогда. – Все эти книги и всяческое барахло, которое читаешь… Сколько бы ты ни читал, старикан, всё равно не изменишься. Это я тебе говорю. Так что не теряй лучше времени.

Я уважал его и старался доказать, что стремлюсь к чему-то, скрывая хаос, царивший в моей душе. Я не видел более талантливого футболиста, чем Максвелл. Он был безупречным полузащитником, полностью отдававшим себя игре и готовым в любое мгновение принести в жертву жизнь – как свою, так и чужую – ради победы. Соперники чувствовали это, видели в его глазах и потому боялись; партнёры боготворили его. Едкие замечания Максвелла в адрес линейных, не сумевших поставить заслон, доводили до слёз; беспощадно он наказывал защитников, по своей вине не справившихся с нападающими противника. Два года назад во время товарищеского матча в Питтсбурге в четвёртом периоде он дал два фантастических паса, закончившихся заносами в зону противника, и мы выиграли. А сразу после игры Максвелла отвезли в больницу со сломанной челюстью.

Он мог вынести любую боль, давал идеально точные пасы и брал любую женщину, какую только хотел. Так он жил – казалось, независимо от обстоятельств. И я гордился дружбой с ним, хотя никому в этом не признавался.

Я и с другими игроками в команде дружил, однако у большинства были семьи, и они жили в просторных домах с тремя спальнями. Кроме биржевых сводок, они ничего не читали и каждую свободную минуту отдавали торговле недвижимостью – за что им платили. Жён своих они заставляли рожать как можно чаще, чтобы хоть чем-то занять их и не тратить собственные нервы на ревность. Они платили триста долларов в месяц за дом с кирпичной облицовкой, центральным отоплением и кондиционированным воздухом, из автомобилей предпочитали девятиместные фургоны, позволяющие вывозить всю семью за город или в Хайлендский торговый центр.

– В футбол играешь не вечно, – учили они меня. – Надо пользоваться тем, что твоё имя что-то значит.

Это «что-то» всегда озадачивало меня.

Нет, Максвеллу нельзя было отказать в оригинальности, а в мире, яростно, неумолимо стремящемся к серой одинаковости, это было большой ценностью.

– Ты посмотри на них, – сказал Максвелл, показывая на дико пляшущих, визжащих гостей. – Они сумасшедшие.

– Ну и что? Ты тоже.

– Да, но я осознаю это. Они считают, – продолжал Максвелл, – что всё нормально.

– А ты так не считаешь? Он долго молчал.

– Иногда мне кажется, – сказал он тихо и странным каким-то тоном, – что я точно знаю, чего хочу и к чему стремлюсь. Но когда, потратив массу усилий, я достигаю цели, чувствую, что всё… бессмысленно… всё как-то… – Он опустил голову.

– Дело в том, – сказал я голосом то ли священника, то ли профессора, – что жизнь часто идёт параллельно с тобой. Ускользает. А ты…

Максвелл посмотрел на меня с нескрываемым презрением. Какая-то девушка выскочила из двери и упала в бассейн. За ней вышел Джо-Боб в одних трусах.

– Они любят футбол, – сказал я, кивая в сторону дома Энди, – потому что всё просто и ясно: победа или поражение. А самое неприятное для болельщика – ничья.

Джо-Боб наклонился, протянул руку и вытащил девушку из бассейна. Потом поднял её над головой, как куклу, и снова бросил в воду.

– Мы марионетки, зарабатывающие на жизнь тем, что нас бьют по голове, а на табло появляются новые и новые цифры. Мы чем-то похожи и на цыплят, которым впрыскивают гормоны для увеличения белого мяса.

– А ещё на кого мы похожи? – спросил Максвелл. – Хватит туфту гнать. Скучно.

Девушка вылезла из бассейна и ударила Джо-Боба табуретом по голове. Он расхохотался, отвесил ей пару оплеух и, схватив за волосы, поставил на четвереньки. Потом он в третий раз столкнул её в воду.

– О чём ты думаешь? – спросил Максвелл.

Я посмотрел на него. Неужели ему нужен серьёзный ответ? По-видимому, да.

– Мне не даёт покоя мысль о завтрашнем дне. Мания. Страх.

– Чего ты боишься?

– Того же, что и ты, Сэт. Что вышибут из команды – и все дела. И никому ты не будешь нужен.

– Ерунда. Конкуренция, наоборот, придаёт мне силы.

– Мне тоже, Сэт. Но конкуренция – это страх и ненависть, и это придаёт нам силы. Страх и ненависть, – повторил я.

Он потянулся, не вставая, покачал головой, посмотрел на ноги.

– Я не боюсь, – сказал.

– Чего не боишься?

– Так… просто – не боюсь.

– Чепуха! Ты так боишься проиграть, что… – Он посмотрел на меня, и я, не найдя нужного слова, замолчал.

– И на кой чёрт всё это нужно! – пробормотал я минут пять, а может, полчаса спустя.

– Это можно понять, только выйдя из игры, – отозвался Максвелл.

Он был прав. Но я не собирался выходить из игры. Я посмотрел на ту сторону бассейна. Девушка исчезла. Или ей удалось ускользнуть от Джо-Боба, или она уже лежала на дне.

Максвелл засопел и уронил голову на грудь. Я обогнул бассейн и вошёл в дом. Все куда-то исчезли, я пожалел, что Шарлотта Каулдер уехала. Из спальни доносились странные приглушённые звуки.

– Тс-с-с, – приложил палец к губам Кроуфорд, едва я заглянул туда.

Справа от Энди лежала высокая блондинка, совершенно голая. Две стюардессы сидели по-турецки на полу, как в театре, когда не хватает кресел. А на туалетном столике, расставив ноги, сидел Алан Кларидж, тоже голый, в одной лишь бейсбольной шапочке, и в самом непосредственном смысле слова пользовался услугами третьей стюардессы, стоявшей перед ним на коленях.

– Мы время засекли, – прошептал Кроуфорд, показывая секундомер, которым Б. А. засекал ускорения полузащитников.

– Четырёх минут он не продержится, – сказала блондинка, не отрывая взгляда от искажающегося лица Клариджа.

– Да, похоже он вышел на финишную прямую, – согласился я.

Поглощённая своим делом, стюардесса слегка наклонила лохматую голову и скосила глаза, чтобы увидеть, кто вошёл.

– Не отвлекайтесь, пожалуйста, – сказал я, подняв руку.

– Её мечта – обслужить всех профессиональных футболистов, – прошептал Кроуфорд. – И каждому дать шанс побить рекорд. Поможем девочке – возьмём её с собой в лагерь?

Я посмотрел на блондинку, распростёртую на кровати. Во взгляде у неё была скука, она не видела ничего необычного в происходившем. Я вышел, слыша стон Клариджа.

– Где веселье? – спросил у меня Сэт в дверях гостиной.

– В спальне. Бьют рекорды лиги.

– Пожалуй, надо показать им, почему я стал звездой.

– Желаю успеха.

Я пошёл к машине, напевая вместе с Бобом Диланом, обречённым петь у Энди всю ночь:

и ты мне сказала потом, Когда я просил прощения, Что ты пошутила…