Текст книги "Кларкенвельские рассказы"

Автор книги: Питер Акройд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Глава четырнадцатая
Рассказ мельника

Коук Бейтман, мельник Кларкенвельской обители, стоял на коленях в поперечном нефе собора Гроба Господня. Он только что привез двенадцать мешков муки здешнему приходскому священнику, и тот согласился выступить третейским судьей в споре Бейтмана с экономом за отрезок речки Флит, расположенный между обителью и землей эконома. Эконом тоже не зевал: он привез в дар священнику мастифа, поскольку настоятель собора жаловался на наводнивших округу горлопанов и подозрительных типов в масках, которых как магнитом тянуло к Ньюгейтской тюрьме. Мельница стояла на Флите, до городских ворот было чуть меньше мили, и Коук Бейтман частенько заезжал в Лондон. Интересовали его там только речки да родники. Он так привык к шуму мельничного колеса, что этот звук представлялся ему главным и единственным в мире. Он засыпал под журчание воды и, едва проснувшись, слышал в ушах ритмичный плеск. Рокот стремительного Флита вошел в его плоть и кровь, и мельник внимательно и вдумчиво сравнивал его с прочими речками и речушками, бежавшими через город. Даже еще не видя Фолкона, он узнавал его по тихому шороху камыша; опасно переменчивый Уэстбурн – по бурлению и клокотанию из-за донных родников и подводных течений, Тайберн – по тяжелым медлительным водам, петляющим среди болот, Уолбрук – по ясному потоку, бегущему по галечному дну, а Флит – по мощной стремнине, прорезающей город. Ну и, конечно, Темзу – величавую, многоголосую, то неистово бурную, то похожую на гладкое сверкающее полотно.

Не эта ли река цвета яри-медянки течет в «окне Иесея», [83]83
  «Окно Иесея»– витраж в церкви с изображением генеалогического древа Иисуса Христа, которое начиналось с Иесея.


[Закрыть]что над северным нефом? А кто стоит на берегу, воздев руки? Святой Эрконвальд? Настоятель все уговаривал Коука Бейтмана полюбоваться новым бесценным творением Джанкина Глейзира из Криплгейта и как-то спросил мельника:

– А помнишь, три года назад на севере взошла яркая звезда и двинулась на запад?

– Как же, прекрасно помню. Сначала была огромной и сияла – аж глаза слепило, потом стала таять и сделалась тоньше орехового прутика.

– Та звезда теперь в нашем окне!

И правда, она сияла над головой Ричарда II, преклонившего колена перед Иоанном Крестителем. Между ними ветвилось «древо Иесея». Главный ствол взрастал прямо из тела спящего Иесея, от ствола один над другим размещены были Давид и Соломон, Пресвятая Дева и распятый Христос, а надо всеми – Христос во славе. На мессе, которую служили по случаю освящения витража, двое юных сиамских близнецов с одной общей бедренной костью сладкозвучно пропели Mater Salutaris. [84]84
  «Матерь Спасителя» (лат.) – старинный католический гимн.


[Закрыть]

Коук Бейтман особенно заинтересовался изображением короля – на Ричарде была красно-белая мантия, ниспадавшая изящными складками, на голове – большая золотая корона. Мельнику довелось увидеть короля вблизи, когда тот вместе с аббатом монастыря Сент-Джон, принадлежавшего ордену госпитальеров, обедал в Кларкенвельской обители по случаю торжества – отмечалось восстановление Большого зала обители, сожженного босяцким войском во главе с Уотом Тайлером. Ричард прибыл под большим золотым балдахином. Мельник тогда отметил про себя, что король держится так, будто сошел со страниц иллюстрированной Псалтири. На нем была роскошная алая, расшитая жемчужными лилиями накидка до колен с горностаевым капюшоном. На капюшоне – буквы золотого шитья, на ногах – шелковые чулки до колен и остроносые туфли белой кожи, с серебряными цепочками поверх чулок. Даже когда Ричарда приветствовали с должным почтением, а аббат поцеловал его в знак дружеской приязни, лицо короля оставалось бесстрастным. Его молчание как бы предписывало окружающим тоже помалкивать, и церемония проходила в выжидательной тишине. Казалось, само время остановило ход. Ричард, на взгляд Бейтмана, был не стар и не молод, – того же возраста, что земной мир. На витраже он был изображен именно таким. И через пятьсот лет, во времена, которых никто из современников и вообразить не может, он все так же будет в безмолвном благочестии стоять на коленях перед Крестителем.

Глядя на витраж, трудно было представить себе нынешние беды короля. Разве может это воплощение освященного Небом порядка испытывать муки? Разве может ему грозить полная перемена участи? Мельник, как и все прочие, слышал про нынешние невзгоды Ричарда. Всего пять дней тому назад он сдался Генри Болингброку и был взят под арест. На улицах и в пивнушках горожане повторяли друг другу слова Генри: «Милорд, я прибыл быстрее, чем вы ожидали; объясню вам, почему. Люди говорят, вы слишком суровы к своему народу, чем вызвали его недовольство. Если не возражаете, милорд, я помогу вам лучше править Англией». Ответ короля тоже был известен всем: «Ежели это угодно вам, мой добрый кузен, то будет угодно и нам». Кое-кто добавлял одну подробность: Ричард будто бы повернулся к графу Глостеру и произнес: «Я вижу, конец мой близок».

Король не пользовался в Лондоне большой популярностью. К примеру, когда в ночь накануне дня летнего солнцестояния на сцене появилась кукла, изображавшая Ричарда, зрители глумливо заулюлюкали. Два года тому назад он ввел пожизненные пошлины на шерсть и кожу, а недавно распорядился посадить в тюрьму шерифа за промахи в работе. Ходили слухи, что Ричард вдобавок вознамерился обложить новыми налогами купцов, чтобы собрать денег на свои походы в Ирландию и Шотландию. Как раз, когда он был в Ирландии, Генри, находившийся на севере Англии, и решился на мятеж. Кроме того, властолюбие короля все росло. По городу полетела молва, будто по его требованию в огромном зале Вестминстерского дворца воздвигли трон, «на котором после трапезы он восседает до вечерни, не обращаясь ни к единому человеку, но зорко следит за всеми и если уставится на кого, тот человек, невзирая на сословие и звание, обязан преклонить колени».

Тем не менее Бейтман нередко оправдывал короля. Он с младых ногтей впадал в изумление и благоговейный трепет при виде персоны, облеченной высокой властью. С тем же трепетом он смотрел в ночное небо, на кружение сфер. Опустившись на колени перед «окном Иесея», он стал читать молитву «Beata viscera Mariae Virginis quae portaverunt aeterni Patris Filium»,то есть «Благословенно чрево Девы Марии, носившее в себе Сына Бога Предвечного». Но в голову почему-то лезли не совсем благочестивые мысли. Чрево, носившее Сына бессмертного Отца. Каким образом могло оно выносить самого Бога? Как могло божество находиться в столь малых пределах? И зачем оно укрылось в человеческой плоти?

Недавно дочь мельника Джоан произвела на свет незаконнорожденное дитя, и Бейтман попросил сестру Клэрис наставить дочку в ее трудном положении. Молодая монахиня, к вящему смятению преподобной Агнес де Мордант, незаметно стала самой влиятельной персоной в монастыре, к ней даже приходили советоваться по далеким от Церкви делам целые депутации горожан. Настоятельница уже послала Лондонскому епископу прошение, умоляя – даже требуя – отправить сестру Клэрис в другое богоугодное заведение, где plus petits dissensions, [85]85
  Разногласия не столь сильны (фр.).


[Закрыть] но епископ медлил с ответом. По-видимому, он сильно благоволил молодой монахине. Агнес решила преподать урок непокорной, и, по ее настоянию, Клэрис вменялось в обязанность по-прежнему выполнять в монастыре черную работу: мыть в трапезной и спальне полы, чистить котлы и черпаки, а потом сушить их на солнце. Однажды мельник застал ее на монастырской кухне; сидя за столом, Клэрис лущила горох. Монахиня была одета в белую рясу толстой мягкой шерсти, на голове – белый льняной, ниспадающий на плечи апостольник.

– Подай тебе Господь, – проговорил он.

– Не с этими ли словами, Коук Бейтман, мы обращаемся к нищим, когда не хотим раскошелиться на милостыню?

– Будь по-твоему, сестра Клэрис. Желаю тебе всяческого духовного утешения и радости от Господа нашего. Теперь ты довольна?

– Вполне. Сядь рядышком, побеседуем. Давно мы с тобой не видались.

Некоторое время они говорили о разных мелких событиях на мельнице и в обители. Вдруг Клэрис похлопала стручком по ладони.

– Ты же пришел посоветоваться со мной насчет дочери. Или нет?

Мельник ничуть не удивился. Он подозревал, что положение дочки ни для кого не секрет, и монахини охотно о нем судачат.

– Я много думала о том, что с ней случилось. А когда Пресвятая Дева была на сносях, люди знали или хотя бы догадывались, кто отец ребенка?

– Наверняка все считали отцом Иосифа.

– Однако же в кларкенвельской мистерии это решительно опровергает сам Иосиф.

Мельник не мог взять в толк, куда Клэрис клонит.

– Если бы Мария объявила, что с нею сношался Бог, кто бы ей поверил? Ее подняли бы на смех. Видишь ли, Бог любит нищих духом. А мы, жалкие женщины, духом слабы.

– Что ты хочешь сказать?

– Придвинься поближе, я шепну тебе кое-что. Мне привиделись вопросы про Деву Марию. Genna Marias [86]86
  Евангелие от Марии (лат.) – одно из апокрифических евангелий.


[Закрыть] открылось мне во сне, золотыми буквами было написано. Ее как «мариам», святую жрицу, ввели во храм, и там она совокупилась с верховным жрецом Абиатаром. Знаешь, что значит латинское слово meretrix?

Позже мельник выяснил: оно означает «блудница». Но он уже столького наслушался и столько понял, что был глубоко потрясен; все это походило на поток мерзостей.

– Приведи ко мне Джоан, – сказала Клэрис. – Она станет моей возлюбленной сестрой во Христе. Я наполню сладостью ее душу.

Пробурчав что-то про близящиеся роды, мельник ушел, а монахиня продолжала лущить горох. Он догадывался, что она несла полную ересь, но решил никому ничего не рассказывать. Странными, неисповедимыми тропками блуждает ее разум. Впредь надо держаться от нее подальше. Он вовсе не желает, чтобы она запятнала и его своими богохульствами.

Стоя на коленях под «окном Иесея» в храме Гроба Господня, он вдруг услышал за спиной какое-то движение. В боковом приделе перед алтарем святых Космы и Дамиана низко склонился молодой человек и, держа что-то под плащом, вроде бы пополз к святыне. Наверно, хочет припасть к кресту, подумал Коук Бейтман, но юноша внезапно вскочил и устремился к западному выходу. Тут раздался оглушительный взрыв; стяги и полотнища возле алтаря мгновенно вспыхнули, перед дарохранительницей начался пожар. Восковая фигурка Агнца Божьего растаяла в мгновенье ока.

За два дня до этих событий Уильям Эксмью привел Хэмо Фулберда в церковь Гроба Господня. Она находилась неподалеку от монастыря Сент-Бартоломьюзе-Грейт в Смитфилде. Через рыночную площадь они шли молча. Мычание и рев скота вызвали в душе Хэмо смятение, он закрыл уши ладонями. Когда они подошли к крыльцу собора, Уильям шепнул спутнику:

– Я покажу тебе место, где ты свершишь свое дело. Идем.

Не отрывая глаз от истертых каменных ступеней, Хэмо медленно поднялся по лестнице к западному входу. Они вошли внутрь, Эксмью подвел его к алтарю Космы и Дамиана и сказал:

– Здесь и подожжешь. Я поставлю метку. Вот тут. Пол вокруг алтаря был вымощен каменными плитами. Эксмью достал острый нож, которым резал свинцовые памятные знаки: их охотно раскупали паломники, приходившие в монастырь Сент-Бартоломью; затем, опустившись на колени, процарапал на плите правильный круг. Линия была настолько тонкая, что почти сливалась с ромбами и косоугольниками на поверхности плиты.

– Видел, Хэмо? Мы с тобой не в жмурки играем. Хэмо с тревогой глядел на фигурку Агнца Божьего, стоявшую на алтаре.

– Сюда воткнешь клин, – продолжал Эксмью, вырезая еще круг. – Малая искра возжигает большой пожар.

После взрыва с воплями и криками «Помогите!» в церковь ворвалось несколько человек. «Караул! Караул!» – надрывалась одна женщина. Сбегая с крыльца, Хэмо Фулберд, будто ни в чем не повинный сторонний свидетель происшествия, крикнул: «Беда! Спасайся, кто может!» Мельник был настолько поражен случившимся, что потерял дар речи и не мог двинуться с места. Он невольно поднял глаза к витражу; «окно Иесея», к его великому облегчению, было цело и невредимо. Но увидев улепетывающего Хэмо, Бейтман закричал: «Он! Он! Это он!» Раз уж ему выпало первым опознать лиходея, мелькнула мысль, ему и возглавить погоню. Выбежав на крыльцо, он заметил, что Хэмо свернул на Сепулкер-элли. «Бей его!» – крикнул он, надеясь, что кто-нибудь его услышит, а сам побежал за Хэмо к открытому полю Смитфилда. К нему присоединились двое горожан. «Смерть ему! Смерть! – мгновенно распалившись, орали они. – Бей его, ребята!» Хэмо уже добежал до хлевов, где держали свиней на продажу, он на миг обернулся, но Коук не разглядел его лица. Уворачиваясь от подводы, Хэмо сбил с ног торговца вафлями; мгновение помедлил и быстрее прежнего помчался мимо быков и волов к воротам монастыря Сент-Бартоломью. Коук Бейтман понял: сейчас беглец влетит в церковь, чтобы там найти убежище. К разгоряченным преследователям присоединились торговец вафлями и коновал. Коновал сдернул с себя кожаный фартук и отчаянно вращал его над головой. Их вопли мешались с блеянием и мычанием скотины; казалось, сумятица охватила весь рынок.

Хэмо слышал за спиной шум погони. Он вбежал в ворота, промчался по булыжной дорожке и толкнул тяжелую церковную дверь; не чуя ног, понесся по проходу и, задыхаясь, рухнул у главного алтаря. Прислонившись головой к холодной плите, он горько заплакал. Вокруг пахло камнем и еще чем-то давним, совсем забытым, – то был запах первозданного камня, добытого со дна древних морей. Весь мир состоит из камня.

Кто-то привел окружного констебля и церковного сторожа, им сообщили о страшном преступлении, свершившемся в церкви Гроба Господня. Те, в свою очередь, распорядились вызвать Кристиана Гаркика, окружного олдермена, который в это время был занят в городской таможне: он контролировал сбор пошлин на шерсть. Ему тут же сообщили, что злодей укрылся в церкви, но настоятель монастыря Сент-Бартоломью его знает: это Хэмо Фулберд, художник, он давно работает в монастыре, иллюстрирует священные книги.

– Он что, ученый монах? – спросил настоятеля Гаркик.

– Какое там. Бедняга слаб умом.

– Тогда его можно повесить, – заключил Гаркик, поглядывая в сторону порта, где разгружалось несколько кораблей. – Впрочем, епископ, наверно, предпочтет сожжение на костре.

К тому времени у церковного входа собралось немало горожан, готовых схватить Хэмо, если он вздумает выйти или попытается тайком выбраться из храма. Правила церковного убежища были известны всем. Пока злоумышленник находится в храме, никто не вправе помешать желающим принести ему еду и питье. Сорок дней он может чувствовать себя в безопасности, но по истечении этого срока архидиакон своею властью может его изгнать. Впрочем, при желании Хэмо может до этого срока покинуть королевство.

Как только Хэмо укрылся в церкви, настоятель вызвал к себе помощника, Уильяма Эксмью, и старейшего монаха капитула.

– На нас обрушилось сонмище бед, – едва войдя в келью, объявил Эксмью. – Каким образом этот парень связался с гнусными еретиками?

– Тот, кому не дано ходить по городу, волей-неволей ходит по дремучему лесу.

– Это вы к чему, святой отец?

– Ему с детства свойственна была какая-то исступленность. Себе на горе он родился на свет.

– Но теперь, – зашептал престарелый монах, будто опасался, что их подслушивают, – он, как дикий волк, вне закона, его может прикончить каждый.

– Знаете, что он сказал, когда просил укрыть его здесь?

– Что? – мгновенно откликнулся Эксмью, чувствуя, что, того и гляди, его прошибет пот.

– «Господь уготовил мне страдания. Здесь мой дом». – Настоятель перекрестился. – Бедняга. Тише. Слышите? – Он приоткрыл дверку в задней стене капитула; снаружи донеслись крики и пение собравшейся толпы. – Не иначе как Сатурн вошел в неблагоприятную фазу. – Настоятель очень верил во влияние звезд и планет на жизнь людей. – Меня преследуют мрачные мысли. А вдруг и в нашем монастыре тоже плетется какой-нибудь заговор?

– Не может того быть, – снова без промедления откликнулся Эксмью. – Я лолларда издалека чую. Других здесь нет. Один только Хэмо.

– Но как он умудрился изготовить «греческий огонь»?

– У него золотые руки, святой отец. На моих глазах он не раз мастерил затейливые диковины.

– Вот как? А теперь натворил бед. Зачем только я дожил до осквернения нашего монастыря! Голова поседела, я старик. Довольно уж пожил, Господи, прибери меня. – Он вздохнул и прошелся по келье. – Мы его исповедуем, а потом уговорим уйти добровольно.

– Если он выйдет отсюда, его схватят и будут терзать, – зашептал престарелый монах. – Могут затерзать до смерти.

Эксмью усмехнулся и прикрыл ладонью рот.

– Что тут говорить, его ждет не блаженство, а муки.

– Раз он совершил святотатство, ему здесь не место, – с трудом сдерживая раздражение, сказал настоятель.

– Но он может заявить, что ни в чем не виноват.

– Пусть уходит. Не то и нашим душам грозят кары небесные. Виданное ли дело давать приют тому, кто поджигает церкви? Помыслить невозможно!

– Оставим его ненадолго, – предложил Эксмью. – Пусть поспит ночь у алтаря. Глядишь, наутро солнце вернет ему разум.

– Сомнительно. Отнеси ему ячменного хлеба и воды из ручья. Пусть хлебает вместе с утками. А на рассвете мы его выпроводим.

На самом деле Эксмью встревожился и разозлился не на шутку. Ему и в голову не приходило, что Хэмо станет искать убежища в церкви и открыто, точно бешеный пес, который бежит к своей будке, явится в Сент-Бартоломью. Если настоятель надумает его исповедовать, очень может быть, что парень выложит ему всю правду. Поэтому, в поздний час, когда обычно отправляют последнюю вечерню, – впрочем, Эксмью отлично понимал, что, пока Хэмо находится у алтаря, никаких богослужений там быть не может, – он тихонько спустился по каменной лестнице, что вела внутрь церкви.

– Ну, что, Хэмо? – спросил он, подойдя к юноше. Тот следил за Эксмью во все глаза. – Как твои дела?

– Плохо. Я пропал! – ответил Хэмо, тяжело дыша, будто только что сбежал от погони.

– Положение безвыходное?

– Похоже на то.

– Наберись терпенья, Хэмо. В этом мире страдания скоротечны. Проходят, словно тени на стене.

– Сказать легко. А вот вынести – тяжко.

– Ну, давай, посетуй на судьбу. Но учти, ты мне сослужил не лучшим образом. Неужели нельзя было сделать дело тихо, без шума и суматохи? – Хэмо не отвечал. – Что, язык проглотил? Молчишь, точно каменный истукан. – Хэмо беззвучно заплакал. Эксмью вытер ему глаза своим рукавом. – Ты сам зацепился за колючку, снять тебя с нее я не могу.

– Вы забрали ключ от моего мира, – прошептал парень.

– Значит, во всем виноват я? Я все испортил? Легче сдержать апрельский дождь, чем добиться от тебя стойкости. Твой разум совсем оскудел. Я отступаюсь от тебя, отступаюсь навсегда. – Хэмо удивленно смотрел на Эксмью, явно не ожидая такого поворота. Ведь он, наверно, затем и мчался в Сент-Бартоломью – искать защиты у Эксмью. А теперь защитник гонит его прочь.

– Такая уж судьба тебе выпала, Хэмо.

– Значит, причина в судьбе?

– Главная причина – Всемогущий Бог, Он причина всего сущего. Но судьба твоя – твой враг. – Эксмью улыбнулся. – Неужто тебе по нраву грязное узилище земной жизни?

– Я бы охотно покинул этот мир.

– Тогда, быть может, я тебе маленько помогу. – Он мгновенно выхватил из-за пояса длинный кинжал и пронзил сердце Хэмо Фулберда. – Раз, и все, – прошептал он. – Дело сделано.

Он вынул кинжал и сунул обратно за пояс. Убедившись, что Хэмо мертв, Эксмью неслышно подошел к главному входу, снял засов и чуточку приоткрыл дверь. В конце концов, те, кто караулит у крыльца, заметят в дверном проеме проблески света. Стало быть, любой из них может войти в церковь и убить Хэмо у алтаря.

Глава пятнадцатая
Рассказ хозяйки бани

Едва Томас Гантер прослышал про взрыв в церкви Гроба Господня, он прямиком отправился туда. Судебный пристав ему много чего нашептал про заговоры каких-то таинственных злоумышленников, чем разжег любопытство лекаря, и ему захотелось осмотреть пепелище своими глазами. Увидев гомонящую возле церкви Гроба Господня взбудораженную толпу, он спешился и поручил коня заботам привратника. На церковной паперти теснилось множество народу, жаждавшего поглазеть на Хэмо Фулберда. Согласно обычаю, его тело еще утром вынесли из алтарной части храма и вернули туда, где было совершено святотатство. Тут его должны были выставить на всеобщее обозрение, чтобы люди видели, как Господь отомстил кощуннику. Одежду с мертвеца содрали, голое тело, уже размалеванное бесовскими рожами и знаками зодиака, в плетеном коробе втащили в церковь и поставили в проходе; крест на груди убитого лежал вверх тормашками. Коронер уже объявил, что Хэмо Фулберд мертв, но кто в праведном гневе умертвил его, неведомо. Все сочли убийство проявлением божественной справедливости, и присяжные решили, что нет смысла рассматривать это дело дальше.

С трудом протиснувшись сквозь толпу, Томас Гантер вгляделся в лицо покойника, ища признаки внутренних повреждений, и вдруг что-то смутно ворохнулось в его памяти. Где-то он уже видел несчастного, но где? Что за роль ему выпала перед кончиной? И тут лекарь заметил над левой грудью мертвеца пять маленьких кругов. Их начертил там Уильям Эксмью; когда горожане обнаружили тело Хэмо, Эксмью, подражая всеобщему злорадному возбуждению, с деланным восторгом оставил на бездыханном теле дьявольскую метку. Увидев круги, Томас Гантер отпрянул, пораженный неожиданным подтверждением того, о чем говорил Бого. Здесь крылась какая-то страшная тайна. Ему вдруг привиделся сонм людских душ, толпящихся вокруг этого трупа. Тьма взывала к тьме.

Гантер подошел к алтарю Космы и Дамиана. После пожара от него мало что осталось, на почерневших плитах валялась лишь вырезанная из свинца фигурка ребенка. Гантер опустился на колени, чтобы ее поднять, и вдруг заметил белевшую на черном полу странную метку. Он разгреб золу и мелкий мусор; перед ним был прокаленный огнем круг, который Эксмью нацарапал ножом.

– Господи помилуй! – воскликнул изумленный лекарь. Он поднял свинцовую фигурку ребенка и тихонько положил на алтарь. У него не осталось никаких сомнений: судебный пристав был прав, эти круги не случайны, это знаки какого-то темного заговора. Что же ему теперь предпринять? На суде мэра или епископа его могут поднять на смех, назвать пустобрехом; кто-нибудь заявит, что это он сам нацарапал круг. Но ведь Бого подсказал выход из этого лабиринта. Через пять дней Гантеру предстоял ужин с Майлзом Вавасуром по случаю годовщины благополучного удаления fistula in аnо [87]87
  Свища в заднем проходе (лат.).


[Закрыть]– удобная возможность поделиться своими мыслями. Вавасур – человек влиятельный, выступает в Высоком Королевском суде; он на дружеской ноге с лондонскими сановниками, ему виднее, как тут лучше действовать.

Наутро Хэмо Фулберд был объявлен средоточием пороков и мерзостей, противных роду человеческому, после чего ликующие горожане потащили труп по Сноу-Хилл, на мост Хорлборн-Бридж, вынесли за городские стены и там, на так называемой «ничьей земле», сбросили в известняковый карьер.

Пять дней спустя Томас Гантер поехал верхом к Скропс-Инн, где располагалась благоустроенная адвокатская контора Майлза Вавасура.

– Добро пожаловать, господин лекарь, – радушно приветствовал гостя Вавасур, ожидавший Гантера в своей маленькой гостиной окнами на Тривет-лейн; его голос и манеры сразу выдавали опытного, умелого краснобая. – Благодаря вам я уже три года сажусь спокойно, не вздрагивая от боли.

– Я привез вам свежей мази, чтобы остановить истечение крови.

– Слава богу, никакой крови нет.

Вошел слуга с бокалами красного вина на подносе.

– Что нового? – поинтересовался Томас Гантер.

– Что нового касательно короля? Вы ведь об этом спрашиваете, господин Гантер? Времена нынче суровые, лихие.

Оба знали, что Генри Болингброк двинулся из Честера на запад. Короля Ричарда он вез с собой. Войско выступило из Нантвича в Стаффорд и со дня на день должно было подойти к Ковентри. От имени короля Болингброк уже повелел созвать в конце сентября парламент. Майлз Вавасур был членом парламента от Лондона, так что ему предстояло явиться на заседание.

– Я бы охотно оказался за тридевять земель от Вестминстер-Холла, – признался он Гантеру. – Не так-то легко лишить королевство его законного монарха. Но я – слуга Генри. Работал на него в судах… – Он осекся. – Словом, меня все еще терзают сомнения – то ли выступить «за», то ли «против». – На самом деле барристер, конечно, лукавил: он давно был настроен против короля. – Разве можем мы просто вытравить имя Ричарда?

– Неужели до этого дойдет?

– Дойдет, как пить дать.

– Не проще ли для Генри оставить короля на троне, но править страной самому?

– На одном блюде двух лебедей не подают. Правитель бывает один.

– Герцог – человек ловкий.

– Верно, ловкий. Изловит Ричарда и посадит в клетку.

– А монахиня уже звонит во все колокола.

– Да? Это как же?

– Говорит, будто колосья нынче лежат под корнями. Что мир вывернут наизнанку.

– Ей лишь бы перечить, – отрезал Вавасур. – Эта женщина – смутьянка. Того и гляди доведет народ до помешательства. Пора привязать ее к стулу и бросить в воду, как бросают ведьм и мошенников.

– Что вы! Сестра Клэрис стала Христовой любимицей. Простолюдины смотрят ей в рот.

– Вот дрянь! – не сдержался барристер и резко сменил тему; этим приемом он часто пользовался в суде. – Очень кстати вы ко мне приехали, я как раз вспомнил, что у меня до вас надобность: нога разболелась, терпежу нет. Словно молнией прошибает, от спины до ступни.

– Ишиас, наверно.

Гантер полагал, что эта немочь – симптом меланхолии или нервозности, и лечить ее надо не порошками и микстурами, а полным покоем и праздностью. Но он понимал, что для утешения его подопечным необходимы травяные настои.

– Острая, пронзительная боль, сэр Майлз…

– Не продолжайте, она мне слишком знакома.

– Для начала дам вам водяной перец, его еще зовут жгучим.

– Какое там начало! Недуг давно меня донимает.

– Тогда отлично поможет сок пиретрума девичьего с медом. Пришлю вам с посыльным. Ночью часто просыпаетесь?

– Очень часто.

– Черная одурь наладит вам сон.

– Вы имеете в виду белладонну?

– Ее и так называют.

– Но ведь это растение губительно для людей, разве нет? – спросил барристер, изображая завидную осведомленность; к этому приему он тоже часто прибегал, допрашивая в суде свидетелей противной стороны.

– Отчасти. Но не слишком. Останетесь довольны.

– Иначе говоря, не стоит опасаться зелий, полученных от вас, верно, господин лекарь? – Он картинно допил вино и протянул Гантеру правую руку. – Видите кольцо на мизинце? Этот камень был извлечен из жабьей головы.

– Я его хорошо знаю. Это бура, или келонидис, черепаховый камень.

– Он предохраняет от яда. Его сила мгновенно доходит до самого сердца.

В тот же миг зеленый камень ярко сверкнул в свете свечи, словно вспыхнул огромный костер – сигнал тревоги, пронеслось в голове у Гантера. Лекарь заморгал. Костра – как не бывало. Но он верил в видения и вещие сны. Значит, сейчас ему был дан знак касательно Майлза Вавасура.

– Ну, что, пойдемте ужинать?

Законник повел гостя в столовую. На возвышении был накрыт большой, устланный расшитой парчовой скатертью стол; на противоположных его концах стояло по стулу. У одной стены высился буфет, полный золотой и серебряной посуды с фамильным гербом Вавасура, поблескивавшей в свете факелов и свечей. У стены напротив, на низком дубовом сундуке лежали бумаги, а над сундуком висел гобелен со сценами из сказания о Короле любви. [88]88
  «Король любви» – старинная итальянская сказка.


[Закрыть]По сигналу хозяина вошел слуга, почтительно поклонился обоим и принялся обносить их мясными блюдами. Вскоре они отужинали, выпили по бокалу за избавление от свища, и Гантер как бы между прочим обронил, что видел тело Хэмо Фулберда, когда оно еще лежало в церкви Гроба Господня. На это Вавасур заметил, что его поразил накал ненависти столь молодого человека к Церкви Божией. Интересно, отозвался лекарь, обнаружатся ли после смерти Хэмо еще какие-нибудь еретики.

– Они безумнее молодых бычков, – сказал Вавасур, – и Господь воздаст им по заслугам.

– И все-таки, есть ли другие? – повторил Гантер, отметив про себя, что по лицу законника скользнула тень замешательства.

– Меня это не интересует, – отрезал Вавасур.

– Однако упорно ходят слухи о большом тайном заговоре. Причем участников комплота никто не знает.

– Зато я знаю подходящее для их предводителя имя. – Глаза законника медленно распахнулись. – Джон-Круши-Всё-Подряд.

– Я изумился, услышав, будто все эти тревоги и беды происходят под знаком пяти кругов, – гнул свое лекарь, пристально глядя поверх длинного дубового стола в лицо хозяина.

– Кто вам такое сказал? – быстро и с явным подозрением спросил Вавасур.

– Вы, я вижу, удивлены, сэр.

– Удивлен лишь этими жуткими, отвратительными деяниями. И что же насчет кругов?

– Мне о них все уши прожужжали.

– В старинных книгах это знак древней Церкви. Но в нынешние времена…

– Он ничего не значит?

– Ничего.

Разговор перешел на другую тему. Мужчины принялись обсуждать неурожай, цены на хлеб, новый закон, ограничивающий длину башмаков, недавнее появление на свет ребенка с одним глазом посреди лба, но в конце концов вновь завели речь о невзгодах, постигших короля.

Извинившись, Вавасур отлучился на минуту во двор, в уборную; Гантер решил воспользоваться его отсутствием и подошел к сундуку. Там лежали два маленьких пергаментных листа, оставленные, видимо, случайно, в спешке; оба касались судебного дела в Вестминстере. «In cuius rei testimonium presentibus sigillum meum apposui» [89]89
  В свидетельство дела я приложил свою печать (лат.).


[Закрыть]– успел прочитать Гантер, остального он не понял. И вдруг на задней стороне одного листка заметил несколько нацарапанных чернилами слов – то ли список, то ли таблица:

Часовня С. Дж.

Павл.

Ц. Гр. Г.

С. М.-Ле-Кв.

Джайлз.

Часовня на Сент-Джонс-лейн уже сгорела. Церковь Гроба Господня тоже. У собора Св. Павла произошло убийство. На очереди – церковь Сент-Майкл-Ле-Кверн? И Джайлз. Неужели Сент-Джайлз-ин-зе-Филдз?

Когда законник вернулся, Томас Гантер уже сидел за столом, на своем месте. Подали еще вина, они выпили и почти сразу расстались; извинившись, барристер сослался на неотложное дело. И тут как раз ударил вечерний колокол – пора гасить огни. Выезжая из ворот, лекарь услышал, что Вавасур требует привести коня.

Гантер уже понял, что его радушный хозяин прекрасно знает о недавних событиях, только не признается в этом. А найденный у него список церквей? Вывод очевиден. Вавасур притворяется, скрывая что-то под личиной обходительности и учтивости. Куда это он поскакал в ночную темень? Томас Гантер решил ехать следом.

В городе не видно было ни зги. Уворачиваясьь от низко висящих вывесок и ласковым шепотком направляя коня по устланной соломой грязной дороге, он старался не упустить Вавасура из виду. Законник – человек очень влиятельный, ночной дозор не станет его задерживать и допрашивать. Но и Гантер не совсем уж мелкая сошка: известный в городе аптекарь скачет под покровом ночи на помощь страждущим; скорее всего, его тоже оставят в покое. Вавасур направился на юго-восток, по Феттер-лейн и Флит-стрит, дальше по Эддл-Хилл, где темными глыбами выступали из мрака пустые конюшни. Доехав до Барклиз-Инн, Гантер спешился и привязал коня к покореженным дождями и ветрами воротам возле ткацкого двора. Тем временем Вавасур подъехал к круглой каменной башне к северу от замка Бейнард. Притаившись за развалинами старых боковых ворот, Гантер продолжил наблюдение: Вавасур постучал в дверь, она отворилась, и его впустили в башню. Через считанные мгновения во тьме возникли и стали приближаться два огонька; это были светильники на двух заостренных шестах; к той же двери подошла фигура с капюшоном на голове, и в свете факелов Гантер ясно увидел лицо сэра Джеффри де Кали. Затем из темноты подкатила коляска, запряженная парой лошадей, и слуга высадил из нее Уильяма Суиндерби, каноника Св. Павла. Следом приехал помощник шерифа. Вот чудеса-то! Таких свет еще не видывал. Зачем столь высокопоставленным гражданам города Лондона собираться здесь глухой ночью? Что Бого говорил о людях, которые, кроясь от людских глаз, творят дурные дела? «Они прибегают к уловкам и хитростям, – кажется, сказал он. – Хрупок наш мир».